Г.
Анатолий Борисович — о нехитрой комбинации с олигархами, «деле писателей», войне с Березовским, предательстве Глазьева, секретной записке Ельцину, сожженных мостах, а также о том, почему хотел попасть в автоаварию.
Как поется в известной песенке, самолет летит — мотор работает, а в нем пилот сидит... Ну и далее по тексту. Не знаю, что именно подавали на обед экипажу лайнера, державшему курс из Владивостока в Москву, но пассажир бизнес-класса Анатолий Чубайс не смог вовремя получить горячее. По причине затянувшегося интервью «Итогам»...
— Мы остановились на том, как вы в 93-м добились поддержки Бориса Ельцина и продавили намеченную программу приватизации госсобственности...
— Победа не была окончательной и бесповоротной. Верховный Совет на время затих, а потом очухался и опять пошел в атаку. В те годы депутаты обладали правом приостанавливать действие президентских указов, а у меня вся приватизация на них строилась. При этом вопрос мог в течение десяти минут оказаться в повестке дня пленарного заседания, и его тут же поставили бы на голосование. Никаких трех чтений не требовалось, один раз нужным образом на кнопки нажали и — готово. Словом, мне сообщили, что ребята Хасбулатова собираются отменить ряд ключевых указов. Если бы это произошло, десятки тысяч предприятий стоимостью в триллионы рублей, находившихся в середине продаж, повисли бы на ниточке, наступил бы немедленный и гарантированный коллапс. Чтобы не быть застигнутым врасплох, я организовал специальную систему оповещения, каждое утро мне докладывали о настроениях в Верховном Совете. Что бы ни делал, какие совещания и встречи ни проводил, постоянно мониторил происходившее в Белом доме, где, напомню, тогда заседал российский парламент. Мы подготовили многослойную программу противодействия планам депутатов. Начинали с самого простого — попыток заблокировать решение при помощи различных технических хитростей, раскрывать которые не буду. Вторая линия обороны: в случае, если бы парламент отменил указы о приватизации, в течение суток подписать у президента новые документы, которые за исключением пары запятых в точности повторяли бы старые с сохранением правопреемственности. В какой-то момент мы ровно это и сделали: Верховный Совет аннулировал базовые указы, а Борис Николаевич тут же поставил подпись под новыми.
Был у нас и радикальный вариант на самый крайний случай, если будут прорваны все предыдущие линии защиты. Я разработал секретную программу, о которой знали буквально три или четыре человека: раз депутаты пытаются забить гвоздь и мы не в силах остановить порыв, поможем им, загоним по шляпку, чтобы потом сами зубами его вытаскивали. Как этого добиться? Полностью запретить приватизацию, причем наиболее извращенным и бесчеловечным способом: отменить уже принятые решения, аннулировать права собственности, развернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов. Будто задушить родного ребенка, но такой кульбит сильно ударил бы по позициям Верховного Совета. Ведь в приватизации уже участвовали десятки миллионов человек, тысячи трудовых коллективов, люди получали акции, а мы нашли бы способ донести до граждан страны, кто именно виновен в лишении их собственности... Всего этого удалось избежать не потому, что коммунисты передумали: к сентябрю 1993-го они уже погнались за главным зверем — президентом России и чувствовали запах крови. В итоге, как известно, 3 октября кровь пролилась. Но не та, на которую они рассчитывали...
— Интересно, а знаменитая пресс-конференция лета 1996 года, где вы заявили, что коммунизм не пройдет, была импровизацией или домашней заготовкой?
— Пришлось моментально реагировать на ситуацию после задержания Александром Коржаковым и его бравыми ребятами Сергея Лисовского и Аркадия Евстафьева.
— Ну да, коробка из-под ксерокса с полумиллионом долларов наличными...
— Силовики тогда предали главу государства и сработали на коммунистов, создавая дополнительные препятствия на пути законного переизбрания Бориса Ельцина на пост президента. Они еще с весны 96-го пропихивали идею отмены выборов и переноса их на два года. Мол, пусть Борис Николаевич поработает, пока ситуация в обществе не стабилизируется. Это было явным нарушением Конституции, что автоматически делало первое лицо нелегитимным, а значит, зависимым от окружения. Мы четко сознавали, чего добиваются силовики, и постарались разрушить их планы. Тем более во многом благодаря залоговым аукционам нам уже удалось достигнуть определенных договоренностей с представителями крупного капитала.
