Эрнест Хемингуэй. Пятая колонна
Предисловие автора
Эта пьеса была написана осенью и в начале зимы 1937 года, когда мы ждали наступления. На этот год намечено было три крупных наступления Центральной армии. Первое, на Брунете, уже состоялось. Оно началось блестяще и кончилось кровопролитным и ничего не решившим боем, и мы ждали следующего. Мы так и не дождались его; но за это время я написал свою пьесу.
Каждый день нас обстреливали орудия, установленные за Леганес и по склонам горы Гарабитас1, и, пока я писал свою пьесу, в отель «Флорида», где мы жили и работали, попало больше тридцати снарядов. Так что если пьеса плохая, то, может быть, именно поэтому. А если пьеса хорошая, то, может быть, эти тридцать снарядов помогли мне написать ее.
Каждый раз, выезжая на фронт, — ближайший пункт фронта находился на расстоянии полутора тысяч ярдов от отеля, — я прятал пьесу в скатанный матрац. Каждый раз, вернувшись и найдя комнату и пьесу в сохранности, я радовался. Пьеса была закончена, переписана и отослана перед самым падением Теруэля.
Я написал ее для сцены, но один режиссер, подписав договор, умер в Калифорнии, куда он уехал подбирать труппу. Другой режиссер подписал договор, но не мог собрать денег на постановку. Перечитав пьесу, я нашел, что, независимо от того, годится она для сцены или нет, она читается хорошо, и потому решил включить ее в эту книгу рассказов. Это тоже рассказ, и он немного приблизит книгу к нашему времени. А впоследствии, может быть, кто-нибудь и поставит ее.
Название пьесы взято из заявления мятежников, сделанного осенью 1936 года, о том, что, кроме четырех колонн, наступающих на Мадрид, они располагают и пятой колонной, находящейся в самом городе и готовой атаковать его защитников с тыла.
Многие из тех, кто входил в эту Пятую колонну, погибли, но нужно помнить, что они были убиты на войне, в которой являлись такими же опасными и упорными врагами, как те, что погибали в рядах остальных четырех колонн.
Четыре колонны, наступавшие на Мадрид, расстреливали своих пленных. В начале войны, когда удавалось захватить людей Пятой колонны внутри города, их тоже расстреливали. Впоследствии их стали предавать суду и приговаривать к нескольким годам тюрьмы, или лагеря, или к смертной казни — в зависимости от совершенных ими преступлений против Республики. Но в начале войны их расстреливали. Они заслуживали этого по закону военного времени, и они были к этому готовы.
Кое-кто будет критиковать мою пьесу, потому что в ней я признаю тот факт, что людей из Пятой колонны расстреливали. Кроме того, будут говорить, и уже говорят, что в пьесе не показано благородство и величие того дела, которое защищает испанский народ. Она и не претендует на это. Для этого понадобится много пьес и рассказов, и лучшие из них будут написаны после того, как война кончится.
Это всего только пьеса о работе контрразведки в Мадриде. Недостатки ее объясняются тем, что она написана во время войны, а если в ней есть мораль, то она заключается в том, что у людей, которые работают в определенных организациях, остается очень мало времени для личной жизни. В пьесе есть девушка, зовут ее Дороти, но ее можно было бы назвать и Ностальгией. Пожалуй, довольно мне говорить о пьесе и пора предоставить вам прочесть ее. Но если то, что она была написана под обстрелом, объясняет ее недостатки, то, с другой стороны, может быть, это придало ей жизненность. Вы, которые прочтете ее, лучше меня сможете судить об этом.
О рассказах многого не скажешь. Первые четыре — последние, написанные мною. Остальные следуют в том порядке, в каком они выходили в свет.
Первый мой рассказ — «У нас в Мичигане» — был написан в Париже в 1921 году. Последний — «Старик у моста» — передан по телеграфу из Барселоны в апреле 1938 года.
Кроме «Пятой колонны», в Мадриде написаны «Убийцы», «Десять индейцев», часть романа «И восходит солнце» и первая часть «Иметь и не иметь». В Мадриде всегда хорошо работалось. Также и в Париже, и в Ки-Уэст, штат Флорида, в прохладные месяцы; на ранчо возле Кук-Сити, штат Монтана, в Канзас-Сити, в Чикаго; в Торонто, и в Гаване, на острове Куба.
Есть места, где не так хорошо работалось, но, может быть, дело в том, что мы сами были там не очень хорошими.
