МОИ СОТРУДНИКИ В ОБЛАСТИ УПРАВЛЕНИЯ 12 глава




Один высокопоставленный русский, член Думы и хороший знакомый Сазонова, рассказывал мне впоследствии о тайном совещании под председательством царя в феврале 19И года, что было подтверждено и другими русскими источниками, приведенными мной в моих «исторических таблицах»: на этом совещании Сазонов прочитал доклад, в котором он предлагал царю взять Константинополь. Так как Тройственное согласие на это не согласится, то возникнет война против Германии и Австрии. При этом Италия отпадет от последних, на Францию можно рассчитывать безусловно, поддержка Англии вероятна. Царь согласился с мнением Сазонова и отдал приказ начать необходимые подготовительные работы. Русский министр финансов граф Коковцев, напротив, подал записку царю, содержание которой мне сообщил после Брестского мира граф Мирбах и в которой Коковцев советовал царю тесно связаться с Германией, предостерегая против войны, которая будет неудачной и приведет к революции и гибели династии. Царь не последовал этому совету и начал войну.

Тот же господин рассказал мне следующее: через 2 дня после начала войны он был приглашен на завтрак к Сазонову. Тот пошел ему навстречу, сияя от радости, и, потирая руки, спросил его: «Ну, милый барон, теперь вы должны признать, что я выбрал превосходный момент для войны». Когда барон несколько озабоченно спросил, как отнесется к этому Англия, министр, смеясь, ударил себя по карману и, лукаво подмигнув, прошептал барону: «У меня есть кое-что в кармане, что в ближайшие дни обрадует всю Россию и повергнет в изумление весь мир: я получил от Англии обещание, что она пойдет вместе с Россией против Германии».

Русские военнопленные из Сибирского корпуса, захваченные в Восточной Пруссии, показали, что они летом 1913 года были отправлены по железной дороге в окрестности Москвы на царские маневры. Маневры не состоялись. Однако войска не отправили обратно, а разместили на зиму в окрестностях Москвы. Летом 1914 года они были передвинуты в окрестности Вильно, где должны были состояться большие маневры в присутствии царя. Их расквартировали в Вильно и окрестностях. Неожиданно им выдали боевые патроны (военное снаряжение) и сообщили, что началась война против Германии. Почему и для чего этого они не могут сказать.

Зимой 1914 1915 года в прессе был опубликован рассказ одного американца о его поездке весной 1914 года на Кавказ. Когда он в начале мая 1914 года приехал туда, ему по дороге в Тифлис встречались длинные колонны войск всех родов оружия в боевом снаряжении. Он испугался, не произошло ли на Кавказе восстание. Осведомившись об этом у властей при проверке документов в Тифлисе, он получил успокоительный ответ, что на Кавказе все спокойно и что он может ехать, куда угодно; происходят лишь военные упражнения и маневры. По окончании своего путешествия в конце мая 1914 года американец хотел сесть на пароход в одной кавказской гавани, но все корабли были в такой степени нагружены солдатами, что он с трудом мог получить каюту для себя и жены. Русские офицеры сообщили ему, что они высадятся в Одессе и оттуда отправятся на большие маневры в Украину.

Князь Тундутов, атаман калмыцких казаков, живущих между Царицыном и Астраханью, бывший до войны и во время войны личным адъютантом великого князя Николая Николаевича, приехал летом 1918 года в главную квартиру в Босмоне, чтобы искать сближения с Германией, так как казаки, по его словам, не славяне и являются несомненными врагами большевиков. Он, между прочим, рассказывал, что перед началом войны он был послан Николаем Николаевичем в Генеральный штаб, чтобы держать великого князя в курсе тамошних событий. И здесь он был свидетелем пресловутого разговора по телефону между царем и начальником Генерального штаба генералом Янушкевичем. Царь под глубоким впечатлением от решительной телеграммы германского кайзера решил приостановить мобилизацию. По телефону он приказал Янушкевичу не проводить ее сейчас или отменить вовсе. Но Янушкевич не выполнил этого ясного приказа, а спросил мнение министра иностранных дел Сазонова, с которым он в течение многих недель находился в постоянных сношениях, вместе с ним интригуя и подстрекая к войне. Сазонов на это ответил, что приказ царя бессмыслица. Пусть только генерал проводит мобилизацию, а он, Сазонов, завтра же снова уговорит царя и разъяснит ему глупую телеграмму германского кайзера. После этого Янушкевич донес царю, что мобилизация уже в полном ходу и отменить ее нельзя. «Это была ложь, прибавил в заключение к своему рассказу князь Тундутов, так как я сам видел приказ о мобилизации у Янушкевича на его письменном столе. Приказ, следовательно, еще не был отослан по назначению».

