ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ФРАКЦИИ 22 глава




«Я адепт».

Он смотрел, как мимо выхода из переулка проходят туда‑сюда озаренные солнцем фигуры. А того человека все не было.

Жидкая грязь заползла ему в сандалии и сочилась между пальцами. Ахкеймион почувствовал, что рыба, на которой он стоит, шевелится. Потом из пустой глазницы выполз червяк.

«Это безумие! Ни один глупец не глуп настолько, чтобы лезть в такую дыру!»

Он поспешно выскочил из переулка, приставил ладонь козырьком ко лбу, оглядывая ту часть рынка, в которой находился.

Того человека нигде не было видно.

«Ну я и дурак! А что, если он вовсе не следил за мной?»

Ахкеймион, весь кипя, оставил свои поиски и отправился покупать то, за чем, собственно, и явился в Момемн.

Он так ничего и не узнал о Багряных Шпилях, а тем более о Майтанете и Тысяче Храмов. И Пройас по‑прежнему отказывался встретиться с ним. Поскольку раздобыть новых книг ему не удалось, а Ксинем повадился бранить его за пьянство, Ахкеймион решил уделить немного внимания своей старой страсти. Он собрался готовить. Все колдуны немного изучали алхимию, а любой алхимик, по крайней мере из тех, что не даром едят свой хлеб, неплохо умеет готовить.

Ксинем полагал, что Ахкеймион позорит себя, что готовить – дело женщин и рабов, однако Ахкеймион думал иначе. Пусть себе Ксинем и его офицеры смеются: попробуют его стряпню – запоют на другой лад. Тогда они станут относиться к нему с уважением, достойным любого мастера, сведущего в древнем искусстве. И Ахкеймион наконец‑то сделается для них не просто нечестивым прихлебателем. Быть может, это и опасно для их душ, зато полезно для желудков.

Однако он сразу забыл об утке, порее, карри и чесноке, когда тот человек показался снова, на этот раз под сводами Гильгалльских ворот, в толпе, выходившей из города. Ахкеймион успел лишь мельком заметить его профиль, но это явно был тот самый. Те же взлохмаченные волосы, изношенное до дыр платье…

Ахкеймион, не раздумывая, бросил свои покупки.

«Теперь моя очередь его преследовать!»

Он подумал об Эсми. Знают ли они, что в Сумне он жил у нее?

«Неважно, кто меня увидит. Я не могу рисковать упустить его!»

Это было одно из тех поспешных решений, которые Ахкеймион обычно презирал. Однако за много лет работы он успел убедиться, что обстоятельства зачастую немилосердны к тщательно разработанным планам и что планы эти зачастую в результате все равно сводятся к таким вот опрометчивым поступкам.

– Эй, ты! – рявкнул он, пытаясь перекричать шум толпы, и тут же выругал себя за глупость. А если бы тот сбежал? Он ведь наверняка знает, что Ахкеймион его заметил. Иначе почему не последовал в переулок?

Но, по счастью, тот человек ничего не услышал. Ахкеймион упрямо пробирался к нему, не сводя глаз с его затылка. Адепта осыпали бранью, пару раз даже больно ткнули в бок, пока он нырял в промежутки между потными людьми. Но он не переставая следил за тем человеком. Затылок все приближался.

– Сейен милостивый! – воскликнул надушенный айнон, которого Ахкеймион отпихнул с дороги. – Только попробуй еще раз так сделать, зарежу на хрен!

Ближе, ближе… Напевы Принуждения кипели в его мыслях. Он понимал, что их услышат и другие тоже. Они все поймут. Богохульство…

«Будь что будет. Мне нужно захватить этого человека!»

Ближе, еще ближе… Рукой подать.

Он потянулся, схватил того человека за плечо, развернул к себе. На какой‑то миг утратил дар речи и тупо уставился в его лицо. Незнакомец нахмурился, стряхнул с себя руку Ахкеймиона.

– Это что еще такое? – рявкнул он.

