/Руслан Коршунов/
Сирена. Именно это слово подходило ей как никакое иное лучше. Лукавая соблазнительница, сводившая моряков с ума своим пением. Вот только мне никакого пения не нужно было, я плыл только от одного ее голоса. Странного, хриплого.
Не прокуренного, как бывает у привокзальных шлюх, а тягучего, благородного, с тонким сексуальным томлением внутри.
Лишь когда Ева закашлялась, до меня дошло, что, вероятно, дело не в природной особенности ее голоса, а в охрипших связках и простуде. У девчонки был самый натуральный жар, и это одновременно пугало опасностью для ее жизни — кто знает, как долго и где она сидела голышом в клубе, в ожидании начала аукциона, и в то же время до разума быстро дошло, что если все волшебство ее голоса развеется с выздоровлением, будет очень обидно и за потерю такой уникальной женщины и за потраченное бабло в целом.
И все же секса с болеющей женщиной не хотелось, и из-за этого я себя чувствовал полным придурком. Еще пять минут назад я был готов фактически силком повалить ее на рояле, а теперь ломаю голову, какого врача вызвать, чтобы после ухода держал язык о моей гостье за зубами.
Она ведь явно попытается уболтать эскулапа помочь ей с побегом, будет рассказывать о том, что держу ее здесь силком. И ведь все это будет правдой, потому что я конченный эгоист, который не может просто так взять и отпустить свое сладкоголосое вложение.
Это только в фильмах богатые мужики благородно оступают, если им не дают. Херня, такие как мы, не были бы богатыми, если бы сдавались так легко. Нужно обладать упорством тарана, чтобы достичь тех вершин, на которых жили мне подобные, научиться шагать по трупам и переступать через чужие жизни. Так с херали желание одной целки мне не дать должно быть принято во внимание с учетом всех остальных факторов?
Да, возможно мы не с того начали.
Она была напугана, а я подлил масла в огонь. Нужно было действовать мягче, хитрее. Что там можно посулить такой, как Ева? Перебирая в голове знакомых девиц, остановился на одной, тоже приехавшей из Мухосранска.
Моя секретарша, Карина. Пару дней на работе, первая большая зарплата, и она быстро сообразила, как нужно вести себя, чтобы у нее все в жизни было хорошо. И даже спать для этого со мной не понадобилось, просто нужно выполнять все о чем прошу!
Зато вон как сейчас расцвела. И не узнать вчерашнюю девочку из Рязанской губернии. Юбочка псевдобрендовая от Армани, туфли такие же, якобы лабутены.
Вот и Еве стоило предложить вначале пряники. Много пряников. Объяснить доходчиво, что ей повезло, и имею я к ней ярко-выраженный интерес, а взамен готов делиться материальными благами.
Точно! Так и надо поступить. Еще не поздно. Намекнуть, что у нее теперь нет ни документов, ни одежды, и уже утром, в знак своих добрых намерений, привести ей что-нибудь из последний коллекции DOLCE GABBANA, и нижнее белье выбрать подороже.
Сознание тут же подкинуло мне картинку, как я буду зубами стягивать с Евы бюстье от VICTORIA’S SECRET, наслаждаясь запахом ее кожи под тончайшим кружевом трусиков, и у самого в штанах болезненно заныло.
Блядство!
Не дрочил с шестнадцати лет, но вот уже на полном серьезе начинаю подумывать уединиться в душе. Совсем обезумел с этой девкой.
Нужно просто отвлечься, сосредоточиться на чем-то еще.
С этими мыслями я вошел в свой кабинет, включил макбук, долго бездумно смотрел на мерцающий монитор, а в следующий миг рука сама потянулась к телефону.
Сколько бы мыслей в моей голове сейчас не занимала похоть, в оставшемся месте плотно поселилась тревога. Что-то меня смутно беспокоило в происходящем.
Тот Клуб.
Я конечно редкостный мудак и занимался в разные годы разным, не всегда законным, но то, что происходило в том месте, даже меня заставляло подумывать — заложить их спецслужбам.
Другое дело, что с огромной долей вероятности, они же этот бордель и крышуют.
Не удивлюсь, если в соседней со мой комнате сидела парочка депутатов, из тех что каждый день выступают с очередными законопроектами во благо народа.
Мысль нанять частного детектива для собственного расследования, я тоже отмел в сторону. У всех местных и толковых ребят, клиентура тоже местная, а значит, не факт, что один из них меня же не заложит. Нужно было привлечь кого-то со стороны.
Телефон долго выдавал длинные гудки, пока, наконец, не раздался твердый баритон:
— Guten Tag.
Запоздало вспомнив, что мой европейский адвокат по-русски знает только три слова: водка, медведь и матрешка, сам перешел на немецкий:
— Добрый день, Дитрих. Как поживаете, как семья? — начал издалека я.
— Оу, гер Коршунов! Рад вашему звонку. У меня все прекрасно, спасибо, близнецы подрастают, жена радует, но, думаю, вас заставил позвонить интерес иного рода?
— Именно так, гер Сайн-Витгенштайн, я по делу. Очень скользкому и весьма щекотливому, — обтекаемо и полунамеками я объяснил Дитриху причину своих опасений, в итоге заключив, что в целом это не телефонный разговор. — Я знаю, что твой брат частный детектив, он бы мог мне помочь?
— Клаус?! — удивились с обратной стороны. — Но он у Нью-Йорке и не занимается хгм… подобными делами… В основном его клиенты обращаются по экономическим преступлениям, но здесь… Если я вас правильно понял, то речь может идти о массовых убийствах, и замешаны весьма известные и могущественные люди.
— Вот именно, поэтому я готов платить вдвое выше, чем обычно. И тебе, и ему. Есть у меня ощущение, что не просто так я оказался в том месте, а я не люблю, когда со мной играют в темную.
— О, да, я помню, гер Коршунов. Вы предпочитаете сами играть со всеми козырями на руках.
— Поэтому жду вас с братом в России, где и введу в полный курс дела. Это возможно?
— Хорошо, гер Коршунов. Я сейчас же созвонюсь с Клаусом. Думаю, за несколько дней мы решим оставшиеся дела, и сможем откликнуться на ваше предложение.
— Вот и прекрасно, — распрощавшись с Дитрихом, я несколько минут размышлял над ситуацией.
Не по правилам клуба я стал играть, когда выкупил Еву себе. По всем законам того места, сейчас она, как ненужная свидетельница, должна была бы лежать в какой-нибудь канаве, но вместо этого наверняка нарезает круги в комнате наверху и льет слезы в истерике.
Сейчас, она точно не осознает, что ей во многом повезло оказаться здесь со мной, иначе бабушке позвонили бы следователи….
К тому же, судя по сценарию, по которому должна была сложиться судьба Евы, не прояви я чудеса щедрости, очень скоро в Гнесинке не дождались бы одной из студенток, а в Челябинске, тем временем, начала бы поднимать панику пожилая женщина, розыскивая единственную внучку.
А дальше нашли бы либо труп, либо Еву признали пропавшей без вести.
Вроде бы все логично, но что-то в этой истории терзало, не давало покоя шестому чувству, напоминая о младшем идиоте Соколовском, так тщательно зазывающем пойти с ним. Чего он добивался? Не мог же урод предугадать, как я отреагирую на девчонку? Или он повелся на слухе о моих необычных предпочтениях и решил, что стану трахать жертву у всех на глазах?
Черт, как же мне все это не нравилось. Единственным радужным пятном была эта девчонка. И она нужна была мне живой, ведь мёртвые, как известно, не стонут.
Что же касалось пропажи без вести — в ближайшие несколько дней бабушка будет вполне спокойна за внучку, до следующего звонка. Подумав, решил отправить старуху куда-нибудь отдохнуть. Подальше из их города. Нужно организовать ей путевку от соцслужб… Куда они там старики любят ездить? Кисловодск? Мин воды?
Оставалась Гнесинка, куда Еву отпускать я не собирался по объективным причинам, но и там можно было все решить на раз, организовав внеплановый академический отпуск. Наигравшись с ней, однажды выпущу птичку на волю, и тогда пусть сама решает, петь дальше или заняться чем-то еще..
Закончив на этом свои рассуждения, я вызвал в кабинет Марину, горничную, чей голос меня бесил неимоверно, но радовало молчание, послушание и беспрекословное выполнение приказов.
Она явилась спустя полминуты, как всегда с блокнотом и ручкой наготове. Да, у меня удивительно ебанутые тараканы в голове.
— У меня для тебя несколько заданий, — откинувшись на спинку кресла начал я, скользя взглядом по ее фигурке. Почти как у Евы, тоже стройная, но ноги у моей девочки длиннее. Ладно, сойдет. — Сейчас ты поедешь вместе с Николаем в город. Он знает адреса хороших бутиков с новыми коллекциями обуви и шмоток. Так вот, купишь пару комплектов одежды на каждый день, на выход и домашнее что-то. Платья, брюки, блузки — не знаю, что вы там любите. Начиная от белья, заканчивая заколками в волосы.
Лицо горничной вытянулось от удивления, и даже рот она собралась открыть, но я жестом остановил, указав на блокнот. Все вопросы только в письменном виде.
Она что-то набросала на листке, но тут же рассеянно скомкала, видимо побоявшись мне показывать.
Пришлось пояснить мне самому:
— Возьмешь все, как на себя, — продолжил я. — Это для гостьи сверху. Насчет обуви я не уверен, но ступня показалась небольшой. Хорошо бы узнать размер…. В остальном вы примерно, схожи по фигуре, и я рассчитываю на твою исполнительность.
Марина все же накорябала ответ в блокноте и вырвав листок, положила передо мной на стол.
“У меня никогда не было дорогих вещей. Я в них не разбираюсь. Извините”
— Консультанты помогут, — отмахнулся я. — Объяснишь им на месте, что нужно. Николай расплатится. И еще: отнеси наверх жаропонижающее, что там у нас есть. Все, свободна.
Кивнув она вышла.
План по пополнению гардероба Евы выходил конечно идиотским, но я не мог позволить своей певчей канарейке самой ехать по бутикам, да и что-то мне подсказывало, на шопинг она не настроена. В то же время, если я собирался вызвать врача, то не встречать же ей его голой. В груди поднялась волна необъяснимого чувства собственности.
Хочу чтобы она голой встречала меня и только меня. И не обсуждается.
К тому же нарастало беспокойство за ее физическое состояние. То и дело хотелось проверить, как она, но маленькая дрянь еще утром вырвала камеру из стены. Не идти же к ней самому? Ведь тогда я снова могу не выдержать, и хер меня остановит даже кашель.
Весь следующий час, пока Николай и Марина, дополнительно проинструктированные, уехали, я беспокойно, едва не рыча, слонялся по дому. Ноги сами принесли меня в музыкальную комнату.
Стекла здесь уже убрали, табурет поставили на место к роялю. Сев за инструмент, я откинул крышку, обнажив клавиши и бегло пробежался пальцами с нижнего регистра до верхнего. Последний звук повис тонким писком и медленно стих, поглощаемый акустикой комнаты, растворился в шуме ветра, залетавшего в разбитое окно.
М-да, девчонка по имени Ева, оказалась не библейской няшей. Хотя еще тогда все беды начались именно с той женщины. Строптивая и зубастая. А еще не в меру агрессивная, пожалуй, стоит предупредить завтра доктора Нестерова, который утром приедет на осмотр, чтобы был с ней поаккуратнее.
Что-то подсказывало мне — загнанная в угол и отчаявшаяся птичка, пусть даже в золотой клетке с мягкими прутьями, доктора может и стетоскопом придушить. Когда она сегодня угрожала перерезать себе вены, я конечно не поверил — слишком твердый взгляд был у девчонки. Пока еще без надлома, но кто знает, где у нее тот самый запас прочности, после которого у нее хватит сил наложить на себя руки.
Доводить до него я, разумеется, не собирался.
Тряпки, туфли, ювелирка — я дам ей все это без особых усилий. Будет пай-девочкой ещё и телефон подгоню для регулярных переговоров с бабкой.
Поднявшись от рояля и подошел к панорамному окну и прямо через подоконник перешагнул на балкон второго этажа.
Вечер, тишина, где-то вдали шумела автострада, но даже она не портила красоты звука. Стрекотание цикад идеально гармонировало обстановке. Им хотелось наслаждаться. Вдыхая глубоко воздух, я невольно прикрыл глаза, и в этот момент спиной почувствовал взгляд.
Ненавидящий.
Обернулся и задрал голову вверх.
Занавески в комнате, где была Ева, дернулись, словно не она только что стояла у окна и сверлила меня глазами, словно рентгеном.
Грязно выругавшись, в который раз подумал о том, что все бабы, как бабы: дают, когда скажут, сосут если им намекнуть, а у меня суровая Челябинская сирена — завёл, мать её, домашнюю зверушку.
Вроде и силой трахнуть можно, а не хочется. Точнее хочется, но не силой. Почувствовав себя редкостно ебнутым типом я вернулся в дом, дожидаться Марину с гардеробом.
В моем плане, тряпки будут первым пряником, раз уж кнут не удался. Еще ни одна баба на моей памяти не могла остаться равнодушной к брендовому шмотью.
Глава 10. Ева Демина
/ Демина Ева/
Я захлебывалась слезами. Едва этот моральный урод вышел из комнаты, меня словно прорвало от ужаса и непереносимого чувства гадливости к самой себе. Воспоминания никак не желали исчезать из головы, подкидывая картинки, от которых приходилось краснеть с головы до ног… До тех самых ног, что я раздвигала, стремясь навстречу пальцам Руслана. Он сказал запомнить это имя. Тварь! Ненавижу! И, пусть поверит, запомню, чтобы однажды рассказать всему миру, что он за чудовище.
Перевернувшись на другой бок, я поджала босые ступни и глубже зарылась в теплое одеяло, принесенное горничной Мариной. Та не осмотрела меня с головы до ног, поставила на тумбу пузырек нурофена и бутылку воды и уточнила:
— Вы нуждаетесь в чем-то еще?
Услышав это, я уставилась на горничную во все глаза, стирая с них пелену слез. Нуждаюсь ли я? Да! ДА!
— Помоги мне сбежать! Умоляю… — шепнула, хватаясь за горло от нового приступа боли.
Девушка опустила взгляд и теперь стояла молча, завороженно разглядывая мои ноги. Странная и жуткая. Не выдержав, я спряталась под принесенным ею одеялом с головой и снова зарыдала, даже не заметив, когда она ушла.
Слезы кончились как-то очень быстро, хотя нервные вздрагивания и судороги еще некоторое время бродили по моему телу, заставляя испуганно замирать. А потом я поняла, что умираю от жажды. Кроме того, меня бил озноб. Вспомнился тогда и нурофен, и вода на тумбочке, я не побрезговала ни тем, ни другим.
А выпив лекарство, попыталась уснуть, только куда там? В голову лезли самые гнетущие мысли, а еще я несколько раз ловила себя на том, что трогаю собственные губы, припухшие от поцелуев Руслана. Этот псих закрывал мне рот, буквально сминая нежную кожу, а иногда и покусывая ее. Ненормальный. Зачем я ему? Почему не отпустит?
Кутаясь в одеяло, поднялась с постели и подошла к окну, чтобы задернуть шторы — в комнате было слишком много света, он мешал сосредоточиться на желании уснуть. Зря я это сделала. Стоило подойти, как увидела там, внизу, его. Мой личный кошмар стоял на балконе второго этажа и смотрел вдаль. Потрясающе красивый и величественный. Породистый, как говорила моя бабушка.
Мне хорошо был виден его точеный профиль, а при взгляде на недовольно искривленные губы, снова захотелось дотронуться до своих. Я еще помнила вкус его языка у себя во рту, звук его дыхания и ощущение непередаваемого блаженства от прикосновений длинных пальцев между моих ног. Я всегда хотела быть честной с собой, это придавало сил. И теперь. глядя на Руслана, вдруг поняла, что он сломает меня. Не сегодня — так завтра. Придет и возьмет то, что уже решил сделать своим. И будет брать снова и снова, а я буду кричать и стонать в его объятиях, чтобы потом оставаться одной в запертой комнате. Он будет пользоваться, а я не смогу ничего противопоставить.
И стало мерзко.
Захотелось помыться, а лучше протереть кожу наждачкой, срезая верхний слой, срывая его следы с себя!
В тот миг, когда он обернулся, я отодвинулась, спряталась, прижалась к стене спиной, нервно дыша и чувствуя, как сползает по телу одеяло. Было невыносимо страшно встречаться взглядами. Страшно и стыдно. Нет уж, я еще попорчу кровь этому подонку, он не получит меня так просто!
Подхватив одеяло, вернулась в кровать и, укрывшись, с удвоенной силой постаралась уснуть. Первое, что мне нужно было — это восстановить здоровье, чтобы продолжать бороться за свою свободу. Упрямо сжав зубы, я твердила себе одно и тоже: даже если он все-таки одержит победу над моим телом — не важно, но разума коснуться я ему не позволю.
Сон почти отозвался на мольбу похитить меня в мир без боли и страхов, но, когда дыхание уже выровнялось, а сама я наконец провалилась в безмятежную дрему, чертова дверь снова открылась. Без стука, не дожидаясь приглашения, Руслан вошел в комнату и остановился у кровати, сбрасывая на нее ворох коробок и пакетов с позолоченной каемкой.
Непонимающе моргая, с удивлением посмотрела на солнце, рвущееся через занавески. Оказывается, уже утро. Протерев глаза, я села, плотно прижавшись к изголовью и натянув одеяло до подбородка. Глаза слипались от усталости, словно и не спала, а горло болело сильнее прежнего.
— Как спалось, Ева? — словно издеваясь пропел хозяин дома, небрежно проводя длинными загорелыми пальцами по одной из коробок. Он не сводил с меня голодного испытывающего взгляда, мерцающего в сумраке комнаты. — Соскучилась по мне?
Я молчала с ужасом наблюдая, как негодяй приближается. От него пахло дорогим парфюмом, по-настоящему мужским, будоражащим… И мне вдруг подумалось, что встреть я такого мужчину где-то в нормальной обстановке — сама последовала бы за ним, как зачарованная. Потому что в нем было привлекательно все: от внешности — суровой, но с правильными чертами, до манжет на рубашке. А уж какой был голос… Низкий, ласкающий слух жертвы. И этой жертвой стала я.
Он обошел кровать и присел совсем рядом, не трогая меня руками, но отчего-то я чувствовала их прикосновения к своей коже. и та снова горела.
— Говори со мной, Е-ева-а, — почти пропел, слегка растягивая гласные, он. И от этого маниакального желания произносить мое имя, все внутри сжалось. С ним ведь явно творилось неладное. Руслан смотрел на меня, как психопат, едва сдерживающий порыв сделать что-то гадкое.
Я молчала. Просто не могла заставить себя произнести хоть слово.
Тогда он приблизил свое лицо к моему, замер в миллиметре и, чуть склонив голову, начал отсчет:
— Раз… два…
Голос хриплый, тихий, без намека на агрессию, а вот глаза обжигают злобой.
— Что мне сказать? — просипела, поняв, что не хочу знать, что будет, если снова ослушаюсь.
Его губы растянулись в подобии улыбки.
— Как ты себя чувствуешь?
И столько заботы в голосе, а глаза уже спускаются ниже, к шее, к рукам, и словно забираются под одеяло, разглядывают грудь, которую просто не могут видеть. От этого безумия у меня вдруг твердеют соски. Словно он уже дотронулся до них, как тогда, в музыкальной комнате. И я мучительно краснею, вспоминая то, что хочется выкинуть из головы навсегда.
Он все видит, замечает каждую малюсенькую перемену в моем лице, и наслаждается.
— Я… кажется, заболела, — шепчу, стискивая в руках одеяло. Во рту пересохло и взгляд невольно падает на пустую бутылку из-под воды.
Это Руслан тоже подмечает. Обернувшись к двери, говорит, лишь слегка повышая голос:
— Николай, прикажи Марине принести молоко с медом. И графин с теплой водой.
Мне становится смешно. Даже истерический спазм проходит по телу и врывается наружу тихим “хм”. Заботливый насильник. Кажется, мне повезло?
Руслан вскидывает одну бровь и вдруг рывком стаскивает с меня одеяло до пояса, обнажая грудь с болезненно твердыми вершинками. Я ахаю, пытаюсь вернуть пропажу на место, но его руки не дают.
— Лежать!
Всего одно слово, но сказано так, что я замираю и с ненавистью смотрю снизу вверх. А он уже развлекается во всю. Подушечки пальцев правой руки касаются шеи и скользят ниже, проделывая точно тот же путь, что раньше делал его взгляд. Левая рука продолжает удерживать мои запястья. И стон сам вырывается наружу. Мой стон. Предательски срываясь с губ, он будто застревает в пространстве между нами. И от потяжелевшего взгляда Руслана становится тяжело дышать.
Мне кажется, что он вот-вот набросится на меня, но тут мужчина просто встает и отходит к окну, пиказывая:
— Поднимись и взгляни, что я тебе принес.
Слова сопровождаются царским жестом в сторону пакетов и коробок, о которых я, признаться, успела позабыть.
И снова спорить не решилась, потому что, глядя на его напряженную спину и сжатые в кулаки руки, вдруг поняла — он сдерживается, чтобы не продолжить начатое. Это какая-то понятная только ему игра. Вряд ли такие, как Руслан, способны жалеть, но отчего-то он решил отсрочить экзекуцию.
На негнущихся ногах поднялась и потянула за собой одеяло.
— Оставь! — новый приказ. Голову даже не повернул, но голос стал еще раздраженнее.
С трудом проглотив вязкий ком в горле, я подошла к коробкам и нерешительно распахнула первую попавшуюся. Внутри оказалось бежевое платье на тонких бретелях с глубоким вырезом на спине. Вынув его, я разложила потрясающе красивую вещь на кровати и с удивлением уставилась на Руслана, при этом закрывая грудь руками. Тело снова начинало знобить, а в голове шумело.
— Открывай дальше, — он обернулся. — Все это твое. Мои подарки.
— Кому? — не поняла я.
— Ева, — он глубоко с надрывом вздохнул, — распаковывай дальше.
Мне. Это он для меня набрал все эти чертовы вещи, стоящие, безусловно, уйму денег. Меня передернуло, ни то от поднимающейся температуры, ни то от унижения и отвращения. Этот урод купил меня, и теперь одевал новую игрушку. Щедрый! Нервно дернув завязки на очередной коробке, скинула крышку и вынула потрясающе красивую шелковую ночнушку, темно-синюю, с ценником и лейблом на внутренней стороне. Двести евро.
Я присвистнула и засмеялась, качая головой:
— Слишком дорого для меня.
Довольное выражение слетело с его лица, а я продолжала распаковывать вещи, швыряя открытое на пол. Брючный костюм, целый пакет дорогущего нижнего белья, блузка-боди, юбка, еще одно платье… И все на пол. Туда же заколки и несколько пар чулков. Пришла очередь длинного кашемирового свитера, но тут мое запястье было поймано его рукой.
— Слишком дорого, говоришь? — каждое слово — как обещание долгой мучительной смерти. — Ты думаешь, дешево мне досталась, Е-ева-а?
Снова тянет мое имя, и я вздрагиваю, пытаюсь попятиться. Не выходит.
— Дорогая моя девочка, — он приближается, наступая прямо на разбросанные мною вещи, — ты даже не представляешь, чего мне стоило выкупить тебя. Не заставляй меня жалеть о тратах.
Шепот на ушко, и я снова жадно вдыхаю запах мужского парфюма, при этом чувствуя руку у себя на шее. Руслан чуть надавливает на позвонки подушечками пальцев, поднимается к затылку и, схватив за волосы, дергает вниз. Мы встречаемся взглядами, и он проговаривает каждое слово почти касаясь губами моих губ:
— Ты будешь носить эти вещи, будешь называть меня по имени и выполнять каждое мое хочу. Когда хочу и где хочу. Дорогая девочка.
— Нет, — шепчу едва слышно, и сама поражаюсь, зачем? Мне бы промолчать, вылечиться и сбежать. Лишь бы живой остаться. Но сказанного не вернуть.
— Ты любишь боль, Ева? — спокойно спрашивает Руслан, сильнее сжимая волосы в своих руках.
Из моих глаз брызгают слезы отчаяния.
— Я просто хочу свои вещи, — голос срывается, а хватка на затылке все усиливается. — Пожалуйста. У меня есть свои… на квартире. Пожалуйста…
Он молчит несколько мгновений, которые кажутся мне вечностью, а потом откидывает меня на кровать, брезгливо отряхивая руки друг о друга. Смотрит на меня, как удав, готовый проглотить, дышит часто, неравномерно.
— Через час придет врач, — говорит наконец, отворачиваясь и направляясь к выходу. — Оденься, Ева. Только я могу видеть тебя голой.
И вышел, аккуратно прикрыв дверь, а я закрыла лицо руками и в который раз разрыдалась. Уже без слез, только сжавшись в комочек и вздрагивая от спазмов во всем теле и иногда поскуливая.
Мне было безумно страшно оставаться в этом доме, и я все еще лелеяла идею сбежать. Только теперь все меньше представляла, куда и каким образом? Нужно было прекратить стенать и подумать, тщательно взвесив все что знаю о похитившем меня человеке.
Когда снова открылась дверь, я дернулась, вскочила, накрылась все тем же платьем, которое открыла первым и уставилась на Марину. Та прошла мимо с подносом, поставила на тумбу молоко, кашу и графин воды со стаканом. И вышла, не проговорив ни слова, и не взглянув в мою сторону. Словно я прокаженная.
Хотелось гордо отказаться от всего и объявить голодовку, но тут в желудке предательски заурчало, напоминая, что жизнь — высшее благо, а для ее поддержания нужно питаться. Никогда так жадно не ела. Да и молоко сразу принесло облегчение горлу.
Стоило насытить желудок, как заработала голова. Мой похититель сказал, что скоро придет врач, а я все еще разгуливала в одеяле. Никогда столько не ходила обнаженной. Поискав среди коробок самый простой наряд, нашла еще одну ночнушку по колено и пеньюар к ней, нижнее белье тоже пришлось надеть, потому что наверняка врач захочет послушать легкие. Остальные тряпки я собрала в единую кучу и отнесла к громоздкому шкафу-купе, куда все и спрятала, не разбирая. Спутанные волосы собрала одной из заколок и оделась, при этом действительно почувствовала себя лучше.
Обещанный специалист не опоздал, скорее пришел даже раньше. Невысокий седовласый с аккуратной короткой бородкой, он вошел в комнату в сопровождении Николая и тут же нашел меня взглядом.
— Добрый день, — вежливо проговорил врач, приближаясь. — Как понимаю, у вас есть жалобы на здоровье?
Я кивнула и коснулась горла, после чего пояснила, усаживаясь поближе к краю кровати и жадно глядя на оттопыренный его карман пиджака, откуда выглядывал смартфон. Вот и моя надежда на спасение. Только бы ничем не выдать волнения…
— Кажется, простуда. Не могу говорить, больно, — сказала, отводя взгляд от вожделенной трубки и раздумывая, как можно вытащить ее аккуратно. Никогда не думала, что придется воровать, но сидеть на месте и надеяться на милость похитителя тоже не собиралась.
Врач покивал, ничего не заметив, раскрыл саквояж и попросил приподнять одежду.
— Сейчас проверим, что там у нас…
Николай при этом отошел в сторону и даже отвернулся.
Осмотр занял не больше пяти минут, а затем врач тепло улыбнулся и сообщил новости:
— Ну, нет ничего ужасающего. Назначу вам лекарства, будете принимать по схеме и, постепенно, здоровье восстановится. Хотя вот со связками все не так радужно, ну да и вы не Монсерат Кабалье, так что волноваться особенно не о чем.
— Не понимаю, — насупилась я.
— Связки сорваны, деточка. Голос лучше вообще не повышать, иначе рискуете заиметь голос хронического курильщика. Берегите горло.
— Но, — я беспомощно развела руки в стороны, потом наоборот сложила их на груди и почему-то уставилась на спину Николая, — а как же пение?
— Какое пение? — теперь растерялся доктор.
— Мое. Я пою. Вернее, пока только учусь, но и… — слова оборвались, прерванные гортанным кашлем, от которого в груди все обожгло огнем.
Врач заботливо подал мне стакан воды, дождался, пока напьюсь и, поставив его на место, задумчиво проговорил:
— А вот с пением придется завязать.
— Как это? — я усмехнулась. — Что вы говорите?
— У вас сорваны связки, — как маленькой повторил доктор. — Я вам даже говорить громко не советую. О каком пении речь, милочка? Нет, нельзя. Мне жаль, но в ближайшие год-два об этом точно не может идти и речи. Может быть потом стоит попытаться нанять узкого специалиста, и он…
— Я вас не понимаю! — последние буквы уже шептала, качая головой, а потом заговорила снова, но уже беззвучно: — Я не могу понять…
Врач посмотрел на Николая и поднялся.
— Ну, список лекарств я написал, как их принимать тоже и…
Я вцепилась в его руку и заглянула в глаза наверное также, как верующие сделали бы при встрече с самим господом Богом:
— Скажите, что это неправда, — взмолилась, чувствуя озноб во всем теле.
— Николай, — доктор беспомощно тряхнул рукой. — Мне пора уходить… Вы не могли бы?..
И я его отпустила.
Отпрянула в сторону, вжалась в спинку изголовья, хмуря брови и кусая до крови губы. Нет, этого просто не могло быть. Я простыла — вот и все. Вылечу горло и снова смогу петь, как раньше. Нет, лучше! Все не могло так закончиться… Нет! Это Руслан велел меня обмануть, чтобы я… чтобы… Зачем ему это?
Я смотрела в пустоту и никак не могла вернуться в реальность, все больше погружаясь в липкую паутину, сотканную из вопросов и отрицаний. Я не могла проститься с мечтой только из-за глупой простуды. Пусть бы меня насиловали, пусть бы выкинули после, как ненужную игрушку, но остался бы мой голос… Они не могли отнять и его…
Глава 11
/Руслан/
Нестеров всегда напоминал мне внешне доктора Айболита, точнее его меркантильного и алчного брата-близнеца. Он умел улыбаться, располагать к себе, был тем самым врачом от Бога, в чьей квалификации не приходилось сомневаться, но, в отличии от сказочного доктора, пациентов он лечил не по доброте душевной, а за деньги. За очень-очень большие деньги.
За личное посещение Евы на дому он получил чек на весьма крупную сумму, куда я заранее вписал плату за молчание о пациентке и непредвиденные ситуации при осмотре. Меня терзали опасения, вдруг мой строптивый “хомячок” решит отгрызть Нестерову руку по локоть.
Я даже удивился, когда доктор вышел из комнаты вместе с Николаем без боевых травм и потерь в личном составе. В комнате, дверь которой за ними закрылась, было вообще удивительно тихо.
— Вы ее что, усыпили? — поинтересовался с сарказмом. Если бы в комнате работали камеры, просто следил бы за осмотром, а так меня терзало неведение.
Нестеров деловито поправил тонкие очки на аристократическом носу, погладил бок врачебного чемоданчика и с самым благодушным видом выдал:
— Весьма милая девушка, мне кажется, вы зря на нее наговаривали. Я выписал ей необходимые лекарства. В целом с ней ничего серьезного, чтобы угрожало жизни. Однако, — Нестеров полез в чемоданчик достал пачку чистых рецептов и вписал туда название, — Это довольно сильное успокоительное, возможно пригодится.
Я взял листок. В противоречии расхожему суждению про докторов, почерк Несторова был каллиграфическим, и я легко прочел название препарата, которое мне ни о чем не сказало.
— Вы же сами сказали, что она “весьма милая”. Зачем успокоительные?
— Мне показалось, девушка чрезмерно расстроилась по поводу потери голоса…
— А что с ним?
По мне голос Евы был божественен, да и не умирают из-за нескольких недель сипа. Поправится.
— Серьезное повреждение связок, отягощенное заболеванием. Я бы дал шансы на частичное восстановление через несколько месяцев, но девушка спрашивала о пении. Боюсь, это просто невозможно.
Из всего что сейчас мне сказал Нестеров уловил самое главное:
— То бишь она навсегда потеряла голос? — я даже не старался скрыть радость.
— Нет, конечно. Голос со временем обязательно восстановится, тем более при должном лечении, но не возможность петь. Хотя медицина знавала чудеса, да и опытный фониатор вполне мог бы ей помочь, — “Айболит” принялся занудно загибать пальцы, перечисляя: — Операционое лечение по восстановлению связок, правильная терапия, занятия по разработке голоса, и, разумеется, деньги на все это удовольствие — тогда вполне возможно эта “птичка” еще сможет петь, лет эдак через пять.
— Спасибо, не надо. Птичке и без пения прекрасно, — отмахнулся я и перевел взгляд на Николая. — Проводи доктора.
Сам я собирался пойти к Еве. Теперь она должна была четко уяснить, что цель ее жизни — понравится мне. Петь девчонка больше не сможет, а делать что-то еще вряд ли умеет. Но, если постарается меня ублажить…
Когда я вошел, Ева сидела в углу, съежившись калачиком, обняв себя за колени и опустив голову. Она покачивалась из стороны в сторону, и что-то едва слышно бормотала, изредка всхлипывая.
— Нестеров рассказал о диагнозе. Мне очень жаль, Ева, — я даже показательно нагнал на лицо тоску. Пусть думает, что так и есть, и меня волнует эта маленькая проблема.
Она даже не шевельнулась, продолжая смотреть куда-то в пустоту.
Приблизившись, задумчиво осмотрел растерянное лицо девушки. Кажется, она и правда была сильно расстроена. Я же не особенно жалел о потере из чисто эгоистических побуждений. Мне бы хотелось услышать как она поет, возможно даже это понравилось бы мне куда больше, чем ее шепот. Но это только возможно. С равной долей вероятности, я мог бы скривиться, потому что еще ни одна оперная прима или эстрадная певичка не вызвали во мне никакого отклика. Поэтому я, черт возьми, рад, что она будет шептать всю жизнь, и эти звуки будут заводить меня, словно высокоплотный бензин в болиде формулы-1.
— Понимаю, тебе сейчас тяжело, но что ни происходит все к лучшему, — я решил попытаться объяснить все доходчиво, чтобы она наконец осознала свое положение. Даже тон из повелительного стал доверительным, словно мы с ней на равных. Не поможет это — придется применять другие методы. — Если бы не звук твоего пропавшего голоса, я бы не выкупил тебя в том борделе. и ты бы…
Надрывный всхлип, и Ева все же подняла голову, глядя на меня с нескрываемой ненавистью. Глаза красные, губы дрожат.
— Понимаете? Да ни черта вы не понимаете? Какое к лучшему?! — даже хрипя все эти реплики она умудряется кричать. — Это конец. Мой конец!
Голос сорвался, и Ева закашлялась давясь слезами и всхлипами, но уже через пару мгновений затихла, вновь подняла на меня взгляд и прошипела:
— Это вы во всем виноваты! Вы и вам подобные уроды! — она вскочила на ноги, схватила стакан воды с подноса и сжала в руках — видно хотела попить, чтобы остановить приступ кашля, но потом просто швырнула стекло об пол. — Ненавижу! Купили меня?! Так вот, я бракованная!
Словно в замедленной съёмке я смотрел как разлетаются в стороны осколки стакана, замечая как выплеснувшаяся из него вода превращается в дорожку капель и оседает рядом с моими ботинками.
А девчонка все также стояла и тряслась всем телом..
Тут я понял две вещи: по всей видимости, я на редкость хуевый психолог, и второе — Ева далека в данный момент от адекватности, чтобы понять все, что я собирался до нее донести. Другая бы была благодарна за выкуп, за сохраненную жизнь. Да и хрен с ним с голосом, жива и ладно. Ева же реагировала так, будто я лично рвал ей связки.
Я едва успел перехватить ее руку, прежде чем она схватила куда более тяжелый, чем стакан, графин и отправила вслед. Девчонка забилась в силках моего захвата, будто бабочка в паутине, того и гляди, сама себя покалечит в приступе истерики.
— Ненавижу. Лучше убейте меня, чем вот так! Вы же хотели меня убить! Так убейте! — через слово всхлип, попытка ударить, укусить или лягнуть.
Пришлось приложить почти всю силу, чтобы хоть немного ее сдержать. Невольно удивился, откуда вообще столько сил у хрупкой девчонки, хотя в памяти тут же всплыло детское воспоминание, когда мне было десять, и мать попросила подержать кошку, которой в глотку нужно было запихать лекарство. Та тоже сопротивлялась, хотя весу в ней было килограмм пять, а упорства на три тонны. Так же и в Еве.
С трудом повалив девушку на кровать, словно “кавказскую пленницу” завернул в одеяло и придавил собственным весом. Но даже спеленатая по рукам и ногам, понимающая, что борьба бесполезна, она все равно продолжала извиваться, подобно гусенице.
— Да успокойся ты, — теперь глядя ей в лицо, орал уже я. — Дура, припизженная. Голову включи, идиотка. Я не собираюсь тебя убивать, хотя каждым своим поступком ты явно хочешь этого добиться. Наоборот, блядь, я вытащил тебя из борделя, откуда бы точно унесли выебанную и по частям в пакете. Рассчитывал на благодарность за сохраненную шкуру. Хер с ним, пусть не сразу. Я даже врача тебе вызвал, так что не так, блядь?
— Голос, — испуганно пискнула она подо мной, и в штанах все заныло от желания впиться ей в губы. И самому стало мерзко. Черт, что за херня со мной творилась? Неадекватная идиотка кричит, чтобы я убирался, а