Семь дней спустя. Рим
– Да наплевать им тут всем на нас, что вы, не видите, что ли? А вы знаете, что мне координатор Миланского дома по телефону ответил? «Это ваши проблемы. Но учтите, что все убытки за простой – за ваш счет!» Поняли, нет? Наплевать им на нас – подумаешь, русские из Москвы... Что они вообще знают о нас, о нашей работе? Ничего. И даже не интересуются. Москва – это там, где все в шапках‑ушанках и валенках, где сугробы до второго этажа круглый год? Какая там, к черту, мода, какие журналы? Это ж варвары, в натуре! Ну, может, и не в прямом смысле варвары, но... Так, что‑то ниже среднего в профессиональном смысле, никакого интереса. Мы вот с вами, например, интересуемся болгарской модой или венгерской? Да плевать нам, как они там одеты! Живут где‑то на отшибе, так и этим миланским придуркам на нас плевать. Ты вот, Кристина, ну что толку, что ты таскаешься на все эти Недели моды в Париж, в Милан... Я ж видел, какое там отношение к тебе и вообще... Сунулась было с интервью к Донателле Версаче... Что ты там ей лепетала? А она взглянула на тебя, как на пустое место, и отвернулась... Мы‑то все пыжимся, из кожи лезем – великая, могучая... русская широта, размах, баблом сорим, пресмыкаемся перед ними. А вот когда у нас трудности и когда надо реально помочь, где они, все эти наши европейские друзья? «Все убытки за простой – за ваш счет!» – вот что они отвечают! Мать их!
У фотографа Хиляя был очередной приступ истерики. Кристина Величко – директор отдела моды глянцевого журнала и автор популярного блога street‑fashion – пошарила в сумке: есть ли успокоительное, чтобы его заткнуть хоть на десять минут? Двух таблеток обычно достаточно. Хиляй – стержень всей их творческой группы, прилетевшей в Рим на три дня для срочной фотосессии. Фотокамерой своей он творит чудеса, модели у него на снимках выходят просто превосходно, но, как все тонкие натуры, Хиляй нервный и впечатлительный, и, когда что‑то в работе срывается, он становится совершенно неуправляемым.
Они сидели в баре римского отеля «Эксельсиор». С веранды обычно открывался великолепный вид на Виа Венетто – знаменитую римскую улицу, но, увы, не этим утром.
Кристина так и не нашла успокоительных пилюль в сумке для фотографа Хиляя, взлохматила свою атласную челку и заказала у бармена еще мартини. Да уж, так не повезти с фотосессией в Риме, от успеха которой в буквальном смысле зависит выход очередного номера журнала, могло лишь каким‑то недоучкам, форменным лузерам, но им... но ей, проработавшей в модном бизнесе столько лет!
Проживание их творческой группы в пятизвездочном отеле «Эксельсиор» на Виа Венетто, как и все прочие расходы, оплачивал журнал. Трансфер, транспорт, питание, услуги переводчика, гонорар известнейшей итальянской топ‑модели Джеммы – все это влетало в огромную сумму, прибавьте сюда расходы на охрану ювелирных украшений Миланского дома, специально арендованных для съемки. Фотосессию модели в одежде и украшениях планировалось проводить на фоне Колизея и живописных видов Яникульского холма, где находилась смотровая площадка. Но все эти планы полетели к черту, и это стало ясно, едва лишь они все, вся творческая группа, вышли из здания римского аэропорта.
– Что это? – спросила потрясенная Кристина у встречавшего их переводчика.
– Пыльная буря, синьора, чертова пыльная буря. – Переводчик достал из кармана пачку защитных марлевых масок. – Предупреждали по радио и телевидению, пыльная буря с берегов Африки, где вот уже несколько дней бушует ураган в пустыне, через море добралась и до нас и со вчерашнего вечера накрыла город. Трудно дышать, везде песок. Город чуть ли не на чрезвычайном положении, видимость на дороге практически нулевая. И это не кончится до тех пор, пока ветер с моря не переменится.
Рим... Они так и не увидели города ни по дороге из аэропорта в отель, ни позже. Душное сухое облако, полное мельчайшей пылевой взвеси – мутные городские огни, так было ночью. А утром следующего дня стало еще хуже. Практически невозможно было покинуть отель, где воздух очищали мощные кондиционеры.
На закате дня Кристина стала свидетельницей фантастического зрелища: сквозь багровую пелену за окном отеля на миг стало видно солнце – какого‑то совершенно небывалого гнойного цвета. А на фоне его тысячи черных точек. Это птицы собирались в огромные стаи, вспугнутые пыльной бурей.