– Изв‑вините, – поспешно сказал Ахкеймион, не в силах отвести взгляд от его лица. – Обознался.

«Но ведь это был он, разве нет?»

Если бы он заметил след колдовства, то подумал бы, что это был обман, но колдовство отсутствовало – только незнакомое возмущенное лицо. Он просто ошибся…

Но как?

Человек смерил его взглядом, презрительно покачал головой.

– Пьяный дурак!

Несколько кошмарных мгновений Ахкеймион только и мог, что тащиться дальше вместе со всей толпой. Он ругательски ругал себя за то, что бросил купленные продукты.

Впрочем, неважно. Все равно готовить – дело женщин и рабов.

 

Эсменет сидела у Сарцеллова костра одна и дрожала от холода.

Она снова чувствовала себя выброшенной за пределы возможного. Она отправилась в путь, чтобы найти колдуна, только затем, чтобы быть спасенной рыцарем. А теперь вот перед ней простирались бесчисленные костры Священного воинства. Если прищуриться и заглянуть за стены Момемна, отсюда был виден даже вздымающийся на фоне хмурого неба императорский дворец, Андиаминские Высоты. От этого зрелища на глаза наворачивались слезы – не только потому, что Эсменет наконец‑то видела мир, который так долго мечтала повидать, но еще и потому, что дворец напоминал ей истории, которые она, бывало, рассказывала дочке и продолжала рассказывать еще долго после того, как девочка наконец засыпала.

Она всегда отличалась этим малоприятным свойством. Любила дарить такие подарки, чтобы они пригодились в первую очередь ей самой.

Лагерь шрайских рыцарей раскинулся на холмах к северу от Момемна, выше остального Священного воинства, вдоль уступов, на которых раньше были поля. Поскольку Сарцелл был первым рыцарем‑командором и уступал в ранге только Инхейри Готиану, его шатер превосходил размерами шатры всех его людей. Он распорядился поставить шатер на краю уступа, так, чтобы Эсменет могла любоваться видами той земли, куда он ее доставил.

Неподалеку сидели на тростниковой циновке две белокурые девушки‑рабыни. Они тихо ели рис и переговаривались на своем родном языке. Эсменет уже заметила, как они нервно поглядывают в ее сторону, словно боятся, что она умалчивает о какой‑то нужде, которую они не удовлетворили. Они омыли ее, натерли ее тело благовонными маслами, одели ее в голубое платье из кисеи и шелка.

Она поймала себя на том, что ненавидит этих рабынь за то, что они ее боятся, и в то же время любит их. На губах еще был вкус приправленного перцем фазана, которого они приготовили ей на обед.

«Может, мне все это снится?»

Она чувствовала себе мошенницей, шлюхой, которая вдобавок заделалась лицедейкой и оттого дважды проклята, дважды падшая. Но в то же время она ощущала головокружительную гордость, пугающую безумной, несообразной заносчивостью. «Вот я какая! – кричало что‑то внутри нее. – Вот я какая на самом деле!»

Сарцелл говорил ей, что так и будет. Сколько раз он извинялся перед ней за дорожные неудобства! Он путешествовал скромно, налегке, поскольку вез важные вести Инхейри Готиану, великому магистру шрайских рыцарей. Однако он твердил, что, когда они доберутся до Священного воинства, все изменится. Он обещал, что там она станет жить в роскоши, достойной ее красоты и ума.

– Это подобно свету после долгой тьмы, – говаривал он. – Он будет озарять и слепить одновременно.

Эсменет провела дрожащей рукой по шитому золотом шелку, струящемуся вдоль ее колен. В свете костра мелькнула татуировка.

«Этот сон мне нравится».

Затаив дыхание, она поднесла запястье к губам, попробовала на вкус горечь благовонного масла.

«Легкомысленная шлюха! Не забывай, зачем ты здесь!»

Она поднесла левую руку к огню, медленно, словно хотела высушить пот или росу, глядя, как проступает татуировка из тени между связками.