В этом эпизоде психологически интересно то, что царь Николай, помогавший подготовлять мировую войну и уже издавший приказ о мобилизации, в последний момент хотел повернуть обратно. По-видимому, моя решительная, предостерегающая телеграмма заставила его впервые ясно понять ту чудовищную ответственность, которую он берет на себя своими военными приготовлениями. Именно поэтому он и хотел приостановить ту человекоубийственную военную машину, которую сам же только что привел в движение. Это было еще возможно, положение можно было еще спасти, если бы Сазонов не воспрепятствовал выполнению царского приказа.

На мой вопрос князю Тундутову, подстрекал ли к войне великий князь Николай Николаевич, который был известен как ненавистник немцев, Тундутов ответил, что великий князь, конечно, энергично агитировал за войну, но подстрекательство вообще было излишне, так как все равно во всем офицерском корпусе царило сильное милитаристское настроение против Германии. Этот дух был перенесен из французской армии на русских офицеров. Войну, собственно, хотели затеять еще в 1908 1909 годах (из-за боснийского вопроса), но Франция тогда еще не была готова. В 1914 году и Россия в сущности еще была не совсем готова; Янушкевич и Сухомлинов намечали войну только на 1917 год. Но Сазонова и Извольского, как и французов, нельзя было больше удержать. Сазонов и Извольский боялись революции в России и влияния германского кайзера на царя, которое могло бы отвратить царя от мысли о войне. Французы же, уверенные тогда в поддержке Англии, боялись, что последняя позже сможет войти в соглашение с Германией в ущерб их интересам. На вопрос, знал ли царь о господствовавшем среди офицеров милитаристском настроении и допускал ли он его, князь Тундутов ответил: характерно, что царь из осторожности раз навсегда запретил приглашать немецких дипломатов и военных атташе к устраиваемым офицерством обедам или ужинам, на которых он лично присутствовал.

При наступлении в 1914 году наши войска нашли в Северной Франции и на бельгийской границе большие склады английских солдатских шинелей. По словам жителей, эти шинели были сложены здесь еще в последние предшествовавшие войне годы. Английские пехотинцы, взятые нами в плен летом 1914 года, большей частью не имели шинелей и на вопрос «почему?» отвечали довольно наивно: «Мы должны были найти свои шинели на складах Мобежа, Ле-Кенуа и т. д. в Северной Франции и Бельгии». Так же обстояло дело с картами. Мы нашли в Мобеже массу английских военных карт Северной Франции и Бельгии; некоторые экземпляры были мне представлены. Названия мест были напечатаны по-французски и по-английски, и на полях все обозначения были переведены для удобства солдат, например: moulin – mill, pont – bridge, maison – house, ville – town, bois – wood и т. д. Эти карты были изданы в 1911 году и отпечатаны в Саутгемптоне. Англия открывала свои склады во Франции и в Бельгии с разрешения французского и бельгийского правительств еще до войны. Какая буря негодования разразилась бы в Бельгии, этой «нейтральной стране», и какой шум подняли бы Англия и Франция, если бы мы захотели в мирное время устроить в Спа, Люттихе, Намюре склады немецких военных шинелей и карт.

Среди государственных деятелей, которые наряду с Пуанкаре особенно много способствовали возникновению пожара мировой войны, на первом месте должна стоять группа Сазонова – Извольского. Извольский, как говорят, заявил в Париже, гордо бия себя в грудь: «Это я сделал войну. Я отец этой войны». Делькассе несет большую долю вины за мировую войну, еще больше доля Грея, как духовного руководителя «политики окружения», которую он добросовестно проводил, выполняя «завет» своего покойного короля.

Как мне сообщили, важную роль в подготовке мировой войны, направленной против монархических центральноевропейских держав, сыграла долголетняя, упорно стремившаяся к своей цели политика интернациональной масонской «Ложи Великого Востока».