С олигархами была разыграна несложная комбинация. На выборах 1996 года они приняли сторону Бориса Николаевича, а не Геннадия Андреевича, хотя несколько ключевых фигур до последнего момента ставили в этой развилке на обоих соперников, финансируя и одного, и другого. Об этих колебаниях мы прекрасно знали, но аукционы потому и назывались залоговыми, что олигархи получали активы в собственность не сразу, а лишь через год, уже после выборов президента. Понятно, что в случае прихода к власти Зюганова Березовскому и прочим господам ничего не светило, поэтому им пришлось поддержать Ельцина. Такой вот не слишком мудреный принцип был заложен в эту схему.
— Вами, Анатолий Борисович?
— Что вы! Я, как всегда, был ни при чем... Но если серьезно, главное требование в политике — умение создавать коалиции, а затем правильно переформировывать их под конкретные цели. Особенно когда сил и средств мало. Что-то типа переправы через реку по льдинам во время ледохода. Нужно быстро двигаться, перепрыгивать с места на место, чтобы не свалиться в холодную воду... Двухшаговая конструкция с аукционами была придумана в конце 95-го, а обо всем с олигархами договорились в январе следующего года в Давосе. Тянуть дальше было нельзя, выборы приближались, Ельцин имел катастрофический рейтинг, его проигрыш обернулся бы большой кровью.
— Вариант с Немцовым в качестве кандидата от Кремля вы не рассматривали?
— Не-а. Считал его неработоспособным. Борис был непроходной фигурой. Я к нему всегда очень хорошо относился, но это не вопрос личных симпатий или антипатий. Трезвый анализ показывал: Немцов никогда не выиграет у Зюганова, а лишь расколет демократический электорат, оттянет голоса у Бориса Николаевича, что почти наверняка приведет к победе в первом туре Геннадия Андреевича. Выдвижение Немцова грозило серьезными проблемами, могло сыграть решающую роль перед финальной схваткой. Нельзя было допустить, чтобы Зюганов хотя бы на секунду поверил в окончательный успех. Не забудьте и про Явлинского. Его никто не уговорил бы снять кандидатуру с выборов... К счастью, Борис Немцов — куда более адекватный товарищ, он не стал выдвигаться, и все закончилось благополучно. Зюганов, а также те, кто стоял за ним — Анпилов, Макашов и прочие, — не получили власть в стране...
— Что для вас было главным сразу после выборов?
— Тактически — удержать ситуацию на фоне тяжелейшей операции на сердце президента, а потом и нескольких подряд его болезней. А стратегически основная задача — отделение власти от бизнеса. Начались затяжные разборки с олигархами, которые уверовали: они и есть настоящие хозяева страны с пожизненным правом назначать временного управляющего в ранге президента, чтобы тот рулил государством в их интересах. Некий «совет директоров» России во главе с неуемным Березовским, руководствовавшимся простой логикой: «Раз мы самые богатые, значит, и самые умные. Нам и карты в руки». На это я возражал: «Дорогой Борис Абрамович! Вы, конечно, богатые, готов даже признать, что умные, но тогда создайте свою партию, проведите ее в Думу, выдвигайтесь в президенты, побеждайте на выборах, а после будете командовать в Кремле. На иные варианты категорически не соглашусь». Конструкция, при которой страной управляют олигархи, была для нас абсолютно неприемлема. Понятно, что разногласие имело не локальный, а глобальный характер, рано или поздно противоречие обязательно проявилось бы. Так и случилось. Открытая форма конфликта хронологически совпала с аукционом по «Связьинвесту», который был и остается самым честным в истории современной России. За минуту до вскрытия конверта ни я, ни кто-либо иной из нашей команды не знал, да и не мог знать имени победителя. Итоговая цена в миллиард 875 миллионов долларов на семьсот миллионов превышала стартовую, что тоже свидетельствует о чистоте проведенного конкурса. К несчастью для Березовского, верх взял Потанин. Борис Абрамович проиграл. Для себя он не оставлял иных вариантов, кроме как объявить нам войну до полного истребления неприятеля. Это было, что называется, по понятиям. Не мог Березовский уступить какому-то правительству и администрации президента! Разве мыслимо подобное? Он ведь хозяин страны! Борис Абрамович быстренько сформулировал базовые требования: результаты аукциона отменить, «Связьинвест» вернуть в исходное положение. Мой ответ: нет! После этого мне и было заявлено: «Мы вас уничтожим!»
— Открыто, без экивоков-эвфемизмов?
