– Не беспокойтесь о моих туфлях, – произнесла я. Кажется, ответ получился злым, но я ничего не могла с собой поделать. – Лучше бы побеспокоились о катастрофическом состоянии вашей совести.
– Алена, мне кажется, что по какой‑то причине вы меня недолюбливаете! – Он сделал страдальческие глаза.
Гродин разыгрывал передо мной спектакль. Театр одного актера для единственного зрителя.
– Вы потеряли память? Тогда вспомните, по какой причине отдирали от лица лейкопластырь вместе с бровями и баками.
Сутулый похититель мумии невольно дотронулся до скулы, но быстро отдернул руку. А я вдруг обнаружила, что водитель исчез из кабины.
– Тогда вы повели себя довольно странно, – произнес он. – Я и сейчас не понимаю сути обвинений.
– Обвинения очень просты. Вы предали друзей, продались и помогали турецким бандитам.
– Право, вы ко мне крайне несправедливы! И совершенно не поняли мотивов моих поступков. Каждое мое действие подчинялось тогда стремлению сделать великое открытие – найти усыпальницу прелюдий!
– Ох, избавьте меня от оглашения ваших мотивов. Светлыми и трогательными могут показаться даже сутенеры и торговцы наркотиками. К примеру, передав часть заработанных денег на строительство храма. Но поступки и действия… Они, как скальпель патологоанатома, раскрывают истинную сущность человека!
– Алена, очень нехорошо голословно обвинять друзей…
– Человек, на глазах которого избивали женщину, бросили ее в глухое подземелье, а он и не помыслил помочь, – в вашей терминологии такой человек и есть «друг»?
Он торопливо посмотрел на часы:
– Мне пора. Нужно спешить.
– Полиция знает о вашем участии в убийстве Чарльза Фарингтона?
|
|
Лицо Гродина изменилось в один миг.
– Это еще нужно доказать, – прошипел он.
– Лично мне доказывать ничего не нужно.
Над ухом послышалось надсадное дыхание, и я уловила запах уксуса. Толстяк‑водитель уже маячил за моим левым плечом.
– Вы напрасно бродите босиком по осеннему Лондону, – с угрозой произнес профессор. – Можно подхватить пневмонию…
На слове «пневмония» Гродин повелительно дернул подбородком. Носатый водитель выхватил из‑под пальто пистолет и с силой ткнул его в мои ребра, прижав меня спиной к жестяному борту фургона. От ствола остался след оружейного масла на белой блузке.
Деваться некуда.
Прищурившись, Гродин тем временем развивал свою мысль:
– А некоторые виды пневмонии, знаете ли, вылечить невозможно. Например, антибиотики практически бессильны против маленьких свинцовых шариков, попавших в легкие человека.
Вряд ли мой организм сумеет переварить маленькие свинцовые шарики, выпущенные из пистолета. Надо было промолчать, сжать зубы и спрятать за ними язык. Но я не сдержалась:
– Так вы еще и трус! Очень к лицу профессору Йоркского университета расправиться с женщиной в темном переулке.
– Что же ты, дурочка, полезла не в свое дело? – произнес носатый водитель хриплым голосом, так сильно вдавив ствол, словно собирался меня им проткнуть. – Мы тебя порешим прямо здесь!
– Вы ответите за свои мерзости! – сказала я, больше обращаясь к Гродину, чем к толстяку. – Как же вам будет обидно, Майкл, встретить старость за решеткой, зная, что на свободе спрятана куча денег в «Барклайс»!
Гродин оскалился, нижняя губа задрожала. Согнутая в локте левая рука затряслась.
|
|
– Пристрели ее! – выдавил он. – Раздроби пулями позвоночник!
Я дернулась, чтобы убраться от пистолета, – мне мой позвоночник все‑таки дорог. Но тяжелый маслянистый ствол воткнулся еще глубже, в самом деле подбираясь к легким.
