ПОВЕСТИ О МОНГОЛО – ТАТАРСКОМ НАШЕСТВИИ 18 глава

Так, не стесняясь в выражениях, прибегая к прямой издевке над врагом, Грозный изливает в послании свою душу. Он не считается с правилами риторики и пиитики. Его писательская манера обнаруживает тесную связь с «иосифлянской» литературной школой. Речь Грозного порывиста, взволнованна, она насыщена живыми конкрет­ными бытовыми образами, пересыпана остротами и едкой иронией. Этот нарушавший канонические правила стиль послания Грозного стал объектом постоянных насмешек Курбского. В своем «кратком отвещании» Курбский не старается опровергнуть противника. Он упорно твердит о правоте своих обвинений, предъявленных царю в первом послании, отвергает «нечистые и кусательные» «глаголы царевы», счи­тает себя человеком, «много оскорбленным и без правды изгнанным», и уповает на Божий суд.

Выученик «заволжских старцев», воспитанный в строгой книжной литературной традиции, Курбский не может принять стиля «широко­вещательного и многошумящего» послания Грозного. Он считает, что стиль этого послания не только не достоин царя, столь великого и во вселенной славимого, но и убогого, простого воина. Курбский упрекает Грозного в неумении цитировать: в послании царя «ото многих свя­щенных словес хватано, и те со многою яростию и лютостию... зело паче меры преизлишно и звягливо, целыми книгами и паремьями целыми, и посланьми».

Другой упрек, который бросает Курбский Грозному,— это смеше­ние стилей книжного и разговорного: «Туто же о постелях, о телогреях, и иные бесчисленные, воистину, яко бы неистовых баб басни; и так варварско, яко не токмо ученым и искуснымм мужем, но и простым и детем со удивленим и смехом...»

Укоряя царя, Курбский считает, что подобное послание стыдно посылать в чужую землю.

В неприятии Курбским литературной манеры Грозного сказалась разница в принципах подхода к слову, к жизни.

После ответа Курбского переписка прекращается на 13 лет и возобновляется Грозным в 1577 г., когда русские войска взяли ливон­ский город Вольмар, за стенами которого укрывался Курбский.

В послании, написанном в Вольмаре, Грозный перечисляет те напасти и невзгоды, которые пришлось ему вынести от бояр во время правления «избранной рады» (Адашев и Сильвестра). «Что мне от вас бед, всего того не исписати!» — восклицает он и с болью вопрошает: «А и с женою вы меня про что разлучили? А князя Володимира на царство чего для естя хотели посадити, а меня из детьми извести?» Горестные вопросы, исчисляющие преступления бояр, сменяются иронической издевкой над беглецом.

В ответе на это послание Курбский преимущественно оправдывал себя, уснащая свою защитительную речь цитатами из «священного писания».

Сильным ударом, который нанес Курбский своему врагу, был исторический памфлет «История о великом князе Московском»

1573 г. Здесь Курбский на первый план выдвигает моральную аргументацию: причина всех зол и бед — личные качества царя. Курбскому удалось надолго закрепить в истории взгляд на Ивана Грозного как предста­вителя «издавна кровопийственного рода», который, начав столь блестя­ще свое царствование, во второй его период был одержим непомерной злобой и лютостью и обагрял свои руки в крови неповинных жертв.

Противоречивый, сложный болезненный характер Грозного, его незаурядное писательское дарование обнаруживается не только в его полемических посланиях к Курбскому, но и в ряде других писем.

Послание Грозного в Кирилле-Белозерский монастырь. Интересно по­слание Грозного игумену Кирилло-Белозерского монастыря Козьме (написано около 1573 г.) по поводу нарушения монастырского устава сосланными туда Грозным боярами Шереметевым, Хабаровым, Соба-киным.

Послание пронизано едкой иронией, перерастающей в сарказм, по отношению к опальным боярам, которые в монастыре «свои любостра­стные уставы ввели». Оживает яркая сатирическая картина монастыр­ского быта: «А ныне у вас Шереметев сидит в келье что царь, а Хабаров к нему приходит, да иные чернъцы, да едят, да пиют, что в миру, а Шереметев, невесть со свадбы, невесть с родин, розсылает по кельям пастилы, коврижки и иные пряные составные овощи, а за монастырем двор, а на нем запасы годовые всякие...»