— Абсолютно! Борис очень прямой и конкретный. В этом его безусловное достоинство. Я тогда сказал, что прекрасно отдаю себе отчет, какими мощными ресурсами располагает противник, но также сообщил, что позицию мы уже выбрали, поэтому, видимо, иного не дано: нас действительно придется уничтожить! И началось...
— Было страшно?
— Послушайте, группа «патриотично» настроенных товарищей несколько лет назад пыталась подорвать машину, в которой я ехал на работу. Мы чудом остались целы, покушавшиеся слегка промахнулись. На этом фоне «дело писателей», состряпанное летом 1997 года, кажется вполне невинной шуткой. Впрочем, тогда все выглядело весьма серьезно. К компании разоблачителей подключилось телевидение, прочие «демократические и свободные» СМИ... В результате нас крепко побили, половина моей команды потеряла посты в правительстве и кремлевской администрации, Бориса Немцова убрали из Минтопэнерго, а меня из Минфина, но принцип мы не сдали.
Государство оказалось стратегически сильнее олигархов, может, впервые они не сумели нагнуть оппонентов, победить их, и это ключевой момент всей истории. Думаю, по очкам верх одержали мы. В конце концов, я ведь с Немцовым добился, чтобы Березовского выкинули из Совета безопасности! Но, повторяю, главное — не вернули «Связьинвест», как того хотел Борис Абрамович. Деньги надо было платить, а не жмотничать! А так — извиняйте! На том, собственно, и расстались. Помню, в момент самых напряженных боев ко мне подошел Владимир Путин, он тогда еще работал в кремлевской администрации: «Смотрю, решил ввязаться в настоящую драку?» Я подтвердил. Путин продолжил: «Боюсь, не до конца понимаешь ситуацию, не все видишь и знаешь. У вас нет шансов победить сегодня». Я ответил: «Может, и так, но по-другому уже никак». Владимир Владимирович оказался прав: я не вполне представлял себе картину...
— Альфред Кох, тоже пострадавший в той истории, рассказывал мне, что вашу команду с потрохами сдали Татьяна Дьяченко и Валентин Юмашев, соответствующим образом настроив Бориса Николаевича. И Ельцин отправил «писателей» в отставку.
— Ну, у Альфреда свое видение ситуации. Не думаю, будто кому-то приходилось специально накручивать президента, полив в нашу сторону шел со всех сторон, какой телеканал ни включи или газету ни открой. Схема была какая? С утра в Белом доме у вице-премьера проводилось совещание с участием министра внутренних дел и, разумеется, Березовского. Обсуждался ход расследования в отношении нас, результаты проведенной накануне выемки документов и прослушки телефонных разговоров. После этого ставились две группы задач — по дальнейшим шагам следствия и по передаче основной полученной информации в теле- и радиоэфир. В это же время в кабинете напротив я вместе с коллегами вел переговоры о получении НДС с Украины, вносил коррективы в проект Налогового кодекса, решал иные рабочие вопросы... Вечером возвращался домой и из программы Сергея Доренко узнавал, что же творит Чубайс с подельниками! Следующим утром все начиналось сызнова: Березовский со товарищи думали, как бы нас еще крепче ущучить, а мы старались выполнять служебные обязанности. Каждый занимался своим делом. Как говорится, кто на что учился... Так и жили. Борис — противник серьезный, с ним не забалуешь. Да и другие были под стать. Один Игорь Малашенко чего стоил, гений пиара, очень сильный профессионал! Кстати, именно он запустил в обращение термин «семья» применительно к Борису Ельцину и его окружению.
Поэтому Татьяне с Валентином какие-то особые счеты я не стал бы предъявлять. Другое дело, они считали, что с аукционом по «Связьинвесту» мы поступили слишком резко, надо было переходить на новые правила постепенно. Я же полагал, хвост нужно рубить сразу, а не резать по частям. Плавных переходов в таких историях не бывает, особенно в нашей стране. Татьяна и Валентин со мной не соглашались...
— На личных отношениях это отразилось?
— Как ни странно, нет. Мы до сих пор очень тепло и нежно общаемся, вот в минувшем ноябре в Мексику вместе ездили. Повторяю, не вижу в их тогдашнем поведении чего-то злонамеренного и коварного, какой-то личной корысти. Они иначе, нежели я, смотрели на ситуацию, только и всего. Это не из категории «плохой — хороший». Взаимных подлостей никто не совершал, вот что главное.
— А с предательством вы сталкивались?
