Услышав такие слова, принцесса совсем разъярилась – те, кто легко оскорбляет других, не выносят оскорблений. Оскалив зубы, сжав кулаки, она кинулась было на хозяйку и получила бы сдачи (та уже занесла руку), но тут, откуда ни возьмись, появился мститель получше, пёс по кличке Принц – нет, по имени, ведь он отличался редким умом даже для овчарки, которая умнее всех собак.
Принц кинулся к принцессе, свалил её на пол и стал трясти, да так рьяно, словно хотел разорвать в клочья. Вообще‑то он вреда бы не причинил – пастушьи собаки осторожны, они носят в зубах новорождённых ягнят, – но для её же блага легко куснул раза два. Зная, что опасности нет, хозяин на него не прикрикнул, и умный пёс оставил её очень скоро. Укоризненно и гневно взглянув на Розамунду, он медленно пошёл к очагу, где и лёг, повернувшись к ней хвостом. Она поднялась, дрожа от страха, и юркнула бы в постель, но хозяйка закричала:
– Эй ты, принцесса! Днём у меня не валяются! Иди‑ка почисти хозяину башмаки.
– Не буду! – взвизгнула принцесса, прыгая через порог.
– Принц! – позвала хозяйка, и пёс кинулся к ней, махая пушистым хвостом. – Верни‑ка её!
Принц в два‑три скачка настиг принцессу, снова повалил, уже на землю, и, взяв зубами за платье, принёс к ногам хозяйки, словно кучу тряпья.
– Вставай! – сказала хозяйка.
Розамунда, бледная как смерть, послушно встала.
– Чисти сапоги.
– Я не умею.
– Ты чисти, а там научишься. Вон – щётки, вон – вакса.
Тут жене пастуха пришло в голову, что хорошо бы сделать из жалкого создания примерную, воспитанную девочку. Вообще‑то воспитывать она не умела, но благая мысль – всегда в помощь, и она догадалась попросить мужа, чтобы тот уступил ей на время собаку, которая и поможет в трудном деле.
|
|
Башмаки почистили с грехом пополам, пастух ушёл, и хозяйка разрешила принцессе поиграть одной, только так, чтобы её было видно из двери. Принцесса обрадовалась и решила, что будет удаляться понемногу, а потом – побежит. Но едва она вышла за порог, хозяйка сказала Принцу: «Смотри за ней!»
Когда мнимый враг превратился в друга, Розамунда пересмотрела свой замысел. Она понемногу отдалялась от домика, а когда дошла до расщелины, кинулась в неё, скрывшись из виду, а там – побежала со всех ног. Не пробежала она и десяти шагов, как услышала сзади какой‑то шум и мгновенно оказалась на земле. Сверкая глазами, оскалив зубы, над ней стояла собака. Розамунда обняла её; собака стала лизать ей лицо и позволила встать, но, как только она ступала хоть шаг дальше, преграждала ей путь, грозно рыча. Уразумев, что сбежать не удастся, она оставила свои попытки. Так появился у неё наставник, и самый подходящий.
Вскоре жена пастуха кликнула её из дома. Она отмахнулась бы, но Принц успешно дал ей понять, что, если она не может подчиниться себе, придётся подчиняться ему. Они вернулись в домик; хозяйка велела ей начистить к обеду картошки. Розамунда обиженно отказалась. Тут Принц ничего не мог поделать, но у хозяйки нашёлся другой союзник.
– Что ж, ваше высочество, – сказала она, – посмотрим, как вы запоёте, когда сядем за стол.
Воображения у принцессы не было, и её не тронула бы мысль о том, что когда‑то она проголодается, но, к счастью, после всех этих игр она уже хотела есть и угрозы испугалась. Словом, нож она взяла и картошку почистила.
|
|
Так мало‑помалу Розамунда становилась лучше. Несколько раз сорвавшись и претерпев нападения Принца, она научилась хоть как‑то обуздывать гнев, а два‑три вечера без еды показали ей, что поесть можно только поработав. Первым её наставником был пёс, вторым – голод.