Германские ложи не имеют никакой связи с «Ложей Великого Востока», за исключением двух из них, в которых преобладают немецкие финансисты и которые находятся в тайных сношениях с парижской «Ложей Великого Востока». Германские ложи, как меня уверял один уважаемый немецкий масон, сообщивший все эти до сих пор не известные мне факты, были вполне лояльны. В течение 1917 года в Париже, по рассказам этого масона, состоялось международное совещание «Лож Великого Востока», за которым последовало еще одно совещание в Швейцарии. На нем была установлена следующая программа: раздробление Австро-Венгрии, демократизация Германии, устранение Габсбургского дома, отречейие германского кайзера, возвращение Эльзас-Лотарингии Франции, объединение Галиции с Польшей, устранение папы и католической церкви, как и вообще всякой государственной церкви в Европе. Я здесь не имею возможности проверить сделанные мне вполне добросовестно сообщения об организации и работе «Лож Великого Востока». Тайные и явные политические организации играли в жизни народов и государств важную роль с тех пор, как существует человечество. Иные из них действовали плодотворно. Но большей частью они таят в себе разрушительные тенденции, служа тайным лозунгам, которые боятся дневного света. Самые опасные из подобных сообществ окружают себя покровом всяческих идеальных побуждений, вроде деятельной любви к ближнему, сострадания к слабым и бедным и т. д., чтобы под подобной маской добиваться своих подлинных скрытых целей. Во всяком случае необходимо следить за деятельностью «Лож Великого Востока», ибо окончательно можно будет занять ту или иную позицию по отношению к этой мировой организации лишь тогда, когда она будет основательно исследована.

Чисто военных операций я в этих записках не хочу касаться. Эту работу я хочу оставить моим офицерам и историкам, тем более что я пишу без всяких документов и мог бы говорить здесь о военных операциях лишь в самых общих чертах.

Когда я вспоминаю о тяжелых четырех годах войны с ее надеждами и сомнениями, с ее блестящими победами и потерей драгоценной человеческой крови, меня прежде всего охватывает чувство горячей признательности и глубокого восхищения несравненными подвигами немецкого вооруженного народа. Эта признательность в первую очередь относится к гениальным вождям в ужасной борьбе; прежде всего к генерал-фельдмаршалу фон Гинденбургу, преданному Эккарту немецкого народа, и его неразлучному талантливому советнику генералу Людендорфу. Однако не меньше признательности я питаю и к каждому из моих храбрых солдат. Моя особая благодарность тем, кто своей кровью запечатлел свою преданность кайзеру и государству.

Никакие жертвы не были слишком тяжелы для нашей родины. Наша армия, обороняясь в навязанной преступно нам войне, не только отразила значительно превосходившие нас силы 28 враждебных государств, но и добилась на суше, на воде и в воздухе побед, блеск которых в тумане наших дней, быть может, и кажется несколько потускневшим, но тем ярче он будет некогда сиять в свете истории. И это еще не все. Везде, где у наших союзников наступало замешательство, наши зачастую немногочисленные войска всегда восстанавливали положение и далее приносили с собой значительные успехи. Немцы сражались на всех боевых участках обширного поля мировой войны. Героическая храбрость немецкого народа поистине заслуживает лучшей участи, чем пасть жертвой предательского удара в спину. По-видимому, такова уж судьба немцев, что они всегда падают в борьбе с немцами же.

Недавно я прочел изречение, не лишенное, к сожалению, основания: «В Германии каждый Зигфрид имеет за собой своего Гедура».

В заключение еще одно слово о немецких «зверствах». Вот два примера их.

Заняв Северную Францию, я тотчас же приказал организовать охрану памятников искусства. К каждой армии были причислены особые историки искусства и профессора, которые, разъезжая по окрестностям, осматривали, принимали и описывали церкви, дворцы и т. д. Среди других особенно отличился профессор Клемен, который во время похода должен был докладывать мне о защите памятников искусства. Все коллекции в городах, музеях и замках были пронумерованы и занесены в особые каталоги. Там, где им угрожала опасность со стороны военных действий, они эвакуировались и были собраны в Валансьене и Мобеже в двух великолепных больших музеях, где их заботливо охраняли. Каждое произведение искусства было помечено именем его владельца. Старые окна Сен-Кантенского собора под огнем английских гранат с опасностью для жизни были вынуты немецкими солдатами. История разрушения церкви англичанами описана и опубликована немецким католическим священником, снабдившим ее фотографиями, и переслана, по моему приказанию, папе.