– Вы за это поплатитесь! – выдавила я сипло.
– Интересно, и как же я поплачусь? – спросил Гродин. – Тут нет скал, которые тебе всегда помогают! Нас двое, при пистолете, а у тебя – лишь пустоголовая безрассудность!
– Поплатитесь, вот увидите. Скоро ваши запястья будут ободраны наручниками, а конец вы встретите за решеткой!
Он побледнел.
– Заткнись, мерзавка!.. Давай же, прошей ее пулями!
Толстяк с большим носом медлил. Я его понимала. Одно дело – угрожать словами. Но, если нажмешь на курок, все мгновенно изменится. Мы на одной из центральных улиц Лондона, а глушителя‑то на пистолете нет!
Но толстяк, похоже, озаботился не этой проблемой.
– А куда девать тело? – спросил он.
– Бросим в фургон, – спешно ответил Гродин. – Все равно в крематорий едем. Нет большой разницы – одно или два тела сжигать.
Рассуждения их мне не очень‑то понравились. Черт возьми! А все ли я правильно делаю?.. Но прежде чем я успела додумать эту мысль, мой скандальный язык выдал:
– Вы – предатель и лицемер! Вы – позор всех археологов, Майкл Гродин!
– Стреляй! – коротко приказал профессор. Металлический грохот содрогнул участок улицы. Я сжалась. Обхватила себя за плечи.
Спецназ британской полиции, облаченный в серые комбинезоны, набросился на моих обидчиков, словно ураган. Толстяка повалили на асфальт, пистолет выкрутили вместе с рукой. Он то ли не хотел отпускать свою игрушку, то ли не мог пальцы разжать… В результате получил прикладом под дых.
|
|
С некоторым удовольствием я наблюдала, как профессора Йоркского университета тоже воткнули лицом в асфальт. Как раз в небольшое углубление, в котором после дождя скопилась мутная лужа в бензиновых пятнах. Гродин попал в нее прямо носом и губами. Плевался и пускал пузыри, но поднять голову ему не давали. Вместо этого заботливо сковали запястья за спиной.
– Я ведь вам обещала, – пролепетала ему без сил. Гродин попытался посмотреть на меня, но его ткнули обратно в лужу. – А вы не верили!
– С вами все в порядке? – спросил один из бойцов. Он осторожно обнял меня за плечи, уводя в сторону от двух распластанных тел. Спецназовцы ходили над ними теперь уже неспешно, даже слегка небрежно. Все закончилось.
– Вы ранены? – спросил парень, который вел меня. Лицо скрывала маска, виднелись только глаза – карие, задорные.
Я помотала головой.
Кто‑то накинул на мои плечи одеяло. В руки сунули одноразовый стаканчик с кофе. Спасибо. Кофе мне сейчас в самый раз! Еще бы туфли не помешали. Все‑таки асфальт такой холодный!
– Алена!..
В переулок ввалился Большой Генри. Он обнял меня, я утонула в нем, вытянула только руку со стаканчиком, чтобы не расплескать кофе.
– Мне удалось убедить полицию! – произнес Генри, отпустив меня.
– Вовремя. Еще десяток секунд – и кофе мне бы не помог.
– Я привез твою сумку…
К нам подошел человек в плаще. Лысина увеличила его лоб наполовину, бровей почти не было. Глаза умные. Он не представился. Заговорил с Уэллсом, продолжая, видимо, прерванный ранее диалог.
– Да, теперь мы не сомневаемся, – сказал он, глядя, как спецназовцы поднимают водителя, чтобы запихнуть в полицейский автомобиль. – Оружие, заложница… Кто из них профессор археологии?
– Который сейчас пускает пузыри в луже, – ответила я.
– Мисс, они вам угрожали?
– Нет, что вы! – Я отхлебнула кофе. Вкуса не почувствовала, потому как почти мгновенно обожгла язык и гортань. С трудом проглотила порцию и прохрипела: – Они практически не угрожали, собирались сразу пристрелить меня.
