— Конечно, конечно. А может, тебе больше хочется плюшевого мишку? Или куколку?
Сестра Клара выдвинула ящик, в котором, безжизненно запрокинув головы, валялись мягкие игрушки. Лира заставила себя подойти поближе, притворившись, что выбирает, и наконец вытащила за ногу большую тряпичную куклу с бессмысленно улыбающимся лупоглазым лицом. У нее в жизни не было кукол, и она не знала, как в них играют, но, мигом сообразив, чего от нее ждут, прижала игрушку к груди.
— А сумочку можно взять? — спросила девочка, показывая на валявшийся на полу клеенчатый пояс. — Пусть моя старая игрушка в ней живет.
— Бери, бери, — рассеянно отозвалась сестра Клара, не поднимая головы. Она что‑то деловито писала на бланке розового цвета.
Лира неловко задрала пижамную курточку и кое‑как приладила сумочку на прежнее место.
— А куда все мои другие вещи девать? Варежки, сапоги, шубу мою?
— Не трогай их. Их нужно почистить, они грязные, — ответила сестра Клара, продолжая писать.
В этот момент зазвонил телефон. Воспользовавшись тем, что медсестра не смотрит в ее сторону, девочка с быстротой фокусника выудила из груды одежды жестянку с механическим жуком‑шпионом и сунула ее под курточку. Пусть, как раньше, лежит рядом с веритометром. Сестра Клара положила трубку на рычаг и встала.
— Ну, Лиззи, ты готова? Пойдем‑ка посмотрим, чем нам тебя покормить, ты, наверное, проголодалась.
В столовой, куда они пришли, не было ни единого окна, поэтому, чтобы создать иллюзию света и пространства, на торцевую стену наклеили огромную раскрашенную литографию, на которой, неизвестно почему, был изображен тропический пейзаж: белый песок, лазурное море, синее небо и кокосовые пальмы. Десять белых круглых столиков ждали, когда их приберут: смахнут засохшие крошки, вытрут липкие круги от кружек и стаканов. Грязная посуда, немытые ножи и вилки громоздились на тележке у стены.
|
|
Давешний незнакомец уже ждал их с подносом, который ему подали через сервировочное окошечко.
— Кушай, не стесняйся, — сказал он, ставя тарелки с едой на стол перед Лирой.
Стесняться действительно было некого, и, решив, что глупо морить себя голодом, Лира за милую душу смолотила порцию гуляша с картофельным пюре да еще компот из консервированных персиков и мороженое в придачу. Пока она ела, сестра Клара и этот мужчина о чем‑то вполголоса беседовали за соседним столиком. Увидев, что Лира поужинала, взрослые подошли к ней. Сестра Клара принесла девочке стакан горячего молока, а незнакомец сел напротив. Его альм‑ондатра, не в пример безразличному ко всему шпицу медсестры, смотрела и слушала весьма заинтересованно, столбиком замерев у мужчины на коленях.
— Ну что, Лиззи, наелась? Еще хочешь?
— Нет, спасибо.
— Тогда давай с тобой поговорим, хорошо? Расскажи мне, как называется город, в котором ты живешь?
— Лондон.
— Лондон? А как же ты попала так далеко на Север?
— С папой, — пролепетала Лира, пряча глаза от сверлившей ее взглядом ондатры. Девочка шмыгнула носом. Пусть думают, что она вот‑вот заплачет.
— Ах, с папой? А кто твой папа, расскажи мне, пожалуйста. Чем он занимается?
— Ну, он всякие вещи продает, и еще покупает. Табак, там, из Новой Дании. Это он продает. А мех покупает.
— Понятно. И вы с ним только вдвоем путешествовали в этих краях?
|
|
— Нет, — протянула Лира, лихорадочно соображая, что же успел ему рассказать охотник‑самоед. — С нами еще его братья были, дядьки мои, и все другие люди.
— А зачем же он взял тебя с собой в такое опасное путешествие, а, Лиззи?
— Потому что он уже давно моего братика брал, а меня нет, и мне только обещал и не брал, целых два года. Я просилась, просилась, он и взял.
— А сколько же тебе лет?
— Одиннадцать.
— Молодец, хорошая девочка. Знаешь, тебе ведь на самом деле повезло. Эти двое охотников, что подобрали тебя в тундре, привезли тебя сюда, а у нас тебе будет замечательно.