— В нашей команде это произошло дважды. Всего-то лишь! Можно сказать, мне крупно повезло, у других список потерь куда длиннее. Первый случай связан с Сергеем Глазьевым, хорошо известным персонажем. Он входил в нашу команду, попал в правительство Гайдара, был первым зампредом Комитета внешнеэкономических связей, потом мы сделали его профильным министром. В 93-м на Сергея пытались завести уголовное дело, реально собирались сажать, и я с покойным Борисом Федоровым защищал Глазьева перед Черномырдиным, просил за него, говоря: «Виктор Степанович, помогите! Парень молодой, мог допустить ошибку, не думаю, что сознательно пошел на воровство...» Премьер отстоял Сергея перед прокуратурой, не сдал. А в октябре того же года Глазьев радостно переметнулся на сторону «президента» Руцкого, согласился войти в его «правительство», заседавшее в Белом доме. А это уже не шутки, не политические дискуссии и не теоретические расхождения о методах ведения приватизации — настоящие боевые действия со стрельбой и кровью.
Ни на секунду не сомневаюсь: в случае победы Руцкого, Макашова и компании нас с огромным удовольствием поставили бы к стенке. Что это, если не предательство? Вчера ты ел со мной из одной тарелки, а сегодня готов расстрелять! Нет, такое не прощается. А потом Глазьев написал на меня донос в Генпрокуратуру — мастерски и профессионально требовал моей посадки. Это было уже в 1998 году. Он тогда работал в аппарате Совета Федерации, и прокуратура искала, кого бы упечь по уголовному делу о дефолте. Глазьев с готовностью предложил услуги, помог перевести сложную экономическую материю на язык УК, лично сочинил текст обвинительного заключения, нашел правильные слова...
— Это вы об «украденных» миллиардах МВФ?
— Совершенно верно! Там была простая история: Международный валютный фонд предоставил России кредит для стабилизации рубля. Что это означало на практике? Деньги попали в ЦБ, а тот стал продавать их на аукционе, увеличивая предложение доллара и создавая спрос на рубль. Валюту покупали коммерческие банки и размещали ее на своих счетах, как правило, зарубежных: что они и должны были делать. Моментально поднялся дикий вой: проамериканский МВФ дал антинародному Чубайсу миллиарды баксов, чтобы его жулики-дружки вывели денежки из России. Хищение, совершенное группой лиц по предварительному сговору, в особо крупных размерах! Весь состав преступления налицо — чистая статья!
— Кто стал вторым предателем?
— Пропустим, не хочу об этом говорить...
— Тогда еще раз возвращаемся в середину девяностых, когда вы неожиданно для многих возглавили кремлевскую администрацию. Это слабо вязалось с вашим прежним стремлением максимально дистанцироваться от публичной политики.
— Так ведь и шаг был вынужденным. Я этого крайне не хотел. То есть ну вот совсем! Слышали выражение «наматывать на винт»? В смысле тянуть за собой определенный негативный шлейф. Я в начале 90-х намотал очень прилично — с приватизацией, финансовой стабилизацией 1995-го и прочим-прочим... Собственно, как и любой, кто работал тогда в правительстве или Кремле и сделал что-то серьезное. Эпоха-то была сложная! Словом, ни эмоционально, ни морально я больше не хотел оставаться чиновником. Хватит, хлебнул! Да и линию поведения во время избирательной кампании 1996 года строил так, что сжигал за собою мосты, отрезал дорогу обратно. Нельзя параллельно и с врагами бороться, и думать, как бы они на будущее не обиделись. Или первое, или второе. Передо мной не стояла задача поднять личный рейтинг либо попытаться понравиться кому-то. Делал все для переизбрания Бориса Ельцина, бился с оппонентами, а противостояний, как вы знаете, было более чем достаточно, и все нешуточные. И я твердо решил уходить, подвел для себя черту под карьерой политика и госслужащего. Поэтому после победы Бориса Николаевича во втором туре направил на его имя секретную записку, где изложил перечень мер, которые, на мой взгляд, необходимо было срочно предпринять для реорганизации, в том числе и президентской администрации, внес предложения по ключевым кадровым решениям. К слову, у основных участников процесса, обладавших правом голоса, разночтений по кандидатуре будущего главы администрации не возникало, наши мнения совпадали.
— О ком речь?