Исчез, пропал Вечный город, словно и не существовал никогда... Кристина, куря сигарету, вспоминала роман Булгакова, там, правда, речь шла о другом городе, тоже накрытом ураганом, грозой... Но гроза – это лучше, чем песок. Как в условиях экологической катастрофы проводить фотосъемку? И что вообще можно в такой ситуации предпринять, чтобы спасти положение, не сорвать выход журнала и оптимизировать расходы?
Стали срочно звонить в Милан итальянскому координатору и в ювелирную фирму и получили ответ: это ваши проблемы, но все убытки – учтите, а это колоссальные убытки, – за ваш, русский счет.
Вот черт! Гадство, гадство!
Если фотосессия сорвется, ее уволят. Ну, конечно, именно на ней и отыграются в журнале. Фотографу Хиляю ничего не будет – он незаменим, он талант, к тому же он гей, а их стараются не трогать, а то тут же схлопочешь обвинение в гомофобии и волчий билет в мире моды. Модели Джемме тоже нечего бояться. Ну не снимется, так ей еще и неустойку заплатят. А ее, Кристину, шефа съемочной группы и директора отдела моды, вытурят взашей. Если она сию же минуту что‑то не предпримет, чтобы фотосессия все же состоялась. Может, пыльная буря утихнет?
Кристина позвонила переводчику и спросила, какой прогноз. «Никаких изменений, пока не переменится ветер. А в это время года южные ветры дуют по нескольку дней».
Значит, надо возвращаться в Москву и...
А что в Москве? Выволочка от руководства и увольнение? Крах всей с таким трудом выстроенной карьеры? Потеря хорошей зарплаты? А что делать с невыплаченным кредитом за машину? И вообще, кто с ней, если ее уволят с позором за профнепригодность и неумение организовать работу, будет разговаривать в Москве? Ее перестанут приглашать туда, где она привыкла бывать, выведут из «своего круга» и...
Нет, только не это! Надо срочно что‑то придумать. Где можно провести нормальную съемку? Куда не проникает эта чертова пыль?
В бар плавной походкой вошла топ‑модель Джемма. В джинсах, в белой майке, в золотых «вьетнамках» от Прада. Заказала ром‑колу. Она говорила по‑английски, так как большую часть жизни провела в Лондоне.
– А что, если сделать съемку в метро? – предложила Кристина. Ее мозг лихорадочно работал, искал выход. Но на лице это не отражалось – безмятежная улыбка, легкий загар, шоколадная атласная челка.
– Старо, было. Александр Маккуин за собой застолбил сто лет назад уже, целый показ делал в метро на станции, – фотограф Хиляй состроил презрительную гримасу. – Вот все в блогах спорят, с чегой‑то он вдруг повесился накануне Недели моды. А я его сейчас ох как понимаю. Попадешь в такую вот жопу, ничего не останется, как в петлю, – Хиляй покосился на Кристину. – Можно было бы в Ватикане снять... Но в музеях надо загодя разрешение на ночную съемку запрашивать... А там ведь пыли нет, кондишены на полную мощность небось включены во всех залах.
– В катакомбах пыли нет, – тоненьким голоском по‑английски изрекла модель Джемма, прихлебывая ром‑колу. – Там глубоко под землей, туда песок не проникнет.
– В катакомбах? – переспросила Кристина и тут же схватилась за телефон: – Эй, кто там в номере? Оксанка, ты, что ли? Там, на столике, путеводители по Риму, тащи сюда в бар! Быстро, я сказала, тащи все, мы ждем!
За окном отчаянно сигналила автомобильными гудками и чертыхалась роскошная Виа Венетто – таких адских пробок Вечный город не видел никогда.
Казалось, что все кругом погрузилось на илистое дно взбаламученного пруда, только вот воды не было ни капли – лишь песок, сухой и горячий, принесенный ураганом из далекой Сахары.
Абсолютно нечем дышать.
Марлевые маски не спасают.
– Вы только гляньте на улицу – все макаронники в намордниках чешут! – Фотограф Хиляй уже издевался.
…Как только разрешение на съемку в римских катакомбах было получено, настроение Хиляя разом улучшилось. Он копался в машине, проверял аппаратуру, стилист и гримерша волокли чемоданы с реквизитом. Бронированный автомобиль с украшениями ювелирной фирмы, которые должны были фигурировать на фотосессии, помчался по дороге, ведущей к подземному музею.
Короче говоря, все завертелось, и Кристина Величко могла бы вроде и дух перевести, но нечем, нечем было дышать этим вечером (а за хлопотами, переговорами, звонками по телефону уже наступил вечер) в Риме.
И солнце, когда они мчались по автобану в пыльном мареве, снова выглядело не земным, а каким‑то марсианским светилом. И птицы опять собирались в огромные стаи и кружили на фоне багрового диска.
– Не по себе как‑то, – поежилась модель Джемма, – а вам, синьора?