– Вы проедете с нами в Скотланд‑ярд, чтобы дать показания?
– Только если вы пообещаете, что проявите милосердие и засадите этого симпатичного старичка за решетку лет на двести.
Инспектор хмыкнул:
– Постараюсь.
– Я должен посмотреть, в каком состоянии находится мумия, – озабоченно произнес Уэллс.
– Мне тоже не терпится взглянуть на нее, – сказала я, стоя на одной ноге и поджав вторую. – Можно открыть фургон?
Компактной машинкой один из спецназовцев вырезал замок. Клубок металлических скоб упал к его ногам. Спецназовец распахнул створки. Мы с Уэллсом заглянули внутрь. В кузове стоял сумрак, свет с улицы не проникал туда.
– Генри, у тебя должен быть фонарик! – вспомнила я.
Уэллс слегка покраснел, но достал из кармана орудие избавления от детских страхов. Не какой‑нибудь пальчиковый фонарик – целый агрегат, испустивший яркий, почти обжигающий луч. С таким прожектором действительно нечего пугаться темноты.
В кузове фургона находилась единственная вещь – большой зеленый контейнер в стальной окантовке. На его стенке большими буквами фиксировалась принадлежность Британскому музею. В углу имелся белый листок, на котором я прочла: «Bog mummy №4».
Не отрывая взгляда от контейнера, забралась в фургон. Генри последовал за мной – при этом автомобиль значительно просел. В кузове было немного душно от стенок исходил ядовитый запах пластика.
Историк отомкнул какие‑то защелки, засовы. Затем снял крышку, откинул боковые стенки.
– На месте? – сухо поинтересовался инспектор, заглядывая с улицы.
– Кажется, – задумчиво произнес Генри, поднимая фонарь повыше, чтобы осветить все.
В герметичном стеклянном саркофаге на подстилке из рыжего мха и торфа покоился человек. Лежа на боку, поджав колени к груди, он выглядел так, словно вымотался в темном кузове и уснул. Смущало два обстоятельства. Во‑первых, человек был обнажен. Темная бронзовая кожа в некоторых местах провалилась и обтягивала кости груди и таза, подобно обветшалому пергаменту. А во‑вторых, у него отсутствовала голова, руки были намертво связаны за спиной, а в груди зияли отверстия от ударов кинжалом.
Конечно, где‑то глубоко я понимаю археологическую и этнографическую ценность этой древности. Но пустота над ключицами, стянутые предплечья и раздробленные коленные суставы вызвали в первую очередь отвращение и ужас.
– Почему он такой… коричневый? – спросила я.
– Тело пролежало в болотах пятнадцать веков, – объяснил Генри. – Продукты разложения мха впитываются в кожу и волосы, придавая им такой необычный цвет.
– Ясно… – Я глубоко вздохнула. Все‑таки очень душно в фургоне. Да еще этот мрак гнетет. – За что его убили?
– Трудно сказать. Практически все известные болотные мумии подверглись насильственной смерти. Их убивали несколько раз. Били топорами по голове, резали горло, затягивали жилы животных вокруг шеи, отрубали конечности. После этого кидали в болото. Историки до сих пор теряются в догадках. Есть предположение, что таким образом казнили преступников. Но среди жертв иногда оказывались женщины и дети. Тогда, возможно, это жестокое ритуальное жертвоприношение.
– Ужасно, – произнесла я.
– Что тебя интересует в мумии?
Не сразу удалось справиться с собой. Я попыталась вспомнить, о чем говорил Эрикссон.
– Где веревка, на которой находится застежка с изображением оскаленной волчьей пасти?
– Загляни с этой стороны. – Он обошел стеклянный саркофаг и опустился на колени, держа фонарь над собой.
Я села рядом на пол.
– Смотри, – указал Генри, приставив палец к стеклу и направив луч света.