— Об Игоре Малашенко. Я тоже считал такой выбор абсолютно правильным, искренне поддерживал этот вариант. Соответственно именно об Игоре и написал Борису Николаевичу. Все шло замечательно, пока мне не позвонил Гусинский и не проговорил убитым голосом: «Малашенко отказывается». В первую секунду я не поверил ушам: «Что случилось? Повтори по буквам!» Вся отлаженная конструкция вдруг зашаталась, угрожая рассыпаться в прах. Гусинский продолжал мямлить что-то невнятное: «Вот... Он передумал... Не хочет...» Я тихо офигевал у телефона: «Идите и уговаривайте. Это невозможно!» Гусинский стал уверять, что сделал все мыслимое, но Игорь уперся и — ни в какую. Я тоже попытался объясниться с Малашенко. Бесполезно, ничего слушать не желал! Что делать? Образовалась дыра. Говорю товарищам: неприятно, конечно, но, может, ребята, попробуете решить проблему как-нибудь без меня? Спасибо за совместную работу, я сдаю дела и ухожу, начинаю строить собственный бизнес. Ладно, соглашаются, иди... И тут меня на прощальный разговор зовет Борис Николаевич, которому вскоре предстояла операция по аортокоронарному шунтированию. Пришел. Ельцин построил встречу в своем духе: «Анатолий Борисович, я прочел секретную записку. Подумал, все взвесил и принял решение согласиться с вами». Сказал и замолчал. Я тоже молчу. Жду. Президент после паузы продолжил: «Вы правы, пора кардинально реорганизовать администрацию. И делать это придется вам. В качестве ее главы». Наверное, можно было стать насмерть и отказаться, но я видел, что существует реальный кадровый голод, скамейка оказалась очень короткой. Альтернативная фигура в тот момент попросту не просматривалась. Борис Николаевич ложился в больницу, и никто не мог гарантировать результат операции, Виктор Степанович закрывал собою правительство, но кому-то надо было держать и политику. Вот я и подписался на президентскую администрацию, хотя, повторяю, уже подготовил бизнес-проект, собирался плотно им заняться, наконец-то денег заработать.
— Это на чем же?
— Хотели сделать компанию, которая брала бы в управление полуживые предприятия и внедряла туда профессиональный менеджмент, в качестве оплаты за антикризисные услуги получая какой-то пакет их же акций. Своих средств у нас не было, ничего профинансировать на старте мы не могли, а так без собственных инвестиций возвращали бы «мертвецов» к жизни и сами зарабатывали бы. Та модель и сегодня кажется мне абсолютно правильной, думаю, дело пошло бы.
— Отчего позже не вернулись к проекту?
— Ситуация изменилась и планы. Все нужно делать вовремя. В 98-м уже возникла идея с РАО «ЕЭС России». Но, кстати, первым ее подал не я. То ли Сергей Кириенко, то ли Борис Немцов, не вспомню. Мысль сразу показалась мне очень заманчивой и перспективной, поэтому с ходу и ухватился за нее. А в президентской администрации проработал ровно столько, сколько требовалось. При первом же удобном случае вернулся в правительство, хотя по всем бюрократическим законам это выглядело существенным понижением в должности. Но заниматься реальной экономикой мне всегда было гораздо интереснее, чем рулить политическими процессами. Когда же возник вариант с РАО, ушел и из Белого дома...
— Не так давно вы участвовали в открытии бюста Гайдара в здании Высшей школы экономики на Мясницкой. Как думаете, наступят времена, когда памятник Егору Тимуровичу поставят на улице и рядом не придется оборудовать пост полиции для его охраны?
— Даже не сомневаюсь! Это непременно произойдет. И не только в Москве. Народ поймет, как много сделал Гайдар для России. Поймет и оценит по достоинству. Но нужно время. О современниках объективно судить сложно. Правильно сказал классик: большое видится на расстоянии. Пока же у нас в каждом областном и районном центре стоит товарищ с кепкой — в руке или на лысине. Подождем, может, доживем...
— До чего? Пока сносить начнут?
— Дай бог, хотя бы мертвеца с Красной площади убрали, закопали по-человечески. Это у нас «глаз замылился», а представьте, что чувствуют иностранцы, приезжающие в Москву: XXI век на дворе, модернизация, а в центре города лежит забальзамированный труп, да еще над ним — освященная икона на Спасской башне... Мороз по коже!
— Что же сами не похоронили, Анатолий Борисович, пока в Кремле заседали?
— У нас не было такой возможности. И Ельцин ничего не мог поделать. Видимо, проблему решит уже следующий президент.
— Знаете, кто им станет?
— Полагаю, ответ пока известен только двоим...
— Ладно, не станем гадать на будущее, давайте вновь обратимся к прошлому. Какие воспоминания у вас остались о Черномырдине?
