Раскрывая индивидуальное своеобразие своих героев, писатели-демократы прежде всего были озабочены их социальной типичностью. Достаточно в этой связи обратиться, например, к опыту Н. Помяловского, в «Мещанском счастье» и «Молотове» художественно исследовавшего жизненные пути той значительной части разночинной интеллигенции, которая в конечном счете капитулировала перед действительностью, отреклась от своих «плебейских» идеалов, перешла на службу власть имущих.
Однако не раскрытие конфликта подобного характера было главным в творчестве шестидесятников, хотя эта тема, особенно на исходе революционной ситуации, волновала многих из них.
Писатели-шестидесятники, Чернышевский в первую очередь, пытались реалистически воплотить героя не рефлектирующего, не «заедаемого» консервативной средой, а активно воздействующего на окружающий мир. Не всегда им удавалось преодолеть известный схематизм, заданность и умозрительность предполагаемых решений. Но в принципе поиск был плодотворен и, как показало дальнейшее развитие литературы, перспективен.
«Модель» такого героя была теоретически обоснована в критико-теоретических работах Чернышевского и Добролюбова. «Положительным человеком» признавался тот, кто сознательно перестраивает жизнь, опираясь на ее внутренние законы. Он должен быть наделен высокой идейностью, важное значение придавалось этической стороне вопроса. Положительным человеком в истинном смысле, как полагали революционно-демократические критики, может быть лишь человек любящий и благородный.
Но человек этот не только должен быть воодушевлен благородной идеей. Ведь и многие герои русской литературы предшествующих десятилетий тосковали по высокому идеалу, тянулись к нему, были благородны, любили. Однако они были бессильны перед обстоятельствами, пасовали, когда предстояло принимать решения, подобно тому тургеневскому герою, которого Чернышевский-критик развенчал в своем памфлете «Русский человек на rendez-vous». Герой истинно положительный должен обладать силой и способностью воплотить идею в жизнь.
Новаторство самого Чернышевского-романиста заключается прежде всего в том, что он один из немногих в мировой литературе вплотную подошел к конкретному воплощению такого активного героя-борца, чья деятельность освещена общественно значимой перспективной идеей.
Голос автора или рассказчика-повествователя, которому художник доверяет свой комментарий, играет весьма существенную роль в произведениях Чернышевского и писателей, прошедших его школу. В доверительной беседе с читателем-другом оцениваются события, герои, их поступки. Широкое развитие получает публицистическое начало, связанное с ориентацией на открытую тенденциозность. Так, в «Что делать?» большая смысловая нагрузка приходится на сцены-диалоги с «проницательным читателем» (персонифицирующим оппонентов, противников и врагов идей революционной демократии), равно как и на развернутые авторские отступления откровенно проповеднического толка. Публицистическое начало — одно из характернейших качеств литературы, создававшейся демократами-просветителями, которые рассматривали художественное произведение как своего рода «учебник жизни», призванный ответить на вопросы: как жить? что делать?
В 60-е годы выдвинулась проблема соотношения факта и вымысла, жизненного опыта
60
художника и творческой фантазии. «Литература факта» все энергичнее теснит «чистую» беллетристику, и ведущую роль в системе жанров начинает играть очерк. Опираясь на опыт «натуральной школы» 40-х годов, очерк приобретал права равноправного жанра, стоящего, по словам Горького, «где-то между исследованием и рассказом».
Этот процесс получит, как мы увидим, особенно широкий размах в литературе последующих десятилетий, в творчестве Г. Успенского, Короленко и др.
Документальная основа не только произведений типа «Очерков бурсы» (1863) Н. Помяловского, но и романов и повестей, созданных писателями-демократами 60-х годов, как правило, сравнительно легко просматривается. Усилен автобиографический элемент и в романах Чернышевского, особенно в «Прологе»; реальные прообразы многих персонажей узнаваемы. Тем не менее их автор имел основания решительно возражать тем, кто искал, «с кого срисовал автор вот это или то лицо». Он подчеркивал конструктивное начало «главного в поэтическом таланте» — творческой фантазии художника. С этой точки зрения наибольший интерес представляет поэтика «Пролога» как наиболее завершенная — и совершенная — в творчестве Чернышевского-беллетриста реализация давнего замысла художника: создания произведения, в котором было бы достигнуто структурное единство вымысла и документальной основы, сплав элементов, рожденных фантазией художника, и мотивов, подсказанных его жизненным опытом, историческими реалиями.
