Все отношение к этому вопросу со стороны рейхстага следовало в корне изменить. Споры из-за отдельных судов и доков должны были замолкнуть. Ведь при рассмотрении военного бюджета не обсуждается состав армии, если только не стоит вопрос о новых формированиях. Точно так же и состав флота нужно было раз навсегда зафиксировать в законодательном порядке, чтобы его право на существование было, таким образом, признано и гарантировано. При постройке отдельных морских единиц надо было освободиться от дебатов. Кроме того, чтобы быть в состоянии обслуживать новые суда, требовалось усиление офицерского и унтер-офицерского корпуса. В начале моего царствования ежегодно поступали в морские корпуса не более 60 80 кадетов; в последние же годы перед войной желающих поступить туда были многие сотни. Двенадцать драгоценных лет были потеряны из-за бездействия рейхстага. Их нельзя было уже наверстать, потому что флот еще в большей степени, чем армия, не может быть создан по мановению руки. Цель, к осуществлению которой надо было стремиться, заключалась в параграфе закона, выражавшем «мысль о риске». Суть ее в том, что даже и наисильнейший неприятельский флот должен серьезно призадуматься, прежде чем решиться вступить в борьбу с германским в предвидении неизбежных тяжелых потерь и с риском того, что он будет ослаблен в этой борьбе и окажется, таким образом, не способным для выполнения других задач. При Скагерраке эта «мысль о риске» блестяще оправдалась. Неприятель, несмотря на свое огромное превосходство, не отважился на второе сражение. Блеск Трафальгара уже потускнел, но его лавры не должны быть вконец растоптаны.
В основу закона о флоте было положено число имеющихся судов (дело шло главным образом о линейных судах), хотя они, за исключением 4 единиц из Бранденбургской группы, представляли собой немногим большую ценность, чем старое железо.
Закон о флоте рассматривался многими профанами, судившими о нем по количеству судов как о средстве увеличения мощи флота. На самом деле это был ложный вывод. Ибо так называемый существующий флот вообще уже не был флотом. Он медленно умирал от старческой немощи, как выразился Голльман накануне своей отставки. В сравнении со всеми европейскими флотами германский состоял из самых старых боевых судов.
Когда закон о флоте стал постепенно осуществляться, когда закипело оживленное морское судостроительство и начался уже спуск новых судов, несведущие люди, охваченные «rage du nombre», обрадовались возрастающему количеству судов. Но они были разочарованы, когда им потом разъяснили, что как только новые суда будут готовы, старые суда немедленно выйдут из строя, так что фактически число боеспособных судов сначала не увеличится. Если бы в течение потерянных 12 лет своевременно была выполнена необходимая судостроительная программа, то законопроект о флоте нашел бы совершенно другую, более благоприятную почву. Но вследствие действительного положения дела речь фактически шла о создании совершенно нового германского флота. Высокие цифры количества судов, в число которых вошли и старые, выбывающие из строя суда, были лишь фикцией. Именно поэтому англичане, которые для пропаганды против Германии занимались подсчетом наших судов, не принимая, однако, во внимание ни возраста, ни типа их, насчитали такое большое количество морских единиц, что ввели в заблуждение всех и искусственно сеяли так называемую тревогу по поводу роста германского флота.
Адмирал Тирпиц приступил к делу по одобренной мной программе. Вложив в это дело всю свою железную энергию, силы и здоровье, он быстро сдвинул с места вопрос о флоте. По моему приказанию, он поехал с проектом закона о флоте в Фридрихсру к князю Бисмарку, чтобы убедить и его в необходимости увеличения германских военно-морских сил.