В этой книге много разных рассказов. Надеюсь, что некоторые вам понравятся. Когда я перечитывал их, то помимо тех, которые стали, довольно известными и даже вошли в школьные хрестоматии и при чтении которых всегда испытываешь какое-то смущение и не знаешь, в самом ли деле ты их написал или просто где-то слышал, — мне больше всего понравились: «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «В чужой стране», «Белые слоны», «Какими вы не будете», «Снега Килиманджаро», «Там, где чисто, светло» и рассказ под названием «Свет мира», который, кроме меня, никогда никому не нравился. Нравятся мне также и другие рассказы. Ведь если бы они мне не нравились, я не стал бы их печатать.
Когда идешь туда, куда должен идти, и делаешь то, что должен делать, и видишь то, что должен видеть, — инструмент, которым работаешь, тускнеет и притупляется. Но лучше мне видеть его потускневшим и погнутым и знать, что придется снова выпрямлять и оттачивать его, но знать, что мне есть о чем писать, чем видеть его чистым и блестящим и не иметь что сказать или гладким и хорошо смазанным держать его в ящике и не пользоваться им.
Теперь мне снова надо отточить его. Я хотел бы прожить достаточно долго, чтобы написать еще три романа и двадцать пять рассказов. У меня есть несколько неплохих на примете.2
Пятая колонна. Акт I, сцена 1
Семь тридцать вечера. Коридор в первом этаже отеля «Флорида» в Мадриде. На двери номера 109 прикреплен лист белой бумаги, на нем печатными буквами надпись: «Работаю, не беспокоить». Две девушки и два бойца в форме Интернациональной бригады идут по коридору. Одна из девушек останавливается и рассматривает надпись.
1-й боец. Идем. Времени и так мало.
Девушка. Что тут написано?
Вторая пара проходит, не останавливаясь.
Боец. А не все ли равно?
Девушка. Нет, постой, прочти мне. Ну, пожалуйста. Прочти мне по-английски.
Боец. Вот еще не хватало. Образованная попалась. К черту. Не стану читать.
Девушка. Ты не добрый.
Боец. А от меня это и не требуется.
Он отступает на шаг и вызывающе смотрит на нее.
Так я не добрый, по-твоему? А ты знаешь, откуда я сейчас пришел?
Девушка. Какое мне дело, откуда ты пришел? Все вы приходите из каких-то ужасных мест, и опять все уходите туда. Я только просила прочесть мне надпись. Не хочешь — не надо, идем.
Боец. Ну давай, прочту. «Работаю, не беспокоить!»
Девушка смеется резким, визгливым смехом.
Девушка. Надо и мне завести такую надпись.
Занавес
Акт I, сцена 2
Занавес сейчас же снова поднимается. Внутренность номера 109. Кровать, возле нее ночной столик, два обитых кретоном кресла, высокий зеркальный шкаф, стол, на столе пишущая машинка. Рядом с машинкой патефон. Электрический рефлектор накален докрасна. В одном из кресел, спиной к лампе, которая стоит на столе рядом с патефоном, сидит с книжкой в руках высокая красивая блондинка. За ней — два больших окна, занавески задернуты. На стене висит карта Мадрида, перед картой стоит мужчина лет тридцати пяти, в кожаной куртке, вельветовых брюках и очень грязных сапогах. Не поднимая глаз от книги, блондинка, которую зовут Дороти Бриджес, говорит нарочито вежливым тоном.
Дороти. Милый, право же, ты мог почистить сапоги, прежде чем входить в комнату.
Мужчина, которого зовут Роберт Престон, продолжает рассматривать карту.
И, пожалуйста, милый, не води пальцем по карте. Пятна остаются.
Престон продолжает рассматривать карту.
Милый, ты не видел Филипа?
Престон. Какого Филипа?
Дороти. Нашего Филипа.
Престон (все еще у карты). Когда я проходил по Гран-Виа, наш Филип сидел в баре Чикоте с той марокканкой, которая укусила Вернона Роджерса.
Дороти. А что он делал? Что-нибудь ужасное?
Престон (все еще у карты). Как будто нет.
Дороти. Ну так еще сделает. Он такой живой, всегда веселый, всегда в духе.
Престон. Кстати, дух в баре Чикоте тяжелый.
Дороти. Ты так бездарно остришь, милый. Хоть бы Филип пришел. Мне скучно, милый.
Престон. Не строй из себя скучающую вассарскую куклу3.
Дороти. Не ругайся, пожалуйста. Я сейчас не в настроении слушать ругань. А кроме того, во мне очень мало вассарского. Я ровно ничего не поняла из того, чему там учили.
Престон. А то, что здесь происходит, ты понимаешь?
Дороти. Нет, милый. Университетский городок — тут я еще хоть что-нибудь понимаю. Но Каса-дель-Кампо для меня уже совершенная загадка. А Усера, а Карабанчель!4 Просто ужас.