— Чего это они меня подобрали? — недоверчиво проворчала Лира. — Там целая битва была. Их знаете как много было? И у всех стрелы.
— Тебе показалось. Я думаю, что ты, скорее всего, отбилась от своих, заблудилась, а эти двое подобрали тебя, посадили на нарты и привезли сюда. Вот как оно все было на самом деле.
— Не так, — упрямо твердила девочка. — Вы не знаете. Они все со стрелами были, и стреляли. — Теперь в голосе девочки явно звенели слезы. — Где мой папа? Я хочу к нему!
— Ну, полно, полно, он скоро приедет. А пока ты побудешь тут. Тебе здесь будет хорошо.
— Но ведь я сама видела, как они стреляли!
— Нет. Тебе показалось. Так часто бывает, если человек сильно устанет и замерзнет. Ты заблудилась и заснула на холоде. Тебе приснился страшный сон, и сейчас ты уже не помнишь, что было наяву, а что во сне. Никаких стрел не было, папа твой жив‑здоров, ищет тебя сейчас, беспокоится. Вот он скоро приедет сюда, потому что на сотни миль вокруг другого жилья нет. Так что он обязательно приедет к нам, а мы ему такой сюрприз приготовили: его дочка живехонька‑здоровехонька, ждет его не дождется. Сейчас сестра Клара отведет тебя в спальню, там ты познакомишься с другими детками, которые тоже заблудились в тундре и теперь живут у нас. Давай иди, а утречком мы еще с тобой поговорим, хорошо?
|
|
Лира покорно встала, прижимая к груди лупоглазую куклу. Пантелеймон вспрыгнул ей на плечо, и сестра Клара повела их за собой.
Они снова шли по длинному коридору. Теперь Лире не надо было притворяться. Она и в самом деле устала не на шутку. Поминутно зевая, девочка еле волочила ноги, спотыкалась в неудобных шерстяных шлепанцах, которые ей выдала сестра Клара. Пан тоже клевал носом и, чтобы не упасть, залез Лире в карман халатика и свернулся там белым мышонком. Последнее, что осталось у Лиры в памяти — ровные ряды кроваток, какие‑то детские лица, подушка… Больше она ничего не видела, потому что спала.
Лира проснулась оттого, что кто‑то сильно тряс ее за плечо. Ничего не соображая со сна, Лира первым делом схватилась за сумочку на поясе. Слава богу, все было на месте: и веритометр, и коробочка. Убедившись в том, что их никто не трогал, девочка попыталась разлепить веки, но глаза никак не хотели открываться. В голове гудело, но кто‑то продолжал немилосердно тормошить ее.
— Девочка! Ты слышишь? Проснись! Да проснись же! — шептали сразу несколько голосов.
Нечеловеческим усилием воли Лира заставила себя открыть глаза. Ей показалось, что она, как Сизиф, вкатывает на гору тяжелую каменную глыбу.
В комнате было темно, только над дверью горела тусклая яндарическая лампочка. Возле Лириной кровати стояли девочки. Кажется, их было трое. Лира бессмысленно таращила сонные глаза, не очень понимая, где она находится, но ей показалось, что девочки эти примерно одного с ней возраста. Говорили они по‑английски.
— Тише, тише, смотрите, просыпается!
— Бедняга, они ее, поди, снотворным напичкали.
— Она проснулась! Тебя как зовут?
— Лиззи, — пробормотала Лира, еле ворочая языком.
— Ты из новой партии? Сколько еще детей привезли? — тормошила ее одна из девочек.
— Я не знаю. Я одна.
— Кто же тебя привез?
Лира попыталась сесть на кровати. Она не помнила, чтобы ей давали какие‑нибудь таблетки или порошки. Значит, они подмешали что‑то в молоко. В висках у нее стучало, а голова была тяжелая, словно чугунная.
— Где я?
— Где‑где? На станции, вот где.
— А станция где?
— Кто же нам скажет?
— А как это тебя одну привезли? Они никогда детей по одному не привозят.
— Что они хотят с нами сделать? — теперь Лира соображала чуть яснее, да и Пан вроде бы начал возвращаться к жизни. Ох, бедная ее голова!
— Мы и сами не знаем, — сказала высокая, рыженькая девочка. Она казалась побойчее других и, судя по выговору, была коренной жительницей лондонских трущоб. Быстрые резкие движения делали ее похожей на птичку. — Знаешь, они нам анализы всякие делают, измеряют чего‑то, проверяют…
— Они Серебристую Пыль проверяют, — вставила другая девочка, темноволосая толстушка.