Пресса также повела энергичную кампанию в пользу внесения законопроекта о флоте. Экономисты, специалисты по вопросам торговой политики отдали свои перья на службу великому национальному делу, необходимость которого постепенно все же стала сознаваться в самых широких кругах. В то же время и англичане, конечно, совершенно не желая этого, неожиданно увеличили шансы принять законопроект. Началась бурская война, вызвавшая в немецком народе большие симпатии к маленькому государству и возмущение насилием над ним. Как раз тогда пришло известие о незаконном захвате английскими военными судами двух германских пароходов на восточно-африканском берегу. Возмущение было всеобщим. Известие о захвате второго парохода статс-секретарь граф Бюлов получил как раз в тот момент, когда Тирпиц и я случайно были у него. Когда Бюлов прочитал нам полученную им телеграмму, я привел старую английскую пословицу: «Ни один ветер не бывает настолько плох, чтобы не принести чего-то хорошего», а Тирпиц воскликнул: «Теперь мы имеем тот ветер, который нам нужен, чтобы привести наш корабль в гавань. Законопроект о флоте теперь пройдет. Вашему Величеству следовало бы даже пожаловать орден английскому командиру в благодарность за проведение законопроекта о флоте». Канцлер потребовал шампанского, и мы пили втроем, преисполненные благодарности к английскому флоту, оказавшему нам такую помощь, радуясь законопроекту, его неизбежному теперь проведению в жизнь и будущности германского флота.
Много лет спустя я был на охоте с лордом Лонсдсдейлом. На обратном пути по приглашению лорда Росбери, крупного либерального политика и бывшего министра иностранных дел, известного исследователя наполеоновской эпохи, я обедал в его прекрасной, расположенной у моря усадьбе Далмени-Касл.
Среди гостей находились известный по бурской войне генерал сэр Джон Гамильтон (шотландец), с которым я познакомился на маневрах в Германии, лорд-провост (городской голова) Эдинбурга и капитан английского флота, начальник тамошней морской станции. Последний сидел наискосок против меня, рядом с адмиралом бароном фон Зенденом. Мне бросилось в глаза его странно смущенное лицо во время его беседы вполголоса с адмиралом. После обеда барон фон Зенден представил мне капитана, причем тот от смущения держал себя еще более неловко, обратив на себя мое внимание беспокойным выражением глаз на бледном лице. По окончании беседы с капитаном, затронувшей различные морские вопросы, я спросил барона фон Зендена, что случилось с этим человеком. Адмирал рассмеялся и сказал, что за столом узнал от своего соседа, что тот и есть тот командир, который во время бурской войны захватил два немецких парохода; теперь этот капитан боится, чтобы я не узнал об этом. Но Зенден ему возразил, что он зря опасается: если Его Величество узнает, кто он, то капитан может смело рассчитывать на хорошее отношение к себе со стороны кайзера и даже на благодарность. «Благодарность? За что?» спросил британец. «За то, что вы так облегчили кайзеру принятие законопроекта о флоте».
Самым существенным вопросом при проведении первого закона о флоте, всех позднейших морских законопроектов и вообще в развитии флота был вопрос о том, будет ли германская судостроительная индустрия в состоянии следовать за судостроительной программой и провести ее целиком в жизнь. И в этом отношении адмирал фон Тирпиц работал с неутомимой энергией. Немецкие верфи, поддержанные и поощряемые им, с чисто немецкой смелостью взялись за великую задачу, которую они выполнили прямо-таки блестяще, далеко обогнав при этом своих заграничных конкурентов. Превосходные технические познания немецких инженеров, как и наилучшая квалификация немецких рабочих, выявились здесь полностью. Совещания, конференции, доклады мне, служебные поездки по всем верфям все это целиком заполняло дни неутомимого Тирпица. Но его огромные усилия и труды были хорошо вознаграждены. Народ проснулся, стал ценить значение колоний (обеспечение собственным сырьем без иностранного посредничества) и торговых сношений, увлекся торговой деятельностью, судоходством и т. д. Падкая до насмешек оппозиция прекратила, наконец, свои остроты. Не позволяя себе шутить и не допуская шуток по отношению к себе, Тирпиц в этом сражении пустил в ход острый клинок своей находчивости, и у противников смех вскоре исчез. Особенно плохо пришлось депутату Рихтеру, когда Тирпиц блестяще отделал его и посадил в калошу, процитировав произнесенные еще в 40-е годы патриотические слова старого Гаркорта, избирательный округ которого Рихтер представлял, о необходимости поддержания германского флота. Тогда уже наступила очередь смеяться другой части палаты.
Настал великий день. Законопроект после борьбы и прений был принят значительным большинством. Состав и строительство германского флота были гарантированы.