На основании этого Грозный делает широкое обобщение, что «ныне бояре по всем монастырем... своим любострастием» порушили строгий монашеский устав. А в монастыре не должно существовать социального неравенства: «Ино то ли путь спасения, что в черньцех боярин боярства не сстрижет, а холоп холопства не избудет?»

Грозный обрушивается и на монахов, которые не в силах обуздать своевольных бояр. Ирония царя усиливается за счет самоуничижения, с которого Грозный начинает свое послание: «Увы мне грешному! горе мне окаянному! ох мне скверному!., мне, псу смердящему, кому учити, и чему наказати, и чем просветити?» И далее, чем больше Грозный говорит о своем уважении к Кириллову монастырю, тем язвительнее звучат его укоризны. Он стыдит братию за то, что они допускают нарушение устава боярами, и тем самым неизвестно, пишет царь, кто у кого постригся, бояре ли у монахов или монахи у бояр. «Не вы им учители и законоположители, а они вам». С сарказмом Грозный пишет: «Да, Шереметева устав добр, держите его, а Кирилов устав не добр, оставите его. Да сегодня тот боярин ту страсть введет, а иногды иной иную слабость введет, да помалу, помалу весь обиход монастырьской крепостной испразнится, и будут вcu обычаи мирские».

Заканчивает послание Грозный гневным раздражительным обра­щением, запрещающим монахам докучать ему подобными вопросами: «И о Хабарове мне нечего писати: как себе хочет, так дурует... А вперед бы есте о Шереметеве и о иных таких безлепицах нам не докучали...» Как отмечает Д. С. Лихачев, «Послание в Кирилло-Белозерский мона­стырь» — это свободная импровизация, вначале ученая, а затем за­пальчивая, переходящая в обвинительную речь, написанная с горячей Убежденностью в своей правоте.

Своеобразие личности Грозного, особенности его писательской манеры проявляются и в его взаимоотношениях с одним из прибли­женных к нему опричников Василием Грязным, которому царь напра­вил свое послание в 1574 г.

Посланный царем на русско-крымскую границу воеводою, Васи­лий Грязной попал к крымцам в плен. В своем письме царю (письмо не сохранилось) Грязное изложил условия, на которых крымский хан соглашался отпустить «великого человека» русского государя: либо прислать большой выкуп, либо обменять на плененного русскими крымского полководца Дивея.

Обращаясь к «Васюшке», Грозный с иронией пишет, что Грязному не следовало «без путя середи крымских улусов заезжати», а уж если «заехано - ино было не по объездному спати». «Ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы — ажио крымцы самого тебя в торок ввязали. Али ты чаял, что таково ж в Крыму, как у меня стоячи за кушением шутити?»— иронизирует царь. Для царя опричник — не «великий человек», а «страдник», который был «у нас в приближении». За своего приближенного он согласен дать выкупа не более 2 тысяч, а не 100 тысяч, как о том просит Грязной, ибо «опричь государей таких окупов ни на ком не дают». Невысокого мнения царь о полководческом таланте опричника и противопоставляет ему крымца Дивея: «Тебе,— обращается Грозный к Грязному, — вышедши из полону, столько не привести татар, не поймать сколько Дивей кристьян пленит». Царь упрекает опричника, что тот сулил хану выкуп и мену «не по себе». Послание Грозного написано в форме непринужденной беседы и свидетельствует отнюдь не о положительной оценке царем своих опричников.

Смятенность души сурового владыки, испытывающего порой уг­рызения совести, боящегося приближающейся смерти, отражает со­зданный им покаянный канон Ангелу Грозному.

«Муж чюднаго рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело»,— так характеризовали Грозного ближайшие потом­ки. Все его сочинения пронизывает глубокий, тонкий и насмешливый ум русского человека, выдающегося государственного деятеля и поли­тика и в то же время тирана, правящего своим «самовластным хоте­нием». Живая наблюдательность, неуемный темперамент, добродушие и жестокость, лукавая простодушная усмешка и язвительная ирония, резкость и запальчивость — вот те черты характера Грозного, которые ярко отразились в его сочинениях.