Как я уже говорила, высушенные руки мумии за спиной были стянуты ремнями. Причем так прочно, что прижимались друг к другу от запястий до локтей и за века практически срослись.
– И где она?
– Ее почти не видно, – сказал Генри. – Она порыжела, как и другие части тела… Посмотри, застежка на запястьях.
Тонкая плетеная веревка была обмотана вокруг обнажившихся костей.
– Застежка на ней?
– Совершенно верно. Но ее отсюда не видно. Она прижимается к телу.
Я задумчиво потрепала собственную сережку:
– Генри, тебе не кажется странным присутствие этой веревки на запястьях? Ведь руки уже связаны ремнями, притом очень надежно!
– В этой фигуре вообще много странностей. Археологи пригласили судмедэкспертов из Кембриджа, чтобы провести обследование трупа. Те выяснили, что сперва несчастному отрубили пальцы на руках и раздробили колени. Затем несколько раз проткнули грудь кинжалом и отрубили голову. После чего бросили в болото.
– Бедняга.
– Военные называют такой способ убийства «оверкилл». Уничтожение средствами заведомо избыточной мощности! – Генри нерешительно улыбнулся. – Кто‑то очень хотел, чтобы Ульрих больше не встал на ноги…
Я смотрела на доисторического человека, сжавшегося под стеклом саркофага. Когда представляла те пытки, которые он пережил, слезы наворачивались на глаза. Какое отношение он имеет к конунгу Фенриру? Каким образом на его руках оказалась застежка с волчьей пастью?
А что, если…
Я отобрала у Генри фонарь и еще раз направила луч на запястья. В поле зрения сразу попали изувеченные ладони. Пальцы исчезли не от случайного взмаха мечом. Каждый отсечен аккуратно, под основание. Но не этот факт волновал меня. Я сдвинула луч на порыжевшую веревку и долго рассматривала ее.
– Это не веревка, – сказала я наконец.
– То есть? – не понял Генри.
– Ты говорил, что привез мою сумку?
– Она в полицейской машине.
Мы вылезли из темного фургона на бледный дневной свет. Даже низкие хмурые тучи казались куда жизнерадостнее атмосферы в кузове. Какое счастье оказаться на улице! Мрак, луч фонаря, изувеченная плоть под стеклом… Брр!..
Полицейские уже увезли Гродина и большеносого водителя. Мы добрались до автомобиля, на заднем сиденье которого и находилась моя сумка. Я расстегнула ее и достала пачку фотографий. Стала перебирать их. Генри заглянул через мое плечо.
– Ого! – произнес он. – Айсберг Эрикссона?
Я кивнула, не отрываясь от снимков… Вот, нашла!
Вернулись в фургон. Толстую пачку фотографий я сжимала в руке так бережно, словно это были снимки Моисеевых скрижалей. Остановились перед стеклянным кубом, в котором покоился безголовый мертвец. Встав на колени, прижала к стеклу фотографию, на которой были звериные головы двух викингов. Глаза их смотрели куда‑то в сторону, зато в гривах отлично просматривались плетеные косички с «волчьей» застежкой.
Я долго смотрела на фотографию, затем тщательно изучила веревку на запястьях. Наконец произнесла:
– Запястья стягивает не веревка. Это косичка, срезанная с копны волос одного из скандинавов. Видите, тут характерное плетение из четырех прядей?.. Материал не такой грубый, как пенька. Тонкий, гибкий, изящный… Это человеческий волос.
Генри прижал нос к стеклу, рассматривая запястья.
– Никто не обратил на это внимания, – сказал он.
– Его руки связаны косичкой, которую носили викинги Фенрира. Но они и без того прочно стянуты ремнями. Значит, косичка имеет не практический, а некий символический смысл.
– Странная символика.
– В символике нужно разобраться, – рассуждала я – Как и в том, от чьей руки пал Хромоногий Ульрих. Но важно другое. Откуда взялась эта косичка? Чья она? С кого ее срезали?