«Вот… вот кто я такая! Стареющая шлюха…»

А что бывает со старыми шлюхами – знают все.

Тут, без предупреждения, выступил из тьмы Сарцелл. Эсменет про себя решила, что он обладает тревожащим родством с ночью, как будто ходит не столько сквозь нее, сколько вместе с нею. И это несмотря на белое одеяние шрайского рыцаря!

Сарцелл некоторое время стоял и молча смотрел на нее.

– Ты знаешь, он тебя на самом деле не любит.

Она посмотрела ему в глаза через костер, тяжело вздохнула.

– Ты его нашел?

– Нашел. Он стоит с конрийцами, как ты и говорила. Какой‑то части ее души льстило то, что Сарцеллу не хочется ее отпускать.

– Так где же это, Сарцелл?

– У Анциллинских ворот.

Она кивнула, нервно отвернулась.

– Ты не спрашивала себя почему, Эсми? Если ты мне хоть чем‑то обязана, ты должна задать себе этот вопрос!

«Почему он? Почему Ахкеймион?»

Она поняла, что очень много рассказала ему об Акке. Слишком много.

Ни один мужчина из тех, с кем она встречалась до сих пор, не расспрашивал ее так много, как Кутий Сарцелл, – даже Ахкеймион. Он внимал ей с какой‑то алчностью, как будто ее пестрая, бестолковая жизнь была для него такой же экзотической, как для нее – его собственная. Хотя, впрочем, почему бы и нет? Дом Кутиев один из знатнейших домов Объединения. Для такого человека, как Сарцелл, вскормленного медом и мясом, с детства окруженного рабами, жизнь бедной шлюхи так же чужда и неизведана, как дальние земли Зеума.

– С тех пор как я себя помню, – признавался ей Сарцелл, – меня влекло к черни, к бедным – к тем, кто создает весь этот тук, которым питаются мне подобные.

Он хихикнул.

– Мой отец, бывало, драл меня розгами за то, что я играл в кости с рабами‑земледельцами или прятался в судомойне, пытаясь заглянуть под юбки служанкам…

Эсменет шутливо шлепнула его.

– Мужики как собаки! Вся разница в том, что они нюхают задницы глазами, а не носом!

Он расхохотался и воскликнул:

– Вот‑вот! Вот за что я ценю твое общество! Вести такую жизнь, как твоя, – одно дело, но уметь рассказать о ней, поделиться пережитым – совсем другое, это не каждому дано. Вот почему я сделался твоим приверженцем, Эсми. Твоим учеником.

Ну как тут было не увлечься? Она смотрела в его чудные глаза: радужки темно‑коричневые, цвета плодородной земли, белки же перламутрово‑белые, точно влажные жемчужины, – и видела в них свое отражение в таком виде, о каком прежде и помыслить не смела. Она видела личность экстраординарную, которую все пережитое не принизило, но, напротив, возвысило.

Но теперь, глядя в свете костра, как он стиснул кулаки, Эсменет увидела себя жестокой.

Я же тебе говорила, осторожно сказала она. – Я люблю его.

«Не тебя. Его».

Эсменет трудно было представить двух людей, более не похожих друг на друга, чем Ахкеймион и Сарцелл. В некоторых отношениях различия были очевидны. Рыцарь‑командор был безжалостен, нетерпелив и нетерпим. В своих суждениях он был стремителен и непреклонен, как будто стоило ему назвать что‑то правильным, как оно тотчас же таковым и становилось. Сожалел он о чем бы то ни было редко и никогда не сожалел о чем‑то серьезном.

Однако в других отношениях различия были тоньше и глубже.