Не считаясь с книжными канонами и традициями, смело нарушая их, он вводит в свои послания конкретные зарисовки, выхваченные из действительности. Для передачи всей сложной гаммы чувств, владею­щих им, Грозный широко использует просторечия, разговорные обы­денные интонации и даже бранные слова. Это и позволяет Грозному стать непревзойденным для своего времени мастером «кусательного» стиля, который без промаха разит противника.

Послания Грозного — яркое свидетельство начала разрушения строгой системы книжного литературного стиля, который создавался стараниями книжников XIV—XVI вв., и появления стиля индивиду­ального. Правда, «заявить» о своей индивидуальности в области стиля мог тогда только царь, самодержец всея Руси. Осознавая свое высокое положение, он мог смело нарушать установленные стилистические нормы и разыгрывать роли то мудрого философа, то смиренного раба Божьего, то жестокого и неумолимого владыки, «вольного» казнить или миловать своих «холопов» — подданных.

В публицистике XVI в. звучали не только голоса защитников интересов различных групп правящего класса. В это время появляются и первые идеологи демократических слоев русского общества. Против рабства выступает боярский сын Матвей Башкин, доказывая автори­тетом «писания» незаконность рабовладения. «Христос всех братиею нарицает,— говорил он,— а у нас де на иных и кабалы, на иных — беглыя, а па инех — нарядныя, а на иных полныя». Еще далее Башкина пошел беглый холоп Феодосии Косой, который, отвергая церковные догмы (троичность божества, почитание храмов и икон, церковную иерархию), выступил противником всякой эксплуатации, войн и граж­данских властей, страстным поборником равенства людей.

Обличению «ереси» Феодосия Косого были посвящены два публи­цистических произведения Зиновия Отенского — «Истины показа­ние» и «Послание многословное».

Созванный в 1554 г. церковный собор осудил «ереси» Матвея Башкина и Феодосия Косого, а также бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия, ревностного «нестяжателя», связан­ного с Максимом Греком и Матвеем Башкиным. Они были приговорены к пожизненному заточению в монастырях. Однако Ар­темию и Феодосию Косому удалось бежать в Литву.

Таким образом, в публицистике XVI в. отразилась полемика по кардинальным политическим проблемам своего времени, связанная с характером государственного управления, местом и ролью в этом Управлении царя, боярства, служилого дворянства и монашества. В публицистике впервые был поставлен вопрос о положении русского крестьянина и прозвучали голоса, осуждающие рабство. Политические проблемы публицисты связывали с моральными, философскими и эстетическими. Доказывая свою правоту, опровергая аргументы противников, они не ограничивались ссылками на авторитет «писания», а опирались на логику, апеллировали к разуму, используя факты действительности и личной жизни.

Отличительная особенность публицистики XVI в.— ее жанровое многообразие: полемическое «слово», «наказание», «слово ответное», беседа, челобитная, публицистический памфлет, эпистола.

Публицистика XVI в. сыграла важную роль в формировании рус­ского литературного языка и русской литературы. Ее традиции полу­чили отклик в исторических повестях начала XVII в., в полемических посланиях-беседах Аввакума.

ОБОБЩАЮЩИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Характерной особенностью развития русской литературы XVI в. явилось создание многочисленных обобщающих произведений как церковной, так и светской литератур, идеологически закреплявших объединение русских земель вокруг политического, религиозного и культурного центра Москвы. Путем объединения памятников местных областных литератур, их идейно-стилистической переработки создает­ся единая общерусская литература, приобретающая общегосударствен­ное, политическое значение.

Колоссальная работа по собиранию церковной письменности, ее стилистической и идеологической обработке была проделана по ини­циативе и под руководством митрополита Макария (1481/82—1563). Постриженник Пафнутъево-Боровского монастыря, ревностный по­читатель Иосифа Волоцкого, Макарий по настоянию Василия III, который «любяще его зело», в 1526 г. был поставлен архиепископом Великого Новгорода.