Престон. Черт, никак не могу понять иногда, почему я тебя люблю.
Дороти. Я тоже не понимаю, милый, почему я тебя люблю. Право же, в этом мало смысла. Это просто дурная привычка. Вот Филип — насколько он занятнее, живее.
Престон. Вот именно — живее. Ты знаешь, что он делал вчера у Чикоте перед самым закрытием? Ходил с плевательницей и кропил публику. Понимаешь, брызгал на всех. Чудо, что его не пристрелили.
Дороти. Никто его не пристрелит. Хоть бы он пришел.
Престон. Придет. Как только Чикоте закроется, придет.
Стук в дверь.
Дороти. Это Филип. Милый, это Филип.
Дверь открывается, и входит управляющий отелем. Это смуглый толстенький человечек, страстный коллекционер марок, речь его отличается своеобразными интонациями и оборотами.
Ах, это управляющий!
Управляющий. Как поживаете, мистер Престон, хорошо? А вы, хорошо, мисс? Я только зашел спросить, не найдется ли у вас какой-нибудь провизии, которая не соответствует вашим вкусам. Удобно ли вам, всем ли вы довольны, нет ли жалоб?
Дороти. Теперь, когда починили рефлектор, все замечательно.
Управляющий. С рефлектором всегда большие затруднения. Электричество — наука, еще не завоеванная рабочими. Кроме того, наш электротехник так сильно пьет, что это нарушает его мозговую деятельность.
Престон. Наш электротехник вообще, кажется, не блещет умом.
Управляющий. Он умный. Но — алкоголь. Неумеренное потребление алкоголя. И сразу — полная неспособность сосредоточить мысли на электричестве.
Престон. Зачем же вы его держите?
Управляющий. Он прислан профсоюзом. Скажу вам откровенно — большое неудобство. Сейчас в сто тринадцатом, пьет с мистером Филипом.
Дороти (радостно). Значит, Филип дома?
Управляющий. Больше чем дома.
Престон. То есть?
Управляющий. Затруднительно объяснить в присутствии дамы.
Дороти. Позвони ему, милый.
Престон. Не буду звонить.
Дороти. Тогда я позвоню. (Снимает телефонную трубку и говорит.) Ciento trece5. Алло, Филип? Нет. Лучше вы идите к нам. Пожалуйста. Да. Хорошо. (Вешает трубку.) Сейчас придет.
Управляющий. Предпочтительнее, чтобы не пришел.
Престон. До того?
Управляющий. Хуже. Даже трудно представить.
Дороти. Филип чудесный. Но только он водится с ужасными людьми. Не понимаю зачем.
Управляющий. Я позволю себе прийти в другой раз. В случае, если вам будет доставлен провиант в таком количестве, что образуется избыток, — всегда приму с благодарностью для семейства, постоянно голодного и неспособного считаться с продовольственными затруднениями. Заранее мерси. До свидания. (Выходит в коридор, за дверью чуть не налетает на Филипа. Говорит за сценой.) Добрый вечер, мистер Филип.
Кто-то отвечает веселым басом.
Филип (за сценой). Salud, camarada6 филателист. Удалось раздобыть какой-нибудь редкий экземпляр?
Управляющий (негромко). Нет, мистер Филип. За последнее время — преобладание публики из крайне неинтересных стран. Завален пятицентовыми Соединенных Штатов и французскими в три франка пятьдесят. Желательно бы camaradas из Новой Зеландии с корреспонденцией воздушной почтой.
Филип. Будут, будут, не беспокойтесь. Сейчас просто временный застой. Обстрелы испугали туристов. Как только поутихнет, наедут делегации. (Вполголоса, серьезным тоном.) Чем вы встревожены?
Управляющий. Всегда небольшие заботы.
Филип. Не волнуйтесь. Все улажено.
Управляющий. Тем не менее — продолжаю волноваться.
Филип. Не стоит.
Управляющий. Будьте осторожны, мистер Филип.
В дверях показывается Филип, очень большой, очень шумный, в резиновых сапогах.
Филип. Salud, camarada Пресный Престон. Salud, camarada Брюзга Бриджес. Как вы тут поживаете? Разрешите представить вам специалиста-электротехника. Входите, camarada Маркони. Что вы стоите за дверью?
Входит очень маленький и совершенно пьяный монтер в грязном синем комбинезоне, альпаргатах и синем берете.
Монтер. Salud, camaradas.
Дороти. Salud.
Филип. А вот camarada марокканка. Надо бы говорить: та самая camarada марокканка. Большая редкость — марокканская camarada. Она страшно застенчива. Входи, Анита.
Входит марокканка из Сеуты. Она очень смуглая, но хорошо сложена, курчавая, вид у нее вызывающий и отнюдь не застенчивый.