А главное, пса она полюбила. Заслуги у него было три – он был ниже её, он был животным, она его боялась. Понимаете, она была так испорчена, что ей было легче любить тех, кто ниже, а не тех, кто выше; легче любить зверей, чем людей; и наконец, легче любить того, кого боишься, а уж его клыков и огненных глаз она боялась больше всего на свете (волка она забыла). Кроме того, он был хорошим товарищем – пока она не сердилась и не нарушала повелений, он разрешал ей едва ли не всё что угодно. В сущности, он взял над ней такую власть, что она, непослушная дочь, смеявшаяся над самой мудрой в мире женщиной, стала в конце концов смотреть на собаку снизу вверх; и слава Богу.
Глава одиннадцатая
РОЗАМУНДА
СТАНОВИТСЯ
ЛУЧШЕ
Через месяц стало ясно, что Розамунда исправляется. Она не закатывала истерик и даже испытывала какой‑то интерес к домашней работе. Однако перемены были только внешними. Она не притворялась, да и прежде не лицемерила, но изменилась не она, а её настроения. Попади она в другие обстоятельства, переменилось бы что‑то ещё; а так – она была, насколько можно, такой же, как всегда. И всё‑таки без её помощи кое‑что стало в ней лучше: она чуть‑чуть присмирела, мысли стали аккуратней, а значит – ей стало легче увидеть себя во всем убожестве и приложить все силы к тому, чтобы исправиться.
|
|
Мудрая Женщина незаметно следила за ней, подмечая все изменения. Она смотрела на неё из глаз одной овечки, удивлявшей хозяина тем, что он видел её несколько раз в день, но никогда не находил, пересчитывая стадо на ночь. Он знал, что она пришлая, и гадал, откуда она является, куда исчезает? На много миль в округе овечьих стад не было, а подойти поближе и посмотреть, есть ли на ней клеймо, ему не удавалось. Сколько он ни просил собаку пригнать её, та, подойдя к овечке, неуклонно ложилась у её ног.
Наконец, Мудрая Женщина сделала свои выводы, и странная овечка перестала беспокоить пастуха.
Жена его становилась всё добрее к Розамунде. Она отдала ей дочкины платья, да и обращалась с ней, как с дочкой. Закончив работу, принцесса могла делать, что хочет, и часами ходила с пастухом, глядя на овец. Она смотрела, как Принц и другие собаки делают своё дело, как деликатны они с послушными овцами, как гоняют непослушных, громко лая, едва не задыхаясь от клочьев овечьей шерсти, попавшей им в горло.
Играла она и с друзьями, училась их песням, строила мостики. Иногда её охватывала такая радость, что она протягивала руки навстречу ветру и взбегала по склону, сколько хватит дыхания, а там – падала лицом в цветущий вереск и лежала, пока не отдышится.
Изменилась она и с виду. Бесформенный рот стал чуточку чётче, щёки не округлились, хотя и порозовели, и глаза казались больше, чем прежде. Нос стал крупнее и ровнее, утратив наглость, унаследованную от какой‑то пра‑пра‑пра‑бабушки, не передавшей ей ничего хорошего. Раньше задранный кверху нос подходил ей, теперь – не очень, и пра‑пра‑пра его бы не узнала. Он всё больше становился таким, как у Принца, а уж у него нос был длинный, чуткий, с безошибочным нюхом.
Однажды, примерно в полдень, когда овцы отдыхали, да и пастух, оставив их на собак, прилёг под утёсом, а принцесса что‑то вязала, сидя рядом с собакой, которая приноровилась поймать муху, – и у неё были свои прихоти, – так вот, однажды на склоне появилась Мудрая Женщина, но никто не взглянул на неё, пока, отойдя на несколько ярдов, она не кликнула Принца.