Генри думал несколько секунд.
– Возможно, косичка с головы самого Ульриха, – предположил он. – Но подтвердить это очень трудно. Голова не найдена. А над остальными волосами на теле основательно потрудилась гумусовая кислота – продукт разложения мха.
Скорее всего, Генри прав. Косичка срезана с головы Ульриха. Но на всякий случай я стала перебирать фотографии, благо они находились у меня в руках.
Удалось обнаружить косички и на других снимках. Всего две‑три – не больше. Остальные воины смотрели прямо в объектив, до чьих‑то лиц не добралась вспышка «Кэнона»… К сожалению, по фотографиям невозможно подтвердить мою версию, что косичка принадлежала одному из викингов. Ни моя версия, ни версия Уэллса не имеют доказательств, как это ни грустно…
Последней была фотография самого конунга, которая здорово напугала меня еще в самолете. Из‑под кустистых нахмуренных бровей с глянцевого листа настырно взирали черные как угли глаза. От этого взгляда становилось неуютно и холодно. Торчавшие вверх два клыка продавили верхнюю губу.
В уголке низкого лба из‑под волос свисал обрубок плетеной косички.
– Вот дьявол! – пробормотала я.
– Неужели нашла? – не поверил Большой Генри.
– Косичка срезана с головы Фенрира!
Историк растерянно смотрел на фотографию в свете фонаря. Хотя мог сделать два шага, выбраться из кузова и изучать ее при дневном свете. Но мы почему‑то, соприкоснувшись головами, рассматривали снимок во мраке, подсвечивая лучом.
– Очень похоже на то, – сделал вывод Генри, – что именно конунг Фенрир расправился с бедолагой.
О том же подумала и я.
Вполне вероятно! И не просто вероятно, а так оно и есть! Связь безголовой мумии с замороженными викингами Фенрира оказалась более тесной, чем при простом совпадении застежек. Получается, Хромоногий Ульрих умерщвлен самим конунгом? За что?
– Я извиняюсь за вторжение, – произнес с улицы инспектор в плаще, – но вы, леди Овчинникова, обещали дать показания.
– Да, обязательно, – откликнулась я.
Мы с Генри выбрались из фургона.
– Я бы хотела осмотреть место, где нашли мумию, – сказала я, обращаясь к Уэллсу.
Тот нахмурился, задумчиво почесал лоб толстым пальцем:
– Мумия обнаружена в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году при разработке болот. Если не ошибаюсь, на том месте потом был возведен фермерский комплекс. Боюсь, там не на что смотреть.
– Обидно.
– Но в архивном отделе Большого читального зала сохранился отчет сэра Лестера, археолога, который откопал тело и исследовал его.
– Может, съездим? – попросила я, умоляюще глядя на Генри.
– Хотя твои глаза и разрывают мое сердце, но тебе сейчас нужно отправиться в Скотланд‑ярд, а мне – организовать доставку экспоната в музей. Я думаю, на эти дела уйдет остаток дня. Сегодня никак не успеть. Быть может, завтра утром?
Пришлось согласиться.
Все понимала – и задачу Генри вернуть мумию в музей, и свою святую миссию запихнуть Гродина за решетку… Но душу терзала фраза Глеба Кирилловича о том, что нужно поторопиться, мол, времени немного. Потерянный вечер может так аукнуться….
В полиции я проторчала часа два. Имела беседу со следователем – прожженным сыскарем, курившим сигареты одну за другой. Написала заявление. Что так и так, я – белая и пушистая, негодяй Гродин угрожал расправой, а его помощник тыкал в ребра пистолет. Фотографию блузки, испачканной оружейным маслом, приложила.