Марокканка (сдержанно). Salud, camaradas.
Филип. Это та camarada, которая укусила Вернона Роджерса. Три недели отлеживался. Вот это зубки.
Дороти. Филип, милый, может быть, вы наденете на camarada намордник, пока она здесь, а?
Марокканка. Почему оскорблять?
Филип. Camarada марокканка училась английскому в Гибралтаре. Чудесное местечко Гибралтар. Там у меня было необыкновенное приключение.
Престон. Только не рассказывайте сейчас.
Филип. До чего вы мрачны, Престон. Вы тут расходитесь с линией партии. Время вытянутых лиц миновало. Мы переживаем период веселья.
Престон. На вашем месте я не стал бы говорить о том, чего не знаю.
Филип. Но я не вижу причин ходить с мрачной физиономией. А что, если предложить этим camaradas чего-нибудь прохладительного?
Марокканка (Дороти). У вас хороший комната.
Дороти. Очень рада, что вам здесь нравится.
Марокканка. Как так вы не эвакуирован?
Дороти. А я не уезжаю, и все.
Марокканка. А что вы кушать?
Дороти. Иногда приходится туговато, но нам присылают консервы из Парижа с дипломатической почтой.
Марокканка. Что с дипломатической почтой?
Дороти. Консервы, знаете — Civet de lie'vri7. Foie eras8. Недавно у нас был изумительный Poulet de Bresse9. От Буро.
Марокканка. Вы хотел смеяться?
Дороти. Да нет. Что вы. Мы правда едим все это.
Марокканка. Я ем суп из вода.
Она воинственно смотрит на Дороти.
Ну что? Я вам не нравился? Вы думал, вы лучше меня?
Дороти. Нисколько. Я, вероятно, много хуже. Престон скажет вам, что я несравненно хуже. Но зачем нам проводить сравнение? Я хочу сказать, сейчас война и вообще, и все мы трудимся ради одного дела.
Марокканка. Я вам буду выцарапать глаза, если вы думал, я хуже.
Дороти (умоляюще и очень томно). Филип, прошу вас, займитесь вашими друзьями и развеселите их.
Филип. Анита, послушай.
Марокканка. О'кей?
Филип. Анита, Дороти очень милая женщина…
Марокканка. Нашем деле нет милая женщина.
Монтер (вставая). Camaradas, me voy.
Дороти. Что он говорит?
Престон. Он говорит, что уходит.
Филип. Не верьте ему. Он всегда это говорит. (Монтеру.) Camarada, останьтесь.
Монтер. Camaradas, entonces me quedo.
Дороти. Что?
Престон. Он говорит, что останется.
Филип. Вот это дело, приятель. Нельзя же так сразу уйти и бросить нас, правда, Маркони? Camarada электротехник не подкачает.
Престон. Зато он уже достаточно накачался.
Дороти. Честное слово, милый, если ты будешь так острить, я уйду от тебя.
Марокканка. Послушайте. Все время разговор. Ничего, только разговор. Зачем мы тут? (Филипу.) Ты со мной? Да или нет?
Филип. Как ты резко ставишь вопрос, Анита.
Марокканка. Хочу ответ.
Филип. В таком случае, Анита, ответ будет негативный.
Марокканка. Как? Фотография?
Престон. Понимаете связь? Аппарат, фотография, негатив. Правда, она очаровательна? Такая непосредственность.
Марокканка. Зачем фотография? Ты думал, я шпион?
Филип. Нет, Анита. Пожалуйста, будь благоразумна. Я просто хотел сказать, что я больше не с тобой. Пока. То есть я хочу сказать, что пока это более или менее кончено.
Марокканка. Нет? Ты не со мной?
Филип. Нет, моя красавица.
Марокканка. Ты с ней? (Кивает на Дороти.)
Филип. В этом я не уверен.
Дороти. Да, это еще нужно обсудить.
Марокканка. О'кей. Я буду выцарапать ей глаза. (Подходит к Дороти.)
Монтер. Camaradas, tengo que trabaiar.
Дороти. Что он говорит?
Престон. Он говорит, что ему пора на работу.
Филип. Не обращайте на него внимания. У него вечно такие сумасбродные мысли. Это его ide'e fixe10.
Монтер. Camaradas, soy analfabetico.
Престон. Он говорит, что он неграмотный.
Филип. Camarada, знаешь, — нет, серьезно, если бы мы не учились в школе, все мы были бы такие же. Не расстраивайся, приятель.
Марокканка (Дороти). О'кей. Ну, я думал, ладно. Не надо ссора. Веселый компания. Да, о'кей. Только одна вещь.
Дороти. Какая, Анита?