Кристина спросила ее – не из Рима ли та сама родом, оказалось, нет, из Неаполя, но она уехала оттуда в детстве с родителями.
– Я вообще‑то плохо представляю, что это такое – эти ваши катакомбы, – призналась Кристина.
Но представлять было некогда, их ждала работа. Переводчик, который их сопровождал, едва лишь они остановились – где, в каком месте (по‑прежнему ничего не было видно толком), – сразу куда‑то побежал и вернулся уже с каким‑то парнем в униформе, оказавшимся смотрителем музея.
– Он говорит, что катакомбы для посещения туристов через полчаса закрываются, но для вас, так как есть разрешение на съемку, сделано исключение. Выберите место, отснимите, потом он вас выпустит наверх.
Кристина подняла глаза – кирпичная кладка, двери с крепкой железной решеткой. Рядом еще двери – ага, там у них касса по продаже билетов. А это что такое? Гробница... похоже на башню с зубцами... Даже в этой мгле видно, какое это древнее сооружение. И рядом пиния растет – желтый ствол, хвойная крона, пыль...
Кашляя, держась за марлевые маски, они всей съемочной группой ввалились внутрь.
Тишина и прохлада. Кристина сдернула «намордник», вытерла мокрое от пота лицо. И увидела двух дюжих парней в черных костюмах, державших в руках небольшие аккуратные кейсы. А вот и охранники Ювелирного дома со своими сокровищами.
– Чао... ой, сорри, бон джорно, синьоры! – Кристина была готова расцеловать этих мафиози.
Ну вот, все вроде о’кей! И работа стартовала, и фотограф Хиляй в отличном настроении, что‑то там мурлычет себе под нос, и драгоценности доставлены и... и вообще...
Как же тут хорошо дышится!
Под землей!
Пока они готовили аппаратуру, костюмы и реквизит в холле музея, переводчик коротко объяснил им, что вот сейчас они спустятся в катакомбы Дометиллы, самые большие и самые интересные, расположенные непосредственно под городом, где в первые века христианства проходили богослужения, где хоронили первых христианских мучеников, растерзанных львами на арене Колизея.
Кристина и фотограф Хиляй вместе с переводчиком и сотрудником музея отправились по длинному туннелю вниз искать место для съемки.
Стены из светлого песчаника...
Ниши в стенах, как полки...
И вдруг стены туннеля расходятся, и открывается небольшой квадратный зал, вырубленный в породе, а от него в разные стороны вглубь ведут новые туннели.
Фотограф Хиляй придирчиво осматривал свет – лампочки наверху и подсветка внизу.
– Темновато, конечно, мрачновато, зато свежо, ново. И каков контраст! Тут еще никто не снимал до нас. А электричество надежно? Что, если погаснет?
– Если погаснет, отсюда не выйти, дороги не найти без свечей, без фонаря, – лениво ответил через переводчика сотрудник музея, отправляя в рот ментоловую жвачку. – Не волнуйтесь, синьоры, такого еще никогда не было. И потом там, на входе, у нас резервный генератор.
– Ну что? – спросила Кристина фотографа. Несмотря на весь свой первоначальный кураж, она слегка растерялась в этих самых катакомбах.
Это же коллективная могила... вон, в туннеле, черепа на каменных полках, как футбольные мячи, сложены... А вон там берцовые кости... Там, подальше, груда ребер, и все кучей навалено.
– Вот здесь сделаю первые десять кадров, – фотограф Хиляй остановился в небольшом сводчатом зале, украшенном фреской. Амур и Психея... Прозрачные крылья за спиной, как у стрекоз, и выражение лиц такое безмятежное...
Кристина вопросительно глянула на переводчика.
– В первые века христианства такие фрески довольно часты, – пояснил тот. – Это уже не языческие божества, а христианские символы – примирения, полноты и радости пребывания в вечности. А вон тот коридор ведет к могиле Амплия, это самое известное здешнее захоронение. Раб, мученик, пострадавший за веру, упомянутый апостолом Павлом в его Послании к Римлянам. Возле могилы Амплия всегда много паломников собирается со всего света, он общехристианский святой, и, по преданию, молясь ему, человек обретает душевный покой, отпущение тяжких грехов и защиту.
– Защиту от чего? – рассеянно спросил фотограф Хиляй, уже примериваясь, откуда лучше снимать, как поставить модель.
– Ну, мало ли... От зла, от всякой опасности... от мести...
Место было выбрано, и съемочная группа засуетилась. Расставили свет, развесили костюмы, модель Джемма села гримироваться.
– Первые кадры: жакет, юбка, босоножки из кожи – все Dior, бельевой стиль, – командовала художник по костюмам. – Украшения – бриллиантовые серьги и браслет.
Кристина наблюдала, как модель Джемма, не стесняясь охранников, отпиравших кейсы с «ювелиркой», разоблачалась, а потом снова одевалась.