В первые дни после ее спасения Сарцелл казался ей совершенно непостижимым. Несмотря на то что его гнев был грозен и проявлялся с пылом ребячьей истерики и убежденностью проклятия из уст пророка, Сарцелл никогда не дулся и не ворчал на тех, кто его разгневал. Несмотря на то что к любому препятствию, будь то даже обычные пустяковые заминки, которыми была полна повседневная жизнь высокопоставленного чиновника, он приступал с твердой решимостью немедленно его сокрушить, в своих действиях он был скорее элегантен, нежели груб. И хотя он был полон бездумной гордыни, его не пугало ничье осуждение, и он в отличие от многих других людей был всегда готов посмеяться над собственными промахами.

Этот человек представлялся загадкой, парадоксом, одновременно обманчивым и достойным осуждения. Но потом Эсменет осознала: ведь он же кжинета, человек из касты знати. Сутенты, люди низших каст, такие, как они с Ахкеймионом, боятся всего на свете: других, себя, зимы, лета, голода, засухи и так далее. Сарцелл же боится только конкретных вещей: что такой‑то и такой‑то скажут то‑то и то‑то, что из‑за дождя придется отложить охоту и тому подобное. И она поняла, что в этом корень всех различий. Ахкеймион, возможно, не менее темпераментен, чем Сарцелл, однако страх делает его гнев горьким, порождает обиду и злопамятность. Есть в нем и гордость, однако из‑за страха она порождает скорее отчаяние, чем уверенность в себе, и уж конечно, гордость эта не терпит, когда ей перечат.

Благодаря своей касте Сарцелл ощущал себя в безопасности, и оттого в отличие от бедняков не делал страх основой всех своих страстей. В результате он обладал несокрушимой самоуверенностью. Он чувствовал. Действовал. Решал. Судил. Страх ошибиться, столь характерный для Ахкеймиона, для Кутия Сарцелла попросту не существовал. Ахкеймион не ведал ответов, Сарцелл же не ведал вопросов. Может ли существовать уверенность тверже этой?

Однако Эсменет не учла последствий своих раздумий. Вслед за пониманием Сарцелла пришло тревожащее чувство близости. Когда из его вопросов, его болтовни, даже из того, как он занимался любовью, стало очевидно, что Сарцеллу нужно нечто большее, чем просто сочный персик, чтобы подсластить скучную дорогу в Момемн, она поймала себя на том, что втайне следит за ним, мечтает, гадает…

Разумеется, многое в нем представлялось ей невыносимым. Его безапелляционность. Его способность на жестокость. Несмотря на всю свою любезность, он часто разговаривал с ней в той манере, в какой пастух гонит свою отару, то и дело одергивая собеседницу, когда ее мысли направлялись куда‑то не туда. Но с тех пор, как она поняла, в чем источник такого поведения, она перестала воспринимать эти черты как недостатки и начала относиться к ним просто как к личным особенностям Сарцелла и ему подобных. Когда лев убивает, это не делает его убийцей. Когда знатный человек что‑то берет, это не значит, что он украл.

Она обнаружила, что испытывает некое ощущение, описать которое не могла – по крайней мере поначалу. Однако никогда прежде Эсменет не ведала ничего подобного. И в его объятиях она испытывала это ощущение сильнее, чем где бы то ни было еще.

Миновало немало дней, прежде чем она поняла.

Она чувствовала себя в безопасности.

Это было немалое открытие. До того как Эсменет это осознала, она побаивалась, что влюбилась в Сарцелла. На какое‑то время любовь, которую она испытывала к Ахкеймиону, даже показалась ей самообманом: просто девушка, ведущая скучную, замкнутую жизнь, увлеклась человеком, немало поездившим и повидавшим свет. Дивясь тому, как уютно ей было в объятиях Сарцелла, она призадумывалась о том расстройстве чувств, в которое ввергал ее Ахкеймион. С Сарцеллом все было как следует, с Ахкеймионом все было как‑то неправильно. А ведь любовь должна казаться правильной, разве нет?

Нет, поняла Эсменет. Такую любовь боги наказывают всякими ужасами.

Смертью дочери, например.

Но сказать этого Сарцеллу она не могла. Он бы просто не понял – в отличие от Ахкеймиона.