Марокканка. Вы должен снять надпись.
Дороти. Какую надпись?
Марокканка. Надпись на дверь. Все время работаю — нехорошо.
Дороти. Такая надпись висит у меня на двери со времен колледжа, и никогда это ничего не значило.
Марокканка. Вы будет снимать?
Филип. Ну конечно, она снимет. Верно, Дороти?
Дороти. Могу и снять.
Престон. Все равно ты никогда не работаешь.
Дороти. Нет, милый. Но я всегда собираюсь. И я непременно закончу статью для «Космополитен», как только чуточку разберусь в том, что происходит.
За окном на улице раздается грохот, затем приближающееся шипение и снова грохот. Слышен стук падающих кирпичей и железа и звон разбитого стекла.
Филип. Опять стреляют.
Он говорит это очень спокойно и деловито.
Престон. Негодяи!
Он говорит это злобно и взволнованно.
Филип. Бриджес, душа моя, откройте-ка окна. Стекол в Мадриде нет, а скоро зима.
Марокканка. Вы будете снимать надпись?
Дороти подходит к двери и снимает надпись, вытаскивая кнопки пилочкой для ногтей. Она отдает листок Аните.
Дороти. Возьмите себе. И кнопки берите.
Дороти подходит к выключателю и гасит свет. Затем открывает оба окна. Раздается звук, похожий на аккорд гигантского банджо, и приближающийся гул, словно налетает поезд метро или надземки. Затем снова оглушительный грохот, и сыплются осколки стекла.
Марокканка. Вы хороший camarada.
Дороти. Нет, но я бы хотела быть хорошим camarada.
Марокканка. Вы для меня о'кей.
Они стоят рядом в полосе света, падающей из коридора через открытую дверь.
Филип. Если бы окна были закрыты, все стекла разбились бы от сотрясения. Слышно, как вылетают снаряды. Подождем следующего.
Престон. Какая мерзость, эти ночные обстрелы.
Дороти. Сколько длился последний?
Филип. Больше часа.
Марокканка. Дороти, мы идем подвал?
Снова аккорд гигантского банджо — с минуту тишина, затем громкий нарастающий гул, на этот раз гораздо ближе, затем оглушительный взрыв, и комната наполняется дымом и кирпичной пылью.
Престон. К черту! Я иду вниз.
Филип. Эта комната очень удачно расположена. Серьезно. Я не шучу. С улицы я вам показал бы.
Дороти. Я, пожалуй, останусь здесь. Не все ли равно, где дожидаться?
Монтер. Camaradas, no hay luz!
Он говорит эти слова громко и почти пророчески, стоя посреди комнаты и широко раскинув руки.
Филип. Он говорит, что света нет. Знаете, этот чудак становится страшен. Что-то вроде электрифицированного греческого хора.
Престон. Я уйду отсюда.
Дороти. Тогда будь добр, милый, возьми с собой Аниту и монтера.
Престон. Идемте.
Они уходят.
Опять раздается взрыв, на этот раз нешуточный.
Дороти (стоит рядом с Филипом и прислушивается к грохоту и звону, последовавшему за взрывом). Филип, здесь в самом деле безопасно?
Филип. Здесь не хуже и не лучше, чем в любом другом месте. Серьезно. Безопасно — не совсем то слово; но в наше время безопасность как-то не в ходу.
Дороти. С вами мне не страшно.
Филип. Постарайтесь перескочить через эту стадию. Это самая ужасная.
Дороти. Ничего не могу поделать.
Филип. А вы постарайтесь. Будьте умницей. (Подходит к патефону и ставит мазурку Шопена си-минор op. 33 № 4.)
Они слушают мазурку, освещенные отблеском рефлектора.
Жидковато и очень старомодно, но все-таки очень красиво.
Раздается грохот орудий с горы Гарабитас. Снаряд разрывается на улице за окном, окно ярко освещается.
Дороти. Ой, милый, милый, милый.
Филип (поддерживая ее). Не можете ли вы называть меня иначе? Вы при мне стольких людей так называли.
Слышны гудки санитарной машины. Потом, в наступившей тишине, опять звучит мазурка.
Занавес
Акт I, сцена 3
Номера 109 и 110 в отеле «Флорида». Окна раскрыты, и в них льется солнечный свет. В середине стены, разделяющей оба номера, — дверь, завешанная с одной стороны большим военным плакатом, так что, когда она отворяется, проход остается закрытым. Но отворять дверь плакат не мешает. Сейчас она отворена, и плакат образует нечто вроде бумажного щита между обеими комнатами. Он фута на два не доходит до полу. На кровати в номере 109 спит Дороти Бриджес. На кровати в номере 110 сидит Филип Ролингс и смотрит в окно. С улицы доносится голос газетчика, выкрикивающего названия утренних выпусков: «El Sol»! Libertad»! «El ABC de Hoy»! Слышен гудок проезжающей машины, затем где-то вдалеке тарахтит пулемет. Филип снимает телефонную трубку.