— Безусловно, это историческая личность. Как и Ельцин с Гайдаром, если говорить о 90-х годах прошлого века. Именно поэтому, кстати, мы и победили в противостоянии с Хасбулатовым, Руцким и прочей публикой. У наших противников фигур сопоставимого масштаба никогда не было. А Черномырдин, конечно, сильно изменился за годы, что провел на самом верху. Не забуду первое постановление Виктора Степановича после того, как он сменил Егора во главе правительства. ЧВС распорядился... восстановить государственное ценообразование. И это после всего, что мы уже сделали! Шок! Понадобился почти месяц непрерывных, переходящих в бурные споры и выяснение отношений на повышенных тонах совещаний у премьера, чтобы изменить это решение. А в октябре 94-го случился черный вторник, о котором сегодня мало кто помнит. На протяжении нескольких месяцев экономику массово накачивали пустыми деньгами ЦБ. Мы активно возражали, но нас не слышали. Закончилось все резким падением рынка. Эти события перевернули Виктора Степановича, стали для него жестким уроком.
— А ельцинские моменты истины перечислить сможете?
— Их было много! Взять хотя бы приказ открыть танковый огонь по Белому дому в октябре 93-го. Кто еще решился бы на такое? Борис Николаевич прекрасно понимал, на что идет, какую ответственность берет на себя... Особняком стоит 31 декабря 1999 года. Уход политика со сцены — крайне важный, возможно, определяющий масштаб личности шаг. Поступок Ельцина стал для меня полной неожиданностью, но от этого я испытал к нему еще большее уважение. Кстати, это был первый случай за все годы нашего общения, когда Борис Николаевич обратился ко мне на ты. Ни до, ни после подобного не случалось. Сообщение об отставке я услышал по телевизору и сразу же позвонил Ельцину, сказал, что потрясен его решением, считаю его великим и историческим. И вдруг Борис Николаевич говорит: «Спасибо. Ты как-нибудь заезжай ко мне, посидим, побеседуем...» Психологический мотив понятен: у человека с плеч упала огромная, невероятная ноша, и он испытал естественное чувство облегчения и свободы. То, что вынес Ельцин за годы пребывания у власти, находится за рамками возможностей Homo sapiens...
— В итоге вы воспользовались приглашением экс-президента?
— Конечно. Несколько раз потом бывал у него в гостях. К тому же я ведь все это время продолжал дружить с Татьяной и Валентином Юмашевым. Мы серьезно сблизились на избирательной кампании 96-го года, работали тогда вместе чуть ли не по двадцать часов в сутки. На чем только держались? Думаю, на взаимном доверии и понимании, что ни при каких обстоятельствах не сдадим друг друга...
— Кого еще можете назвать друзьями?
— Нескольких одноклассников, сокурсника Володю Корабельникова... Эта фамилия наверняка ничего вам не скажет.
— Чем он занимается?
— Работает в энергетической сфере в Питере.
— Значит, все-таки в энергетической...
— Он не начальник, не директор, просто ответственный и надежный человек и профессионал.
— Зато вашим спутником в экстремальных вояжах часто оказывается Иосиф Райхельгауз, не нуждающийся в особых аттестациях.
— Да, мы давно дружим. Иосиф стоял у истоков дачного кооператива в Жаворонках, где поселилось много замечательных людей из театрально-творческой среды. Каким-то образом они и меня к себе впустили. Честно говоря, я сторонился пафосных рублевских Жуковок и Барвих. А тут по соседству, буквально стенка в стенку со мной, собирался строить дом Булат Окуджава, перед которым я всегда преклонялся... Было бы наглостью назвать наши отношения дружбой, но, смею надеяться, и Булат Шалвович испытывал ко мне теплые чувства. В подтверждение этой мысли могу рассказать душераздирающую историю.
Мой день рождения приходится на 16 июня, и, как я узнал позже, в 1997-м Окуджава решил сделать подарок, написав стихотворение с посвящением. В последние годы жизни Булат Шалвович тяжело болел и в какой-то момент уехал в Париж, чтобы показаться французским врачам. Те помочь, увы, не успели, и 12 июня 97-го года Окуджава скончался. Потом были хлопоты, связанные с перевозкой тела в Россию, похоронами в Москве. И вот шестнадцатого числа к нам в дом пришла Ольга, вдова Булата Шалвовича, и положила на стол тетрадный листок, исписанный рукой мужа. Я начал читать и понял: стихотворение адресовано мне. И сегодня не смогу передать чувство, испытанное тогда. Окуджава словно весточку прислал уже оттуда...