Когда вышла из полицейского управления, здание которого располагалось на Парламент‑стрит, было уже темно. Снова пошел дождь. Возвращалась на автобусе. На этот раз не на крыше – на первом ярусе. Забилась в самый конец. Смотрела на улицу через забрызганное стекло. Сквозь пелену дождя сияла реклама гостиниц, ресторанов, пабов, ночных клубов, известных торговых лейблов вроде «Самсунга» и «Нестле». И как эта плотная, жаркая стена неона и электричества не заставляет дождь испаряться еще на подлете к городу?
Обезглавленное тело стояло перед глазами. Зачем Фенрир убил несчастного? Почему отрезал пальцы на руках? Зачем применил пресловутый «оверкилл» – убийство избыточными средствами? Удары ножом в сердце, отсеченная голова, утопление в болоте… Чем провинился Хромоногий Ульрих, чтобы заслужить такую жестокую смерть?
С другой стороны, отсеченная голова, пронзенное сердце, утопление в болоте могут иметь некое символическое значение. Такое же, как запястья, перевязанные косичкой. Но разгадать скрытую символику невозможно: неизвестно, с какой историей или ритуалом она связана.
Я исследовала тело, как просил Глеб Кириллович. Но никак не могла представить: каким образом мумия Хромоногого Ульриха указывает местонахождение Камня? Где искать его? И нужно ли?..
Надо обязательно заглянуть в отчет о нахождении тела! Может, с его помощью удастся что‑то прояснить?
Кстати, еще один вопрос. Кто этот несчастный?
Проехала несколько остановок, пока не озаботилась вполне справедливым вопросом: а куда я, собственно, еду? Почему‑то казалось, что я куда‑то возвращаюсь… На самом деле возвращаться мне было некуда. Чтобы вернуться в какое‑то место, требуется обосноваться там, бросить сумку в шкаф, воткнуть в стаканчик зубную щетку, дать на чай портье… А моя сумка находилась при мне. И зубная щетка в ней.
Вышла на одной из остановок и стала ломиться во все отели, вывески которых попадались на пути. На третьем по счету поняла две вещи.
Во‑первых, в сентябре обосноваться в Лондоне, не забронировав номер, весьма проблематично. Тем более что в городе проходил конгресс по высоким технологиям. Парни из разных стран собрались обсудить, как сделать кнопки у сотовых телефонов еще миниатюрнее… А во‑вторых, стало ясно, что за мной кто‑то следит…
Когда вышла из дверей очередного отеля, обратила внимание на человека в темно‑зеленом плаще. Держась на приличном расстоянии, он некоторое время шел за мной. Я пару раз оборачивалась, и он сразу исчезал то за углом, то в подворотне.
Интересные дела! Кто это?
Поймать бы его и выяснить, какого лешего нужно… Только устала я что‑то… Совсем не хотелось носиться по Лондону. Слякотно. Скорее в номер, залезть под душ, напиться кофе, чтобы в глазах потемнело! А преследователь… Если ему нужно, пускай следит. Не пристрелит сегодняшним вечером, значит, разберусь с ним завтра утром.
Где же отыскать свободный номер? Напрашиваться в гости к Генри неудобно. У него небольшая квартирка, забитая книгами. А ночевать на лавке под открытым небом было слегка холодновато: дождь периодически возобновлялся, да так сильно поливал, что мог смыть с лавки.
Вопрос отпал сам собой, когда я вошла в следующую гостиницу. При взгляде на гобелены и деревянные карнизы душа сразу прониклась уютом, а от мягкого ковра повеяло домашней теплотой. Небольшой, но симпатичный холл, галантный, не наглеющий швейцар… Глаза у седовласого администратора честные, улыбка искренняя.
– У вас есть свободный номер? – с ходу спросила я.
– О, конечно!
С протяжным вздохом облегчения грохнула сумку на пол.
– Слава богу! – поделилась я. – А то, знаете, обошла три гостиницы… Три!.. Ни в одной нет мест. А тут – и свободный номер, и вообще очень мило.
– Спасибо. Мы придерживаемся старых добрых традиций… На какой срок леди желает снять номер?
– Дня на два‑три, пока не знаю.