Филип. Пришлите, пожалуйста, утренние газеты. Да. Все, какие есть.
Он смотрит по сторонам, потом в окно. Потом оглядывается на висящий на дверях плакат, сквозь который просвечивает утреннее солнце.
Нет. (Качает головой.) Не стоит. В такую рань.
В дверь стучат.
Adelante.
Снова стучат.
Войдите. Войдите!
Дверь отворяется. На пороге управляющий с пачкой газет.
Управляющий. Доброе утро, мистер Филип. Чувствительно благодарен. Доброе утро, доброе, доброе утро. Страшный вечер — вчера, не правда ли?
Филип. Теперь все вечера страшные.
Он улыбается.
Дайте-ка мне газеты.
Управляющий. Скверные вести из Астурии. Там очень плохо.
Филип (просматривая газеты). Здесь об этом ничего нет.
Управляющий. Да, но я знаю, что вы знаете.
Филип. Допустим. Кстати, когда я переехал в эту комнату?
Управляющий. Вы не помните, мистер Филип? Вы не помните вчерашний вечер?
Филип. Нет. Представьте себе — нет. Подскажите мне что-нибудь, может быть, я и вспомню.
Управляющий (с искренним ужасом). Вы в самом деле ничего не помните?
Филип (весело). Решительно ничего. В начале вечера как будто легкий обстрел. Потом Чикоте. Да. Привел сюда Аниту, просто так, для смеху. Она ничего не натворила, надеюсь?
Управляющий (качая головой). Нет, нет. Тут не Анита. Мистер Филип, вы совсем ничего не помните про мистера Престона?
Филип. Нет. А что случилось с этим мрачным идиотом? Уж не пустил ли он себе пулю в лоб?
Управляющий. Не помните, как вы его выбросили на улицу?
Филип. Отсюда? (Не вставая, поворачивается к окну.) И что же — он и сейчас там?
Управляющий. Не отсюда, а из парадного, вчера очень поздно, — по возвращении из Ministerio, после вечерней сводки.
Филип. Есть увечья?
Управляющий. Наложили несколько швов.
Филип. А вы почему не вмешались? Почему вы допускаете такое безобразие в приличном отеле?
Управляющий. Потом вы заняли его комнату. (Грустно и укоризненно.) Мистер Филип, мистер Филип.
Филип (очень веселым тоном, но несколько смущенный). Сегодня как будто очень хороший день?
Управляющий. О да, день прекрасный. Можно сказать — день для загородных прогулок.
Филип. Ну, а Престон что? Знаете, он ведь мужчина довольно солидный. Да еще такой мрачный. Должно быть, отбивался вовсю?
Управляющий. Он теперь в другом номере.
Филип. В каком?
Управляющий. В сто тринадцатом. Где вы раньше жили.
Филип. А я тут?
Управляющий. Да, мистер Филип.
Филип. А это что за гадость? (Глядя на просвечивающий плакат в дверях.)
Управляющий. Это патриотический плакат, мистер Филип. Очень красивый плакат, — написан с большим чувством, только это его изнанка.
Филип. А лицо где? Куда ведет эта дверь?
Управляющий. В комнату леди, мистер Филип. Вы теперь в двойном апартаменте, как новобрачная парочка в медовый месяц. В настоящий момент — пришел посмотреть, все ли у вас в порядке, не нужно ли чего. Если что нужно — звоните в любое время. Примите поздравления, мистер Филип. Безусловно, поздравления и даже больше.
Филип. Эта дверь отсюда запирается?
Управляющий. Безусловно, мистер Филип.
Филип. Так заприте ее и уходите, а мне велите принести кофе.
Управляющий. Слушаю, сэр, мистер Филип. Не нужно сердиться в такой чудный день. (Торопливо и отрывисто.) Буду очень просить, мистер Филип, не забывайте — Мадрид, продовольственные затруднения; если случайно лишние продукты — все равно что: банка консервов, любой пустяк, — дома, знаете, всегда недостаток. Вы не поверите, мистер Филип, в такое время — семья из семи человек — позволяю себе роскошь держать тещу. Заметьте — ест все, что угодно. Все годится. Затем еще сын — семнадцать лет — бывший чемпион по плаванью. Как это называется — брасс. Сложение — вот (жестом показывает исполинскую ширину груди и плеч). Аппетит? Вы просто не поверите, мистер Филип. И тут чемпион. Стоит посмотреть. Это только двое — а ведь всех семеро.