Он тут же вскочил и пошёл за ней, опустив голову, махая хвостом. Сперва принцесса подумала, что он хочет унюхать, приличная ли это женщина, но вскоре поняла, что он покорно следует за ней. Тогда она закричала: «Принц! Принц!», но пёс только обернулся и посмотрел на неё так, словно хотел улыбнуться, да не мог. Принцесса рассердилась и побежала за ним, крича: «Иди сюда немедленно!», но он снова обернулся, оскалил зубы и зарычал.
Принцессу охватила забытая было ярость, и, схватив камень, она швырнула его в женщину. Принц обернулся и кинулся на неё, так скалясь, так сверкая глазами, что она в ужасе бросилась бежать, но он повалил её на землю.
Когда она очнулась, уже темнело и холодный ветер дул на неё издалека, словно бы со звёзд. Рядом не было ни женщины, ни собаки, ни овец, ни пастуха, все куда‑то делись, оставив её одну на склоне.
Ей было плохо, грустно и, должно быть, впервые – стыдно. Она живо помнила, как швырнула камень; и ярость отделяла спокойствие утра от нынешней тишины, представая в этом мирном обрамлении особенно уродливой и постыдной. Было больно вспомнить, что она – она – вела себя так некрасиво.
Мало того, ушёл Принц! Жуткая женщина увела его! Ярость поднималась снова; но тут Розамунда представила себе, как бросился бы он на неё, если бы она при нём рассердилась. Мысль эта её успокоила, она поднялась и пошла домой, надеясь найти там Принца, который не так глуп, чтобы уйти с незнакомой женщиной.
Дойдя до дому, она открыла дверь, увидела спящих собак, но Принца среди них не было. Тогда она легла и плакала, пока не уснула.
Поутру пастух с женой радовались, что она дома; они было подумали, что и её нет.
– Где Принц? – крикнула она, проснувшись.
– Ушёл с хозяйкой, – ответил пастух.
– Это его хозяйка?
– Да, наверное. Он пошел за ней так, словно всегда её знал. Мне очень жаль его потерять.
Пастух припомнил, что женщина с собакой прошли мимо скалы, под которой он отдыхал. Когда они приближались, он думал о странной овечке – она совсем недавно щипала там травку. «Откуда она?» – гадал он; но позже, когда Принц ушёл, даже не обернувшись, вспомнил, как этот пёс появился у него. Однажды зимним утром, ещё в постели, он услышал сквозь метель женский голос; «Пастух, я привела тебе пса. Не обижай его. Я за ним приду». Одевшись побыстрее, он подбежал к дверям и за порогом, на снежной горке, увидел Принца. А теперь тот ушёл так же таинственно, как появился.
Пастух скучал по нему, скучала и Розамунда. Видя, как горюют хозяин с хозяйкой, принцесса их понимала и какое‑то время пыталась вести себя получше. Словом, уход Принца немного сблизил их.
Глава двенадцатая
АГНЕС
НА КОРОЛЕВСКОЙ
КУХНЕ
После грозы всё пошло на удивление гладко. Люди обращались с Агнес очень вежливо, удовлетворяли любую просьбу, отвечали на любой вопрос и сами ни о чём не спрашивали. Правда, могло показаться, что они спешат от неё отделаться; и впрямь, они боялись, что такая замарашка окажется беспризорной и придётся под страхом смерти отвести её во дворец.
Однако, войдя в город, она сразу поняла, что беспризорность ещё надо доказать, хотя уж к ней‑то, сбежавшей от Мудрой Женщины, это слово подходило, и принялась бродить по улицам. Шум и суета ошеломили её, а главное – чем больше она слабела, тем больше её толкали. Ведь она привыкла к простору, не умела ходить в толпе, а уж от лошадей, поистине бешеных, просто шарахалась. Тщетно заговаривала она с людьми и, вконец измотавшись, горько заплакала. Какой‑то солдат, увидев это, осведомился, в чём дело.