— Прочитайте, Анатолий Борисович!
— Не мастер я декламаций, но попробую...
Надо помнить: день рожденья —
это вовсе не венец,
годовой итог горенья...
Всем известно, наконец,
что в правительственных сферах
полагается при том
как бы спрятанный в портьерах
холостых салютов гром,
ну и прочие примеры
с орденами всех мастей...
А у нас иные сферы —
день приязни и гостей.
Ну, и чтоб жила легенда
о событье круглый год,
рюмочка интеллигентно
применение найдет.
Как нам жить — узнаем сами.
Мир по-прежнему велик.
Пусть останется меж нами
добрых Жаворонков крик.
— Стихотворение публиковалось в сборниках Окуджавы?
— К стыду своему, не знаю. Но с разрешения Ольги я разместил его на своем сайте. Это давно было...
— Кстати, коль уж заговорили об Интернете... Заглядывал в ваш блог и подивился, что поездке в Мексику вы посвятили серию путевых заметок.
— Так ведь путешествие того стоило! А на содержание и тональность комментов не обратили внимания? Я, например, только из них узнал, что у Иосифа Бродского, поэзию которого очень люблю, оказывается, есть цикл стихотворений под названием «Мексиканский дивертисмент». Конечно, пишут и о том, что я награбил денег, а теперь странствую по миру на народные миллионы. Лучше бы, мол, вернул людям по две обещанные «Волги»... Но есть и те, кто жестко оппонирует этим троллям, предлагая не засорять проклятиями Интернет.
— А как в вашей жизни возник Алексей Иванов?
— Считаю, это крупнейший русский писатель.
— Вы щедры в оценках, Анатолий Борисович!
— Разумеется, это мое субъективное мнение, но вы спросили, и я отвечаю. По уровню мышления и языку книги Иванова — явление совсем не заурядное. Он пишет не вообще про жизнь, а про нашу страну, поскольку же для меня, как вам известно, это особая тема, в произведениях Алексея нахожу массу созвучного собственным мыслям. В то же время Иванов открыл мне то, чего я раньше сам понять не мог. Это пришло не только через книги, но и через личное общение. Мы дважды совершали очень интересные поездки по Уралу — Пермь, Башкирия, Екатеринбург, Челябинск, Югра, Тюмень... Я брал с собой детей, и они посмотрели удивительные места, послушали рассказы Алексея об уральской горнозаводской цивилизации. Захватывающие путешествия получились!
В последнее время я всерьез увлекся отечественной историей. Должен покаяться, всегда плохо знал ее, хотя в нашей команде были люди, прекрасно разбиравшиеся в предмете. Тот же Егор Гайдар с полным правом мог считаться настоящим энциклопедистом в вопросах прошлого государства Российского. Недавно и я потихоньку начал заполнять имеющиеся пробелы в образовании, благодаря Иванову углубился в мир русской конкисты, от Ермака до Хабарова и прочих покорителей Сибири и Дальнего Востока. Мне безумно интересно понять, откуда взялась такая пассионарная мощь в стране, надолго погруженной в Смутное время и едва оправляющейся от него. Что двигало людьми, почему экспедиции атамана Ермака финансировали купцы и солепромышленники Строгановы, а царь Иван Грозный ничего не знал об этом? В моей голове роятся сотни вопросов, на которые непременно хочу найти ответы.
— Может, потому задались ими, что стали задумываться о собственном месте в истории?
— Это не ко мне. Я не силен в рефлексии... Если появляется свободное время, хватаю недочитанную книгу. Знаете такую писательницу Айн Рэнд? Парадоксальное явление! В России о ней мало кто слышал, хотя она родом из Петербурга (ее настоящее имя Алиса Розенбаум) и эмигрировала в Америку после победы большевиков. Но не это главное. Куда интереснее, что Рэнд написала книгу, которая на протяжении нескольких десятилетий по масштабу влияния на сознание людей оценивалась в США как вторая после Библии. Вдумайтесь! Кстати, и я не подозревал о существовании Рэнд, пока кто-то не наехал на меня в комментах Живого Журнала, заявив, что Чубайс дремуч и наверняка даже не читал книгу «Атлант расправил плечи». А я действительно не читал. Полез в Интернет, проверил. Верно, есть такое произведение, даже издавалось в СССР в самом конце 80-х годов. Народу тогда уже стало не до чтения, поэтому разночинная интеллигенция типа меня пропустила книгу. Хорошо, сейчас в Сети можно найти все, чего душа пожелает. Поверьте, «Атлант» — нечто совершенно фантастическое! Это глубинное, безукоризненно выстроенное описание сути либерализма. По крайней мере, читать Рэнд мне куда интереснее, чем терзаться мыслью, достоин ли я места в истории.