Филип. Посмотрю, что там есть. Надо еще перенести все из моего номера. Если кто-нибудь будет меня спрашивать, пусть позвонят сюда.
Управляющий. Чувствительно благодарен, мистер Филип. У вас душа широкая, как улица. В вестибюле вас ждут два товарища.
Филип. Зовите их.
Все это время Дороти Бриджес в соседней комнате крепко спит. Она не проснулась во время разговора Филипа с управляющим, только раз или два пошевелилась во сне. Сейчас, когда дверь затворена и заперта, из одной комнаты в другую ничего не слышно.
Входят двое бойцов в форме Интернациональной бригады.
1-й боец. Ну вот. Он ушел.
Филип. Как это — ушел?
1-й боец. Ушел от нас, вот и все.
Филип (быстро). Каким образом?
1-й боец. Я вас спрашиваю — каким образом?
Филип. Вы что, шутки шутить сюда пришли? (Поворачиваясь ко второму бойцу, очень сухим тоном.) Что это значит?
2-й боец. Он ушел.
Филип. А вы где были?
2-й боец. Между лифтом и лестницей.
Филип (1-му бойцу). А вы?
1-й боец. На улице у парадного, всю ночь.
Филип. А в котором часу вы покинули пост?
1-й боец. Я не покидал поста.
Филип. Обдумайте свои слова. Вы знаете, чем вы рискуете?
1-й боец. Мне очень жаль, но тут ничего не поделаешь. Он ушел, вот и все.
Филип. Нет, милый друг, далеко не все.
Он снимает телефонную трубку и называет номер.
Novente siete zero zero zero. Да. Антонио? Попросите его. Да. Еще не приходил? Нет. Пришлите взять двоих, отель «Флорида», номер сто десять. Да. Пожалуйста. Да. (Вешает трубку.)
1-й боец. Но мы только…
Филип. Не торопитесь. Вам еще пригодится ваше воображение, когда придет время рассказывать.
1-й боец. Мне нечего рассказывать. Я вам все сказал.
Филип. Не торопитесь. Постарайтесь собраться с мыслями. Садитесь и обдумайте все хорошенько. Помните: он был здесь, в отеле. Он не мог выйти, не пройдя мимо вас. (Берется за газету.)
Оба бойца понуро стоят перед ним.
(Не глядя на них.) Садитесь. Вон кресла.
2-й боец. Товарищ, мы…
Филип (не глядя на него). Не произносите этого слова.
1-й и 2-й бойцы переглядываются.
1-й боец. Товарищ…
Филип (откладывая газету и придвигая к себе другую). Я запретил вам произносить это слово. Оно у вас нехорошо звучит.
1-й боец. Товарищ комиссар, мы хотим сказать…
Филип. Не стоит.
1-й боец. Товарищ комиссар, вы должны меня выслушать.
Филип. Я вас выслушаю потом. Не беспокойтесь, друг мой. Я вас все время слушаю. Когда вы вошли сюда, вы говорили другим тоном.
1-й боец. Товарищ комиссар, пожалуйста, выслушайте меня. Я хочу сказать вам…
Филип. Вы дали уйти человеку, который мне был нужен. Вы дали уйти человеку, который мне был необходим. Вы дали уйти человеку, который пошел убивать.
1-й боец. Товарищ комиссар, пожалуйста…
Филип. Пожалуйста — неподходящее слово для солдата.
1-й боец. Я не настоящий солдат.
Филип. Раз на вас военная форма, значит, вы солдат.
1-й боец. Я приехал сюда, чтобы сражаться во имя идеала.
Филип. Все это очень мило. Но послушайте, что я вам скажу. Вы приезжаете сражаться во имя идеала, но при первой атаке вам становится страшно. Не нравится грохот или еще что-нибудь, а потом вокруг много убитых, — и на них неприятно смотреть, — и вы начинаете бояться смерти — и рады прострелить себе руку или ногу, чтобы только выбраться, потому что выдержать не можете. Так вот — за это полагается расстрел, и ваш идеал не спасет вас, друг мой.
1-й боец. Но я честно сражался. Я не наносил себе никаких умышленных ранений.
Филип. Я этого и не говорил. Я только старался кое-что объяснить вам. Но, по-видимому, я недостаточно ясно выражаюсь. Я, понимаете, все время думаю о том, что будет сейчас делать человек, которому вы дали уйти, и как мне опять залучить его в надежное, верное место вроде этого отеля, прежде чем он успеет убить кого-нибудь. Понимаете, он мне был непременно нужен, и непременно живой. А вы дали ему уйти.