Благодаря строительству новых судов и повышенному срока плавания их вскоре составилась эскадра. Для руководства ею необходимы были новый устав и новая система сигнализации, которые при моем вступлении на престол были разработаны лишь для одного дивизиона четырех кораблей, ибо большее количество морских единиц в Германии тогда одновременно не находились в плавании. И даже эти суда осенью расформировывались, так что зимой германского флота в сущности вообще не существовало, за исключением, конечно, крейсеров, отправлявшихся в заграничное плавание. Все усилия, затраченные летом и на обучение экипажа офицеров, унтер-офицеров, машинистов и кочегаров, и на оснастку и оборудование судов, как бы совершенно пропадали из-за расформирования их осенью. Весной приходилось все начинать сызнова. В результате невозможно было вообще сохранить непрерывность в отношении обучения и более тесную связь экипажа между собой и с судном; словом, нельзя было сохранить «дух корабля». Исключением в этом смысле были лишь находившиеся на стоянке крейсеры для заграничного плавания. Ввиду этого я приказал после установления необходимого отопления содержать корабли в готовности и зимой, что было подлинным благодеянием для развития флота.
Чтобы собрать воедино необходимое для выработки нового устава число судов, адмирал Тирпиц ввиду недостатка линейных кораблей уже раньше приказал собрать все имевшиеся суда всех типов, включая канонерские лодки и вестовые суда, составив из них как бы дивизион и производя на них разные улучшения. Таким образом, когда впоследствии число линейных кораблей действительно увеличилось, основа для нового устава была уже создана. При содействии всех заинтересованных инстанций он постоянно и очень тщательно совершенствовался, не отставая от роста флота. Много внимания уделялось и созданию столь важных в военном отношении миноносцев. В свое время нас наполнило гордостью то обстоятельство, что германский дивизион миноносцев был первой сомкнутой цепью миноносцев, пересекшей Северное море; дивизион этот под командой моего брата принца Генриха отправился на торжества по поводу 50-летнего юбилея царствования королевы Виктории (в 1887 году).
Возведенные на Гельголанде государственными органами защитные сооружения, необходимые для безопасности острова и возбудившие немало ссор между Пруссией и всей империей, завершили оборудование и укрепление острова, что позволяло сделать его опорным пунктом для небольших крейсеров и миноносцев, а впоследствии и для подводных лодок.
В связи с ростом флота возникла необходимость расширения канала кайзера Вильгельма. После энергичной борьбы мы, считаясь с неизбежным развитием в дальнейшем дредноутов, в максимальной степени углубили новые шлюзы.
В этом мероприятии блестяще обнаружилась мудрая предусмотрительность адмирала, нашедшая себе неожиданное подтверждение и со стороны одного иностранца. Полковник Гетальс, строитель Панамского канала, попросил через американское правительство разрешение осмотреть канал императора Вильгельма и его новые шлюзы. Такое разрешение ему с готовностью дали. После обеда у меня присутствовавший на нем адмирал фон Тирпиц спросил восхищавшегося нашими сооружениями американского инженера о глубине Панамских шлюзов. Оказалось, что шлюзы Панамского канала имели глубину гораздо меньшую, чем шлюзы канала императора Вильгельма. Когда я, крайне удивленный, спросил, как это могло случиться, Гетальс ответил, что при сооружении шлюзов он руководствовался полученными им официальными указаниями департамента по морским делам о размерах линейных кораблей. Адмирал фон Тирпиц тут же заметил, что эти размеры на будущее время окажутся далеко не достаточными и что новейшие дредноуты и «сверхдредноуты» не смогут пройти эти шлюзы; канал, таким образом, скоро окажется не пригодным для американских и других больших военных судов.
Полковник подтвердил, что это уже и случилось со спущенными кораблями новейших типов, и поздравил его превосходительство с тем, что у адмирала хватило мужества отстоять и осуществить устройство больших шлюзов на канале императора Вильгельма, и он смотрел на них с изумлением и завистью.