– Ты любишь его, – уныло повторил рыцарь‑командор. – Я этому верю, Эсми. С этим я готов смириться… Но любит ли он тебя? Способен ли он тебя любить?

Она нахмурилась.

– Но почему же нет?

– Да потому, что он колдун! Он адепт, клянусь Сейеном!

– Ты думаешь, мне не все равно, что он проклят?

– Да нет. Разумеется, речь не об этом, – сказал он негромко, словно пытаясь смягчить суровую истину. – Я говорю об этом потому, Эсми, что адепты не могут любить – а адепты Завета тем более.

– Довольно, Сарцелл. Ты не знаешь, о чем говоришь.

– В самом деле? – переспросил он, и в голосе его послышалась болезненная усмешка. – Скажи мне, какую роль ты играешь в его галлюцинациях?

– О чем ты?

– Ты для него все равно что причал для лодки, Эсми. Он вцепился в тебя, потому что ты привязываешь его к реальности. Но если ты отправишься к нему, отречешься от своей прежней жизни и уйдешь к нему, ты станешь просто одной из двух лодок в бушующем море. Ты скоро, очень скоро потеряешь из виду берег. Его безумие поглотит тебя. Ты проснешься от того, что почувствуешь его пальцы на своем горле, и в твоих ушах будет звенеть имя кого‑то, кто давным‑давно умер…

– Я сказала «довольно», Сарцелл!

Он не сводил с нее глаз.

– Ты ему веришь, да?

– Чему именно?

– Всей этой чуши, о которой они талдычат. Про Консульт. Про новый Армагеддон.

Эсменет поджала губы и ничего не ответила. Чего она стыдится? Отчего ей сделалось стыдно?

Он медленно кивнул.

– Вижу, вижу… Ну что ж, неважно. Я не буду тебя в этом винить. Ты провела с ним немало времени. Но последнее, о чем я тебя попрошу: я хотел бы, чтобы ты подумала еще об одной вещи.

Глаза у нее горели. Она сморгнула.

– О чем?

– Ты ведь знаешь, что адептам Завета запрещено иметь жен или даже любовниц.

Она похолодела. Ей стало больно, как будто кто‑то прижал к ее сердцу кусок ледяного железа. Она прокашлялась.

– Да.

– Значит, ты понимаешь… – он облизнул губы, – ты понимаешь, что самое большее, на что ты можешь рассчитывать…

Она взглянула на него с ненавистью.

– Быть его шлюхой. Да, Сарцелл? «А что я для тебя?»

Он опустился перед ней на колени, взял ее руки в свои, мягко притянул их к себе.

– Пойми, Эсми, рано или поздно его отзовут. И ему придется расстаться с тобой.

Она смотрела в огонь. Слезы оставляли на щеках жгучие дорожки.

– Я знаю.

 

Стоя на коленях, рыцарь‑командор увидел слезу, повисшую на ее верхней губе. Внутри нее дрожала крохотная копия костра.

Он зажмурился и представил себе, как трахает Эсменет в рот ее отрубленной головы.

Тварь, называвшая себя Сарцеллом, улыбнулась.

– Я донимаю тебя, – сказал он. – Извини, Эсми. Я просто хотел, чтобы ты… увидела. Я не хотел, чтобы ты страдала.

– Неважно, – тихо ответила она, избегая его взгляда. Однако ее ладони теснее сжали его руки.

Он высвободил свои пальцы и мягко стиснул ее колени. Он подумал о ее щелке между ног, тугой и влажной, и содрогнулся от голода. Хотя бы побывать там, где был Зодчий! Войти туда, куда входил он. Это одновременно смиряло и поглощало. Нырнуть в печь, растопленную Древним Отцом!

Он поднялся на ноги.

– Идем, – сказал он, повернув к шатру. Он видел кровь и восторженные стенания.

– Нет, Сарцелл, – ответила она. – Мне надо подумать. Он пожал плечами, застенчиво улыбнулся.