1-й боец. Товарищ комиссар, если вы мне не верите…
Филип. Да, я вам не верю, и я не комиссар. Я полицейский. Я не верю ничему из того, что слышу, и почти ничему из того, что вижу. С какой стати я буду верить вам? Слушайте. Вы не выполнили задания. Я должен установить, с умыслом вы это сделали или нет. Ничего хорошего я от этого не жду. (Наливает себе виски.) И если вы не дурак, то поймете, что и вам ничего хорошего ждать не приходится. Но пусть вы это и без умысла сделали, все равно. Долг есть долг. Его нужно исполнять. А приказ есть приказ. И ему нужно повиноваться. Будь у нас время, я бы вам разъяснил, что, в сущности, дисциплина — это проявление доброты; впрочем, как показал опыт, я не очень хорошо умею разъяснять.
1-й боец. Пожалуйста, товарищ комиссар…
Филип. Если вы еще раз это скажете, я рассержусь.
1-й боец. Товарищ комиссар…
Филип. Молчать! Мне не до вежливости — понятно? Мне так часто приходится быть вежливым, что я устал. И мне надоело. Я буду допрашивать вас в присутствии моего начальника. И не называйте меня комиссаром. Я полицейский. То, что вы говорите мне сейчас, не имеет никакого значения. Я ведь отвечаю за вас. Если вы сделали это без умысла, тем лучше. Все дело в том, что я должен это знать. Я вам вот что скажу. Если вы сделали это без умысла, я беру половину вины на себя.
В дверь стучат.
Adelante.
Дверь отворяется, и показываются два штурмгвардейца в синих комбинезонах и плоских шапочках, с винтовками за спиной.
1-й штурмгвардеец. A sus ordenes, mi comandante11.
Филип. Этих двух людей отвести в Сегуридад12. Я приду потом допросить их.
1-й штурмгвардеец. A sus ordenes13.
2-й боец идет к двери, 2-й штурмгвардеец ощупывает его, чтобы проверить, есть ли при нем оружие.
Филип. Они оба вооружены. Возьмите у них оружие и уведите их. (1-му и 2-му бойцам.) Счастливого пути. (С иронией.) Желаю вам, чтобы все обошлось.
Все четверо выходят, слышно, как шаги удаляются по коридору. В соседней комнате Дороти Бриджес ворочается в постели, просыпается, зевая и потягиваясь, достает грушу висячего звонка у кровати. Слышен звонок. Его слышит и Филип. В это время в его дверь стучат.
Филип. Adelante.
Входит управляющий, он очень взволнован.
Управляющий. Арестовали двух camaradas.
Филип. Это очень плохие camaradas. Один, во всяком случае. Другой, может быть, и нет.
Управляющий. Мистер Филип, вокруг вас слишком много случается. Говорю как друг. Мой совет — постарайтесь, чтоб было потише. Нехорошо, когда все время так много случается.
Филип. Да. Я тоже так думаю. А что, сегодня действительно хороший день? Или не очень?
Управляющий. Я вам говорю, что нужно делать. В такой день нужно ехать за город и устроить маленький пикник.
В соседней комнате Дороти Бриджес уже надела халат и домашние туфли. Она скрывается в ванной, потом выходит оттуда, расчесывая волосы. Волосы у нее очень красивые, и она присаживается на край постели, поближе к рефлектору, продолжая расчесывать их. Без грима она кажется совсем молодой. Она снова звонит, и в дверях показывается горничная. Это маленькая старушка лет шестидесяти, в синей кофте и в переднике.
Горничная. Se puede?14
Дороти. Доброе утро, Петра.
Петра. Buenos dias15, сеньорита.
Дороти снова ложится, и Петра ставит на постель поднос с завтраком.
Дороти. Яиц нет, Петра?
Петра. Нет, сеньорита.
Дороти. Вашей матери лучше, Петра?
Петра. Нет, сеньорита.
Дороти. Вы уже завтракали, Петра?
Петра. Нет, сеньорита.
Дороти. Принесите себе чашку и выпейте со мной кофе. Ну, скорей.
Петра. Я выпью после вас, сеньорита. Очень было здесь страшно вчера во время обстрела?
Дороти. Вчера? Вчера было чудесно.
Петра. Сеньорита, что вы говорите?
Дороти. Ну, право же, Петра, было чудесно.
Петра. На улице Прогрессе, там, где я живу, в одной квартире убило шестерых. Утром их выносили. И по всей улице не осталось ни одного целого стекла. Теперь так и зимовать, без стекол.
Дороти. А здесь у нас никого не убило.
Петра. Сеньору можно уже подавать завтрак?
Дороти. Сеньора больше нет здесь.
Петра. Он уехал на фро