Разумеется, далеко не всем шестидесятникам удавалось достичь этого органического единства, в их прозе зачастую преобладало граничащее с натурализмом бытописательство. Таковы, например, ряд очерков-рассказов «из простонародного быта» Н. Успенского, которого Достоевский небезосновательно упрекал в «копиизме», «фотографизме», в небрежении законами типизации.
Не закрывала глаза на изъяны художественного метода Н. Успенского и революционно-демократическая критика. Так, Чернышевский отмечает сюжетную незавершенность большинства его очерков. Тем не менее суровая правда, безоговорочная требовательность писателя-демократа к своим персонажам из простонародья, стремление пробудить в трудящемся человеке чувство собственного достоинства, волю к борьбе — все это импонировало критику.
Демократическая литература 60-х годов — явление неоднородное, внутренне противоречивое. Речь идет о писателях разномасштабных как по своему художественному дарованию, так и по уровню идейной зрелости; о произведениях классических и публикациях, не оставивших сколько-нибудь заметного следа в истории отечественной литературы. Тем не менее они представляют интерес в историко-литературном плане, поскольку в них более или менее отчетливо выражены главные тенденции литературного процесса в переломную историческую эпоху, ее логика.
Значительной фигурой в демократической литературе 60—70-х годов был В. А. Слепцов (1836—1878), испытавший на себе сильное влияние «Современника», на страницах которого он печатал свои циклы очерков, рассказы и сцены из народного быта. Сын офицера, учившийся в Пензенском дворянском институте и Московском университете, он организовал под влиянием романа «Что делать?» так называемую Знаменскую коммуну, предприняв попытку на практике осуществить социалистические идеи (всеобщий труд, равноправие женщины). Слепцов хорошо изучил жизнь крестьян и рабочих, что нашло убедительное отражение в его художественном творчестве. Сочинения писателя подкупают правдивым изображением — без снисходительной идеализации и прикрас — народа.
В 1865 г. Слепцов создает самое значительное свое произведение — повесть «Трудное время». В нем смело поставлены коренные вопросы национальной жизни в переломную эпоху истории России. Герой повести Рязанов — один из первых в литературе того времени образов разночинца, которому предстоит жить в пору наступившей после первого революционного подъема политической реакции, начала кризиса народно-освободительного, демократического движения.
Поэтика прозы Слепцова, писателя самобытного, характерна для целого литературного пласта. Нарочитая, казалось бы, безыскусственность рассказов о простых людях, подчеркнуто будничные сцены, эпизоды, точно выхваченные из потока жизни, динамичные диалоги, мастерски воспроизведенная речь простонародья — все эти приемы служили утверждению требовательного, но вместе с тем оптимистического взгляда на социально-нравственные потенции трудового народа. Вместе с тем, и это тоже неоднократно отмечено историками русской литературы, такие крупные произведения Слепцова, как повесть «Трудное время», по широте охвата жизненного материала и глубине его разработки приближались к русскому классическому социально-психологическому роману.
В свою очередь, по-своему характерным для демократической беллетристики 60—70-х годов
61
было и творчество прозаика А. И. Левитова (1835—1877). Его ранние очерки «из простонародного быта» свидетельствовали о преемственной связи автора с традициями «натуральной школы». Левитова сближала со Слепцовым и Глебом Успенским трезвость взгляда на пореформенную сельскую общину, столь усиленно идеализируемую истыми народниками. О дикости нравов, порожденных крепостничеством и пришедшими «на смену цепей крепостных» буржуазными отношениями в деревне, о входивших в силу кулаках-мироедах повествует Левитов в серии очерковых произведений — «Накануне Христова дня», «Мирской труд», «Расправа», «Сказка о правде», «Всеядные» и др. Писатель, не мирившийся с безответностью крестьянской массы, с ее «безмолвием», с сочувствием откликался на малейшие проявления народного протеста («Выселки (Степные очерки)», «Бесприютный» и др.).