В Пинонском замке, принадлежащем принцессе де Пуа, в свое время гостившей в Берлине у императрицы и у меня, расположилось главное командование III армейского корпуса. Я посетил этот замок и некоторое время жил там. До того там стояли англичане. Последствия их хозяйничанья в замке были ужасны. Командовавшему корпусом генералу фон Лохову с его штабом пришлось употребить много усилий, чтобы после английского опустошения привести замок хоть в некоторый порядок. Вместе с генералом я посетил собственные покои принцессы, порог которых не переступил еще ни один наш солдат. Я нашел весь гардероб принцессы выброшенным английскими солдатами из шкафов и раскиданным по полу вместе со шляпами. Я велел тщательно почистить все платья, развесить их в шкафах и запереть. Письменный стол принцессы также был взломан, и ее частная корреспонденция валялась тут же на полу. По моему приказанию все письма были собраны, запакованы, запечатаны, положены в письменный стол и заперты. Позже нашли все столовое серебро принцессы закопанным в парке. По словам обитателей деревни, это было сделано уже в начале июля. Следовательно, принцесса имела сведения о предстоящей войне еще задолго до ее начала. Я приказал тотчас же составить список этого серебра, передать последнее на хранение в Аахенский банк и вернуть после войны принцессе. Через обергофмаршала барона фон Рейшаха я известил принцессу о Пинонском замке, ее серебре и моем попечении над ее имуществом. Ответа не последовало. Напротив, принцесса опубликовала во французской прессе письмо такого содержания: генерал фон Клук украл все ее серебро.

Благодаря моему попечению и самоотверженным трудам немецких знатоков искусства и солдат были сохранены для французских владельцев и французских городов, нередко и с опасностью для жизни, художественные сокровища, оценивавшиеся миллиардами. Так поступали гунны и «боши».

XI

ПАПА И МИР

Летом 1917 года я принял в Крейцнахе папского нунция Почелли, явившегося ко мне на аудиенцию в сопровождении капеллана. Благородный, обаятельный, высокоинтеллигентный, с превосходными манерами, Почелли представлял собой типичную фигуру католического князя церкви. Он знал немецкий язык настолько, что мог хорошо следить за немецким разговором, но не в такой степени, чтобы бегло говорить на нем. Разговор велся поэтому по-французски, причем иногда нунций пользовался отдельными немецкими выражениями. Капеллан говорил по-немецки бегло и вмешивался в разговор всякий раз, как только опасался, что на нунция окажут слишком большое влияние мои выводы.

Очень скоро разговор стал вращаться вокруг вопроса о мирном посредничестве и достижении мира, причем в этом отношении затрагивались, обсуждались и забраковывались различного рода проекты и возможности. Наконец, я предложил, чтобы папа сделал попытку стать посредником, после того как мое мирное предложение от 12 декабря 1916 года было отклонено Антантой в такой неслыханной форме. Нунций сказал, что это будет очень затруднительно; папа неоднократно пытался возбудить вопрос о мире, но всякий раз получал отказ. С другой стороны, папа в совершенном отчаянии от этой бойни и непрестанно думает о том, как бы помочь европейскому культурному миру освободиться от бича войны. Каждая попытка в этом отношении будет чрезвычайно цениться Ватиканом.

Я сказал нунцию, что папа, как верховный пастырь всех римско-католических христиан и церквей, должен в первую очередь попытаться побудить католическое духовенство во всех странах изгнать из человеческих душ ненависть, ставшую наибольшим препятствием для прокладывания пути к миру. К сожалению, именно духовенство в странах Антанты в ужасающей степени распространяет и раздувает повсюду дух ненависти и борьбы. Я привел многочисленные военные донесения первого периода войны, свидетельствовавшие о том, что аббаты и кюре были пойманы с оружием в руках. Я указал на махинации кардинала Мерсье и бельгийского духовенства, представители которого часто занимались шпионажем; на проповедь протестантского епископа в Лондоне, прославлявшего с высоты церковной кафедры убийц с «Баролонга»[5], и т. п. Было бы поэтому хорошо, если бы папе удалось побудить римско-католическое духовенство всех участвующих в войне стран к общему осуждению ненависти и к призывам к миру будь то выступления с церковной кафедры или пастырские послания, какие уже составило немецкое духовенство. Почелли нашел эту идею безусловно разумной и достойной внимания, полагая лишь, что будет трудно побудить к этому различные епископаты. Я возразил, что не могу себе представить при твердой дисциплине в иерархии римской церкви, чтобы епископат какой-нибудь страны отказался следовать директивам папы, если последний торжественно и публично призовет князей церкви к проповеди миролюбия и уважения к противнику. Положение епископата ведь таково, что он стоит над партиями и обязан сеять миролюбие и любовь к ближнему, являющиеся основами христианской религии.