— Но вы хотя бы раз в жизни наверняка думали о бесплодности метания бисера, Анатолий Борисович...
— Было, не скрою. Именно поэтому в последние годы сильно убавил степень публичной активности. Слава богу, такая возможность появилась. Я на самом деле не политик, это не мое призвание. Вот, к примеру, Борис Немцов органичен на митингах несогласных, на баррикадах, там его место. Говорю безо всякой иронии. Но я не хочу двигаться в эту сторону. Жизнь так коротка... В характере русского интеллигента бесконечно стенать и заламывать руки, живописуя творящиеся ужасы и представляя, что станет лишь хуже. Дескать, вокруг сплошное дерьмо, а перспектива еще дерьмовее. Даже слушать это не хочу! Есть десятки, сотни дел, заниматься которыми мне по-настоящему интересно. РОСНАНО открывает такие горизонты — закачаешься! Считайте, что перед вами везунчик, но я действительно никогда не сталкивался с проблемой подъемного крана в песочнице.
— То есть?
— Как бы поделикатнее сформулировать? Маяться фигней не пришлось. Масштаб стоящих задач всегда соответствовал уровню амбиций. Большущая удача, что мне довелось десять лет заниматься энергетикой, и сейчас я снова в проекте, о котором можно лишь мечтать. Цель впереди вполне конкретная: девятьсот миллиардов рублей ежегодной продукции наноиндустрии с 2015 года. Наш размерчик. В самый раз...
— Допустим, справитесь, а сограждане продолжат твердить, что во всем виноват Чубайс.
— Что делать? Ну нет у меня для вас другого народа!
— Наверное, устаете все время бодриться, демонстрировать высокий тонус?
— Не поверите, но я живой человек! Впрочем, нынешнюю нагрузку не сравнить с той, что была во время работы в правительстве. Тогда пауз вообще не существовало. Если появлялась свободная минута, первое желание — немедленно заснуть. Сидя, стоя, в машине, в самолете — значения не имело. Несколько раз в середине девяностых ловил себя на том, что лечу по Кутузовскому проспекту по разделительной полосе, смотрю на мчащиеся справа и слева машины и думаю: господи, вот бы попасть сейчас в аварию! Конечно, не так, чтобы насмерть, но слегка покалечиться, руку сломать или ногу, да загреметь на недельку-другую на больничную койку. Бросить все на законном основании, дух перевести... Хотя что теперь вспоминать? Было и прошло. Трудно ли, легко ли — мои проблемы. Зубы сжал и пошел вперед.
— Ну да, рыжие они такие, не сдаются.
— Вредничают, правда, иногда. Один вроде бы дедушку убил лопатой.
— Старая редакция, Анатолий Борисович! Сейчас новую версию сочинили, специально для вас: денежку гребет лопатой.
— Смешно! Не слышал раньше. Видите, как рыночное сознание проникает в толщу людскую! Говорю же: наш народ не дремлет...
Владивосток — Москва
Анатолий Борисович Чубайс
· Родился 16 июня 1955 года в городе Борисове Минской области Белоруссии в семье военного.
· В 1977 году окончил Ленинградский инженерно-экономический институт им. Пальмиро Тольятти.
· В 1977—1990 годах — инженер, ассистент, доцент ЛИЭИ.
· В 1983 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Исследование и разработка методов планирования совершенствования управления в отраслевых научно-технических организациях».
· В 1979—1987 годах — лидер неформального кружка молодых экономистов.
· В 1990 году назначен заместителем, затем первым зампредом исполкома Ленсовета.
· С ноября 1991 года — председатель Госкомитета РФ по управлению госимуществом.
· 1 июня 1992 года назначен заместителем председателя правительства России.
· Ноябрь 1994-го — январь 1996 года — первый вице-премьер по экономической и финансовой политике.
· В феврале 1996 года вошел в предвыборный штаб Бориса Ельцина.
· В июле назначен руководителем администрации президента РФ.
· В марте 1997-го вновь стал первым вице-премьером и министром финансов РФ.
· 30 апреля 1998 года назначен председателем правления РАО «ЕЭС России».
· С 22 сентября 2008 года — гендиректор РОСНАНО.
· Имеет три благодарности президента России. Владеет английским языком. Женат. Имеет сына и дочь от первого брака.