Точно также крайне отсталые технически и устаревшие императорские верфи, которые Тирпиц называл старыми «мастерскими жестяных изделий», были перестроены в современные образцовые предприятия, в которых, между прочим, как нельзя лучше были проведены и социальные мероприятия по охране труда на благо рабочих. Лишь тот, кто, как я, с самого начала следил, переживая, за возникновением и развитием всех факторов, содействовавших совершенствованию в сущности вновь создаваемого германского флота, может составить себе хоть сколько-нибудь верное представление об огромном труде адмирала фон Тирпица и всего его ведомства.
Имперское морское ведомство было также совершенно новым учреждением. Со времени уничтожения старого «верховного командования» обе главные отрасли управления флотом адмиральский штаб и имперское морское ведомство, будучи совершенно самостоятельными, подчинялись, как и армия, непосредственно верховному главнокомандующему. Таким образом, между кайзером и его флотом больше не было никаких промежуточных инстанций.
Когда, поразив весь мир, адмирал Фишер изобрел для английского флота совершенно новый тип судов дредноуты, думая при их помощи окончательно закрепить за Англией такой недостижимый перевес, против которого все остальные державы никогда не сумеют бороться, то все знатоки флота, естественно, пришли в большое волнение. На самом же деле мысль о постройке дредноута зародилась впервые в голове Фишера, а исходила главным образом в форме совета судостроителям от знаменитого итальянского инженера Куниберти, опубликовавшего в иллюстрированном флотском атласе Fred Jane эскиз проекта. При первом обсуждении вопроса о постройке Англией новых больших военных судов типа дредноута я тотчас же сошелся с адмиралом фон Тирпицем на том, что благодаря этим судам все прежние типы судов теряют свое значение и в дальнейшем неизбежно будут выведены из строя. В первую очередь это относится к германским судам, которые в связи с незначительной глубиной наших старых шлюзов были относительно гораздо меньших размеров, чем суда других флотов, особенно английского. Адмирал фон Тирпиц обратил внимание на то, что в случае если другие государства последуют примеру Фишера, то создавшееся положение, естественно, коснется и самого английского флота. Постройкой дредноута Англия сама как бы обесценила огромное число своих прежних судов, на которых базировалось ее мощное превосходство на море. Конкурируя со всем миром, который, следуя ее примеру, также бросится строить дредноуты, Англия вынуждена будет начать сызнова строить совершенно новый флот из крупнейших морских единиц. Это ей обойдется чрезвычайно дорого.
Во имя сохранения пресловутого английского принципа, что английский флот всегда должен быть сильнее флотов двух сильнейших держав, вместе взятых, Англии придется затратить огромные средства. В связи с этим она еще более завистливо, чем раньше, будет смотреть на судостроительство в тех государствах, к которым она настроена недоброжелательно, агитируя против усиления их морской мощи. Это особенно касается нас. Тем не менее мы с этим не можем считаться. С нашими судами старых типов нельзя бороться с дредноутами, и мы, волей-неволей, принуждены следовать в этой области за Англией. Война вполне оправдала мнение адмирала фон Тирпица. Все небольшие военные суда во время войны оказались несостоятельными и были выведены из строя. Когда был спущен первый немецкий дредноут, в Британии поднялся большой шум. Постепенно стало известно, что Фишер и его помощники твердо рассчитывали на то, что Германия не сможет построить дредноуты. Тем более велико было их разочарование. Непонятно, на чем основывались их расчеты. Ведь уже тогда германские верфи построили большие быстроходные пароходы, далеко превосходившие по тоннажу наши линейные суда и весьма успешно конкурировавшие с английскими пароходными линиями. Наши дредноуты при Скагерраке не только показали себя равноценными своим английским противникам, но и обнаружили свое несомненное превосходство.
Строительство подводных лодок перед войной, к сожалению, не могло продвинуться вперед в такой степени, как я того хотел. С одной стороны, при проведении закона о флоте нельзя было чрезмерно обременять смету морского ведомства, а с другой мы в этом отношении нуждались в более значительном опыте.