– Мне идти некуда! – прорыдала Агнес.
– А где твоя мама? – спросил солдат.
– Не знаю, – ответила она. – Меня унесла какая‑то старуха, а потом бросила.
– Пошли, – сказал солдат, – это дело для его величества.
Он взял её за руку, отвёл во дворец и попросил аудиенции. Привратник взглянул на Агнес и немедленно повёл их в большой роскошный зал, где король с королевой день за днём смотрели беспризорных детей, надеясь найти Розамунду. К этому времени они устали, и, только завидев Агнес, королева воздела руки и воскликнула:
– Что за жалкая, наглая, чахлая обезьяна!
А король, забыв про свой указ, заорал на солдата:
– Как ты смеешь таскать во дворец всякую шваль? Самый последний дурак догадается, что это не наш ангел!
– Смиренно прошу прощения, ваше величество, – сказал солдат, – но что мне было делать? На бронзовых воротах золотыми буквами написано…
– Надо снять указ, – сказал король. – Уберите эту козявку!
– Куда, ваше величество?
– Да хоть к себе домой.
– У меня своих шестеро, ваше величество.
– Тогда туда, где подобрал.
– Её опять приведут к вам, ваше величество.
– Нет уж, – сказал король, – видеть её не могу!
– Она уродлива, – сказала королева, – но беспризорна, как Розамунда.
– Может, притворяется, – сказал король, – чтобы попасть во дворец.
– Отведи её на кухню, солдат, – сказала королева, – к главной служанке. Если та узнает, что она притворилась, пусть доложит мне.
Солдату так хотелось избавиться от Агнес, что он схватил её на руки и понёс на кухню, где и вручил главной служанке вместе с королевским повелением.
Легко догадавшись, что королева не слишком благосклонна к бедной девочке, слуги стали её обижать, порой очень жестоко. Не понравилась она никому, и неудивительно: чем дальше уходила она от Мудрой Женщины, тем больше важничала, а значит – становилась противней. Когда с ней были вежливы, она считала, что это – дань её заслугам; малейшую доброту она принимала не за жалость к одинокому ребёнку, а за резонное восхищение её внешностью и речью. Словом, она стала вдвойне отвратительнее прежнего; ведь если суровое обращение не идёт на пользу, оно делает нас намного хуже. Слуги шпыняли её, бранили, обзывали, смеялись над её нерасторопностью и довели до того, что она хотела бы забыть всё, чему научилась, и знать только одно – как чистить котелки и кастрюли.
Надо сказать, с ней обращались бы лучше, если бы она не так раздражала. Делать она всё делала, но слушалась поджав губы, а то и презрительно ухмыляясь. Занимало её одно – как выбраться из такого постыдного положения. Вообще‑то, из любого положения выход один: работать так хорошо, чтобы нам доверили ещё лучшее дело. Стоит ли говорить, что Агнес этого не понимала?
Из разговоров она узнала об указе, который привёл её во дворец, и спросила однажды самую молоденькую из служанок:
– А эта принцесса очень красивая?
– Красивая? – взвизгнула служанка. – Ну, знаешь!
– Какая она, опиши!
– Ростом с тебя и такая же уродина, но на другой манер. Щёки красные, нос пуговкой, а уж рот – жаба жабой.
Агнес подумала и спросила:
– Тут во дворце есть её портрет?
– Откуда мне знать? Спроси горничных.
Вскоре оказалось, что портрет есть, и Агнес удалось его увидеть. Взглянув на него, она убедилась в том, что и подозревала, – эту самую девочку она видела на картине. Вероятно, та жила у её родителей, поскольку на ней было её платье.
Тут Агнес пошла к главной служанке и смиренно, а на самом деле – раздувшись от гордости, попросила о встрече с королевой.
– Ещё чего! – сказала служанка, давая ей пощёчину.
Агнес направилась к главному повару, но опять ничего не вышло. Тогда она стала намекать, что знает что‑то о принцессе, и слухи об этом дошли наконец до королевы.
Думая только о себе, Агнес не понимала, что ставит под удар своих родителей. Королеве она сказала, что в странствиях видела именно такое прелестное созданье, но в крестьянском платье. Если король позволит ей поискать принцессу, она приведет её домой через неделю‑другую.
Говорила она правду, но с таким хитрым видом, что королева заподозрила обман. Однако на всякий случай решила сперва посоветоваться с королём.
Агнес отвели к лорду‑канцлеру, и тот, расспросив её, решил, что если она не врёт, то описывает знакомые ему места. Её отослали обратно на кухню, а в эти места направили солдат, приказав им прочесать округу и не возвращаться, пока не найдут и не свяжут пастуха и его жену, которых подробно описала эта замарашка.
Теперь Агнес стало ещё хуже. Ко всем её страхам прибавился страх перед тем, что будет, когда окажется, что пастух с женой – её родители. Что их разыщут, она не сомневалась.
Королю с королевой вконец надоело рассматривать беспризорных детей – они уже не надеялись, что кто‑то окажется Розамундой. С новой надеждой они велели снять указ и приказали стражам не принимать ни единого ребенка ни под каким предлогом.
– Видеть их больше не могу! – сказал секретарю король, продиктовав новый указ.
Глава тринадцатая
РОЗАМУНДА
И МУДРАЯ
ЖЕНЩИНА
Когда Принц ушёл, Розамунда принялась за прежнее – ведь она не стала лучше, а только удерживалась при собаке. Нет, всё себялюбие не вернулось, но злости она волю дала и так измучила хозяйку, что та не могла больше выдержать.
– Тебе хорошо говорить, – сказала она мужу. – Ты её целый день не видишь, а вечером она получше. Посмотрел бы ты на неё, когда она должна работать! Дело не только в этих припадках. Надуется и ничего не делает, упрямая как… как…
Она чуть не сказала «Агнес», но материнские чувства взяли верх.
– Словом, – закончила она, – худо мне с ней.
Пастух почувствовал, что не вправе советовать «а ты потерпи», и вмешиваться не стал, хотя привязался к Розамунде. И жена его сказала ей, чтобы она искала себе другое место.
Принцесса всё‑таки во многом исправилась и приступов своих стыдилась, когда они проходили, но с тех пор, как ушла собака, предотвратить их ни разу не смогла. Когда она не злилась, она ненавидела злобу, а это уже кое‑что; а вот когда злилась, не знала удержу – её несло туда, куда велел дух злобы поднебесный. Мало того: зная, что потом устыдится, она находила десятки оправданий, хотя позже, если бы она их вспомнила, они бы ей самой не понравились.
Уйти от пастуха с женой ей было не жалко – она думала, что скоро найдёт дорогу к родителям. Она бы и раньше ушла, если бы совсем зажила нога, – с тех пор как Принц оставил ей такой подарок, она не могла далеко ходить и считала, что это оправдывает её злобу. Но если мы добры, когда всё в порядке, много ли здесь заслуги? Вообще же нога почти совсем зажила, и, как только её выгнали, Розамунда решила идти домой, по дороге зарабатывая на жизнь каким‑нибудь делом или нищенством. Она не думала о том, что обязана добрым людям, и не могла этого понять. Словом, сухо с ними попрощавшись, она, слегка ковыляя, спустилась по склону. Жена пастуха горько плакала, пастух глядел задумчиво и серьёзно.
Достигнув долины, она пошла вдоль ручья, зная только, что он выведет с овечьих пастбищ в те лучшие земли, где живут фермеры и коровы. Огибая подножье горы, она увидела, что по дороге бредёт бедная женщина с вязанкой вереска за спиной, и миновала её, но почти сразу услышала добрый старческий голос:
– Дитя моё, у тебя развязался башмак!
От усталости и от боли в ноге Розамунда ответила грубостью, то есть просто не ответила, даже не обернулась. Когда мы грубы, все наши недостатки приходят в движение, высовывают свои мерзкие головы, словно головастики; а потому склонность делать наперекор набрала у принцессы полную силу.
– Дитя моё, – снова сказала женщина, – если ты не завяжешь шнурок, ты упадёшь.
– Не твоё дело! – ответила Розамунда, опять не обернувшись; но не прошла и трёх шагов, как упала ничком на землю. Попытавшись встать, она вскрикнула, поскольку вывихнула и без того больную ногу.
Старая женщина мигом подбежала к ней, сбросила вязанку и опустилась на колени.
– Что ты поранила, дитя? – спросила она, но Розамунда взвизгнула:
– Поди прочь! Я из‑за тебя упала, гадкая ты старуха!
Женщина, не отвечая, стала ловко ощупывать ногу и быстро нашла вывих. Розамунда кричала, брыкалась – но та гладила больное место, осторожно месила пальцами, ставя каждую частичку мышцы на её место. Вскоре принцесса затихла. Немного позже женщина выпрямилась и сказала:
– Что ж, дитя моё, можешь и встать.
– Я тебе не дитя! – оживилась Розамунда. – И встать я не могу!
Не говоря ни слова, женщина подняла вязанку и тихо удалилась.
Через некоторое время принцесса попыталась встать и встала, более того – пошла. Нога совсем не болела.
– Не так уж я и ушиблась, – подумала она и обогнала вскоре женщину, даже не кивнув ей в знак благодарности.
Под вечер она дошла до распутья и направилась по той дороге, которая ей больше понравилась. Вдруг её остановил оклик старой женщины. Она обернулась и увидела, что та, против ожидания, не отстала, а бредёт совсем близко, согнувшись под своей вязанкой.
– Ты не туда свернула, дитя моё! – крикнула она.
– А ты откуда знаешь? – ответила Розамунда. – Ты же не спросила, куда я хочу попасть!
– Эта дорога, – сказала женщина, – приведёт тебя туда, куда ты попасть не хочешь.
– Приду – увижу, – сказала Розамунда. – Справлюсь без тебя.
И побежала по одной дороге, а женщина пошла по другой и вскоре скрылась из виду.
Мало‑помалу принцесса оказалась в каком‑то неприютном, мрачном месте, поросшем торфяным мхом, но шла вперёд, полагая, что дорога из него выведет. Ручей исчез, и когда стемнело, она уже не знала, куда идти. И позади, и впереди дорога скрылась во мраке, но вообще‑то была прямой, как стрела, и Розамунда решила, что надо идти прямо. Однако и это не удалось – почти сразу дорогу с обеих сторон сжали чёрные топи. Не видела она ничего, кроме слабых отблесков неба в болотной воде.
По колено в чёрной грязи Розамунда кое‑как прошла ещё несколько шагов, но упала у самого края трясины и, больше не пытаясь выбраться из болота, горько заплакала. Теперь она поняла, что от злости стала не только грубой, но и глупой, а наказана поделом – нечего обижать старую добрую женщину. Что бы подумал Принц? – ужаснулась она и совсем поникла от голода, холода и усталости.
Вскоре ей показалось, что из болота прямо к ней лезут какие‑то склизкие твари. На неё прыгнула жаба. Она закричала, вскочила и кинулась было прочь, но тут разглядела вдали слабое мерцанье. Блуждающий огонёк? Что ему надо, не её ли он ищет? Она застыла на месте, притаилась, чтобы никто её не заметил. Огонёк приближался, разгорался… Да, конечно, он ищет её, чтобы замучить… Петляя среди омутов, он подходил к ней, и она бы закричала, если бы страх не лишил её голоса.
Ближе, ближе… Наконец из мрака вынырнула не ведьма, а старая женщина с вязанкой за спиной. Розамунда вскрикнула от радости, упала перед ней, обняла её ноги. Женщина скинула вязанку, опустила фонарь и взяла принцессу на руки. Потом, укутав её полой плаща, она взяла фонарь снова и медленно, осторожно пошла по болоту, искусно обходя омут за омутом. Так шла она всю ночь; а когда на востоке появился слабый свет, устало остановилась и, раскутав принцессу, опустила её на склон горы.
– Дальше я тебя не понесу, – сказала она. – Сиди на траве, пока не рассветёт, а я постою рядом.
Розамунда, уснувшая в пути, протёрла глаза, но увидела во мгле только небо. Понемногу светлело; она различила и женщину; потом заметила в ней что‑то знакомое – и наконец узнала её. От стыда несчастная девочка больше не смела на неё смотреть, а женщина заговорила тем, знакомым голосом, и каждое её слово отдавалось в сердце принцессы.
– Розамунда, – сказала она, – всё это время, с той поры, как я унесла тебя из дворца, я старалась изо всех сил сделать тебя хорошей. Спроси себя, насколько мне это удалось.
Принцесса вспомнила всё с самого начала и поняла, как с ней было трудно; но сидела тихо, смотрела в землю.
Тогда Женщина сказала:
– Там внизу – лес, в котором стоит мой домик. Я иду домой. Если пойдешь и ты, я тебе помогу стать послушной и хорошей. Ждать тебя я буду целый день, но если ты отправишься сразу, ты дойдёшь до полудня. Завтрак я тебе оставлю. Помни, звери ещё не скрылись в норах, но, обещаю, никто тебя не тронет на пути ко мне.
Она замолчала. Розамунда ждала, что она скажет дальше, не дождалась, подняла глаза – и увидела, что Женщины нет.
Опять одна! Вот так всегда, её бросают одну, потому что она не слушается. О, как безопасно было под плащом! Женщина помогла ей, а она, Розамунда, ответила, как дикий зверь… И снова всё, что случилось, перешло в её разум из сокрушённого сердца.
«Почему она не взяла меня с собой? – думала принцесса. – Я бы охотно пошла».
Она заплакала. Совесть подсказывала ей, что, стыдясь и сокрушаясь, она не отвечала Мудрой Женщине, а сидела, как пень. «Что я могла?..» – начала принцесса, но поняла сразу, что могла признать, какой была плохой, и попросить, чтобы её взяли. Теперь ничего не поделаешь…
– Да, не поделаешь! – говорила совесть. – Разве что встать и пойти сквозь лес.
– Там звери!
– Вот, вот! Ты ей ещё не доверяешь. Она же сказала, что они тебя не тронут!
– Они очень страшные!
– Конечно. Но такой ничтожной твари, как ты, лучше погибнуть от их зубов, чем жить дальше. Да никому ты не нужна, кроме самых мерзких, жалких созданий.
Так говорила с принцессой её совесть.
Глава четырнадцатая
КОМНАТА
ДУРНЫХ
НАСТРОЕНИЙ
Розамунда вскочила и кинулась вниз по склону. Когда она оказалась в лесу, её со всех сторон обступили дикие звуки, но она не остановилась и бежала вперёд, всё больше ободряясь. Вдруг перед ней, в самой чаще, засветились дюжины две зелёных волчьих глаз. Она отступила на шаг, но вспомнила слова Мудрой Женщины и пошла прямо на волков. Те разбежались, громко воя, словно их опалили огнём. С этих пор принцесса больше не боялась.
Солнце ещё не встало, когда она вышла из леса в луга, где не было злых зверей, и вскоре увидела знакомый домик. Она кинулась к нему, подошла, заметила, что дверь открыта, – и бросилась прямо в объятия Мудрой Женщины. Та поцеловала её, погладила, усадила к огню, дала молока и хлеба.
Когда Розамунда поела, женщина притянула её к себе и сказала:
– Дитя моё, если ты хочешь быть не потерянной, а счастливой, ты должна пройти испытание.
– Оно очень страшное? – спросила принцесса, внезапно бледнея.
– Нет, оно трудное. Те, кто через него не прошёл, не знают, как трудно с ним справиться. А вот те, кто справился, оглядываются с ужасом не на него, но на саму мысль, что они могли остаться такими, как прежде.
– Вы мне скажете, в чём там дело? – спросила принцесса.
– Кое‑что скажу, чтобы тебе помочь. Вот одна опасность: ты можешь подумать раньше времени, что испытание началось, и сказать себе: «Ну и вздор! Кто‑кто, а уж я‑то справлюсь!» Тут оно начнётся, и ты постыдно отступишь.
– Я буду очень, очень осторожна, – обещала Розамунда. – Только сделайте, пожалуйста, так, чтобы я не пугалась.
– Ты не испугаешься, если сама не накличешь страх. Девочка ты смелая, и нет причины испытывать тебя на храбрость. Я видела, как ты шла мимо диких зверей. Они бежали от тебя, будет бежать и всякое зло, пока ты не откроешь ему двери своего сердца. Теперь я скажу ещё об одном.
Никто не может стать настоящей принцессой (сама ты была поддельной), пока не сумеет властвовать собой, другими словами – делать то, что делать не хочется. Да, пока нашими действиями правят настроения, мы – рабы, а не властители. Вот, представь: ты сердишься, ты не хочешь быть справедливой, а уж тем паче доброй, нежной, милостивой. И впрямь это очень трудно, когда сердишься, и очень легко, когда у нас хорошее настроение. Если ты себя преодолеешь, ты – принцесса, будь ты самой последней замарашкой; ты – королевская дочь, достойная всякой чести. Мало того – власть твоя столь велика, что злоба задрожит и сгинет. Ты понимаешь меня, дорогая?
Говоря всё это, Мудрая Женщина положила руку Розамунде на голову и с великой любовью смотрела ей в глаза.
– Не совсем, – смиренно призналась принцесса.
– Хорошо, скажу так: ты должна делать добро, когда тебе не хочется, и не должна делать зло, когда тебе хочется.
– Это я понимаю, – отвечала принцесса.
– Тогда я отведу тебя в комнаты дурных настроений, их у меня немало, а ты там как следует поборись.
Мудрая Женщина встала и взяла Розамунду за руку. Та вздрогнула, но и не подумала упираться.
Через зал с картинами женщина повела её в другой зал, круглый, где повсюду были двери. Открыв одну из них, она мягко втолкнула туда принцессу – и закрыла дверь.
Розамунда оказалась в своей старой комнате. Белый кролик неуклюже поскакал к ней, высоко вздымая спинку. На столе лежали любимые игрушки, но сейчас она на них и не взглянула. Няня, как обычно, сидела в качалке у огня и ничуть не удивилась, словно принцесса просто ненадолго выходила куда‑то.
«А я уже совсем другая! – подумала Розамунда, переводя взгляд с игрушек на няню. – Мудрая Женщина сделала меня гораздо лучше! Пойду скорее к маме, скажу ей, как я рада вернуться домой и как жалею о прошлом».
Она направилась к дверям, но няня сказала:
– Сейчас ваша матушка не может принять вас.
– Что? – высокомерно переспросила принцесса. – Как видно, здесь распоряжаются слуги!
– Простите, ваше высочество, – вежливо сказала няня, – я обязана сообщить вам, что её величество беседует со своей ближайшей подругой, принцессой Морозного Края.
– Посмотрю сама, – отвечала Розамунда и пошла к двери, но под ногу ей попался кролик, и она упала, ударившись лбом о косяк. Тут она вскрикнула: «Это всё ты, такой‑сякой!» – и швырнула несчастного зверька прямо в няню.