– Ну, когда сможешь.

Посмотрел на Эритгу и Хансу, двух девушек‑рабынь, жестом приказал им следить за ней. Потом оставил Эсменет и вошел в шатер. Захихикал себе под нос, думая обо всем, что он с ней сделает. В штанах у него налилось и затвердело; мышцы лица задрожали от удовольствия. Как поэтично он ее изрежет!

Светильники догорали, пространство шатра погрузилось в оранжевый полумрак. Он опустился на подушки, разбросанные перед низким столиком, заваленным свитками. Провел ладонью по своему плоскому животу, стиснул сладко ноющий член… Скоро. Уже скоро.

– Ах да! – произнес тонкий голосок. – Обещание освобождения.

Вздох, словно сделанный через тростинку.

– Я один из твоих создателей, и все же ты изготовлен столь гениально, что мне самому не верится.

– Зодчий! – ахнула тварь, называемая Сарцеллом. – Отец! Ты пошел на такой риск? А что, если кто‑нибудь заметит твой знак?

– Среди многих синяков еще одного никто не заметит. Послышалось хлопанье крыльев и сухой стук, с которым ворона опустилась на столик. Лысая человеческая головка ворочалась из стороны в сторону, словно разминала затекшую шею.

– Если кто меня и почует, – объяснило лицо величиной с детскую ладошку, – то не обратит внимания. Тут повсюду Багряные адепты.

– Что, уже пора? – спросила тварь, называемая Сарцеллом. – Пришло время?

Улыбочка не шире ноготка.

– Скоро, Маэнги. Уже скоро.

Крыло расправилось и протянулось вперед, проведя линию по груди Сарцелла. Голова Сарцелла откинулась вбок; все его члены напряглись и застыли. От паха к конечностям разбегались волны восторга. Палящего восторга.

– Так она осталась? – спросил Синтез. – Она не пытается сбежать к нему?

Кончик крыла продолжал лениво ласкать его. Тварь, называемая Сарцеллом, выдохнула:

– Пока нет…

– О ночи, проведенной со мной, она не упоминала? Ничего тебе не говорила?

– Н‑нет… Ничего.

– И тем не менее ведет себя… открыто, как будто готова поделиться всем?

– Да‑а, Древний Отец…

– Как я и подозревал…

Крошечный лобик нахмурился.

– Я принял ее за простую шлюху, Маэнги, но она далеко не простая шлюха. Она искусна в игре.

Хмурый оскал сменился улыбочкой.

– Она все‑таки стоит двенадцати талантов…

– М‑мне…

Маэнги ощущал ритмичный пульс у себя в глубине тела между анусом и основанием фаллоса. Так близко…

– М‑мне убить ее?

Он выгнулся под прикосновениями крыла. «Пожалуйста! Еще, Отец, прошу тебя!»

– Нет. Она не сбежала к Друзу Ахкеймиону. Это что‑нибудь да значит… Ее жизнь была слишком тяжелой, чтобы она не научилась взвешивать, что для нее важнее, преданность или выгода. Она еще может оказаться полезной.

Крыло отодвинулось, прижалось к черному боку. Крошечные веки опустились, потом снова открылись, показав глазки‑бусинки.

Маэнги судорожно вздохнул. Ничего не соображая, схватил правой рукой свой фаллос и принялся растирать головку большим пальцем.

– А что насчет Атьерса? – спросил он, задыхаясь. – Они что‑нибудь подозревают?

– Завет ничего не знает. Они просто прислали дурака с дурацким заданием.

Он разжал руку, перевел дух.

– Древний Отец, мне теперь не кажется, что Друз Ахкеймион такой уж дурак.

– Почему?

– Передав Готиану послание шрайи, я встретился с Гаоартой…

Крохотное личико скривилось.

– Ты встретился с ним? Разве я это приказывал?

– Н‑нет… Но шлюха попросила меня найти ей Ахкеймиона, а я знал, что Гаоарте поручено за ним следить.