«Великие Четьи-Мннеи». В Новгороде начал Макарий собирать и объединять все «святые книги, которые в Русской земле обретаются». К работе было привлечено много писцов, а также ряд писателей, среди которых следует отметить дьяка Дмитрия Герасимова, боярского сына Василия Тучкова. Создание первой редакции «Великих Четьих-Миней» заняло двенадцать лет (с 1529 по 1541 г.). Эта редакция была вложена в новгородский Софийский собор.

Став в 1542 г. митрополитом всея Руси, Макарий менее всего был склонен поддерживать выдвинувшего его боярина Шуйского. Митро­полит развивает активную деятельность по упрочению единодержавной власти великого князя московского и в январе 1547 г. торжественно венчает на царство семнадцатилетнего Иоанна IV.

В Москве Макарий продолжает работу над «Великими Четьими-Минеями» и в 1547 и 1549 гг. созывает два церковных собора по канонизации местно чтимых святых. Для этого он поручает написать жития Иосифа Волоцкого, Макария Калязинского, Александра Свирского и др. Оба собора канонизировали 40 святых. Этот акт имел не только религиозное, но и важное политическое значение, способствуя идеологическому укреплению авторитета светской и церковной власти. После церковных соборов по поручению Макария создаются новые редакции житий Александра Невского, Саввы Сторожевского, митро­полита Ионы и ряда других. Всего было создано и внесено в новую редакцию «Великих Четьих-Миней» до шестидесяти новых житий. Эта редакция была завершена к 1552 г. и вложена митрополитом в Успен­ский собор московского Кремля, а второй список в 1554 г. преподнесен Ивану IV.

Двенадцать огромных фолиантов, материал которых располагался по дням каждого месяца, включали не только произведения русской и переводной агиографии, но и поучительные «слова» из «Измарагда», «Златой "чепи"» «Хождение» игумена Даниила, «Повесть о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия, «Космографию» Космы Индикоплова. Благодаря этому «Великие Четьи-Минеи» явились своеобразной «эн­циклопедией» церковной литературы XVI в. Они идеологически за­крепляли политическое объединение бывших удельных княжеств в единое централизованное государство.

Общерусские летописные своды. Задачу определить место Руси и ее столицы Москвы во всемирной истории ставил перед собой Русский хронограф 1512 года. Вбирая в свой состав местные летописи бывших удельных княжеств, перерабатывая их в свете идей московского абсо­лютизма, создаются общерусские летописные своды.

Таким общерусским летописным сводом была Воскресенская ле­топись, излагавшая историю Руси с момента образования Киевского государства до 1541 г. Однако ее составители не смогли органически переработать материалы местных летописей и ликвидировать их обла­стнические тенденции, придать материалу стилистическое единство.

В 1526—1530 гг. при митрополичьей кафедре по инициативе митрополита Даниила создается Никоновская летопись, работа над которой была продолжена в середине XVI в.. Эта летопись отличается большой полнотой включенного в нее материала, взятого не только из известных сейчас источников, но и из не сохранившихся до наших дней летописей. События русской истории соотнесены в ней с визан­тийской, заимствованными из хронографа. Излагаемому материалу придается стилистическое единство. Последовательно проведена идея преемственности самодержавной власти от князей киевских, род ко­торых возводится к Августу-кесарю, к князьям московским. В летописи широко представлены завершенные в сюжетно-композиционном от­ношении исторические повести и агиографические произведения. В летописи реализуется провинденциалистская концепция — Русская земля и ее правители находятся под небесным покровительством.

К Никоновской летописи близко стоит Львовская летопись, дово­дящая изложение событий до 1560 г.

В 60-х годах на основе Никоновской летописи создается грандиозный Никоновский лицевой свод (иллюстрированный). До нас дошло 10 000 листов с 16 000 миниатюрами. Лицевой свод начинал изложение событий «от сотворения мира» и ставил своей целью утвердить мировое величие Русского царства и его благочестивых правителей, выражая официальную правительственную идеологию, Лицевой свод явился московской исторической энциклопедией XVI века.

Степенная книга. В 1563 г. по инициативе митрополита Макария царским духовником Андреем-Афанасием создается «Книга степенная царского родословия». В этом произведении сделана попытка систе­матического прагматического изложения истории Русского Москов­ского царства в форме генеалогической преемственности от Рюрика, а затем Владимира Святославича до Ивана Грозного включительно.

История Русского государства излагается в форме агиобиографий его правителей по степеням родства. Период правления каждого князя составляет определенную «грань» в истории. В соответствии с этим вся Степенная книга разбита на 17 степеней и граней, а введением ко всему произведению служит пространное житие княгини Ольги. В каждой «грани» после биографии князя излагаются важнейшие события, «иже во дни их содеявшеся», а также помещаются жития ряда выдающихся иерархов русской церкви: Петра, Алексея, Ионы.

В центре повествования Степенной книги стоят личности князей — «самодержавцев». Все они наделяются качествами идеальных мудрых правителей, отважных воинов и примерных христиан. Составители Степенной книги стараются подчеркнуть величие деяний и красоту их добродетелей, вводят психологические характеристики героев, стре­мясь показать их внутренний мир и благочестивые помыслы в моно­логах, молитвословиях.

Последовательно проводится мысль о единодержавной форме прав­ления на Руси, якобы установленной еще первыми «скипетродержа-телями»; власть окружается ореолом святости, и доказывается необходимость безропотного и беспрекословного повиновения этой власти, подчеркивается ее союз с властью церковной.

Исторический материал изложен в виде пышного риторического панегирика «богорасленному древу» самодержавного рода «Рюриковичей». Таким образом, и в Степенной книге и в летописных сводах исторический материал приобрел злободневное политическое и пуб­лицистическое звучание, подчиняясь задачам идеологической борьбы за укрепление единодержавной власти государя всея Руси. И летопис­ные своды, и Степенная книга выполняли роль официального исто­рического документа, опираясь на который, московская дипломатия XVI в. вела переговоры на международной арене, доказывая исконность прав московских государей на владение всеми русскими землями, некогда входившими в состав Киевского государства, доказывая суве­ренность Московского царства, его право на ведущую роль в европей­ской политике.

«Домострой». К обобщающим произведениям XVI в. следует отнести также «Домострой», составление которого приписывается благовещен­скому попу Сильвестру, входившему в «Избранную раду». «Домострой» регламентировал поведение человека, как в государственной, так и в семейной жизни. В нем четко определялись обязанности человека по отношению к церкви и царю, последовательно проводилась мысль о безропотном повиновении царской власти.

Важной частью «Домостроя» является раздел «о мирском строении, как жить с женами, детьми и домочадцами». Как царь является безраздельным владыкой своих подданных, так муж является господи­ном свой семьи. Он несет ответственность перед богом и государем за семью, за воспитание детей — верных слуг государства. Поэтому пер­вейшая обязанность мужчины — главы семьи — воспитание сыновей. Чтобы воспитать их послушными и преданными «Домострой» реко­мендует один метод — палку: «Любя же сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися... Наказуй дети во юности, покоит тя на старость твою... И не даж ему власти во юности, но сокруши ему ребра...»

Другая обязанность мужа — «поучати» свою жену, которая должна вести все домашнее хозяйство и воспитывать дочерей. Воля и личность женщины всецело подчиняются мужчине. Строго регламентируется поведение женщины в гостях и дома, вплоть до того, о чем она может вести разговоры. Регламентируется «Домостроем» и система наказа­ний. Нерадивую жену муж сначала должен «всяким рассуждением... учити». Если словесное «наказание» не дает результатов, то мужу «достоит» свою жену «ползовати страхом наедине», «по вине смотря». Предлагает «Домострой» и ряд правил поведения, которые должны соблюдать слуги, посылаемые в чужой дом. «Домострой» дает практи­ческие советы по ведению домашнего хозяйства: и как «устроити хорошо и чисто» избу, как повесить иконы и как их содержать в чистоте, как приготовить пищу.

Таким образом, «Домострой» был не только сводом правил пове­дения зажиточного человека XVI в., но и первой «энциклопедией домашнего хозяйства». Ценность «Домостроя» заключается в широком отражении реальных особенностей русского быта и языка XVI столетия.

Упорядочению церковной и нравственной жизни был посвящен созванный по повелению Ивана IV в 1551 г. специальный церковный собор, получивший название «Стоглавого»: принятое им соборное уложение, содержащее царские вопросы и соборные ответы «о много­различных церковных чинех», было разделено на сто глав.