Почелли согласился со мной и обещал эту мысль серьезно обсудить, сообщив о ней в Ватикан. Продолжая разговор, нунций затронул вопрос о том, каким образом возможно, помимо предлагаемого мной чисто церковного шага, участие папы в установлении мира. Я указал нунцию, что Италия и Австрия являются римско-католическими государствами, на которые папе нетрудно решительно повлиять. Первое из этих государств его родина и место его постоянного пребывания; итальянский народ почитает его, и на Италию он может оказать непосредственное влияние. Австрия же управляется государем, который даже носит титул «апостольского», находится, как и вся его династия, в непосредственных сношениях с Ватиканом и принадлежит к преданнейшим сынам римской церкви. Поэтому, продолжал я, мне кажется, что папе будет нетрудно по крайней мере попытаться положить начало мирному посредничеству хотя бы в этих двух странах, побудив их вступить в мирные переговоры. Дипломатическое искусство и политическая дальновидность Ватикана известны всему миру. Если таким образом будет положено начало, имеющее хорошие шансы на успех, то остальные державы едва ли смогут отказаться от приглашения Ватикана к взаимному обмену мнениями, что вначале, понятно, никого ни к чему не обяжет.

Нунций снова возразил, что Ватикану будет трудно сговориться с итальянским правительством, так как он, Ватикан, не имеет с последним никаких прямых отношений и никаким влиянием на него не пользуется. Итальянское правительство никогда не пойдет на подобные переговоры, организованные через посредничество Ватикана.

Тут вмешался в разговор капеллан, заявив, что подобный шаг со стороны папы совершенно исключен, ибо это может вызвать последствия прямо-таки опасные для Ватикана. Правительство тотчас же мобилизует против Ватикана «пиаццу», (т. е. «улицу», собственно площадь), чего Ватикан не должен навлекать на себя.

Когда я не принял всерьез это возражение, капеллан стал горячиться. Он говорил, что я не знаю римлян, что, когда их подстрекают, они становятся ужасны. Как только «пиацца» приходит в волнение, положение становится угрожающим. Тогда можно быть готовым и к штурму Ватикана, при котором может подвергнуться опасности жизнь самого папы. На это я возразил, что тоже достаточно знаю Ватикан. Его не может штурмовать никакая народная толпа или «пиацца». Папа, помимо того, имеет сильную партию и в обществе, и в народе, и она тотчас же станет на его защиту. С этим нунций согласился. Капеллан, однако, не смущаясь, продолжал рисовать ужасы «пиаццы» и изображать в самых мрачных красках угрожающие папе опасности. Я объяснил капеллану, что если бы кто-нибудь захотел взять штурмом Ватикан, то он должен был бы сначала привести батарею тяжелых мортир и гаубиц, а также войска для правильной осады его. Всего этого, конечно, нет в распоряжении «пиаццы». Поэтому крайне неправдоподобно, чтобы «пиацца» что-либо предприняла. Я упомянул также, что слышал, будто в Ватикане на случай нападения уже приняты меры предосторожности. На это капеллан промолчал. Нунций еще раз заметил, что папе будет трудно сделать что-либо практически ощутимое для мира, без того чтобы не натолкнуться на сопротивление со стороны светской Италии. Папа ведь, к сожалению, не свободен в своих действиях. Если бы он имел собственную страну или по крайней мере собственную область, где он мог бы автономно управлять и свободно распоряжаться по своему усмотрению, то положение было бы совершенно иным, а при теперешнем положении он слишком зависит от светского Рима и не всегда может поступать по своему желанию.