Крошечная головка качнулась из стороны в сторону.

– Боюсь, мое терпение скоро иссякнет, Маэнги.

Тварь, называемая Сарцеллом, прижала потные ладони к своему одеянию.

– Друз Ахкеймион заметил, что Гаоарта за ним следит!

– Что‑о?

– На Кампозейском рынке… Но этот глупец ничего не знает, Древний Отец! Ничего. Гаоарте удалось сменить шкуру.

Синтез перескочил на край столика, отделанный красным деревом. Он казался легким, как иссохшая кость или папирусный свиток, однако чувствовалось в нем нечто огромное, как если бы левиафан проплывал под водой перпендикулярно всему сущему. Его глаза сочились светом.

КАК…взревело в том, что сходило за душу Маэнги…

Я НЕНАВИЖУ…

…разнося вдребезги все мысли, все страсти, которые он мог бы назвать своими…

ЭТОТ МИР!

…подавляя даже неутолимый голод, даже всеобъемлющую боль…

Глаза, точно двойной Гвоздь Небес. Хохот, дикий от тысячелетнего безумия.

ПОКАЖИ МНЕ, МАЭНГИ…

Крылья распахнулись перед ним, затмевая светильники, оставив лишь бледное личико на фоне мрака, слабый, хрупкий рупор чего‑то монументального и жуткого.

ПОКАЖИ МНЕ СВОЕ ИСТИННОЕ ЛИЦО!

Тварь, называемая Сарцеллом, почувствовала, как сжатый кулак того, что было ее лицом, начал ослабевать…

Будто ляжки Эсменет.

 

Пришла весна, и снова сеть полей и рощ вокруг Момемна оказалась полна айнрити. Эти были вооружены куда лучше и казались намного опаснее тех, что пали в Гедее. Вести о резне на равнине Менгедды пеленой висели над Священным воинством в течение долгих дней. «Как такое могло случиться?» – спрашивали люди. Однако страхи были быстро подавлены слухами о гордыне Кальмемуниса, рассказами о том, как он отказался повиноваться прямому приказу Майтанета. Бросить вызов самому Майтанету! Все дивились подобному безумию, а жрецы напоминали о том, как труден путь, и о том, что испытания сломят верных, если они позволят себе заблуждаться.

Много говорили и о нечестивом споре императора с Великими Именами. Все Великие Имена, за исключением айнонов, отказались подписывать договор, и по вечерам у костров велось немало пьяных споров о том, как следовало поступить предводителям. Подавляющее большинство бранило императора. Некоторые даже утверждали, что Священному воинству надлежит взять Момемн штурмом и силой захватить припасы, которые нужны для похода. Однако некоторые вставали на сторону императора. «Ну что такое договор? – говорили они. – Всего лишь клочок пергамента! А зато представьте себе, сколько пользы принесло бы его подписание!» Мало того что Люди Бивня тут же без труда получили бы всю необходимую провизию, с ними вдобавок отправился бы Икурей Конфас, величайший полководец за много поколений! А если разгром Священного воинства простецов – недостаточное доказательство, то как насчет шрайи, который не хочет ни принудить императора предоставить провизию Священному воинству, ни приказать Великим Именам подписать‑таки этот его договор? Отчего Майтанет так колеблется, как не оттого, что и он боится мощи язычников?

Но разве можно тревожиться и страшиться, когда сами небеса содрогаются от мощи Священного воинства? Кто бы мог представить, что под знамена Бивня встанут такие властители! Это не считая всех остальных, которых также немало. Жрецы – и не только из Тысячи Храмов, но от всех культов, представляющих каждую ипостась Бога, сходят на берег или спускаются с гор, чтобы занять свое место в Священном воинстве, распевают гимны, бьют в цимбалы, наполняют воздух дымом благовоний и словами молитв. Идолов умащают маслами, и жрицы Гиерры занимаются любовью с грубыми вояками. Наркотики с благоговением передаются по кругу, трясуны заходятся восторженными криками, корчась в пыли. Демонов изгоняют прочь. Началось очищение Священного воинства.