Так же как и «Домострой», «Стоглав» непосредственно не относится к произведениям художественной литературы, но дает необычайно яркое представление о жизни и быте Руси того времени. Собор констатировал наличие в употреблении большого количества неисп­равных книг, писанных с «худых» переводов, и поручил протопопам и поповским старостам следить за работой писцов. Видимо, это явилось одной из причин возникновения книгопечатания, «дабы впредь святые книги изложилися праведне». В 1553 г. началось строительство Печатного двора, где вскоре были напечатаны первые церковные книги (не позднее'1555 г.). В 1564 г. Иваном Федоровым и его помощником Петром Мстиславцем «ко очищению и ко исправлению ненаученых и неискусных в разуме книгописцев» был напечатан Апостол, а в

1565 г.— «Часослов», предназначавшийся для обучения грамоте. Создание «го­сударева Печатного двора» и появление первых печатных книг было актом величайшего культурного значения. Вскоре Иван Федоров и Петр Мстиславец по неясным причинам покидают Москву и переезжают в Литву. В 1574 г. Иван Федоров создал типографию во Львове, где напечатал Апостол и «Букварь», а затем переехал в Острог, напе­чатал в 1581 г. Библию.

В России в конце 60-х годов была основана типография в Алек­сандровской слободе, где дело Ивана Федорова продолжали его уче­ники А. Тимофеев-Невежа и Н. Тарасьев.

Так было положено начало книгопечатанию в России.

«История о Казанском царстве». Присоединение к Москве Казани в 1552 г. было крупнейшим историческим и политическим событием века. Оно воспринималось современниками как расплата за двухсот­летнее монголо-татарское иго. Взятие Казани, а в 1556 г.— Астрахани открывало великий водный торговый путь по Волге, который тесно связывал Московское государство со странами Востока.

Взятие Казани широко отразилось как в устном народном творче­стве в легендах, песнях и сказах, так и в литературе. Помимо летопис­ных сказаний в 1564—1566 гг. была создана «История о Казанском царстве», или «Казанский летописец». О ее популярности свидетель­ствуют дошедшие до нас свыше 270 списков. «История о Казанском царстве» — это связное историческое повествование, пронизанное единой историко-публицистической концепцией. Излагая события с момента основания Казани в 1172 г. легендарным болгарским царем Саином до взятия города Иваном, Грозным в 1552 г., «История» возвеличивает Московское царство и его правителя: вся история Казани рассматривается как история постепенного усиления ее зави­симости от Москвы. В «Истории» главное место занимают события 40—50-х годов XVI в.; организация Грозным походов на Казань, строительство на правом берегу Волги города Свияжска, боевого форпоста русских войск; штурмы крепостных стен Казани и падение города.

Сам автор был очевидцем этих событий: в 1532 г. его взяли в плен «варвары» — черемисы и подарили казанскому царю Сафа-Гирею, на службе у которого он и пробыл двадцать лет, до взятия Казани. Затем Иван Грозный крестил его, дал небольшой земельный надел, за что тот и «нача служити ему (царю.— В. К.) верно». Один из важнейших источников повествования — рассказы «премудрейших и честнейших казанцев» и рассказы, услышанные «от самого царя изо уст многажды». Литературным образцом «Истории о Казанском царстве» служила «Повесть о взятии Царь-града» Нестора-Искандера, а также повести о Мамаевом побоище.

Центральный герой «Истории» — Иван Грозный, личность кото­рого дается в ореоле военной и царской славы. Он сурово расправляется с «мятежниками», «изменниками», несправедливыми судьями, но ми­лостив к «воинственным людям», народу. Его поход на Казань продиктован не стремлением к захвату чужой земли, а интересами обороны своей страны.