Тирпиц полагал, что те типы подводных лодок, с которыми проводили испытания другие государства, слишком малы и годятся лишь для защиты берегов. Германия же должна построить такие подводные лодки, которые смогут и «шнырять по морю», и долго держаться в открытом море. Для этого необходим более усовершенствованный тип подводной лодки, но сначала его нужно было систематически разрабатывать, что требовало много времени и многочисленных длительных испытаний с моделями. Этим и объясняется то, что в 1914 году, в начале войны, имелось лишь ограниченное число готовых к плаванию лодок. Все-таки и с имеющимися уже силами можно было сделать еще больший нажим на Англию, если бы канцлер слишком не беспокоился, как бы не раздразнить Англию. Количество и боеспособность подводных лодок во время войны быстро возросли. При оценке их числа следует, однако, учитывать, что во время войны одна треть их находится в бою, одна треть в крейсировании туда и обратно, а остальная треть в ремонте. Подвиги подводных лодок вызвали удивление всего мира и заслужили горячую признательность отечества.
Незабываемы заслуги адмирала фон Тирпица и в деле крайне успешного создания торговой колонии Циндао. Здесь всесторонне выявил себя его блестящий талант администратора и организатора. Благодаря ему он из почти неизвестного до сих пор и совершенно незначащего места создал торговый пункт, где в течение немногих лет торговый оборот достиг размеров от 50 до 60 миллионов марок. Вызванное его служебным положением общение с парламентариями, прессой и деловыми кругами крупной индустрии и мировой торговли со временем увеличило интерес адмирала к политическим вопросам, в особенности к вопросам внешней политики. Ясный и широкий кругозор моряка, знающего заграницу по своим путешествиям, делал Тирпица способным к быстрым решениям, которые он в связи со своим огненным темпераментом всегда хотел бы видеть немедленно претворенными в дело.
Противодействие и медлительность чиновников всегда сильно раздражали адмирала. Известная склонность к недоверию, быть может, подкрепленная горьким опытом, часто склоняла его к основательным и неосновательным подозрениям по отношению к отдельным лицам. Это делало Тирпица каким-то очень сдержанным и «подавляло всякое движение сердца» и у других. Если на основании новых размышлений или новых фактов он менял свою прежнюю точку зрения, то очень решительно проводил в жизнь свои новые взгляды. В результате совместная работа с ним не всегда была согласованной и легкой. Его огромные успехи и достижения, которыми он справедливо гордился, давали ему сознание мощи своей личности, иногда ощущаемое на себе и его друзьями.
Во время войны политическая жилка стала настолько преобладать у Тирпица, что в конце концов дело дошло до серьезных разногласий, которые в конечном счете привели к его уходу. И рейхсканцлер фон Бетман все время требовал отставки адмирала, указывая на то, что имперские статс-секретари подчинены ему и политика должна вестись им одним.
С тяжелым сердцем я расстался с этим энергичным властным человеком, гениально осуществившим мои планы и являвшимся для меня примером неутомимого сотрудника. Тирпицу навсегда обеспечена моя благодарность как кайзера. Остается лишь пожелать, чтобы эта сила вскоре опять могла прийти на помощь бедному германскому отечеству, находящемуся в затруднительном и бедственном положении. Эта сильная личность сумеет и осмелится сделать то, на что многие другие не отважатся. Во всяком случае к адмиралу фон Тирпицу можно отнести слова поэта: «Высшее счастье детей земли все же индивидуальность».
Критика, направленная адмиралом против меня в его интересной книге, не может изменить мое мнение о нем.