Тогда я подчеркнул, что цель принести мир народам настолько священна и велика, что папа никоим образом не может дать себя запугать этими чисто светскими соображениями, отказавшись от своей, как бы специально для него созданной задачи. Если ему удастся осуществить ее, то благодарные ему народы по заключении мира, конечно, охотно поддержат перед итальянским правительством его стремление к независимости. Последние мои слова произвели впечатление на нунция, и он сказал, что я все же прав и что папа должен что-нибудь сделать для заключения мира.

Вслед за тем я обратил внимание нунция на следующее обстоятельство. Нунций, вероятно, наблюдал, как энергично социалисты всех стран всеми способами стараются поддержать стремление к миру. Мы всегда давали германским социалистам разрешение ехать в нейтральные страны, где они на конгрессах обсуждали вопрос о мире, ибо я придерживался того мнения, что социалистам известны желания и взгляды народных масс. У нас не ставится никаких препятствий никому, кто честно и без задних мыслей намерен содействовать миру.

Подобное тяготение к миру распространено и среди народов Антанты, и среди их социалистов. Этим социалистам, однако, ставятся препятствия в их поездках на конгрессы в нейтральные страны, причем отказывают в выдаче заграничных паспортов. Стремление к миру растет во всех странах. Народы все больше проникаются жаждой мира, и если среди правителей не найдется никого, кто предложил бы для этой цели свою помощь моя попытка, к сожалению, потерпела крушение, то народы, наконец, сами возьмут дело в свои руки. Это произойдет, как доказывает история, не без опасных потрясений и переворотов, которые затронут также римскую церковь и папу. Что должен думать солдат-католик, когда он постоянно слышит о стараниях в пользу мира со стороны социалистических вождей и в то же время никогда не видит попыток папы освободить его от бедствий войны. Если папа ничего не сделает в пользу мира, то возникнет опасность, что мир будет добыт усилиями социалистов, и тогда наступит конец господствующему положению папы и римской церкви даже среди католиков.

Этот аргумент подействовал на нунция. Он заявил, что немедленно доложит в Ватикан о моей точке зрения и сам выступит в пользу немедленных действий папы с целью добиться мира. Крайне взволнованный капеллан снова вмешался в разговор, заявив, что папа подвергнет себя опасности быть растерзанным «пиаццой». Я протестант и, следовательно, в глазах капеллана еретик, отпарировал я новое выступление капеллана, несмотря на это, я должен здесь констатировать следующее: папа считается католической церковью и всем миром «наместником Христа на земле». Изучая Священное писание, я серьезно и подробно занимался личностью Спасителя, стараясь углубиться в сущность ее. И для меня ясно, что Спаситель никогда не боялся «пиаццы», хотя в его распоряжении не было дворцов в виде крепости с гвардией и оружием. Спаситель всегда шел в эту самую «пиаццу», обращался к ней и, в конце концов, во имя этой враждебной ему «пиаццы» пошел на крестные муки. И теперь я должен поверить тому, что Его «наместник на земле» только из-за распущенной римской «пиаццы» якобы боится стать по примеру Спасителя мучеником, чтобы принести мир истекающим кровью народам? Будучи протестантом, я, однако, слишком высокого мнения о римском пастыре, тем более о папе, чтобы поверить этим утверждениям. Для него не может быть ничего более прекрасного, чем всецело отдаться великому делу мира, не обращая внимания ни на что и не считаясь даже с опасностью, очень отдаленной в сущности, стать мучеником за это дело.

Нунций с сияющими глазами схватил мою руку и глубоко тронутый сказал: «Вы совершенно правы. Это долг папы. Он должен действовать. Через него народы снова должны получить мир. Я передам Ваши слова Его Святейшеству». Капеллан отвернулся, покачал головой и пробормотал про себя: «Ah, la Piazza, la Piazza».

XII

КОНЕЦ ВОЙНЫИ ОТРЕЧЕНИЕ

Через несколько дней после 8 августа 1918 года я созвал коронный Совет, чтобы выяснить положение и, сделав соответствующие выводы, наметить те основные линии, по которым должна идти политика графа Гертлинга. Высшее военное командование одобряло мысль, что рейхсканцлер должен найти возможность какого-либо соглашения с неприятелем. Но в то же время оно подчеркивало необходимость сначала занять так называемую Гинденбургскую линию, основательно откинув врага; только после этого можно будет начать переговоры. Затем я приказал канцлеру обратиться к нейтральной державе Голландии, выяснив, готова ли она сделать подобный шаг к мирному посредничеству.