В «Истории» широко представлены фантастические картины ви­дений, знамений, предрекающих гибель Казани. Завершается «Исто­рия» апофеозом победителя — апофеозом российского самодержца, торжественно въезжающего в «великий град Москву». Иноземные послы и купцы с удивлением говорили, «яко несть мы видали ни в коих ж царствах, ни в своих ни в чюжих, ни на коем же царе, ни на короле таковыя красоты и силы и славы великия». Народ московский, чтобы лучше видеть царя, «лепится» по крышам «высоких храмин» и палат, по «забралам», многие забегают вперед, а девицы, княжеские жены и боярские, «им же нелзе есть в такая позорища великая, человеческого ради срама, из домов своих изходити и из храмин излазити — полезне есть, где седяху и живяху, яко птицы брегами в клетцах — они же совершение приницающе из дверей, и оконец своих, и в малые скважницы глядяху и наслажахуся многого того видения чюднаго, доброты и славы блещаяся». Яркая картина встречи царя-победителя отражает и харак­терную бытовую подробность, связанную с положением женщины в обществе того времени.

Изображая триумф русского царя, автор «Истории» утверждал политическое значение одержанной Грозным победы.

Прославляя воинские заслуги Грозного, автор «Истории о Казан­ском царстве» делает ряд выпадов против бояр, князей и воевод. Он утверждает, что завоевание Казани — личная заслуга царя и русских воинов, а не воевод-бояр.

Устойчивые стилистические формулы воинских повестей, вклю­ченные в общее описание битвы, дополняются новыми сравнениями воинов с птицами и белками. Эти сравнения дают возможность читателю воссоздать картину грандиозного сражения. При этом автор «Истории» подчеркивает храбрость и мужество не только русских воинов, но и их врагов—казанцев: «С неких же казанцов спиде смертный грех и охрабришася, сташа во вратех града и у полых мест, сняшася с русью, и с татары смешася сечем великим... И страшно бо видети обоих храбрости и мужества: ови во град влезти хотяху, ови же пустити не хотяше, и отчаявше живота своего и сильно бияхуся, и неотступно рекуще в себе, яко единако же умрете есть нам. И спрескотаху копия, и сулицы, и мечи в руках их и, яко гром силен, глас и кричание от обоих вой гремяше».

Такое изображение врага, попытка раскрыть его психологическое состояние во время битвы явилось новым словом, сказанным автором «Истории о Казанском царстве» в историко-повествовательной лите­ратуре XVI в. В «Истории» отводится большое место изображению внутреннего психологического состояния ее персонажей. Таково, например, описание чувств царицы Анастасии, проводившей в поход своего мужа; скорби казанской царицы Сумбеки, оплакивающей мужа и прощающейся с казанцами; «плач и уничижение к себе казанцов». Стилю плачей свойственны и книжная риторика, и фольклорная образность.

Автор «Истории» использует поэтические выражения народного эпоса, лирические образы народных песен и плачей, отдельные мотивы татарского фольклора. Все это позволяет ему назвать свое произведение «красной, новой и сладкой повестью», которую он «пакуемся разумно писанием изъявити».

Углубленное внимание к психологии человека, широкое исполь­зование фольклора, нарушение традиционных норм риторического стиля ставят «Историю о Казанском царстве» в преддверие историче­ских произведений начала XVII в.

«Сказание о киевских богатырях». Покорение Грозным Казани полу­чило своеобразное преломление в «Сказании о киевских богатырях», представляющем собой оригинальную литературную обработку устно-поэтического былинного сюжета, возникшего в конце XVI — начале XVII в. Сказание дошло до нас в пяти списках, старший из которых относится к первой половине XVII в. Его героями являются семь киевских богатырей: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Дворянин Залешанин, Алеша Попович, Щата Елизынич, Сухан Доментьянович и Белая палица, или поляница. Им противопоставляются сорок два цареградских богатыря, среди которых названы Идол Скоропеевич и Тугарин Змесвич.

Вс. Миллер обратил внимание на то, что «Сказание о киевских богатырях» отражает формы политического и общественного быта Московского государства XV—XVI вв. (Дворянин Залешанин является «жильцом» государева двора, Илья бьет челом «государю, князю», князь «жалует» богатырей за «выслугу великую и службу богатырскую»). Местоположение Царьграда в «Сказании» напоминает Казань, а Смугра-рска — реку Угру, на берегах которой произошло знаменитое «сто­яние» войск Ивана III и хана Ахмата в 1480 г. Замену Казани на Царьград находим в народных исторических песнях об Иване Грозном.