X
НАЧАЛО ВОЙНЫ
Получив известие об убийстве моего друга эрцгерцога Франца Фердинанда, я покинул «Кильскую неделю» и поехал домой, намереваясь отправиться на похороны в Вену. Но из Вены меня, однако, попросили отказаться от этого намерения. Позже я слышал, что в этом между прочим сыграли роль и соображения о моей личной безопасности, что я, понятно, отклонил бы. Глубоко обеспокоенный возможным серьезным оборотом дел, я решил отказаться от предполагавшейся поездки на север и остаться дома. Рейхсканцлер и Министерство иностранных дел держались, однако, противоположного мнения и как раз настаивали на моей поездке, ибо это, по их мнению, успокаивающим образом подействовало бы на всю Европу. Из-за неясности положения я долго не соглашался покинуть свою страну. Но рейхсканцлер фон Бетман коротко и ясно заявил мне, что если я теперь откажусь от поездки, о которой уже стало известно, то положение может показаться более серьезным, чем оно есть на самом деле. А это, возможно, будет способствовать возникновению войны, за которую на меня тогда смогут взвалить всю ответственность. Все-де только и ждут спасительного известия о том, что я, несмотря на создавшееся положение, спокойно отправился путешествовать. Я советовался об этом и с начальником Генерального штаба. Когда и он обнаружил спокойное отношение к положению вещей и сам попросил отпуск, чтобы съездить на лето в Карлсбад, я с тяжелым сердцем решился уехать. Состоявшееся якобы 5 июля заседание так называемого Потсдамского коронного совета, о котором столько говорили, в действительности никогда не имело места. Это лишь выдумка наших недругов. Перед моим отъездом я, само собой разумеется, принял по обыкновению отдельных министров, докладывавших мне о положении дел в их ведомствах, но заседания совета министров не было. И ни в одной из бесед с министрами не было речи о военных приготовлениях.
Мой флот расположился, как всегда во время моих летних поездок, в норвежских фиордах. Находясь в Бальгольме, я получал лишь скудные известия от Министерства иностранных дел, черпал информацию главным образом из норвежской прессы и видел, что положение становится все более серьезным. Я многократно телеграфировав канцлеру и в Министерство иностранных дел, что считаю нужным вернуться домой, но каждый раз меня просили не прерывать свою поездку. Узнав, что английский флот после смотра в Спайтгеде не разъехался, а сконцентрированный в одном месте остался в боевой готовности, я еще раз телеграфировал в Берлин, что считаю мое возвращение необходимым. Там, однако, не разделяли моего взгляда. Но когда мне не из Берлина даже, а из норвежской прессы стало известно сначала об австрийском ультиматуме Сербии, а потом о сербской ноте в адрес Австрии, я без дальнейших колебаний отправился домой, отдав приказание флоту отбыть в Вильгельмсгафен. При отъезде я узнал из норвежского же источника, что часть английского флота тайно отплыла в Норвегию, чтобы захватить меня (еще во время мира).
Характерно, что 26 июля английскому послу сэру Эдуарду Гошену в Министерстве иностранных дел объяснили, что к предпринятому мной по собственной инициативе возвращению домой там относятся с сожалением, ибо в связи с этим могут возникнуть тревожные слухи.
Прибыв в Потсдам, я застал канцлера и Министерство иностранных дел в конфликте с начальником Генерального штаба, так как генерал фон Мольтке придерживался мнения, что война безусловно начнется, в то время как канцлер и Министерство иностранных дел твердо настаивали на том, что до этого дело не дойдет и войны можно будет избежать, если только я не объявлю мобилизацию. Этот спор продолжался все время. Когда генерал фон Мольтке донес, что русские уже подожгли караульные помещения своей пограничной стражи, взорвали пограничные железнодорожные пути и расклеили объявления о мобилизации, лишь тогда, наконец, прозрели и дипломаты с Вильгельмштрассе. Только тогда они перестали сопротивляться и сдали свои позиции. Раньше они не хотели верить в возможность войны.
Из этого ясно видно, как мало мы в июле 1914 года думали о войне, не говоря уже о том, чтобы готовиться к ней. Когда весной 1914 года гофмаршал царя Николая II спросил его о планах на весну и лето, тот ответил: «Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война». Об этом факте сообщили рейхсканцлеру фон Беттману. Я о нем тогда ничего не слыхал, а узнал об этом разговоре лишь в ноябре 1918 года. И так поступил тот самый царь, который дважды, в Бьерке и Балтийском порту, совершенно неожиданно для меня дал мне свое торжественное честное слово, подкрепленное рукопожатиями и объятиями, что он в благодарность за верное и дружественное соседское поведение германского кайзера в русско-японской войне, в которую Россия была вовлечена исключительно Англией, в случае возникновения европейской войны никогда не поднимет меча против кайзера, особенно в качестве союзника Англии. Он ненавидит Англию, сказал тогда царь, ибо она причинила ему и России слишком много зла, натравив в свое время на Россию Японию.