– Крутая юбчонка, – хмыкнул фотограф Хиляй. – Бельевой стиль? Это так и задумано – без трусов, прозрачная юбка – так и будет носиться?
– Не болтай, делай свою работу. – Кристина достала пачку сигарет.
Юбчонка и правда того‑с, смела, оригинальна, вся задница Джеммы наружу, правда, задница у нее что надо. Вон как охранники напряглись сразу. Да, бельевой стиль, и это модно, господа... Но для журнала все же снимать будем только задний план.
– Вторая серия кадров: корсет, пояс и чулки – все Agent Provocateur, – командовал стилист. – Прическа, украшения – бриллиантовое колье, серьги.
Кристина полюбовалась на колье, извлеченное охранниками из сафьяновой коробки. Сколько же это может стоить? С ума сойти... И все это здесь, под землей... А вдруг свет и правда погаснет? Схватить футляр и рвануть вон в тот боковой коридор... И потом всю жизнь можно не работать, продавая камень за камнем... Ох, что за мысли...
Модель поставили на фоне фрески, отрегулировали свет, и Хиляй вдохновенно защелкал затвором.
Теперь ему лучше не мешать. Кристина, оставив своих сотрудников, решила найти место, где можно тихонько выкурить сигаретку, чтобы этот музейщик хай не поднял.
Вот он, этот боковой коридор, а там могила какого‑то раба‑мученика... Ну, мир его праху. А интересно было бы посмотреть, как там, на арене Колизея, львы выпускали ему кишки. Кровищи, наверное, было... И эти древние римляне на это смотрели с трибун, как мы смотрим футбол. Надо же, как вкусы разнятся. А поэтому кому‑то может понравиться и этот провокационный бельевой стиль – долой трусы, да здравствует юбка из прозрачной тафты от Dior!
В конце коридора в тусклом свете верхних фонарей Кристина увидела глубокую нишу со стоявшим в ней то ли надгробием, то ли просто обломком античной колонны. Возле ниши распростерлась ниц фигура. Что‑то бесформенное, темное...
Что, может, кому‑то тут, в катакомбах, плохо стало? Кристина подошла поближе и увидела монахиню в черном. Но не католичку, нет, это была православная монахиня – что‑что, а в костюмах Кристина разбиралась досконально.
Монахиня лежала на полу скорчившись, прижавшись лицом к каменному полу. А потом вдруг резко, быстро поднялась на колени и оглянулась.
– Ой, сорри, сорри, простите меня, – Кристина попятилась.
Ну вот, покурить тут не удастся, человек молится... Какое лицо у этой женщины – словно гипсовая маска... Может, это контраст такой на фоне черного ее балахона? Прямо воплощение застывшего ужаса...
Заговорить с монахиней Кристина не решилась, повернула назад и двинулась к залу Амура и Психеи.
Она прошла не больше пяти метров, как вдруг услышала за стеной с нишами чьи‑то быстрые шаги. Там, наверное, еще один коридор. Как она его пропустила? Может, это кто‑то из команды ищет ее?
– Эй, я здесь! Оксан, это ты?
Шаги замерли.
– Эй, Хиляй, это ты, что ли? Напугать меня хочешь? Что, уже перекур?
Нет ответа, лишь чье‑то дыхание...
Кристина оглянулась – она была в самом центре узкого коридора.
– Эй, синьор...
Она ощутила, как по спине ее пополз холодок. А ведь они тут, в этих катакомбах, глубоко под землей. Горстка людей... И случись что...
Шаги послышались снова. Дальше, дальше... Кто‑то уходит... Ну и хорошо, пусть... Кто‑то, не ответивший на ее оклик. Чужой, пусть он уходит прочь, потому что она, Кристина, нет, не трусит, но все‑таки здесь, в этих чертовых туннелях, полных древних костей, в этой огромной могиле, где кругом мертвецы...
И в это мгновение погас свет. И все стало тьмой.
А потом раздался вопль – безумный и страшный, словно у кого‑то заживо вырвали сердце.
Кристина влипла в стену. Никогда... никогда прежде она не испытывала такого ужаса. Не видя ничего, не понимая, забыв, кто она такая и где находится, она бросилась прочь, вытянув вперед руки. Споткнулась обо что‑то, упала, вскочила на ноги и помчалась снова. Туннель... этот жуткий туннель... она в катакомбах под землей, и без света отсюда не выбраться. А там, за спиной, кого‑то убивают, приканчивают, а потом убьют и ее.
Почти инстинктивно она поняла, что туннель кончился и она очутилась в каком‑то более просторном помещении.
Свет вспыхнул, и она увидела зал Амура и Психеи и своих коллег – застывших, как и она, перепуганных насмерть. Они тоже слышали крики – там, в глубине катакомб.
– Вот черт, что это было? Ты откуда? Я подумал, это ты вопишь, Кристин, – фотограф Хиляй хорохорился, но губы его тряслись. – Этот хмырь музейный уверял, что со светом тут все в порядке, генератор запасной... А где наша охрана, то есть не наша, а брюликов?
– Кристина, это не вы кричали? – спросила по‑английски модель Джемма.
Кристина не успела ответить. С той стороны, откуда она примчалась, теперь доносились громкие тревожные голоса. Потом в туннеле появились сразу несколько мужчин – смотритель музея, двое рабочих‑электриков и охранники. Один по‑прежнему не расставался с кейсами с драгоценностями, а вот второй помогал рабочим тащить женщину в черной монашеской одежде.
– Что случилось? Кто это? – спросил встревоженный переводчик.
В ответ все загалдели наперебой.
– Что они говорят? Кто эта женщина? – Кристина чувствовала, что страх не покидает ее. Несмотря на то, что под потолком опять горели тусклые лампы, в этих чертовых катакомбах... нет, какая же она была дура, что согласилась спуститься сюда, в эту древнюю могилу!
– Они говорят, что на нее кто‑то напал – там, у гробницы святого Амплия. Это монахиня... русская монахиня Галина, смотритель музея хорошо знает ее, она паломница, вот уже несколько дней подряд она приходит сюда с подворья русской православной церкви, что на Виа Альбарди. Молится подолгу... Только что кто‑то напал на нее... Святой Януарий, вы посмотрите на ее лицо...
– Кто напал?! – Кристина еле сдерживалась. – Они видели кого‑нибудь?
– Охранник говорит, что видел перед тем, как погас свет... Он не знает, кто это был, на что это похоже. Он говорит, что туристов после закрытия тут никого не осталось, он специально проверял, делал обход... Может, кто‑то спрятался... Русскую монахиню пытались задушить, охранник видел, как кто‑то держал ее за горло, а когда он закричал – тот метнулся в дальний туннель. У смотрителя только карманный фонарь, он не видел кто... что это было, побоялся преследовать, а потом свет зажегся, и прибежали электрики и наши секьюрити...
Монахиню Галину осторожно положили на пол. Охранник нагнулся к ней, расстегнул ворот ее черного, испачканного пылью балахона. Женщина захрипела, затем застонала.
Кристина не могла оторвать взгляда от ее лица – синюшного от удушья, на щеках и на лбу виднелись глубокие царапины. Охранник быстро оголил ее шею – на коже четко проступали багровые пятна. Огромный синяк под подбородком.
– Он говорит – мертвая хватка, – переводчик обернулся. – Он просит воды, у кого‑нибудь есть вода?
Фотограф Хиляй передал бутылку с минеральной водой. Охранник смочил монахине губы, побрызгал на лицо. Женщина открыла глаза. И неожиданно рванулась, пытаясь подняться.
– Спокойно, спокойно, синьора, все хорошо. Она русская, скажите же ей, что все в порядке, по‑русски.
– Вы в безопасности, не бойтесь, – сказала Кристина. – Кто на вас напал? Вы видели, кто это был?
Услышав русскую речь, монахиня снова дернулась. Лицо ее исказила судорога.
Кристина почувствовала, что еще минута, и она не выдержит здесь, под землей, в катакомбах. Эта несчастная... И они – жалкая горстка людей, сгрудившихся под фреской... А если снова, не дай бог, погаснет свет...
Те шаги в туннеле... она слышала их, одна из всех она слышала их... Тот, кто вцепился в горло монахини мертвой хваткой, прошел совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, от нее, от Кристины... Там, в этом склепе, полном черепов и берцовых костей.
ГЛАВА 3
ДОМАШНИЕ РАДОСТИ
Бурый плюшевый мишка умильно таращился, сидя на крышке старенького пианино. На шкафу дежурил целый выводок кукол – тех самых, еще с «раньшего времени», облаченных в костюмы народов СССР – кукла‑украинка, кукла‑узбечка, пупс‑молдаванин в крохотной бараньей папахе.
Комната светлая, с высоченным потолком и эркером, занятым диваном, покрытым ковром. В оные времена места было бы вдоволь, но не сейчас, потому что в середине комнаты воцарился огромный круглый стол. А на столе чего только нет, ой, мамочка моя родная, – сколько же всего приготовлено и выставлено в качестве угощения: и студень домашний, и заливное из судака, и треска под маринадом, и селедочка под шубой, и салат оливье, и винегрет, огурцы соленые, помидоры, зелень и, конечно же, пироги.
О, пироги на этом домашнем, хлебосольном столе: румяные, пышные, с хрустящей корочкой, с потрясающими начинками – мясом, капустой, яблоками, морковью, грибами – были такие... такие пироги... что Катя Петровская, капитан милиции, криминальный обозреватель пресс‑центра областного ГУВД, моментально забыла обо всех своих диетах, о всех клятвах самой себе – не переедать лишнего – и решила попробовать все. ВСЕ отведать на этом восхитительном и вкусном столе, похожем на скатерть‑самобранку. Ибо в доме – праздник. А она... она безумно соскучилась по праздникам и по вот таким веселым, домашним, шумным застольям, где только друзья и хорошие знакомые.
– А теперь тост! – долговязый блондин в очках поднялся со своего стула. – У меня тост, прошу всех дорогих гостей выпить за...
Блондина звали Митя, фамилия его, кажется, Федченко. Но это Катя узнала уже здесь, в квартире в сталинском доме на площади Гагарина, куда – честное слово – попала совершенно неожиданно для себя.
Вроде и не собиралась в гости!
Этот день – четверг – был спортивным днем в Главке. Вообще со второй декады июля после целой серии громких дел, молва о которых до сих пор еще не улеглась и будоражила умы, в работе наступило небольшое затишье. Начался отпускной сезон. Катя и сама подумывала о том, чтобы через пару недель отправиться в отпуск. Муж, Вадим Кравченко, именуемый на домашнем жаргоне Драгоценным В.А., все еще находился за границей со своим работодателем, лечившимся в разных клиниках Европы. Катя уже как‑то даже устала скучать. Ладно, перемелется... К тому же с начала лета на работе происходили такие события, что и подумать о чем‑то личном некогда было. И вдруг бац! – и полный штиль. Пауза наступила...
ПАУЗА... пауза...
А тут еще и жара. Днем до тридцати, ночью душно, как в бане. Сотрудники Главка дружно писали рапорты на отпуск, в розыске все подернулось пылью и ленью, из происшествий сплошная рутина, ни одного стоящего убийства, чтобы делать репортаж для криминальной полосы.
И вот в четверг, когда столбик термометра уже к десяти часам утра дополз до 31 градуса, кому‑то из министерского начальства пришла гениальная идея устроить на подмосковной тренировочной базе соревнования по профессиональному многоборью. А это кросс десять километров, эстафета‑преследование, стрельба по мишеням и потом соревнования по самбо и боксу.
Министерские, естественно, лишь кликнули клич, состязаться в многоборье с Житной явились только отдельные представители, отдуваться, как всегда, пришлось областному Главку и Петровке, 38.
Катю, как криминального обозревателя пресс‑центра, отрядили вместе с телевизионщиками освещать это эпохальное событие.
Кросс в десять километров по жаре, эстфета‑преследование по пересеченной местности...
– А как вы думаете, они ж кадровые офицеры, как они будут в таких условиях особо опасного преступника брать? – В качестве комментария один из министерских (сам не бежавший кросс, а наблюдавший за соревнованиями как зритель из спасительной тени) выдал это Кате командирским тоном. – Ничего, ничего, подраспустились. Пора и жир согнать лишний с личного состава, тяжело в учении, легко в бою.
Уже на эстафете Катя обратила внимание на некоего капитана Белоручку, о нем то и дело объявляли по громкоговорителю: идет вторым, вот вырвался вперед. Но в суматохе нельзя было толком ничего понять, следовало ожидать финиша, а он где‑то там, далеко – за леском, куда Катя, облюбовавшая себе место в тени рядом с судейскими, так и не добралась. Потом начались соревнования по стрельбе. И снова фамилия героического капитана Белоручки звучала во первых строках.
И это было чертовски досадно! Потому что, как узнала Катя, капитан Белоручка (ну и фамилия!) был с Петровки, а значит, являлся вредным конкурентом всех тех героев областного Главка – из ГИБДД, патрульно‑постовой, из розыска и вневедомственной охраны, – которых Кате и предстояло славить на страницах ведомственной печати.
Однако и в стрельбе из табельного оружия вездесущий капитан с Петровки показал один из лучших результатов, и по сумме набранных очков в многоборье вышел в лидеры.
Катя своим репортерским чутьем поняла, что родной Главк с треском продувает соревнования. Черт, ехали в такую даль, в Павловский Посад, на тренировочную базу и чтобы вот так бездарно проиграть Петровке... вечным соперникам...
Она спросила, на каком же таком поприще трудится славный капитан Белоручка?
И получила ответ – занимает должность инспектора по особо важным делам в МУРе, в отделе убийств.
Ага, ну, конечно... там ребята крутые сидят... Катя совсем расстроилась. А наши‑то что же, родные, из Московской области? Где наши‑то орлы? Вот сейчас соревнования начнутся по самбо и по боксу, неужели и тут уступят?!
Среди участников соревнований по самбо капитан Белоручка не числился. И область в этом виде спорта в грязь лицом не ударила.
Боксеры сначала тоже показали себя хорошо. Катя от души болела за своих, исписала целый блокнот, нащелкала снимков, охрипла от радостных воплей.
А потом в боксе объявили показательное выступление. От области на ринг выходил мастер спорта майор Жужалев из вневедомственной охраны – богатырь, а от Петровки – капитан уголовного розыска Белоручка.
Катя ожидала увидеть этакого Голиафа. Поэтому сначала даже не обратила внимание на имя капитана, а когда осознала...
– На ринг приглашается капитан милиции Лилия Белоручка!
Лилия? Какая лилия?!
Вышел не Голиаф, явился Давид. Точнее, этакая крепко сбитая плечистая кубышечка – амазонка с короткой стрижкой «под мальчика», в синей майке, в черных спортивных шортах «Адидас» и в боксерских перчатках!
Катя уронила свой репортерский блокнот.
На мгновение потеряла дар речи. Оказывается, это девица выиграла у ее областных коллег кросс в тридцатиградусную жару и эстафету‑преследование, это девица показала лучший результат в стрельбе и теперь вышла один на один против могучего майора Жужалева на ринг?
– Лиля, давай! – не помня себя от восторга, завопила Катя, пугая разомлевшего от жары представителя министерства. – Лиля, давай, жми! Покажи им всем! Покажи этим мужикам! Лиля, я за тебя!
Капитан Белоручка обернулась в сторону судейской трибуны, увидела Катю, размахивавшую сорванной с головы бейсболкой, и подняла руку в перчатке. Сделаю, что смогу, ты только болей за меня, подруга!
Странно, как порой люди становятся друзьями – достаточно одного взгляда, одного слова.
Гонг!
Впервые Катя болела не за своих, не за область, а за Петровку, 38.
Майор Жужалев по сравнению со своим противником выглядел настоящим великаном. Капитану Белоручке на голову надели шлем, сунули в рот загубник, затянули шнурки перчаток и...
Она подлетела, закружила вокруг майора, как злая оса. Град ударов – бац, бац, бац! Уклонилась, присела, снова уклонилась и... получила удар.
Кате стало плохо. Разозленный первой неудачей майор Жужалев пошел в наступление, тесня маленькую фигурку в угол, махая кулачищами...
– Они же в разной весовой категории, что это за бой? – затормошила Катя представителя министерства.
– А в профессиональных условиях весовые категории часто бывают разные. Вы что, коллега, первый год служите, что ли? Когда на задержание выезжают, о равных условиях не вспоминают. На войне как на войне. Да вы за Лилю Ивановну не переживайте, она опытный боец, не в таких переделках бывала. Полгода на Кавказе служила в Ингушетии, в сводном отряде.
Бац! Среди града хаотичных ударов майор схлопотал неожиданный и болезненный прямой хук в челюсть. Замотал головой, пошел ва‑банк и напоролся на целую серию ударов в корпус. Капитан Белоручка молотила его, как тренировочную «грушу» – удар, удар, удар...
Еще один удар в челюсть заставил маойра Жужалева застыть посреди ринга, он не рухнул, но качался, как дуб, и... И его тренер бросил на ринг полотенце. Бой закончился. Не нокаутом, но поражением.
Капитана Белоручку сразу же окружили коллеги. Победа!
После вручения призов Катя подошла к ней. С букетом цветов, в спортивном «Адидасе», мокрая от пота и ужасно счастливая, она выглядела совсем пацанкой, стриженой пацанкой... Только вот эти взрослые складки у губ и лучистые морщинки, едва заметные, правда...
– Поздравляю вас, Лиля! – Катя была искренней в своей радости. – Задали вы им всем жару, и нашим тоже... Я Екатерина Петровская, работаю в пресс‑центре, можно сделать с вами интервью?
– Да ты кричала звонче всех там, я только тебя и слышала, – Белоручка (она доходила высокой Кате до плеча) хлопнула ее по‑свойски. – Ну, привет, будем знакомы. Сейчас девчонки подойдут, наши из секретариата и из информационного центра, они со мной в эстафете бежали, если уж писать, то обо всех, не только обо мне.
Откуда‑то налетело столько девиц! В спортивных костюмах, счастливые, хохочущие.
– Лилька, ну ты молодец, мы так за тебя переживали!
– Лилька, Митя звонил пять раз, у него там дома все готово, ждет с пирогами!
– Ждет с пирогами? Ага... дай‑ка мобилу, – капитан Белоручка приклеилась к мобильнику. – Привет, солнце мое! Ну, конечно, как всегда, все в ажуре. Я кто у тебя? То‑то... Первое место по количеству очков! Митька... ой, брось, только снова не начинай... Ну ты просто... ну ладно, я тоже тебя очень люблю! Все, едем, через час будем дома, встречай с шампанским!
Она взмахнула мобильником.
– Все ко мне обмывать победу... Девчонки, там «рафик» стоит, все садимся, а это... корреспондентка с Никитского переулка, областная, где? Катя! С нами поедешь! Немножко посидим, выпьем рюмашку... Там тебе твое интервью и готово будет на блюдечке!
Вот так нежданно‑негаданно Катя и попала к капитану МУРа Лилии Белоручке домой в гости. Она и не подозревала, прологом к каким событиям станет этот веселый вечер с застольем в квартире на площади Гагарина, выходящей окном‑эркером прямо на памятник.
– А теперь тост! – долговязый блондин в очках поднялся из‑за стола. – Девочки, у меня тост, выпьем все вместе...
«Какой он милый, домашний, интеллигентный, – подумала Катя. – Однако с капитаном Белоручкой у них такая забавная чудная пара...»
– А это вот Митька мой, Митька, иди сюда, познакомься – это корреспондентка из нашей газеты Катя, статью про меня напишет, как я там на нашей милицейской олимпиаде зажигала! – В тесной прихожей, куда после долгого пути наконец‑то прибыла вся шумная и многолюдная ватага, Лиля Белоручка подтолкнула к Кате этого самого молодого человека в очках.
Он был в домашнем переднике, с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. В квартире аппетитно пахло жарким и сдобой.
– Здравствуйте, проходите, очень приятно – Дмитрий Федченко, – блондин протянул Кате руку. – Девочки, кому надо умыться с дороги – ванная прямо по коридору, сейчас будем за стол садиться. Лилечка... поди сама на кухню, глянь... к заливному я купил два вида хрена. А насчет пирогов меня твоя соседка тетя Маша консультировала, так что все вроде нормально.
– Слыхала? – Лиля уже свойски подмигнула Кате. – Хозяйственный мой Митька, тоже в статье про него можешь написать – я без него никуда, я без него, как без рук тут, дома, а готовит он как! Сейчас сама узнаешь, как он готовит. Напиши в статье – особенно пироги ему удаются.
За круглым столом Дмитрий Федченко оказался единственным мужчиной и тамадой, остальные все были женщины, как поняла Катя – коллеги капитана Белоручки по спортивной команде с Петровки, 38 – из самых разных служб.
Пока пили за победу на соревнованиях, за бой на ринге, за тренера, Катя успела узнать от соседки слева, что «Лиля с Митей скоро должны пожениться, а так вместе они уже почти год», что «парень положительный, не пьет, не курит, йогой занимается, ради хорошей зарплаты теперь работает в фирме, делает все, абсолютно все по дому, потому что сама знаешь, какая у Лильки в уголовном розыске работа собачья».
– Девочки, у меня тост! – Дмитрий Федченко снова поднялся. – Выпьем же...
– За любовь! – закричали со всех сторон.
– Да, за любовь, за удачу, за такой вот тесный круг друзей, – Дмитрий снял очки. – И как сказал поэт: «Друзья, в сей день благословенный забвенью бросим суеты. Теки вино рекою пенной в честь Вакха, муз и красоты!»
Все начали чокаться бокалами с шампанским, а Дмитрий Федченко взял капитана Белоручку за руку... за ту самую руку, которая всего пару часов назад в боксерской перчатке так неистово и азартно молотила по своему противнику на ринге, и галантно поцеловал.
Растроганная Катя положила себя еще салата оливье, он казался ей очень вкусным, как и все на этом столе.
«Интересно, каким майонезом Митя салат заправляет? Оливковым или провансаль? Ну и парочка... хотя почему нет? Он такой забавный и Пушкина вон наизусть читает... А наши‑то областные продули соревнования... Сколько в этой комнате игрушек... Наверное, все ее, капитанские... еще с детства... медведь какой смешной на пианино... Интересно, а как этот Митя пироги защипывает сверху, что они такими аккуратными треугольничками выходят и начинка не высыпается?»
Мыслей у Кати роилось много, но шампанское, что так и текло рекой за столом, мало‑помалу делало свое дело. И скоро от всех мыслей осталась одна – маленькая, но емкая: как же тут хорошо...
Плюшевого медведя пересадили на диван, открыли пианино, и «к роялю» сел Дмитрий Федченко. Он лихо сбацал цыганочку, а потом «Подмосковные вечера», и все девчонки с Петровки, 38 – из секретариата, информационного центра, из штаба, из розыска и УБЭП, все, кто бежал эстафету и стрелял в тире за столичный Главк, запели. А после, конечно, спели «Орел степной, казак лихой» и «А я люблю женатого» и затем еще «Миллион алых роз» и «Мы едем, едем, едем, в далекие края»…
Ночь, теплая июльская ночь опустилась на площадь Гагарина и на сияющий огнями Ленинский п