Новаторство писателей-шестидесятников проявилось не только на содержательном уровне, но и в области жанрообразования. Границы очерка-рассказа расширялись, художественные его возможности выявлялись подчас с неожиданной стороны благодаря циклизации, объединению тематически близких, родственных по мироотражению произведений. Непревзойденным мастером создания подобных циклов был Щедрин. Широкая панорама жизни воссоздана в «Нравах Растеряевой улицы» (1866) Г. Успенского. Художественная цельность достигалась по-разному, но главным «цементирующим» повествование началом оставался образ рассказчика или «сквозной» герой-персонаж.
В свою очередь, «Что делать?» и «Пролог» (равно как незавершенный «Алферьев» и др.) с трудом поддаются однозначным жанровым определениям. О Чернышевском говорят как о мастере социально-философского, социально-психологического, социально-политического, историко-революционного, социально-утопического романа, романа-исповеди... И элементы каждого из названных жанров действительно присутствуют в его прозе, но они выступают в сложном сплаве. В «Что делать?» заметна перекличка с классическими философскими повестями Вольтера, присутствует пародийная струя (в частности, на шаблонное авантюрно-детективное повествование). Роман Чернышевского закономерно причислен к одной из разновидностей так называемой «интеллектуальной прозы».
Анализ художественной ткани «Что делать?» убеждает в том, что автор этого «романа-эксперимента» внес структурные изменения в традиционные жанры любовно-психологической повести и семейно-бытового романа с любовной коллизией в центре. Перспективность этого жанра вполне осознается в свете литературного развития в XX в.
Поэтика романа, место, которое в нем занимают сны главной героини, в которых возникают картины будущего, во многом определяются специфическими особенностями утопии как литературного жанра. Чернышевский внес свою лепту в развитие этого жанра, традиции которого в мировой литературе уходят своими корнями в глубь веков. Таким образом, в прозе писателя явственны признаки различных типов романного повествования, чей синтез позволяет говорить о новом жанровом образовании, функционирующем по своим эстетическим законам.
Эта тенденция характерна для эпохи 60-х годов. Именно в это время, по точному наблюдению исследователя поэтики русского реализма Г. Фридлендера, роман «как никогда, становится... явлением не только искусства, но и философии, морали, отражением всей совокупности духовных интересов общества. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман, не растворяясь без остатка в фабуле».
Сказанное верно для творчества гигантов русского критического реализма — Тургенева, Достоевского, Толстого, для таких писателей, как Лесков и Писемский. Отчетливо эта особенность классического русского романа проявилась в романистике Чернышевского.
Русская демократическая литература 60-х годов, в частности ее наиболее радикальное крыло, которое примыкало к журналу «Современник» и «Русское слово», явилась органической частью русской художественной литературы той эпохи. Идейно-эстетическое противостояние и непримиримое мировоззренческое противоречие между отдельными направлениями в литературе отнюдь не исключают известной типологической общности. Рисуя дальнейшие судьбы «новых людей» в изменившейся социально-политической обстановке 70—80-х годов, наследники Чернышевского, среди которых были и беспомощные эпигоны, не всегда оказывались способными творчески усвоить и развить принципы новаторской поэтики «Что делать?» и «Пролога». Началось сползание к натуралистическому бытописательству, в идейном плане связанному с теорией «малых дел». Тем не менее опыт шестидесятников продолжал оставаться ориентиром для последующих поколений литераторов, связавших свою судьбу с народно-освободительным движением. В лучших, наиболее значительных в идейно-художественном отношении произведениях революционного
62
народничества, в творчестве первых пролетарских писателей жил пафос романов Чернышевского.