– Давайте напишем два дня, а потом, если понадобится, можно продлить.
– Было бы очень здорово!
Когда он спросил фамилию, едва не назвала настоящую. Но вовремя вспомнила, что я гражданка Германии, и на ходу изменила ответ, заставив администратора поднять голову и переспросить:
– Оффцойгель?
– Нет. Просто Цойгель.
Он кивнул, вписывая фамилию в пустую строчку гостиничного бланка, а я покраснела.
Беда. Хожу по чужой стране с чужим паспортом… фактически международный шпион… То есть шпионка… А психологической подготовки никакой. Не обучена! Надо было ехать под своей фамилией. Что, например, скажет Генри Уэллс, когда услышит, что я уже не Овчинникова? Придется врать, что вышла замуж…
– Будете расплачиваться кредитной картой?
– Да.
– Семьсот пятьдесят фунтов.
Я хлопнула ресницами:
– Извините, кажется, я не расслышала.
– Семьсот пятьдесят. По триста семьдесят пять в день. Мы придерживаемся старых добрых традиций. Нашей гостинице скоро исполнится двести лет.
У меня челюсть отпала.
Вот она – расплата за традиции, уют, домашнее тепло, за ненаглеющего швейцара и честного администратора… Теперь понятно, почему у них есть свободные номера. Обычные туристы не поселяются в гостиницах за ТРИСТА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ФУНТОВ В ДЕНЬ! Обычные туристы обходят такие гостиницы за милю! Даже участники конференции по высоким технологиям – и те не потянули.
Думала, думала… и решила: а почему бы и нет?!
С улыбкой протянула администратору кредитную карту, которую передал мне Саша.
Будь что будет. Один раз живу! К тому же неохота возвращаться под дождь – на поиски несуществующего свободного места в дешевой гостинице. Деньги все равно не мои. Их не так много, чтобы экономить на некую достойную покупку (вроде платья от известного модельного дома), но и не так мало, чтобы копейки беречь и питаться хлебными корками. Поживу два дня в хорошем номере! А потом позвоню Саше, не умеющему выбирать галстуки, и скажу, что денежки закончились. Пускай подкидывают еще!
Номер располагался на четвертом этаже. Услужливый портье распахнул передо мной двустворчатые двери… и я утонула в немом восторге!
Кажется, мне подсунули самый большой и дорогой номер, который существует в этой гостинице. Хоромы какие‑то! Потолок такой высокий, что и со стремянки не достать. Комнат столько, что я запуталась, пересчитывая их. В каждой – букет свежих цветов, слегка авангардные картины старых лондонских доков, на которых лодки и катера представлены в виде рыб и морских животных. И телевизоры, телевизоры, телевизоры… В каждой комнате – прямо как в доме Элвиса Пресли!
Около получаса бродила по комнатам, охая над каждой ерундой вроде журнального столика девятнадцатого века с изображением Тауэра на полированной поверхности, снабженного автоматической системой управления, которая по команде голосом опускала шторы, включала свет и даже выдвигала из стены зеркальный бар с шотландским виски…
Мраморная ванна напоминала небольшой бассейн и была уже наполнена горячей водой, от которой струился запах ландышей. Я мигом освободилась от одежды, сбросив ее на пол. Разбежалась и с визгом «бомбочкой» прыгнула в пушистую пену. Изрядное количество воды выплеснулось на пол и покатилось волной, смыв мою одежду, тапочки, коврик с надписью «Встань на меня». Стены и бесчисленные зеркала усеяли брызги. Хлопья пены свисали даже с потолка. О как все уделала!
В ванной отмокала полчаса. Лежала, расслабившись, пила шампанское из бутылки, ела бутерброды с семгой и черный виноград. Попробовала включить режим «джакузи», но поднимающиеся со дна пузырьки мне не понравились – только нервировали. Такое чувство, словно вместе с тобой в бассейне прячется водолаз, который щекочет твои ноги и спину, а вдобавок пускает газы. Я поспешила переключить режим.
Вышла из ванной без малейшего представления, чем заняться. С мокрыми волосами, в розовом халате с кошечками некоторое время бродила по комнатам, опробуя в каждой телевизор на новом канале. В результате номер заполнился мешаниной голосов и звуков. Потом принялась расчесывать и сушить волосы.
Несмотря на включенные телевизоры, я вдруг остро почувствовала себя одинокой. Номер люкс – я бы сказала суперлюкс! – располагал множеством приятностей, но все они как‑то быстро приелись. Я надела свежее белье и выключила телевизоры. Долго думала и пришла к выводу, что хочу напиться. Желательно в компании. Хорошей и душевной!
Думала недолго. Критически оглядев красный костюм, в котором пришлось побегать и попрыгать, бросила его в корзину для грязного белья. Сама влезла в брюки, застегнула куртку, на ноги натянула кроссовки. Вышла из номера и, пройдя по коридору несколько метров, наткнулась на подозрительного парня, который неожиданно вырулил из‑за угла.
Парень был в джинсовой кепке с длинным козырьком, с усами до подбородка и физиономией американского разнорабочего. Здоровый такой! Двигался твердо, уверенно.
Я отшатнулась. Прижалась к стене. Сердце гулко стучало.
Откуда‑то он мне знаком! Не помню – кто такой, но знаю: где‑то видела!..
Не взглянув на меня, он проследовал мимо. Будто и не заметил. Словно я – часть интерьера. Ну ваза с цветами!.. Прошел по коридору, даже не оглянувшись. Через пару секунд исчез за углом. А я все стояла, прижатая к стене собственным страхом.
Где я его видела? Кто‑то из спецотдела «Мгла»? Или из военных морпехов, с которыми приходилось иметь дело в Люцерне?
Или… Черт! Вспомнила!
Господи, ну ты и дурочка, Алена! Скоро паранойя начнется!
Конечно, я видела этого парня. И не один раз. Это же солист группы «Металлика»!
Я ринулась следом, чтобы вытрясти автограф из знаменитости. Не каждый день сталкиваешься со звездами рока и MTV. Но Джеймса Хетфилда и след простыл. Наверное, скрылся в своем номере. Таком же суперлюксе, как и мой.
Опять сделалось грустно. Желание напиться усилилось до зуда в трахее. В расстроенных чувствах спустилась на первый этаж и обнаружила у стойки администратора… Кого бы вы думали? Господи, моего ненаглядного шведского друга доктора Эрикссона!
Маленький археолог пытался закрыть огромный черный зонт, с которого текла вода, и одновременно что‑то объяснял администратору, скорчившему донельзя сочувственное лицо. Возле ног шведа стояли два огромных чемодана в фиолетовую клетку.
– Марк! – закричала я с лестницы, нарушив «традиционную» тишину холла гостиницы. – Раздери вас северные ветры, какими судьбами?!
Маленький Эрикссон настороженно оглянулся, но, узнав меня, тут же возрадовался, засиял. По широкой лестнице я сбежала к нему.
– Алена… Как я рад! – тяжело дыша, говорил он. – Все гостиницы забиты. Ни одного свободного места. На улице дождь, а я тащусь с этими чемоданами и не могу найти, где остановиться… И только здесь, кажется, имеются номера…
– Имеются, – важно подтвердил администратор.
– Что вы здесь делаете? – спросила я археолога.
– Прилетел взглянуть своими глазами на Хромоногого Ульриха. Первым делом отправился в Британский музей, но оказалось, что к мумии сегодня нет доступа. Не знаете, что с ней?
– Это длинная история, в которой и мне удалось поучаствовать. Двумя фразами не опишешь. Пойдемте куда‑нибудь выпьем! А чемоданы закидывайте в мой номер! Там куча комнат, места вполне достаточно, чтобы переночевать двоим.