После церемоний Люди Бивня собирались вместе, обменивались дикими слухами или рассуждали о низости язычников. Шутили над тем, что жена Скайельта больше похожа на мужика, чем король Чеферамунни, или что нансурцы так привыкли давать друг другу в задницу, что даже в строю стараются держаться поплотнее. Лупили нерадивых рабов, задирали баб, несущих к Фаю корзины с бельем. И по привычке косились на странные группки чужаков, непрерывно снующих по лагерю.

Так много народу… Такое величие!

 

 

ЧАСТЬ IV

Воин

 

ГЛАВА 12

СТЕПИ ДЖИЮНАТИ

 

 

«Я уже рассказал, как Майтанет использовал обширные возможности Тысячи Храмов, чтобы сделать Священную войну осуществимой. Я вкратце описал первые шаги, предпринятые императором с целью поставить Священную войну на службу своим имперским амбициям. Я попытался реконструировать первоначальную реакцию кишаурим в Шайме на основании их переписки с падираджой в Ненсифоне. Я даже упомянул о ненавистном Консульте – наконец‑то я могу говорить о нем без риска показаться смешным! Иными словами, фактически я говорил только о могущественных фракциях и их безличных целях. А как же месть? Как же надежда? Как получилось, что в рамках соперничающих наций и враждующих религий Священной войной стали править именно эти мелкие страсти?»

Друз Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны»

 

 

«…И хотя сожительствует он с мужчиной, женщиной и ребенком, хотя совокупляется он со скотами и делает посмешище из своего семени, все же не настолько распутен он, как философ, который совокупляется со всем, что только мыслимо».

Айнри Сейен, «Трактат», «Ученые», 36, 21

 

 

Ранняя весна, 4111 год Бивня, северные степи Джиюнати

Найюр оставил позади стойбище утемотов и поскакал на север через голые пастбища. Он миновал стада коров, нехотя помахал стерегущим их далеким всадникам, отсюда казавшимся не более чем вооруженными детьми. Утемоты стали теперь малочисленным народом, не особенно отличающимся от кочевых племен на северо‑востоке, которые они время от времени прогоняли. Разгром при Кийуте нанес им более тяжкий урон, нежели всем прочим племенам, и теперь южные сородичи, куоаты и эннутили, беспрепятственно вторгались на их пастбища. И несмотря на то что Найюру с небольшими силами удалось добиться в межплеменных стычках весьма существенных результатов, он понимал, что утемоты находятся на грани уничтожения. Какой‑нибудь пустяк вроде летней засухи – и им конец.

Он переваливал через гребни лысеющих холмиков, гнал коня через кустарник и вздувшиеся по весне потоки. Солнце было белым, далеким и, казалось, не отбрасывало теней. Пахло отступлением зимы, сырой землей под иссохшими травами. Перед ним простиралась степь, и по ней ходили под ветром серебристые ковыльные волны. На полпути к горизонту вздымались курганы его предков. Там был похоронен и отец Найюра, и все отцы его рода от начала времен.

Зачем он приехал сюда? Какой цели может служить это одинокое паломничество? Неудивительно, что соплеменники считают его безумным. Что еще думать о человеке, который предпочитает советоваться скорее с мертвыми, чем с мудрыми?

С погребальных курганов взмыл растрепанный силуэт стервятника, проплыл в небе, точно воздушный змей, и скрылся из виду. Прошло несколько мгновений, прежде чем Найюр сообразил, что именно показалось ему странным. Кто‑то умер там – и не так давно. Кто‑то, человек или зверь, оставшийся непогребенным и несожженным.

Найюр из осторожности перевел коня на рысь и заглянул в просвет между курганами. Холодный ветер ударил ему в лицо и разбил волосы на отдельные пряди.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-11-01 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: