Тут я смешался. Я не хотел, чтобы он боялся матросов. Страх часто ведет к ненависти.
– Пожалуйста, Олух, – беспомощно проговорил я, но он упрямо уставился на волны.
Утро прошло в ожидании Чейда. Я подозревал, что Дьютифул пытается успокоить Олуха при помощи Скилла, но тот старательно не замечает усилий принца. Я смотрел на след нашего корабля и на другие баккипские суда. Три каракки, похожие на толстых утят, плыли за нами. Еще две маленькие шлюпки служили связными между большими кораблями, позволяя путешествующим аристократам обмениваться сообщениями и навещать друг друга. В шлюпках имелись и весла, и паруса, их использовали для того, чтобы проводить более тяжелые судна через переполненные гавани. Иными словами, Баккип отправил на Внешние острова довольно большую флотилию.
Дождь превратился в мелкую морось, а потом и вовсе прекратился, но солнце по-прежнему пряталось за тучами. Ветер дул не переставая, и я решил объяснись Олуху, что это очень хорошо.
– Смотри, как ветер подгоняет наш корабль. Скоро мы доберемся до Внешних островов. Представляешь, как будет здорово увидеть новые места!
Но Олух проворчал:
– Из-за ветра мы все дальше и дальше от дома. Я хочу назад.
Риддл принес нам обед, состоявший из черствого хлеба, сушеной рыбы и водянистого пива. Думаю, он был страшно рад, что ему удалось выйти на палубу. Стражники по-прежнему оставались внизу, чтобы не мешать матросам. Никто не говорил об этом вслух, но все понимали, что чем дальше мы находимся друг от друга, тем меньше шансов, что между нами возникнет драка. Я помалкивал, зато Риддл болтал без умолку, и я узнал, что стражникам тоже приходится несладко. Кое у кого разыгралась морская болезнь, и они отчаянно ругались и твердили, что ничего подобного раньше с ними не происходило. Плохая новость. Я поел, и мне даже удалось удержать обед в желудке, но уговорить Олуха попробовать хотя бы галеты не получилось.
Риддл забрал миску и ушел. Когда наконец появились принц и Чейд, мое раздражение превратилось в тупое смирение. Пока Дьютифул разговаривал с Олухом, Чейд быстро рассказал мне, что они с принцем еле-еле сумели уйти из каюты вдвоем. Кроме Уэба, Свифта и Сивила к нему заявились еще три аристократа, которые ни за что не желали уходить. Чейд совершенно справедливо заметил чуть раньше, что на корабле делать нечего, остается только вести бесконечные разговоры, и аристократы, сопровождавшие Дьютифула, решили воспользоваться представившейся возможностью, чтобы завоевать его расположение. Причем весьма рьяно.
– Ну, и когда мы вернемся к нашим занятиям Скиллом? – шепотом спросил я.
– Сомневаюсь, что нам удастся заниматься регулярно, – нахмурившись, ответил Чейд. – Но я постараюсь что-нибудь сделать.
Дьютифул тоже ничего не добился с Олухом, который мрачно смотрел на воду, пока принц что-то говорил ему с самым серьезным видом.
– По крайней мере, нам удалось отплыть без лорда Голдена, – заметил я.
Чейд покачал головой.
– Это оказалось гораздо труднее, чем я думал. Полагаю, ты слышал, что он перекрыл подходы к кораблю, чтобы его пустили на борт. Он сдался, только когда явилась городская стража и арестовала его.
– Ты приказал его арестовать? – в ужасе переспросил я.
– Да ладно, приятель, успокойся. Он аристократ, и против него выдвинуто совсем несерьезное обвинение. С ним будут обращаться не так, как обращались с тобой. Его подержат дня три, ровно столько, чтобы наши корабли успели отойти подальше от Баккипа. Я решил, что так будет проще всего. Мне совсем не хотелось, чтобы он заявился в замок и начал предъявлять мне претензии или, того хуже, потребовал аудиенции у королевы.
– Кетриккен знает, почему мы так поступили?
– Знает. Однако ей это совсем не понравилось. Она считает себя в долгу у Шута. Но не волнуйся. Я позаботился о том, чтобы лорд Голден не смог получить у нее аудиенцию.
Я не думал, что настроение у меня может стать еще хуже, но ошибся. Мне было страшно представить Шута в тюрьме, да и после освобождения его ждал не слишком благодушный прием у аристократии Баккипа. Я же прекрасно знал, как действует Чейд: слово здесь, намек или слух, что лорд Голден впал в немилость у королевы, там. К тому моменту, когда он будет на свободе, он станет изгоем. Причем без гроша в кармане и с огромными долгами.
Я хотел лишь оставить его в Баккипе, чтобы защитить, а из-за нас он попал в очень трудное положение. Что я и сказал Чейду.
– О, не беспокойся за него, Фитц. Шут очень способный и изобретательный человек. Он справится. Если бы я поступил иначе, он бы уже мчался за нами по пятам.
Он был совершенно прав, но меня его слова ничуть не утешили.
– Морская болезнь Олуха скоро пройдет, – оптимистично заметил Чейд, – и тогда я распущу слух, что он очень к тебе привязался. Отличный повод, чтобы постоянно оставаться рядом с ним, а иногда и в его каюте, которая примыкает к каюте принца. У нас появится время для занятий.
– Возможно, – не слишком весело проговорил я.
Несмотря на все усилия Дьютифула, нестройная музыка Олуха не становилась тише и спокойнее, что не способствовало улучшению моего собственного настроения. Усилием воли мне удалось уговорить себя, что недомогание Олуха не имеет ко мне никакого отношения.
– Ты уверен, что не хочешь вернуться в каюту? – спросил Олуха Дьютифул.
– Уверен. Там пол поднимается, а потом падает.
У принца на лице появилось озадаченное выражение.
– Но палуба тоже поднимается и опускается.
Теперь удивился Олух.
– Нет. Корабль скачет на воде. Это не так плохо.
– Понятно. – Похоже, Дьютифул потерял надежду договориться с Олухом. – Ладно, скоро ты привыкнешь, и твоя морская болезнь пройдет.
– Ничего не пройдет, – мрачно ответил Олух. – Сада сказала, что меня все будут утешать и говорить, будто я привыкну, но это вранье. Ее тошнит всякий раз, когда она садится на корабль, и ничего никуда не девается. Вот почему она не поплыла со мной.
Я понял, что начинаю ненавидеть Саду, а ведь я даже не был с ней знаком.
– Ну, Сада ошибается, – резко возразил Чейд.
– Ничего не ошибается, – упрямо повторил Олух. – Видишь, меня тошнит. – И он наклонился над перилами.
– У него пройдет, – сказал Чейд, но его голос звучал не так уверенно, как прежде.
– У тебя есть какие-нибудь травы? – спросил я. – Может быть, имбирь?
Чейд остановился.
– Отличная мысль, Баджерлок. Думаю, я смогу что-нибудь найти. Я попрошу заварить для него крепкий имбирный чай и пришлю сюда.
Когда прибыл чай, он пах не только имбирем, но еще валерианой и бальзамником. Я оценил идею Чейда. Сон может стать лучшим лекарством для болезни Олуха. Протягивая ему чашку, я твердо сказал, что это известное средство, которым моряки пользуются при морской болезни, и что оно наверняка ему поможет. Олух с сомнением посмотрел на чашку; по-видимому, мои слова казались ему не настолько заслуживающими доверия, как мнение Сады. Он сделал глоток, решил, что ему нравится вкус имбиря, и осушил чашку до дна. К сожалению, через пару минут чай с такой же скоростью извергся из него в море. Часть пошла носом, ошпарив нежную кожу, и Олух категорически отказался выпить еще даже маленькими глотками.
Я провел на борту корабля два дня, но мне казалось, что не меньше полугода.
Наконец солнце вышло из-за туч, но ветер и брызги уносили то малое тепло, которое оно нам обещало. Закутавшись в сырое одеяло, Олух провалился в сон. Он дергался и стонал, сражаясь с кошмарами, пропитанными его болезненной песней. Я сидел рядом с ним на мокрой палубе и пытался разобраться с заботами, свалившимися на мою голову. Здесь и нашел меня Уэб.
Я поднял голову, и он мне кивнул. Потом он встал около перил и поднял глаза к небу. Проследив за его взглядом, я увидел морскую птицу, которая лениво кружила над кораблем. Я никогда не встречал ее, но догадался, что это Рииск. Связь между человеком и птицей, казалось, была соткана из голубого неба и пенящейся воды. Я почувствовал их общее удовольствие, которым они приветствовали день, и постарался не думать о своем одиночестве. Магия Уита предстала передо мной в своем естественном проявлении, это было единение человека и животного, их взаимное уважение друг к другу и радость союза. Сердце Уэба парило вместе с птицей. Я знал, что они разговаривают, и представил себе, как Рииск делится радостью полета с человеком.
Только когда я чуть-чуть расслабился, я понял, как сильно были напряжены мои мышцы. Олух погрузился в более глубокий сон, его лицо немного разгладилось, а песня стала не такой пугающей. Покой, который излучал Уэб, коснулся нас обоих, но я понял это не сразу. Его теплое спокойствие окутало меня, и мои страхи и беспокойство куда-то отступили. Возможно, он использовал Уит, но я до сих пор ничего подобного не встречал и не переживал. Я вдруг обнаружил, что улыбаюсь, Уэб улыбнулся мне в ответ, и я увидел, как сверкнули белые зубы.
– Отличный день для молитвы. Впрочем, для молитвы годится любой день.
– Так вот вы что делали! Молились? – Он кивнул, и я поинтересовался: – И о чем вы просили богов?
– Просил? – Уэб удивленно приподнял брови.
– Разве не для этого нужна молитва? Чтобы попросить богов дать тебе то, что ты хочешь.
Уэб рассмеялся, и его голос прозвучал точно порыв ветра, только добрее.
– Думаю, так молятся некоторые люди. Я – нет. Больше – нет.
– В каком смысле?
– Ну, мне кажется, дети просят богов помочь им отыскать пропавшую куклу, чтобы отец принес домой хороший улов рыбы или чтобы никто не вспомнил, что они не выполнили поручения. Дети думают, будто они знают, что для них лучше, и не боятся просить об этом богов. Но я повзрослел много лет назад, и мне стыдно заблуждаться на сей счет.
Я сел, поудобнее прислонившись к лееру. Думаю, если приспособиться к качке, в таком положении можно даже отдохнуть. Мои мышцы отчаянно протестовали, и я понял, что у меня болит все тело.
– Ну хорошо, а как молится взрослый мужчина?
Уэб с изумлением посмотрел на меня, а. потом опустился рядом.
– Разве вы не знаете? А как вы сами молитесь?
– Никак. – Впрочем, я подумал немного и, рассмеявшись, поправился: – Если только я не напуган до смерти. Тогда я молюсь, как молятся дети. «Помоги мне выбраться отсюда, и я больше не буду совершать глупостей. Позволь остаться в живых».
Уэб расхохотался вместе со мной.
– Ну, складывается впечатление, что до сих пор все ваши молитвы были услышаны. А вы сдержали слово, данное богам?
Я покачал головой и грустно улыбнулся.
– Боюсь, что нет. Просто я всякий раз нахожу новые приключения на свою голову и совершаю новые глупости.
– Именно. Мы все так поступаем. В конце концов я понял, что недостаточно мудр, чтобы просить что-нибудь у богов.
– Понятно. В таком случае, как же вы молитесь, если вы ни о чем не просите?
– Ну, для меня молитва – это скорее возможность послушать, чем попросить. После стольких лет у меня осталась всего одна молитва. Мне потребовалась целая жизнь, чтобы ее найти. Думаю, она одинакова для всех людей – нужно только подумать, и вы поймете.
– И какова же она?
– Подумайте, – улыбнувшись, предложил он мне. Потом Уэб встал и посмотрел на воду. Паруса плывущих за нами кораблей раздувались, точно горлышки голубей, ухаживающих за самками. Красивое зрелище. – Я всегда любил море. И начал плавать на кораблях еще прежде, чем научился говорить. Мне жаль, что у вашего друга сложится не слишком приятное впечатление о нашем путешествии. Скажите ему, пожалуйста, что это пройдет.
– Я пытался. Он мне не верит.
– Печально. Ну, желаю вам удачи. Возможно, когда он проснется, ему будет лучше.
Уэб уже собрался уйти, когда я вспомнил, что у меня к нему есть дело. Я вскочил на ноги и окликнул его.
– Уэб? Свифт сел на корабль вместе с вами? Помните, мальчик, о котором я вам говорил?
Он остановился и повернулся ко мне.
– Да. А что?
Я жестом попросил его подойти поближе.
– Вы помните, что именно с ним я просил вас поговорить? Про Уит?
– Разумеется. Вот почему я так обрадовался, когда он пришел ко мне и предложил стать моим пажом, если я соглашусь взять его к себе и учить. Можно подумать, я знаю, что должен делать паж! – Он рассмеялся такому очевидно забавному предположению, но тут же посерьезнел, увидев мое мрачное лицо. – А что такое?
– Я велел ему возвращаться домой, поскольку узнал, что он не получил разрешения родителей находиться в Баккипе. Они думают, что он сбежал из дома, и ужасно переживают из-за его исчезновения.
Уэб молча обдумывал новость, причем на его лице ничего не отразилось. Затем он с сочувствием покачал головой.
– Наверное, это ужасно, когда кто-то, кого ты любишь, вдруг исчезает и ты не знаешь, что с ним стало.
Я подумал о Пейшенс и спросил себя, не для меня ли предназначены его слова. Возможно, и нет, но упрек в них все равно меня задел.
– Я велел Свифту возвращаться домой. Он должен работать в доме своих родителей до тех пор, пока либо не станет взрослым, либо они не отпустят его.
– Так считают некоторые. – Тон Уэба говорил о том, что он не согласен. – Но порой родители предают своих детей, и тогда, я думаю, дети перестают быть их должниками. Я считаю, что дети, с которыми плохо обращаются в семье, поступают мудро, покинув свой дом.
– Плохо обращаются? Я много лет знаком с отцом Свифта. Да, он может дать мальчишке подзатыльник или отругать его, если сын того заслуживает. Но если Свифт сказал, что его били или не уделяли внимания, боюсь, он врет. Баррич на такое не способен.
Мне стало не по себе, когда я представил, что Свифт мог сказать такое про своего отца.
Уэб медленно покачал головой, посмотрел на Олуха, чтобы убедиться в том, что тот спит, а потом ответил:
– Можно ведь и по-другому обидеть ребенка и продемонстрировать ему свое пренебрежение. Отрицать то, что расцветает в его душе, поставить под запрет магию, которую он не звал, навязать невежество, грозящее его благополучию, сказать малышу: «Ты не должен быть тем, что ты есть». Так нельзя. – Его голос звучал мягко, но я услышал в нем осуждение.
– Он воспитывает своего сына так, как воспитывали его самого, – резко возразил я.
Я чувствовал себя необычно, защищая Баррича, ведь я сам столько раз возмущался тем, что он сделал со мной.
– И он не сумел извлечь урока. Ни из собственного невежества, ни из того, как его воспитание повлияло на первого мальчишку, вверенного его заботам. Я хотел бы испытывать к нему жалость, но стоит мне подумать, как сложилась бы ваша жизнь, если бы вы с раннего детства получили правильное образование…
– Он прекрасно меня воспитал! – сердито прервал его я. – Баррич взял меня к себе, когда я был никому не нужен, и я не намерен выслушивать про него всякие мерзости!
Уэб сделал шаг назад, и по его лицу пробежала тень.
– В ваших глазах горит жестокость, – пробормотал он. Его слова словно окатили меня ледяной водой. Но прежде чем я успел спросить, что он имел в виду, он грустно кивнул мне. – Возможно, нам следует поговорить об этом чуть позже.
И, быстро развернувшись, Уэб пошел прочь. Я узнал его походку. Она ничем не напоминала бегство. Так Баррич уходил от животного, которое озлобилось от плохого обращения и которое нужно всему учить заново, – очень медленно. Мне стало стыдно.
Я опустился на палубу рядом с Олухом и закрыл глаза. Наверное, я задремал, потому что почти сразу же погрузился в его кошмар. У меня появилось ощущение, будто я спускаюсь по лестнице в шумный прокуренный зал дешевого постоялого двора. Тошнотворная музыка Олуха бушевала в моем сознании, а его страх усиливал качку – казалось, корабль беспорядочно падает вниз, в пропасть, а потом снова взмывает на гребень волны. Лучше уж не спать, чем этот жуткий сон.
Пока Олух спал, Риддл принес мне миску с соленым жарким и кружку водянистого пива. Он прихватил и свою еду, видимо, чтобы поесть на палубе, а не в тесноте внизу. Когда я собрался разбудить Олуха, чтобы поделиться с ним едой, Риддл меня остановил:
– Пусть бедолага поспит. Если сможет. Ему завидуют все парни внизу.
– Почему?
Он чуть дернул одним плечом.
– Не знаю. Может быть, дело в тесноте. Но ребята напряжены, никто не может толком спать. Половина ничего не ест, опасаясь, что их начнет тошнить, а другие чувствуют себя относительно прилично. Если удается заснуть, тебя будит чей-то крик во сне. Может быть, через пару дней все утрясется, но сейчас я бы лучше предпочел попасть в загон со злобными псами, чем возвращаться туда. Только что двое парней подрались из-за того, кто получит еду первым.
Я кивнул с умным видом, изо всех сил стараясь скрыть свою тревогу.
– Уверен, что все успокоится. Первые дни всегда самые трудные.
Я ему наврал. Как правило, первые дни, когда путешествие только начинается и тебя еще не успела захватить скука, самые лучшие. Сны Олуха отравляли сон стражников. Я постарался сохранять спокойствие, дожидаясь, когда Риддл уйдет. Как только он собрал наши пустые миски и зашагал прочь, я принялся трясти Олуха, пытаясь его разбудить. Он сел с жалобным стоном, словно ребенок, которого обидели.
– Тише. Тебя никто не обидит. Олух, послушай меня. Нет, ты помолчи и послушай. Это очень важно. Ты должен заставить замолчать свою музыку или, по крайней мере, сделать ее тише.
Олух обиделся, что я так грубо его разбудил. Он сморщился, и его лицо стало похоже на сушеную сливу, в круглых глазках появились слезы.
– Я не могу! – заныл он. – Я умру!
Матросы на палубе начали поворачивать в нашу сторону хмурые лица. Один что-то пробормотал и сделал знак, защищающий от несчастий. На каком-то глубинном уровне они понимали, кто виновен в их тревожном состоянии. Олух хлюпал носом и злился, но категорически отказывался сделать свою музыку тише и не желал верить, что морская болезнь пройдет и ему нечего бояться. Я осознал, насколько его дикий Скилл силен, только когда попытался добраться до Дьютифула сквозь какофонию его эмоций. Чейд и Дьютифул, видимо, сами того не заметив, усилили свои защитные стены. Обращаться к ним при помощи Скилла было все равно что пытаться перекричать ураган.
Когда Дьютифул понял, что он почти не понимает меня, его охватила паника. Было время очередной трапезы, он сидел за столом и не мог без видимой причины встать и уйти. Но ему удалось найти способ сообщить Чейду о наших проблемах. Они быстро закончили есть и поспешили на палубу.
К этому времени Олух снова задремал.
– Я могу составить сильное снотворное, – тихо предложил Чейд. – А потом мы заставим Олуха его выпить.
Дьютифул поморщился.
– Я бы не стал так с ним поступать. Олух долго помнит свои обиды. Кроме того, что мы выиграем? Он сейчас спит, а его песня звучит так громко, что мертвого из могилы поднимет.
– Может быть, если погрузить его в более глубокий сон… – неуверенно начал Чейд.
– Это опасно для его жизни, – перебил я. – К тому же гарантии, что песня смолкнет, нет.
– В таком случае у нас только один выход, – тихо проговорил принц. – Повернуть и отвезти Олуха домой. Снять его с корабля.
– Мы не можем этого сделать! – возмущенно вскричал Чейд. – Во-первых, мы потеряем много времени, а во-вторых, нам нужна сила Олуха, когда дело дойдет до дракона.
– Лорд Чейд, мы уже видим результат воздействия на окружающих силы Олуха. Она не подчиняется дисциплине, и мы не в состоянии ее контролировать.
Я уловил в голосе Дьютифула новые нотки, это были интонации монарха. Он напомнил мне Верити и его старательно взвешенные слова. Я улыбнулся, и принц наградил меня хмурым взглядом. Я тут же поспешил очистить свое сознание от посторонних мыслей.
– В настоящий момент сила Олуха стала неуправляемой, даже он сам не может с ней совладать. Он не желает нам зла, но его музыка угрожает всеобщему благополучию. Представьте себе, что он может натворить, если разозлится по-настоящему. Или если кто-нибудь сильно его обидит. Даже если мы справимся с морской болезнью и заглушим его песню, Олух будет оставаться обоюдоострым оружием. До тех пор, пока нам не удастся найти надежный способ обуздать его силу, он будет угрожать успеху нашей миссии. Возможно, разумнее всего вернуться и позволить ему сойти на берег.
– Мы не можем вернуться! – снова запротестовал Чейд, а когда мы с Дьютифулом удивленно на него посмотрели, взмолился: – Дайте мне на размышление еще одну ночь. Я уверен, что смогу найти решение. Может быть, за эту ночь он сумеет привыкнуть к кораблю. А вдруг к рассвету его болезнь пройдет…
– Хорошо, – через пару минут ответил Дьютифул. И снова я услышал неожиданную нотку в его голосе.
Мне стало интересно, как он этому научился. Впрочем, может быть, мальчик взрослеет и привыкает к своей будущей роли правителя. В любом случае, я был рад, что эта нотка появилась. Однако я не мог с уверенностью сказать, правильно ли он поступил, дав Чейду еще один день. С другой стороны, он принял решение и держался очень уверенно. А это просто замечательно.
Когда Олух проснулся, его снова начало тошнить. Он страшно ослабел – от голода и морской болезни. Все тело у него болело, особенно мышцы живота и горло. Мне не удавалось уговорить его съесть хотя бы что-нибудь, он лишь пил воду и то неохотно. День выдался не слишком холодный, но Олух дрожал в своей отсыревшей одежде. Однако мое предложение пойти в каюту, чтобы переодеться и согреться, встретило сердитое сопротивление. Мне отчаянно хотелось силой оттащить его туда, но я знал, что он будет сопротивляться и вопить, а его музыка станет еще более дикой и ожесточенной. С другой стороны, я опасался, что скоро он по-настоящему заболеет.
Время тянулось бесконечно. И не только для нас. Дважды я слышал, как помощник капитана сердито ругал свою раздраженную команду. Во второй раз он пригрозил матросу поркой, если тот не будет вести себя более уважительно. Я чувствовал, как на корабле нарастает напряжение.
Вечером снова начался дождь и нас окутал промозглый туман. У меня появилось ощущение, словно я весь отсырел и никогда не был сухим. Я отдал свое одеяло Олуху в надежде, что оно хотя бы немного согреет несчастного страдальца. Он задремал, но метался и дергался во сне, словно собака, которую преследуют кошмары. Я часто слышал шутку: «Умереть от морской болезни невозможно, но очень хочется». У меня появились вполне обоснованные сомнения на этот счет. Сколько еще тело выдержит такое над собой издевательство?
Уит сообщил мне о появлении Уэба еще прежде, чем его силуэт возник на фоне тусклого фонаря.
– Вы благородный человек, Том Баджерлок, и верный своему долгу, – заметил он, усаживаясь рядом со мной. – Вам выпала неприятная работа, но вы ни разу не покинули своего подопечного.
Похвала Уэба согрела и одновременно смутила меня.
– Это мой долг, – ответил я, стараясь не обращать внимания на его комплимент.
– И вы относитесь к нему очень серьезно.
– Меня научил этому Баррич, – язвительно проговорил я.
Уэб легко рассмеялся.
– А еще он научил вас держаться за свои обиды. Так охотничий пес вцепляется в морду быка. Успокойтесь, Фитц Чивэл Видящий, я больше не стану обсуждать с вами этого человека.
– Я был бы вам признателен, если бы вы не произносили вслух это имя, – ответил я после минутного напряженного молчания.
– Оно принадлежит вам. Это часть вас, которой не хватает. Вам следует вернуть его себе.
– Он умер. И ради всех, кто мне дорог, должен оставаться мертвым.
– Ради них или вас? – спросил он у ночи.
Я не смотрел на него, я наблюдал за другими кораблями, которые следовали за нами сквозь водянистую ночь, – их черные силуэты и паруса словно погасили свет звезд, а фонари падали в пучину и взлетали вверх, точно далекие резвые светлячки.
– Чего вы от меня хотите? – спросил я у него наконец.
– Чтобы вы начали думать, – успокаивающим тоном ответил он. – Мне не хочется вас сердить, хотя, похоже, это у меня неплохо получается. Впрочем, наверное, ваш гнев всегда с вами, он отравляет вас изнутри, а я – тот нож, который вскрыл нарыв и выпустил наружу гной.
Я молча покачал головой, хотя понимал, что он меня не видит. Сейчас меня занимали совсем другие заботы и мне хотелось побыть одному.
Словно прочитав мои мысли, Уэб проговорил:
– Впрочем, сегодня я не собирался направлять вас на дорогу размышлений. По правде говоря, я пришел предложить вам помощь. Я посижу с Олухом, а вы сможете пару часов отдохнуть. Сомневаюсь, что вам удалось нормально поспать за то время, что вы несете около него вахту.
Мне ужасно хотелось немного побродить по кораблю, посмотреть, что происходит с остальными пассажирами. И поспать, конечно. Предложение Уэба показалось мне очень соблазнительным. И тут же разбудило мою подозрительность.
– Зачем вам это?
Уэб улыбнулся.
– Неужели никто никогда не проявляет к вам доброты?
Его вопрос диковинным образом вывел меня из равновесия.
– Иногда мне кажется, что никто и никогда, – глубоко вздохнув, ответил я.
Я медленно поднялся на ноги и обнаружил, что в холодном ночном воздухе у меня затекло все тело. Олух что-то пробормотал во сне. Я поднял руки, потянулся и одновременно связался с Дьютифулом.
Уэб предлагает немного посидеть с Олухом вместо меня. Я могу согласиться?
Конечно. — Его явно удивил мой вопрос.
Впрочем, иногда принц бывает чересчур доверчивым.
Сообщи об этом Чейду.
Получив его ответ, я сказал вслух, обращаясь к Уэбу:
– Спасибо вам. Я с благодарностью приму ваше предложение.
Уэб осторожно уселся рядом с Олухом и достал из-под рубашки самые маленькие морские рожки, какие мне доводилось когда-либо видеть. Это, вероятно, самый популярный музыкальный инструмент на флоте, поскольку рожкам нипочем ни плохая погода, ни безжалостное обращение. Научиться на них играть легко, по крайней мере простенькие мотивчики, однако талантливый исполнитель может посоревноваться с самым лучшим менестрелем. Я не удивился, увидев их в руках Уэба. Он был рыбаком и, наверное, во многих отношениях продолжал им оставаться.
Он помахал мне рукой, показывая, что я могу идти. Уходя, я услышал легкий вздох музыки – Уэб тихонько заиграл детскую песенку. Неужели он интуитивно понял, что нужно, чтобы успокоить Олуха? Почему я не подумал о том, что ему может помочь музыка? Я вздохнул. Да, я становлюсь жертвой своего образа жизни. Пора снова учиться быть гибким.
Я отправился на камбуз в надежде получить там какую-нибудь горячую еду. Но мне выдали лишь черствый кусок хлеба и крошечный ломтик сыра. Повариха сообщила, что я должен радоваться и такой малости. У нее нет ни грамма лишней еды, ни грамма, на этой тяжелой, переполненной людьми посудине. Тогда я попросил немного воды, чтобы смыть соль с лица и рук, но она заявила, что рассчитывать мне не на что, ведь я свою дневную порцию уже получил. Так что придется довольствоваться тем, что есть. Стражники понятия не имеют о том, что жизнь на корабле требует жесткой дисциплины.
Я почел за благо убраться подальше от ее острого языка. Мне очень хотелось поесть на палубе, но здесь я находился на чужой территории, и матросы были готовы мне это доказать. Я спустился вниз, где остальные стражники храпели и бормотали во сне или играли в карты при свете болтающегося фонаря. После нескольких дней плавания воздух здесь не стал лучше. Да и Риддл сказал правду, тут царили ужасные настроения. Комментария одного из парней о том, что «вернулась наша нянечка», вполне хватило бы, чтобы устроить хорошую потасовку, однако я сдержался и проигнорировал все насмешки.
Быстро проглотив ужин, я вытащил из своего сундучка одеяло, но отыскать место, чтобы лечь, оказалось невозможно. Тела стражников буквально усеивали пол, и мне пришлось забраться в самую середину. Я бы предпочел спать у стены, но надежды на это не было. Я сбросил сапоги и ослабил ремень. Мой сосед что-то сердито пробормотал и перекатился на то место, где я собирался улечься. Я сделал глубокий вдох, моля богов о благословенном сне и радуясь возможности закрыть глаза и уснуть. По крайней мере, я смогу на время сбежать от своих кошмаров.
Но когда я ступил на окутанную сумраком территорию между сном и бодрствованием, я понял, что, возможно, нашел решение своих проблем. Вместо того чтобы погрузиться в глубокий сон, я отправился на поиски Неттл.
Это оказалось труднее, чем я думал. Музыка Олуха никуда не отступила, и найти в ней нужную мне дорогу было все равно что брести в тумане сквозь густые заросли ежевики. Стоило мне об этом подумать, как у звуков появились шипы и длинные гибкие щупальца. Музыка не должна причинять человеку боль – но песня Олуха несла страдание.
Я с трудом пробирался сквозь туман, пропитанный болью, жаждой и голодом, спина у меня была напряжена и замерзла, в голове тупой болью отзывалась музыка, которая злобно тащила меня за собой. Через некоторое время я остановился. «Это сон», – сказал я себе, и ежевика насмешливо замахала ветками. Я застыл на месте и задумался над своим положением, а ветви тем временем начали хватать меня за ноги. «Это сон, – повторил я. – Он не может причинить мне зла». Но мои слова никак не повлияли на происходящее. Я продолжал медленно продвигаться вперед, чувствуя, как колючки впиваются сквозь одежду в тело. Ветки вцепились в меня мертвой хваткой.
Я снова остановился и постарался успокоиться. Мотивы сна Олуха, навеянного Скиллом, стали моим собственным кошмаром. Я выпрямился, сражаясь с ветками, которые тянули меня к земле, и вытащил меч Верити. Под его ударами они выпустили меня и начали извиваться, точно раненые змеи. Обрадовавшись, я окутал клинок меча пламенем, оно обожгло мечущиеся растения и осветило мне путь в густом тумане. «Иди вверх по склону, – приказал я самому себе. – Туман живет только в долинах. На вершине горы он расступится». Так и вышло.