Обращение о мире через Голландию очень затрудняло то обстоятельство, что Австрию никак нельзя было побудить к четкому соглашению, и она без конца тянула с определенным выражением своей точки зрения по этому поводу. Даже устное соглашение между мной и императором Карлом вскоре под влиянием Буриана было им аннулировано. Нидерландское правительство, уже извещенное мною, изъявило свою готовность к посредничеству. Между тем Австрия без нашего ведома сделала свое первое сепаратное предложение о мире, сдвинув, таким образом, вопрос с места. Император Карл втайне от нас уже вступил в сношения с Антантой, давно уже решив оставить нас одних. Он поступал по плану, так изложенному им своим приближенным: «Когда я нахожусь у германцев, я во всем поддакиваю им; но когда я возвращаюсь домой, я делаю то, что хочу». Выходило так, что Вена постоянно обманывала мое правительство и меня. Причем мы ничего не могли предпринять против этого, ибо оттуда нам всегда давали понять: если вы будете чинить затруднения, то мы оставим вас на произвол судьбы, т.е. наша армия не будет больше сражаться на вашей стороне. А этого, конечно, необходимо было по возможности избегать как по военным, так и по политическим соображениям. Отпадение Австро-Венгрии и привело нас к катастрофе. Если бы император Карл еще только три недели мог сдержать свои нервы, многое произошло бы иначе. Андраши, по его собственному признанию, уже давно вел в Швейцарии за нашей спиной переговоры с Антантой. Таким образом, император Карл надеялся обеспечить себе хорошее отношение со стороны Антанты.

После нашей неудачи 8 августа генерал Людендорф заявил, что не может больше ручаться за победу на фронте и поэтому необходимо подготовить путь к мирным переговорам. Так как дипломатии не удалось успешно завязать их, а военное положение между тем из-за революционной агитации все более ухудшалось, Людендорф 29 сентября вместо мирных переговоров потребовал начать переговоры о перемирии. В этот критический период на родине началось сильное движение в пользу образования нового правительства для заключения настоятельно необходимого мира. Я не мог игнорировать это движение, потому что старому правительству в течение 7 недель, с 8 августа до конца сентября, не удалось наладить более или менее успешных мирных переговоров. Тогда же ко мне явились с фронта генералы фон Гальвиц и фон Мудра. Они набросали картину внутреннего положения в армии, упомянув о большом числе дезертиров, случаях неповиновения, появления красных флагов в поездах для отпускных, возвращающихся с родины, и т. п. Генералы видели главную причину всех зол в царившем на родине настроении, неблагоприятно отражавшемся на армии. Общее желание окончания войны и заключения мира перешло с родины на фронт и стало уже замечаться в отдельных войсковых частях. Генералы поэтому полагали, что армия немедленно должна быть отозвана за линию Антверпен – Маас.

В тот же день я по телефону дослал фельдмаршалу фон Гинденбургу приказ как можно скорее отступить за линию Антверпен – Маас. Отступление усталой, но не разбитой окончательно ни в одном месте армии означало лишь переход ее на значительно более сконцентрированную и более удобную позицию, которая, к сожалению, не была в достаточной степени укреплена. Мы должны были поставить себе цель снова завоевать свободу действий, что, по моему мнению, ни в коем случае не было безнадежно. Ведь мы во время войны неоднократно проводили отступление, чтобы занять более удобные в военном отношении позиции. Конечно, армия была уже не та. Пополнения 1918 года были сильно заражены революционной пропагандой и часто пользовались темнотой ночи, чтобы скрыться от огня и исчезнуть с поста. Но большая часть моих дивизий до конца дралась безупречно, сохранив дисциплину и военный дух. Они все еще по своим внутренним достоинствам превосходили неприятеля. Ибо, несмотря на свой перевес как в численности солдат, так и в количестве артиллерии, амуниции, танков и аэропланов, неприятельские армии терпели неудачу всякий раз, когда наталкивались на серьезное сопротивление с нашей стороны. Союзы наших старых фронтовых солдат были правы, начертав на своем знамени гордое изречение: «Непобедимы ни на суше, ни на море».



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: