– Значит, ты уговорила папу приобрести этот клочок земли, потому что полагаешь, будто Святой Грааль спрятан где‑то здесь?
Прюденс Райленд знала, что сестра никогда не сможет ее понять.
– Да.
Прелестное лицо Кэролайн под полами шляпы для верховой езды было омрачено тревогой.
– Дорогая, ты хватаешься за соломинку.
Возможно, Кэролайн все же оказалась проницательнее, чем думала Прю. Прищурившись от яркого солнца – нелепая шляпка совсем не прикрывала глаз, – Прю с решительным видом ответила:
– Возможно.
Они возвращались из деревни верхом – Кэролайн на серой кобыле, а Прю на рыжем мерине. Пока мужчины охотились, а женщины занимались шитьем, сестрам нужно было как‑то провести день – им, как никогда, требовался свежий воздух и моцион. Любое другое занятие оставило бы Прю наедине с ее мыслями, а именно этого она в последнее время старалась избегать.
День выдался теплым – слишком теплым для темно‑зеленой бархатной амазонки, пусть и прелестной. Но Каро хотелось еще раз напоследок прогуляться верхом, прежде чем беременность лишит ее этого удовольствия. Под китовым усом в корсете Прю каплями выступил пот, вызывая зуд, и она бы непременно попробовала почесаться, если бы от этого был какой‑то прок. Вместо этого она стиснула зубы и пустила коня рысью.
Сестра – будь она неладна – хранила молчание. Каро прекрасно понимала, что такие неловкие паузы были для Прю невыносимы, поскольку именно ей всегда приходилось их заполнять.
– Разве дело того не стоит, если Грааль действительно находится здесь?
Прю имела в виду не только собственное благо, но и благо всего мира.
– Только в том случае, если легенда говорит правду. – Кэролайн покачала головой, медные волосы так и вспыхнули в ярком свете солнца. – Прю, этот Грааль так же неуловим, как и Ноев ковчег! Не кажется ли тебе, что если бы он существовал на самом деле, то к этому времени кто‑нибудь непременно нашел бы его?
|
|
Да. Нет.
– Возможно, еще никто не пытался искать его в нужном месте.
Наверное, она и впрямь хваталась за соломинку, но что еще ей оставалось делать?
Зеленые глаза Кэролайн светились беспокойством.
– Я так волнуюсь за тебя.
И дело было не только в охоте за Святым Граалем. Конечно, сестра волновалась за нее, как, впрочем, и вся семья. И им придется жить в постоянном волнении до тех пор, пока… пока Прю не станет и у них уже не останется повода для тревоги.
С самой жизнерадостной улыбкой на лице Прю обернулась к сестре:
– Я прекрасно себя чувствую, Каро.
Та вдруг отпрянула, словно от плевка.
– Нет! Это невозможно. Ты же… – Каро остановилась, как будто слова застревали у нее в горле. О нет… не собирается же она расплакаться, в самом деле? Из всей семьи бедная Кэролайн была самой чувствительной, а также самой добродушной и самой мягкосердечной. Каро часто плакала без видимой причины, и всякий раз это разбивало Прю сердце.
Улыбка исчезла с лица Прю. Рискуя свалиться на землю прямо между лошадьми, она наклонилась и коснулась руки сестры.
– Я в порядке, Каро. И что бы там ни случилось, со мной все будет хорошо.
Однако, как бы искренне она в это ни верила, легче от этого не становилось.
Кэролайн кивнула, подавив слезы. Прюденс выпрямилась в седле, и они свернули на тропинку между живыми изгородями к усадьбе отца. Остаток пути сестры болтали о разных пустяках – по большей части о прочтенных книгах и о новой пишущей машинке, которую только что привез Кэролайн ее муж Уолтер. Однако недавний разговор по‑прежнему висел над ними мрачной тенью.
|
|
Небольшая группа джентльменов собралась на подъездной аллее в форме подковы. В этой картине не было ничего удивительного: Томас Райленд любил общество и часто наносил визиты друзьям или принимал их у себя. Помимо членов семьи, которые нередко останавливались в усадьбе на месяц или больше, джентльмены со всей округи охотно присоединялись к устраиваемым им развлечениям под открытым небом. Судя по размеру группы, а также предмету, вокруг которого столпились мужчины, речь шла о чем‑то большем, чем просто любовь к общению.
На сей раз отец собирался совершить прогулку на автомобиле – настоящей гоночной машине фирмы «Даймлер». По‑видимому, остальные джентльмены находились здесь, чтобы собственными глазами убедиться в возможностях нового самодвижущегося экипажа. Даже Прюденс знала, что такая машина могла развивать скорость до пятидесяти миль в час – однако лишь со слов отца, ведь он никогда не ездил так быстро, если дочь находилась в салоне.
С тех пор как этим летом Томасу Райленду довелось посетить автомобильное шоу в Ричмонде, он страстно увлекся новым видом транспорта и стал одним из очень немногих людей в округе, кто мог похвастаться такой диковиной. Сестра Прю, Джорджия, считала очередную забаву Томаса опасной и не подходящей для джентльмена столь почтенного возраста, однако сама Прю обожала щеголеватый маленький экипаж с красной обивкой внутри и черным кожаным сиденьем. Отец не разрешал ей управлять автомобилем, объясняя это заботой о ее безопасности.
|
|
Наблюдая за тем, как Томас гонял словно безумный по округе, Прю подумала, что вряд ли у нее это получится хуже, чем у него. Пожалуй, стоило обсудить это с отцом, потому что Прю не хотела, чтобы остаток ее жизни он обращался с ней как со стеклянной.
Было время, когда отец охотно пошел бы навстречу желанию младшей дочери прокатиться за рулем «даймлера». Было время, когда главным предметом его беспокойства стал бы автомобиль, а не сама Прюденс…
Конюхи заметили их приближение и уже поджидали возле дома. Спешившись, Прю и Кэролайн приветствовали отца и его гостей. Томас окинул Прю взглядом с ног до головы, задержавшись на ее лице, словно высматривая какие‑либо признаки усталости или боли. Дорогой папа, он так старался ее защитить. Прю улыбнулась, пожелав отцу и его спутникам прекрасно провести день.
Как только они вошли в прохладный вестибюль усадьбы, Прю сняла перчатки. Она так любила этот дом! Он был светлым, но не слишком, и по ночам изобиловал заманчивыми тенями. Еще ребенком она обожала всевозможные темные углы и щели, которых ее сестры старались избегать, и мать сходила с ума, разыскивая ее повсюду. Никому, по‑видимому, не приходило в голову, что ей вовсе не хотелось быть обнаруженной.
Как странно, однако, что теперь Прю становилось страшно при мысли об уходе во тьму, которая так привлекала в детстве. Наверное, потому, что в те детские годы она и не представляла, что эта тьма может длиться вечно.
Вынув из волос шпильку, Прю не без облегчения стащила с головы шапочку в форме ладьи.
– Чаю, Каро?
В ответ сестра чуть слышно фыркнула – звук, который всегда вызывал у Прю улыбку.
– Конечно. Зачем ты все время задаешь мне один и тот же глупый вопрос?
Прю тоже усмехнулась в ответ, и они вместе проследовали по мраморному полу итальянской работы, каблучки их башмаков задорно щелкали по тщательно отполированным плитам персикового и кремового оттенка.
– Потому, что в один прекрасный день ты можешь ответить отказом.
– Отказаться от чая? Никогда!
По пути в гостиную Прю с наслаждением вдыхала привычный воздух Роузкорта. Свежие цветы, воск, лимон и гвоздики. Эти запахи окружали ее всю жизнь, принося покой и утешение, даже когда все остальное оказывалось бессильно.
Принадлежа к одной из богатейших семей Англии, отец Прю являлся наследником целого состояния, однако Роузкорт‑Мэнор достался их семье благодаря одному из друзей деда Томаса. По‑видимому, покойный граф Карновер питал сердечную привязанность к младшему из сыновей Девлина Райленда и преподнес ему усадьбу в качестве свадебного подарка. А поскольку родители Прю произвели на свет четырех дочерей, то усадьба впоследствии должна была перейти к старшему сыну одной из этих дочерей. Впрочем, Прю в ее нынешнем положении не приходилось беспокоиться о наследстве…
Они с Кэролайн вместе вошли в гостиную.
– Как насчет того молодого человека, Грея? – осведомилась Кэролайн, грациозно расположившись в одном из кресел.
– Маркуса? – Прю нахмурилась и взяла колокольчик, чтобы распорядиться о чае. Неужели она что‑то пропустила в их разговоре? – При чем тут Маркус?
– Он кажется мне весьма достойным.
– О да.
Прю впервые познакомилась с Маркусом Греем на лекции, которую тот давал однажды вечером в Лондоне около года назад. Устав от бесконечных приемов и страстно желая погрузиться во что‑то более привычное, она случайно напала на объявление о его предстоящем выступлении на тему Святого Грааля. Поскольку Прю выросла в легендарном месте рождения короля Артура, она считала себя хорошо знакомой с преданиями о Граале. Одно время она даже грезила стать историком или, возможно, археологом, однако от этой мечты, как и от многих других, пришлось отказаться.
Маркус вновь вызвал к жизни волнение, которое Прю всегда испытывала, когда речь шла о Чаше Христовой. Он предлагал своим слушателям факты, подтвержденные документами, а не просто идеи или теории, дав им основание думать, что Грааль действительно существовал. Прю же он дал нечто большее. Он вернул ей надежду. Именно тогда простое увлечение историей превратилось в настоящую страсть.
После лекции Прюденс подошла к Маркусу, и они долго беседовали о короле Артуре, Граале и Тинтагеле. Когда же девушка упомянула о руинах неподалеку от усадьбы ее отца, где она и сестры играли еще детьми, Маркус Грей проявил неподдельный интерес – особенно когда она сообщила, что еще до обрушения подземного коридора обнаружила там нечто, что показалось ей артефактами давно минувших времен. В течение нескольких последующих дней все время, которое Прю не проводила в обществе кого‑либо из почтенных джентльменов, нанятых ее отцом, она находилась с Маркусом, и к концу недели оба пришли к убеждению, что руины заслуживают дальнейшего исследования.
Итак, Прю с увлечением принялась за проект, вложив в него, как и в любое другое дело, всю энергию и решимость, какие у нее еще оставались. Ей не пришлось долго уговаривать отца купить землю. Он всегда охотно шел навстречу ее желаниям и, возможно, даже в какой‑то степени разделял ее энтузиазм.
Прю так же всерьез увлеклась Маркусом, по ошибке приняв их дружбу за нечто большее. Однако Маркус был слишком джентльменом, чтобы воспользоваться ее слабостью после одного страстного поцелуя. Еще долго после этого Прю спрашивала себя, не было ли ее «состояние» причиной его отказа. Однако теперь она понимала то, что для него стало ясно еще раньше: они прекрасно подходили друг другу как друзья, но не как любовники. Маркус заменил ей брата, которого у нее никогда не было. Слава Богу, что он оказался куда рассудительнее в своих поступках, нежели она сама.
Кроме того, Маркус разрешил деликатный вопрос с католической церковью с большим успехом, чем это могла бы сделать Прю. Маркусу не больше ее нравилась мысль о том, что посторонние люди будут сновать вокруг, вмешиваясь в их работу, однако, по его мнению, было разумнее проявить великодушие и готовность к сотрудничеству Все, чего хотела от них церковь – по крайней мере на первый взгляд, – был доступ к любым артефактам, которые им удастся найти в руинах. И без сомнения, будет только лучше, если предмет такой исключительной важности и силы, как Святой Грааль, попадет в руки людей, которые станут почитать и бережно хранить его. Прю не возражала против того, чтобы допустить церковников к Граалю, но лишь после того, как она сама им воспользуется. Все, что ей было нужно, – это сделать один‑единственный глоток, после чего они вольны будут забрать его и спрятать под замок. Вместе с тем невольно занимал вопрос, каким образом Ватикан узнал об этом проекте. В конце концов, Прю отнюдь не афишировала тот факт, что разыскивала чашу, способную исцелить любую болезнь и даровать вечную жизнь.
– Ну и?
Взгляд Прю переметнулся на сестру.
– И что?
– Нравится он тебе или нет?
– Только не в том смысле, в каком ты думаешь. – Прю могла утверждать это без малейшего чувства вины, ибо это было чистой правдой.
Кэролайн приоткрыла рот, собираясь что‑то добавить, однако не успела, так как в дверь постучали. Горничная принесла им чай, а за ней по пятам следовал тот самый человек, о котором шла речь, – Маркус Грей.
В свои двадцать восемь лет Маркус представлял собой чарующее сочетание поэта, ученого и искателя приключений. Он был высоким и весьма приятным на вид молодым человеком с широкими плечами, узкими бедрами и длинными ногами. Его густые темные волосы были, как обычно, взъерошены ветром, щеки порозовели оттого, что большую часть времени он проводил под открытым небом. Невзирая на все попытки, солнце не смогло его состарить, а лишь придало коже здоровый румянец. Широко открытые глаза, ярко‑синие, как драгоценные камни, вспыхнули радостью, когда Маркус увидел Прю.
– Надеюсь, я вам не помешал?
– Конечно, нет, – с обворожительной улыбкой ответила Кэролайн. – Присаживайтесь, мистер Грей, и выпейте с нами чаю.
В дальнейших приглашениях не было нужды. Маркус пристроился на противоположном от Прю краешке дивана и слегка наклонился в ее сторону с невозмутимым видом мужчины, которого она ни в малейшей степени не интересовала как женщина. Наверное, тщеславие могло породить в ней обиду на подобное невнимание к себе… а, впрочем, почему это вообще должно было ее заботить?
– Чем вы сегодня занимались, Маркус? – осведомилась Прю, наливая ему чаю.
– Ваш отец показал мне развалины крошечной часовни, которая когда‑то находилась здесь, в усадьбе. По его словам, я могу проводить в ней исследования и раскопки, сколько моей душе угодно. – Лицо его озарилось широкой улыбкой. – И само собой разумеется, я так и сделал.
Прю тоже улыбнулась. Трудно было не чувствовать себя довольной, видя, как доволен Маркус. Кэролайн выглядела совершенно захваченной его рассказом.
– Мне казалось, мы уже договорились о том, что вы не станете вести раскопки без меня. – Укор в голосе Прю прозвучал в лучшем случае неубедительно. – Вам что‑нибудь удалось найти?
Молодой человек пожал плечами:
– Только чьи‑то старые очки и башмак, но я пришел к вам вовсе не из‑за этого.
– Что же тогда? – Внутри Прю все всколыхнулось от странного предчувствия. – Что‑нибудь связанное с Граалем?
Он протянул ей открытый конверт:
– Я только что получил новости от нашего друга во Франции.
Друга? Стало быть, вот как он теперь называл отца Лефевра, того надменного маленького священника, который первым установил с ними связь?
– И что же ему нужно на этот раз?
Маркус отпил чаю:
– В своем письме он хотел поставить нас в известность, что двое представителей его церкви должны прибыть сюда в ближайшие два или три дня.
– Так скоро? – Это уже интересно. – Похоже, церковникам не терпится взглянуть на то, что мы откопали. – Тон Прю казался беззаботным, однако прежнее волнение снова дало о себе знать. Если католические священники уделяли столько внимания их небольшой экспедиции, значит, у них имелись веские причины полагать, что она и впрямь напала на верный след! И хотя Прю не нравилось вмешательство церкви в ее дела, это был добрый знак.
Откашлявшись, Прю постаралась придать лицу вежливо‑отстраненное выражение.
– Кто эти люди, которых они к нам посылают?
Поставив на стол пустую чашку, Маркус развернул письмо:
– Некий отец Франсис Молино и с ним еще один человек, по имени мсье Шапель.
– Шапель[1]? – усмехнулась Прю. – Интересно, часто ли над ним подшучивают по этому поводу – человек по имени Шапель, работающий на церковь?
Маркус хихикнул:
– Возможно, он увидел в собственном имени свидетельство своего истинного призвания. Так или иначе, мне многое нужно подготовить к их приезду Они, без сомнения, захотят увидеть все наши заметки и результаты исследований.
Прю смотрела на друга из‑под приподнятых бровей, одновременно наливая ему еще чаю.
– И что, они увидят все наши заметки и результаты исследований?
Маркус усмехнулся:
– Конечно же, не все.
Девушка заговорщически подмигнула ему. Осушив чашку одним глотком, Маркус откланялся – ему еще предстояло разобраться в бумагах, чтобы решить, какие из них можно было показать католическим священникам.
– Не понимаю, почему ты не хочешь им воспользоваться, – высказала вслух дерзкую мысль Кэролайн, как только они снова остались одни. – Он такой привлекательный мужчина!
«Привлекательный» было, пожалуй, самым подходящим словом.
– Я не собираюсь его использовать, – объяснила Прю, потягивая чай. – А если бы даже я и хотела, ты сама понимаешь, что с моей стороны это было бы недостойно.
– Почему? – Выражение лица Кэролайн сделалось яростным. – Разве ты не можешь позволить себе насладиться романом? Что плохого в том, чтобы найти в жизни хоть немного счастья?
Прю нахмурилась и сглотнула подступивший к горлу комок.
– Ты прекрасно знаешь почему, Каро.
Обычно сестра даже и в мыслях не позволила бы себе обратиться к ней со столь скандальным предложением, но Прю уже не нужно было заботиться о собственной репутации. И она бы солгала себе самой, если бы не призналась, что время от времени задавалась тем же самым вопросом.
На какое‑то мгновение Прю увидела собственную сердечную боль, отразившуюся в глазах сестры, но затем лицо Кэролайн исказилось досадой. Она поставила чашку и блюдце на поднос так резко, что те задребезжали, после чего поднялась; поза ее казалась чопорной и принужденной.
– Все мы проходим через жизнь, понимая, что однажды умрем, Прю.
– Да. – Прю старалась говорить как можно мягче, однако ее охватило безудержное желание разрыдаться. Хотелось вопить и жаловаться всему свету на чудовищную несправедливость судьбы. – Однако большинство из нас надеются дожить до седых волос. Я же могу не дотянуть даже до следующего года.
Взгляд сестры пронзил ее насквозь. Кэролайн явно собиралась разыграть очередную драматическую сцену перед тем, как удалиться, – талант, которым она всегда отличалась.
– Тем больше у тебя причин перестать вести себя так, словно ты уже умерла.
Величаво, словно оперная дива, она выплыла из комнаты, однако в глазах ее стояли слезы, один вид которых разбивал сердце. Прю тяжело опустилась на диван и закрыла лицо руками. Вряд ли Каро способна ее понять. И самой Прю никак не удавалось объяснить сестре, что она страстно желала жить – но не так, как того хотелось бы Каро. Прю гналась за чудом, и чудо это казалось порой таким близким, что она могла ощутить его присутствие.
Как Прю могла надеяться втолковать кому бы то ни было, что она боялась жить почти так же, как боялась умереть?
Глава 2
В тот самый вечер, когда «эти католики», как называл их отец, должны были прибыть в усадьбу, Прю решила, что самым подходящим нарядом к обеду будет красное платье. Красный цвет воплощал силу и отвагу, и при небольшой доле удачи она будет чувствовать себя в нем столь же сильной и отважной. Бог свидетель, сейчас она, как никогда нуждалась, в силе – почти так же, как в самом Граале.
Поначалу доктора предпочитали не распространяться насчет раковой опухоли, которая медленно, но верно убивала ее, – в конце концов, она была всего лишь хрупкой женщиной. Они сообщили ее отцу то, что никогда не решились бы сказать при ней из опасения, что ей будет слишком трудно принять горькую правду.
Возможно, Прю следовало довольствоваться этим. Однако благодаря книгам по медицине из библиотеки отца она узнала о своей болезни гораздо больше, чем от любых докторов. Иногда она даже физически ощущала, как опухоль разъедала изнутри ее плоть, лишая жизненной энергии.
Болезнь началась с яичников, которые врачам пришлось удалить, однако этого оказалось недостаточно. Сейчас они не могли ни сделать еще одну операцию, ни ответить в точности, сколько времени ей осталось. При последнем осмотре – чуть более месяца назад – они сказали, что если повезет, то она еще увидит наступление нового века.
Прю еще так многое хотелось сделать в жизни, прежде чем наступит неизбежный конец, – например, водить «даймлер», и чем быстрее, тем лучше. Посмотреть на великие пирамиды Египта или пережить настоящую страсть. К несчастью, казалось крайне маловероятным, чтобы хотя бы одно из этих желаний сбылось.
Горничная Фанни появилась как раз в тот момент, когда Прю выходила из ванной; мысли ее представляли собой странное смешение горькой меланхолии и смиренной, но вместе с тем отдающей практицизмом покорности судьбе. Полотенце скрывало от сочувственного взгляда горничной шрамы на ее животе. Фанни принесла обеденное платье Прю, пышное и великолепное, словно алая роза самой совершенной формы. Поверх светлого гофрированного шифона ниспадало красное кружево более темного оттенка, придавая дорогому наряду дополнительную глубину и насыщенность.
Тщательно вытертая с ног до головы, одетая в чулки, сорочку и корсет, Прю уселась перед зеркалом, чтобы ей сделали прическу. Свободный пучок на темени оставлял вокруг лица целый ореол темно‑рыжих прядей. Фанни вплела в пучок только что срезанные темно‑красные розы и искусно уложила несколько локонов у висков. Из всех прочих украшений на Прю была только тонкая золотая ленточка вокруг шеи, застегнутая на перламутровую пуговицу. Любые другие драгоценности на фоне такого наряда выглядели бы кричащими.
Затем Прю вступила в платье, и сердце ее заколотилось, когда Фанни натянула ей его на плечи. Казалось сущим безрассудством надевать такое великолепие ради мужчин, которые скорее всего даже не заметят, как изящно оно облегает ее бюст и подчеркивает талию, но Прю все равно выбрала именно его. Как ни прискорбно, только одному Богу известно, представится ли случай надеть это платье еще раз.
– Вы выглядите прелестно, мисс, – заметила Фанни застенчиво.
Прю улыбнулась с явным удовольствием. Она и впрямь выглядела прелестной и к тому же совершенно здоровой, со щеками, залитыми ярко‑розовым румянцем. Кроме того, она казалась уверенной в себе и явно не собиралась поддаваться на уговоры или запугивания мужчин, которые могли – или не могли – отобрать у нее последнее чудесное средство к исцелению.
Покинув теплую гавань своей комнаты, Прю проследовала по коридору к извилистой лестнице, которая вела на первый этаж. Возможно, надеть это платье было не такой уж удачной идеей. Ей не хотелось, чтобы святые отцы подумали, будто она сознательно насмехается над ними. Но ведь оно было таким красивым…
Проклятие! Не стоит тратить и без того короткую жизнь на суету из‑за какого‑то наряда, который все равно не увидит никто, кроме ее родных и пары церковников.
Едва Прю вошла в гостиную, как все головы повернулись в ее сторону. Действительно ли отец ахнул, или ей это только показалось? Старшая сестра, Матильда, уставилась на нее как на сумасшедшую. Конечно, Матильда представляла собой олицетворение благовоспитанной и утонченной английской леди в обшитом кружевами платье из розового шифона. Кэролайн также предпочла сдержанные оттенки – кремовый и цвет слоновой кости. И только Джорджия решилась одеться в нечто более яркое – недаром Прю всегда могла положиться на нее – и стояла здесь, улыбаясь сестре, в платье цвета тигровых лилий.
Дело было не только в цвете платья – цвете, который Прю до сих пор носить не решалась, – но и в самом платье. Оно было очень женственным, смелым и соблазнительным – а между тем прошло уже немало времени с тех пор, как Прю в последний раз прилагала усилия, чтобы выглядеть как подобало даме ее круга в светском обществе. Даже на Маркуса ее вид произвел впечатление.
Впрочем, Прю сейчас гораздо больше беспокоила реакция людей, с которыми она до сих пор не была знакома. Томас подозвал ее к себе как раз в тот момент, когда она окидывала взглядом собравшихся. Только одно лицо она прежде никогда не видела – то был пожилой человек с седеющими волосами и добрыми глазами. Колоратка[2]на шее свидетельствовала о роде его занятий.
– Отец Молино, это моя младшая дочь, Прюденс. Именно ей принадлежит вся затея.
Прю бросила беглый взгляд на отца, не то улыбаясь, не то хмурясь. Чего было больше в голосе Томаса – похвалы или укора?
– Приятно с вами познакомиться, мадемуазель. – Голос у священника был низким и умиротворяющим, с едва заметным акцентом. Улыбнувшись, она протянула ему руку.
– Для меня честь работать вместе с вами, святой отец. – Как ни странно, ее слова звучали совершенно искренне. Возможно, Прю проявляла излишнюю наивность, но этот человек не внушал ей никаких опасений.
– А где ваш спутник? Насколько я понимаю, у нас сегодня двое гостей? – Прю осмотрелась в поисках еще одного незнакомого лица.
– Да, – ответил Молино. – Моему другу понадобилось выйти на террасу, чтобы предаться своей порочной страсти к курению. – Тут он заметил кого‑то за спиной Прю и глаза его заблестели. – А, Шапель! Вот и ты!
Прю, обернулась, горя нетерпением увидеть их второго гостя.
Проклятие.
Мистер Шапель оказался высоким – даже на удивление высоким – мужчиной в черном пиджаке и брюках, контрастировавших с белым жилетом, такого же цвета рубашкой и галстуком. Рыжевато‑коричневые с золотистыми прядями волосы зачесаны назад с загорелого лица. Густые высокие брови, длинный и прямой нос, широкие и чувственные губы – не слишком тонкие и не слишком полные, представляющие собой идеальную середину. Щеки и подбородок казались изваянными из мрамора лучшим скульптором. Однако больше всего внимания привлекали его глаза медового цвета, яркие и чистые даже на расстоянии.
Боже правый, Прю не могла оторвать от бедняги взгляда! А он уставился на нее в ответ, отчего по ее жилам пробежал жар смущения.
– Мистер Шапель, – обратился к нему Томас, – позвольте представить вам мою дочь Прюденс.
Словно в тумане, Прю протянула ему руку, и мистер Шапель сжал ее в своей. Пальцы у него были сильными и теплыми, пожалуй, даже неестественно теплыми – или же ей просто показалось, поскольку ее пальцы вдруг стали холодными, как сосульки.
– Весьма польщен, мисс. – Его голос звучал негромко и мягко, словно мед, с французским акцентом, подобного которому ей никогда раньше слышать не приходилось.
– Надеюсь, ваше пребывание в Корнуолле станет для вас приятным, мистер Шапель. – Пожелание вышло довольно избитым, однако ничего лучшего в голову в тот момент прийти не могло, ибо рассудок, похоже, отказывался ей служить.
– Только не «мистер», – отозвался он, проводя большим пальцем по костяшкам ее руки и одновременно поднося ее к губам, чтобы поцеловать. Все это время его взгляд оставался прикованным к ее лицу. – Просто Шапель.
Прю как в полусне наблюдала за его медленными, плавными движениями. Его дыхание согревало ее похолодевшую кожу, вызывая трепет настолько сильный, что по спине пробежали мурашки.
– Шапель, – повторила она хриплым, к собственному смущению, голосом, едва его губы коснулись ее руки.
Звук собственного имени на ее устах поразил его, судя по тому, как он чуть подался назад. Тыльная сторона ее руки покалывала, но едва он поднял на нее глаза, как это ощущение исчезло, сменившись стеснением, которое – Прю в этом не сомневалась – не ускользнуло от внимания присутствующих.
К счастью, все были слишком заняты беседой, чтобы заметить румянец на щеках Прю или хищнический интерес в глазах Шапеля. Совсем не так священнику подобало смотреть на женщину…
Впрочем, он и не был священником. Шапель отпустил руку Прю – к ее сожалению.
– И давно вы в лоне церкви, мистер… э‑э‑э… Шапель?
Он улыбнулся, словно в ответ на шутку, понятную только им двоим.
– Мне кажется, целые столетия.
Значит, он находился на церковной службе уже довольно долго, однако на вид ему было не больше тридцати. Озадаченная, Прю подняла на него глаза – лишь для того, чтобы, к своему смущению, обнаружить, что его взгляд так и оставался прикованным к ее лицу.
– Вы готовитесь принять сан священника?
Выражение его лица могло бы показаться комическим, не будь в нем столько ужаса.
– Нет.
От этого неожиданного признания сердце Прю забилось чаще.
– Ох, прошу прощения. Я думала, что…
Шапель поднял руку:
– Нет нужды извиняться. Ваш вывод был вполне логичным.
Прищурившись, Прю изучала его. Она просто ничего не могла с собой поделать, ибо подобных мужчин ей никогда раньше встречать не приходилось.
– Тогда зачем вы здесь?
Он моргнул, ошеломленный ее прямотой, однако ответил не сразу.
– Я здесь исключительно в качестве историка.
Прю вскинула голову с явным интересом:
– Историка?
Он кивнул, словно ее любопытство его нимало не задевало.
– Да, я интересуюсь историей.
Почти как Маркус – с той лишь разницей, что Маркус любил поговорить о своей работе и часто с энтузиазмом рассказывал о ней всем, кто готов был слушать. Мистер Шапель же проявлял куда больше сдержанности. Кроме того, он излучал некую скрытую силу, которая заинтриговала Прю.
Девушка сделала шаг в его сторону:
– В таком случае вам стоит поговорить с мистером Греем. Без сомнения, вам будет интересно узнать, что ему удалось обнаружить.
Шапель отступил, снова увеличивая расстояние между ними. После того как он смотрел на нее с таким пылом, его манера держаться вдруг сделалась холодной.
Неужели Прю сказала что‑то неуместное? Но нет, едва ли хоть одно ее замечание могло быть обидным – если только он не решил, что, упомянув о Маркусе, она поставила под сомнение его собственную компетенцию.
– Итак, – осведомилась Прю, поддерживая между ними вежливую дистанцию, – что именно вы надеетесь найти здесь, в Корнуолле, Шапель?
Взгляд Шапеля вдруг изменился. Медовые глаза стали яркими и сияющими, как только что отчеканенное золото, увлекая Прю за собой в свои пламенеющие глубины до тех пор, пока ей не показалось, что она может в них исчезнуть. Когда ресницы Шапеля опустились, Прю охватил жар. Он глубоко вздохнул, вбирая в легкие воздух, губы изогнулись в чувственной улыбке.
Боже праведный, он нюхал ее.
Медовые глаза снова открылись и смотрели в ее собственные. У Прю сжалось горло. Она поднесла руку к груди, пытаясь унять бешено стучащее сердце. Взгляд Шапеля переметнулся на ее пальцы и остыл так неожиданно, что Прю даже не сразу поняла, что произошло. В нем не осталось и следа того блеска, который поразил ее лишь несколько мгновений назад, а лицо было совершенно спокойно. Неужели ей все это привиделось?
– Сокровище, – бесстрастно произнес Шапель, пожалуй, слишком бесстрастно. – А разве вы ищете не то же самое?
Прю невольно сглотнула. Он понял, что для нее это была не просто охота за сокровищами. Кроме родных, никто – даже Маркус – не знал о том, зачем ей на самом деле нужен Грааль, однако этот человек каким‑то образом догадался, что у нее имелись свои, глубоко личные причины отправиться на поиски священной чаши.
К счастью, отвечать на этот вопрос Прю не пришлось – отец позвал Шапеля к себе. И когда этот загадочный человек – не священник и не «мистер» – откланялся и без видимого сожаления удалился, она еще долго смотрела ему вслед, пытаясь осмыслить случившееся. Ее руки уже не были холодными, однако на правой, между средним и указательным пальцами, появилась тонкая алая линия в полдюйма длиной. Прю осторожно дотронулась до нее – царапина выглядела совсем свежей, и ее определенно не было здесь до встречи с этим человеком. Прю в изумлении посмотрела на Шапеля.
Боже милостивый, неужели он и впрямь ее укусил?
Глава 3
Теперь‑то он понимал, что приехать в Корнуолл было большой ошибкой.
Шапель сидел на краю застланной девственночистыми простынями кровати и смотрел в окно на расстилавшуюся перед ним звездную ночь. Он не мог больше ждать, прислушиваясь к медленному и ровному биению сердец, эхом разносившемуся по комнате и отдававшемуся ударами в висках, словно барабаны первобытного племени.
Пинта крови поросенка, которую он выпил накануне, придала сил и бодрости, но это все равно что питаться вареной репой, когда хочется шоколада. Вечером Шапелю пришлось выйти на балкон, чтобы освободить чувства от запаха человеческой плоти. И как раз тогда, когда он уже решил, что может без опаски вернуться в дом, ему навстречу попалась Прюденс Райленд, пробуждавшая в нем не только голод, но и другие, столь же низменные инстинкты.
Тук‑тук. Тук‑тук. Сердца, бьющиеся во мраке. Одно из них принадлежало Прюденс, и его собственное сердце так и порывалось забиться в ответ, но напрасно. Слишком много времени прошло с тех пор, как оно билось в последний раз.
Шапель поднялся на ноги, одетый в брюки и рубашку без пиджака. Нельзя и дальше сидеть здесь, прислушиваясь к звукам дома. Ночь была его излюбленным временем – тем временем, когда он чувствовал себя более энергичным и жизнеспособным, чем когда бы то ни было. Возбуждение переполняло его, и нужно было сжечь хотя бы часть бурлившей в нем энергии.
Бесшумно, словно кот – еще одно преимущество от лежавшего на нем проклятия, – Шапель украдкой выбрался из своей комнаты и спустился по лестнице. Острый взгляд помогал избежать любых неприятных неожиданностей. Меньше всего сейчас хотелось разбудить мистера Райленда или его дочь.
Мысль о Прюденс заставила Шапеля остановиться прямо посреди огромного холла, в лучах лунного света, проникавших сюда сквозь одно из бесчисленных окон. Прюденс[3]. Сложно представить более неподходящее имя для женщины, казавшейся воплощением безрассудства. Даже сейчас, спустя часы, он все еще не мог отделаться от воспоминаний о запахе ее тела.
Именно поэтому он старался поддерживать между ними должное расстояние. Пышное красное платье облегало каждый дюйм ее худощавой, но вместе с тем стройной и соблазнительно округлой фигуры от плеч до бедер по моде, которую в его времена сочли бы постыдной. Кожа была такой светлой, а глаза такими яркими. Словно довершая картину, густые рыжеватые локоны так и норовили выбиться из пучка и рассыпаться непослушными прядями по плечам. Рыжие волосы. Красное платье. Алые губы. Весь ее облик словно поддразнивал Шапеля, а голос Прю, звавший его по имени, поразил его так, что он отпрянул, едва не задев клыком ее руку.
При одном ее виде все существо Шапеля охватила не просто жажда крови, а желание, которое мужчина испытывает к женщине. И это было еще одной причиной, почему не стоило задерживаться надолго в Корнуолле. Для его породы кровь и секс были тесно связаны и часто шли рука об руку столь же естественно, как для людей еда и питье.
Почему именно эта женщина так привлекала его, оставалось загадкой. Может быть, дело в ее запахе? В вызывающем блеске ее кошачьих глаз? В ней чувствовалось нечто необычное – глубокая меланхолия под стать его собственной, но в отличие от него она была полна жизни и надежды. Да, надежда окутывала ее, словно вуаль, и возможно, именно это притягивало Шапеля.
Не только мысли о ней преследовали его, но и ее запах. Сначала Шапелю показалось, что это всего лишь игра воображения, однако еще один вдох убедил его в обратном. Прю находилась где‑то совсем близко. Шапель понимал: следовало избегать ее, но ноги сами несли его к ней.
Свет, тонкой струйкой проникавший в коридор сквозь приоткрытую дверь, сливался с запахом духов Прюденс Райленд. Рука Шапеля против его воли распахнула дверь. Та даже не скрипнула, дав Шапелю несколько минут, чтобы окинуть девушку оценивающим взором.
Прюденс Райленд, одетая в тонкую девичью ночную рубашку и пеньюар, расположилась на обитой темно‑синим бархатом кушетке в центре комнаты. Густые, насыщенного оттенка волосы ниспадали ей на плечи. От этого зрелища губы у Шапеля пересохли, а сердце чуть ударилось о ребра, словно давая знать, что оно по‑прежнему на месте.
Все в облике Прю излучало жизнь и надежду, смешанную с отчаянием. Она выглядела такой хрупкой и уязвимой, что хотелось защитить ее и оградить от бед, и такой соблазнительной, что хотелось впиться в ее мягкую плоть лишь бы снова ощутить сладковатую горечь бытия.