62
ОСТРОВСКИЙ И ДРАМАТУРГИЯ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫXIX в.
Идеал общественной комедии и современного театра формировался в сознании людей 40-х годов под впечатлением драматургии Гоголя и его критических выступлений. Повествовательная проза автора «Ревизора» также создавала предпосылки для нового отношения к драме и комедии, для нового понимания смешного и трагического в жизни.
Интерес к личности простого человека, к социально-типичным коллизиям его жизни, выявление трагизма и комизма обыденных ситуаций, внимание к самосознанию такого героя было воспринято молодыми писателями-реалистами нового поколения как завет Гоголя, развито ими, дополнено новым осмыслением пушкинской прозы (Достоевский). Все это повело к развитию повествования в сказовой форме — герой от своего лица, соответственно своим понятиям и представлениям рассказывает о своих горестях и радостях. Повествование от первого лица освещалось многообразными «преломлениями света», бросаемыми на картину авторским юмором, игрой сближений и «отстранений» писателя и героя, сочетания иронии и лиризма. Эти особенности сказовой формы, получившие распространение в литературе 40-х годов, делали для авторов повестей о «маленьком человеке» соблазнительно близким путь творчества в драматургическом роде. Герой, «эмансипированный» от автора, выражающий свои мысли по-своему — языком, присущим своей среде, — был уже почти драматизирован, приближен к персонажу пьесы, действующему и говорящему как бы независимо от автора.
Для молодых писателей, внимание которых было привлечено к проблемам театра и драматургии, открывалась возможность плавного перехода из одного рода литературного творчества в другой. По этому пути пошел Тургенев. Он обратился к жанру драматургии в годы, когда его мировоззрение сложилось и он, по собственному выражению, дал «аннибалову клятву» «никогда не примиряться» с крепостным правом. Крепостное право было для Тургенева сложным многозначным понятием, вмещающим представление о широком круге явлений современного социального быта, о психологических последствиях крепостничества: интриганстве помещиков — потомков Простаковых и Скотининых из «Недоросля» Фонвизина («Завтрак у предводителя», 1849), о тиранстве, неразлучном с традициями рабства, о самоуправстве и злоупотреблениях чиновников (драма, которую автор квалифицирует как комедию, «Нахлебник», 1848), о нравах обывателей, угнетенных мелкими расчетами, чинопочитанием (бытовая драматическая комедия «Холостяк», 1849), о духовном гнете, который накладывает отпечаток на богато одаренные натуры, сковывая их, сообщая характер барского произвола самым тонким чувствам и отношениям в дворянских гнездах (психологическая драма, которая тоже определена как комедия, «Месяц в деревне», 1850). Доброта и величие души простых «бедных людей» в «Нахлебнике» и «Холостяке» противопоставлены холодной расчетливости носителей чиновничьего и помещичьего образа мыслей.
Драматизм и комизм пьес Тургенева основан на действии, выявляющем этический и социальный смысл привычных, типовых ситуаций, которые на первый взгляд кажутся инертными, лишенными остроты. Случайное, незначительное событие, а то и обычный эпизод вяло текущего потока жизни пробуждает дремлющие в нем динамические силы. Нарастающий процесс действия завершается своего рода взрывом, который срывает маски с героев и их взаимоотношений, обнаруживая скрытую под видимостью суть характеров и положений. В отличие от Гоголя, которого тяготила «мелочность» характеров современных героев и незначительность, будничность их конфликтов, Тургенев остро ощущал трагизм мелких поступков, внешне незначительных происшествий, влекущих за собою тяжелые последствия. В ежедневном быту он находил аналоги высоких трагических коллизий, канонизированных традицией мирового театра (узнавание знатной особой отца в презираемом бедняке — «Нахлебник»; трагическая страсть замужней женщины к молодому человеку и ее соперничество с юной девушкой — «Месяц в деревне», основная ситуация этой пьесы в какой-то мере сходна с сюжетом «Федры» Расина). В произведениях Тургенева соотношение идеального и реального начал иное, чем в драматургии Гоголя: сатирический элемент в них зачастую отступает перед лирическим, идеальным. Пьесы Тургенева, проникнутые тонким психологическим драматизмом, адресованы литературно образованному зрителю, способному понять намек, иронию, разобраться в тайных или скрываемых чувствах героев. Он создал свою, ни на что не похожую драматургию, которая, будучи оттеснена на второй план производившей огромное впечатление творческой мощью и оригинальностью драматургией Островского, сохранила
63
Иллюстрация:
А. Н. Островский
Портрет кисти В. Перова. ГТГ
значение для последующих поколений. В частности, опыт Тургенева нашел свой отклик в пьесах Чехова.
Вершиной русской драматургии рассматриваемого периода является творчество Александра Николаевича Островского (1823—1886). Первая «большая» комедия Островского «Свои люди — сочтемся!» (1850) дала отчетливое представление о новом самобытном театре, театре Островского. Оценивая эту комедию, современники неизменно вспоминали классику русской комедиографии — «Недоросля» Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизора» Гоголя. С этими «этапными» произведениями русской драматургии они ставили в один ряд комедию «Банкрот («Свои люди — сочтемся!»).
Принимая взгляд Гоголя на значение общественной комедии, внимательно относясь к кругу поставленных им в драматургии тем и внесенных им в этот жанр сюжетов, Островский с первых шагов своего литературного пути проявлял полную независимость в интерпретации современных коллизий. Мотивы, которые Гоголь трактовал как второстепенные, уже в ранних произведениях Островского становятся нервом, определяющим действие, выходят на передний план.
В начале 50-х годов драматург считал, что современные социальные конфликты в наибольшей
64
степени дают себя чувствовать в купеческой среде. Это сословие представлялось ему слоем, в котором прошлое и настоящее общества слились в сложное, противоречивое единство. Купечество, издавна игравшее значительную роль в экономической жизни страны, а подчас принимавшее участие и в политических конфликтах, многими нитями родственных и деловых отношений связанное, с одной стороны, с низшими слоями общества (крестьянство, мещанство), с другой — с высшими сословиями, во второй половине XIX в. меняло свой облик. Пороки, которыми поражена купеческая среда и которые разоблачает в своих пьесах писатель, он анализирует, вскрывая их исторические корни и предвидя их возможные проявления в будущем. Уже в названии комедии «Свои люди — сочтемся!» выражен принцип однородности ее героев. Угнетатели и угнетенные в комедии не только составляют единую систему, но нередко меняются в ней местами. Богатый купец, житель Замоскворечья (самой патриархальной части патриархальной Москвы), убежденный в своем праве безотчетно распоряжаться судьбой членов своей семьи, тиранит жену, дочь и служащих своих «заведений». Однако его дочь Липочка и ее муж Подхалюзин, бывший приказчик и фаворит Большова, «воздают» ему сполна. Они присваивают его капитал и, разорив «тятеньку», жестоко и хладнокровно отправляют его в тюрьму. Подхалюзин говорит о Большовых: «Будет с них — почудили на своем веку, теперь нам пора!» Так складываются отношения между поколениями, между отцами и детьми. Прогресс здесь менее ощутим, чем преемственность, к тому же Большов, при всей своей грубой простоте, оказывается психологически натурой менее примитивной, чем его дочь и зять. Точно и ярко воплощая в своих героях облик «подмеченных у века современных пороков и недостатков», драматург стремился создать типы, имеющие общечеловеческое нравственное значение. «Мне хотелось, — пояснял он, — чтоб именем Подхалюзина публика клеймила порок точно так же, как клеймит она именем Гарпагона, Тартюфа, Недоросля, Хлестакова и других». Современники сравнивали Большова с королем Лиром, а Подхалюзина называли «русским Тартюфом».
Чуждый всякого рода преувеличений, избегающий идеализации, автор четко очерчивает контуры изображаемых им фигур, определяет их масштаб. Кругозор Большова ограничен Замоскворечьем, в своем ограниченном мире он испытывает все те чувства, которые в ином масштабе испытывает властитель, могущество которого неограниченно. Власть, сила, почет, величие не только удовлетворяют его честолюбие, но и переполняют его чувства и утомляют его. Он скучает, отягощенный своим могуществом. Это настроение в сочетании с глубокой верой в непоколебимость патриархальных семейных устоев, в свой авторитет главы семьи порождает внезапный порыв великодушия Большова, отдающего все нажитое «до рубашки» дочери и ставшему ее мужем Подхалюзину.
В этом повороте сюжета комедия о злостном банкроте и хитром приказчике сближается с трагедией Шекспира «Король Лир» — коллизия погони за наживой перерастает в коллизию обманутого доверия. Однако зритель не может сочувствовать разочарованию Большова, переживать его как трагическое, как не может он сочувствовать и разочарованию свахи и стряпчего, перепродавших свои услуги Подхалюзину и ошибшихся в расчетах. Пьеса выдержана в жанре комедии.
Первая комедия Островского сыграла особую роль и в творческой судьбе автора, и в истории русской драматургии. Подвергнутая строгому цензурному запрету после ее опубликования в журнале «Москвитянин» (1850), она в течение многих лет не ставилась. Но именно эта комедия открыла новую эпоху в понимании «законов сцены», возвестила возникновение нового явления русской культуры — театра Островского. Объективно в ней была заложена идея нового принципа сценического действия, поведения актера, новая форма воссоздания правды жизни на сцене и театральной зрелищности. Островский обращался прежде всего к массовому зрителю, «свежей публике», «для которой требуется сильный драматизм, крупный комизм, вызывающий откровенный, громкий смех, горячие, искренние чувства, живые и сильные характеры». Непосредственная реакция демократического зрителя служила для драматурга критерием успеха его пьесы.
Первая комедия поражала своей новизной в большей мере, чем последующие пьесы Островского, которые проложили себе путь на театральные подмостки и заставили признать Островского как «репертуарного драматурга»: «Бедная невеста» (1852), «Не в свои сани не садись» (1853) и «Бедность не порок» (1854).
В «Бедной невесте» сказалось если не изменение идейной позиции писателя, то стремление по-новому подойти к проблеме общественной комедии. Драматическое единство пьесы создается тем, что в центре ее стоит героиня, положение которой социально типично. Она как бы воплощает общую идею положения барышни-бесприданницы. Каждая «линия» действия демонстрирует отношение одного из претендентов на руку и сердце Марьи Андреевны
65
к ней и представляет вариант отношения мужчины к женщине и следующей из такого отношения женской судьбы. Бесчеловечны общепринятые традиционные формы семейных отношений. Поведение «женихов» и их взгляд на красавицу, не имеющую приданого, счастливой доли ей не сулят.
Таким образом, и «Бедная невеста» относится к обличительному направлению литературы, которое Островский считал наиболее соответствующим характеру и умонастроению русского общества. Если Гоголь полагал, что «узость» «любовной завязки» противоречит задачам общественной комедии, то Островский именно через изображение любви в современном обществе оценивает его состояние.
В «Бедной невесте», работая над которой Островский, по собственному признанию, испытывал большие творческие трудности, ему удалось овладеть некоторыми новыми приемами построения драматического действия, которые впоследствии были применены им главным образом в пьесах драматического или трагического содержания. Патетика пьесы коренится в переживаниях героини, одаренной способностью сильно и тонко чувствовать, и в положении ее в среде, которая не может понять ее. Такое построение драмы требовало тщательной разработки женского характера и убедительного изображения типических обстоятельств, в которых находится герой. В «Бедной невесте» решить эту творческую задачу Островскому еще не удалось. Однако во второстепенной линии комедии был найден оригинальный, независимый от литературных стереотипов образ, воплощающий специфические черты положения и умонастроения простой русской женщины (Дуня). Емкий, многообразно очерченный характер этой героини открывал в творчестве Островского галерею образов простодушных женщин, богатство душевного мира которых «дорогого стоит».
Дать голос представителю низших, «неевропеизованных» социальных слоев, сделать его драматическим и даже трагическим героем, выразить патетику переживаний от его лица в форме, соответствующей требованиям реалистического стиля, т. е. так, чтобы его речь, жест, поведение были узнаваемы, типичны, — такова была сложная задача, стоявшая перед автором. В творчестве Пушкина, Гоголя, в особенности же писателей 40-х годов, в частности Достоевского, накапливались художественные элементы, которые могли быть полезны Островскому при решении им этой специфической задачи.
В начале 50-х годов вокруг Островского образовался кружок литераторов, горячих поклонников его таланта. Они стали сотрудниками, а со временем «молодой редакцией» журнала «Москвитянин». Неославянофильские теории этого кружка способствовали усилению интереса драматурга к традиционным формам национального быта и культуры, склоняли его к идеализации патриархальных отношений. Изменились и его представления о социальной комедии, ее средствах и структуре. Так, заявляя в письме к Погодину: «пусть лучше русский человек радуется, видя себя на сцене, чем тоскует. Исправители найдутся и без нас», писатель, по сути дела, формулировал новое отношение к задачам комедии. Мировая комедийная традиция, которую тщательно изучал Островский, предлагала немало образцов веселой юмористической комедии, утверждающей идеалы непосредственных, естественных чувств, молодости, смелости, демократизма, а иногда и вольнодумства.
Островский хотел основать жизнеутверждающую комедию на фольклорных мотивах и народно-игровых традициях. Слияние народнопоэтического, балладного и социального сюжетов можно отметить уже в комедии «Не в свои сани не садись». Сюжет об исчезновении, «пропаже» девушки, чаще всего купеческой дочери, похищении ее жестоким соблазнителем был заимствован из фольклора и популярен у романтиков. В России его разрабатывали Жуковский («Людмила», «Светлана»), Пушкин («Жених», сон Татьяны в «Евгении Онегине», «Станционный смотритель»). Ситуацию «похищения» простой девушки человеком другой социальной среды — дворянином — остро в социальном плане трактовали писатели «натуральной школы». Островский учитывал эту традицию. Но фольклорно-легендарный балладный аспект был для него не менее важен, чем социальный. В последующих пьесах первого пятилетия 50-х годов значение этого элемента нарастает. В «Бедность не порок» и «Не так живи, как хочется» действие развертывается во время календарных праздников, сопровождающихся многочисленными обрядами, происхождение которых восходит к древним, языческим верованиям, а содержание питается мифами, легендами, сказками.
И все же и в этих пьесах Островского легендарный или сказочный сюжет «прорастал» современной проблематикой. В «Не в свои сани не садись» коллизия возникает вследствие вторжения извне в патриархальную среду, которая мыслится как не знающая существенных внутренних противоречий, дворянина — «охотника» за купеческими невестами с богатым приданым. В «Бедность не порок» драматург уже рисует купеческую среду как мир, не свободный от серьезных внутренних конфликтов.
66
Рядом с поэзией народных обрядов и праздников он усматривает безысходную нищету тружеников, горечь зависимости работника от хозяина, детей от родителей, образованного бедняка от невежественного толстосума. Отмечает Островский и социально-исторические сдвиги, грозящие разрушением патриархальному укладу. В «Бедность не порок» уже критикуется старшее поколение, требующее беспрекословного повиновения от детей, его право на непререкаемый авторитет ставится под сомнение. В качестве представителей живой и вечно обновляющейся традиции народного быта, его эстетики и этики выступает молодое поколение, а в качестве глашатая правоты молодежи — старый, раскаявшийся грешник, нарушитель спокойствия в семье, промотавший капитал «метеор» с выразительным именем «Любим». Этому персонажу драматург «поручает» сказать слова правды недостойному главе семьи, ему он отводит роль лица, чудесным образом развязывающего все туго затянувшиеся узлы конфликтов.