В то время как царь предрекал к лету войну, я занимался в Корфу археологическими раскопками, затем поехал в Висбаден и, наконец, в Норвегию. Монарх, который думает напасть на своих соседей, желает войны и занимается ее подготовкой, требующей долгих тайных приготовлений к мобилизации и концентрации войск, не остается месяцами вне пределов своей страны и не дает летнего отпуска в Карлсбад начальнику своего Генерального штаба. Враги же, наоборот, планомерно готовились к нападению.
Вся дипломатическая машина у нас оказалась несостоятельной. У нас не видели надвигающейся войны, ибо Министерство иностранных дел со своим принципом «только без историй» было настолько загипнотизировано идеей мира «любой ценой», что оно совершенно исключало из своих расчетов войну как возможное средство политики Антанты и недооценивало признаков грядущей катастрофы, становившихся все более явными. Впрочем, и здесь мы имеем доказательства миролюбия Германии. Точка зрения Министерства иностранных дел стояла в известном противоречии с точкой зрения Генерального штаба и адмиралтейства, которые по долгу службы предостерегали правительство и желали подготовить страну к обороне. Последствия этих разногласий еще долго давали себя чувствовать. Армия не могла забыть Министерству иностранных дел того, что по его вине она была застигнута врасплох. Дипломаты, в свою очередь, были уязвлены тем, что, несмотря на их искусство, война все же разразилась. Поистине неисчислимы доказательства того, как весной и летом 1914 года, когда у нас еще никто не думал о нападении Антанты, в России, Франции, Бельгии и Англии война уже подготавливалась. Я хотел бы здесь остановиться лишь на некоторых из этих многочисленных доказательств, важнейшие из которых перечислены в составленных мной «Сравнительных исторических таблицах». Если при этом я называю не все имена, то это происходит по вполне понятным причинам. Весь этот материал, естественно, стал мне известен впоследствии частично во время войны, но главным образом, после нее.
Уже в апреле 1914 года началось накопление золотого запаса в английских банках. Германия же, наоборот, вывозит еще в июле золото и хлеб, даже в страны Антанты.
В апреле 1914 года германский морской атташе в Токио капитан фон Кнорр доносит, что «он прямо-таки поражен той уверенностью, с какой там все считают неизбежной в ближайшее время войну Тройственного союза с Германией...» «В воздухе носится что-то вроде соболезнования по поводу еще не произнесенного смертного приговора».
В конце марта 1914 года генерал Щербачев, начальник военной академии в Петербурге, произнес речь перед своими офицерами, в которой между прочим сказал: «Война с державами Тройственного согласия стала неизбежной из-за направленной против интересов России балканской политики Австро-Венгрии... В высшей степени вероятно, что война разразится еще этим летом. России выпала честь броситься в наступление».
В донесении бельгийского посла в Берлине о прибывшей из Петербурга в апреле 1914 года японской военной миссии между прочим сказано: «В России японские офицеры слышали совершенно открыто разговоры о предстоящей близкой войне с Австро-Венгрией и Германией. При этом говорилось, что армия готова выступить в поход и что момент так же благоприятен для русских, как и для их союзников французов».
Согласно опубликованным в «Revue de deux Mondes» в 1921 году запискам тогдашнего французского посла в Петербурге господина Палеолога, великие княгини Анастасия и Милица сказали ему 2 июля 1914 года в Царском селе, что их отец, король Черногории, сообщил им шифрованной телеграммой: «У нас еще до конца месяца (русского стиля, следовательно до августа нового стиля) начнется война... От Австрии ничего не останется... Вы отвоюете обратно Эльзас-Лотарингию... Наши войска встретятся в Берлине... Германия будет уничтожена».
Бывший сербский поверенный в делах в Берлине Богичевич в своей появившейся в 1919 году книге «Причины войны» передает слова, сказанные ему 26 или 27 июля 1914 года тогдашним французским послом в Берлине Камбоном: «Если Германия хочет войны, то она будет иметь против себя, помимо других, и Англию. Английский флот будет форсировать Гамбург. Мы разобьем немцев наголову». Богичевич же из этого разговора вынес уверенность, что война была решена еще при встрече Пуанкаре с русским царем в Петербурге, если не раньше.