— Ой, много ты знаешь! — оборвала ее рыженькая.
— Я тоже про Пыль знаю, — тихонько подхватила третья, прижимавшая к груди альма‑кролика. Из всех троих она была самой маленькой и худой. — Я слышала, как они про это говорили.
— Они, знаешь, забирают нас по одному и куда‑то уводят, — зашептала рыженькая. — А назад никто не возвращается.
— А помните, мальчик нам рассказывал, — начала было толстушка, но рыженькая не дала ей договорить:
— Не надо, не пугай ее зря.
— Какой мальчик? — слабым голосом спросила Лира. — Разве тут есть мальчики?
— Конечно! Тут знаешь сколько ребят?! Человек тридцать, не меньше.
— Ты что? — возмутилась толстушка. — Нас тут, наверное, сорок, вот сколько!
— Понимаешь, — опять зашептала рыженькая, — ведь точно не посчитаешь. Они же все время кого‑то уводят. А потом как привезут сразу целую партию — тогда нас тут полным‑полно. И опять по одному забирают, пока всех не переберут.
— Это все мертвяки делают, — испуганно покосилась на дверь толстушка. — Мы их знаешь как боялись, пока нас не поймали.
Лира постепенно приходила в себя. Альмы двух девочек — рыженькой и толстушки — караулили под дверью и следили, не идет ли кто по коридору. На всякий случай все старались не шуметь и говорили только шепотом. Лира узнала, что рыженькую девочку зовут Анни, толстушку — Белла, а худенькую малышку — Марта. А как зовут мальчиков, они не знали, потому что мальчиков и девочек держат отдельно.
— Знаешь, тут вообще нормально, — сказала Белла. — Делать ничего не заставляют, только анализы всякие берут, велят гимнастикой заниматься, приходят, измеряют нас, градусники ставят и все такое. Не больно совсем, только скучно. Все время одно и то же.
— Пока миссис Кольтер не приедет, — вставила Анни.
Лира с трудом подавила рвущийся из горла крик, и Пан так резко дернул крылышками, что девочки сразу же почуяли неладное.
— Он разнервничался, — торопливо зашептала Лира, гладя своего альма по головке. — Они, наверное, накормили нас какой‑то гадостью, вот он никак в себя со сна и не придет. Мы оба еле сидим. А эта миссис, кто она?
— Это она нас всех приманила. Так все ребята говорят, — выпалила маленькая Марта, — все на нее показывают. И всегда, как она приедет сюда, нас начинают по одному уводить. И никто назад не приходит.
— Точно. Она специально приезжает, чтоб посмотреть, как нас уводят. Сидит и смотрит, что они там с нами делают. Один мальчик, Саймон, он сказал, что они нас всех убьют. А ей это только нравится.
— Как убьют? — У Лиры стучали зубы.
— Очень просто. Назад же никто не приходит.
— И еще они наших альмов все время теребят: то взвешивают, то измеряют чего‑то.
От последних слов толстенькой Беллы у Лиры потемнело в глазах.
— Как “теребят”? Они, что, трогают ваших альмов?
— Что ты? — успокаивала ее Белла. — Нет, конечно, они приносят такие весы специальные и говорят, что твой альм должен на них залезть. Потом они просят, чтобы он кем‑нибудь обернулся, а сами снимки делают и записывают чего‑то. А тебя в такой шкафчик заводят и там измеряют Серебристую Пыль. Они это все время делают, каждый божий день. Измеряют, измеряют, надоело уже.
— Какую еще Пыль? — спросила Лира.
— Мы сами толком не знаем, — зашептала рыженькая Анни. — Говорят, она из космоса. Ты не думай, это не настоящая пыль, не серая. И если у тебя ее нет, то все в порядке. Только в конце концов она у всех появляется.
— А Саймон говорит, — у Беллы даже глаза округлились, — я сама слышала, он говорит, что тартары себе в голове такие дырки делают, чтобы туда попадала Серебристая Пыль. Представляете? Прямо внутрь!
— Много он понимает, твой Саймон, — дернула плечиком Анни. — Давайте лучше спросим у миссис Кольтер, когда она приедет!
— Ты что! Ты не забоишься?! — Марта прижала к груди прозрачные ручки.
— Конечно, не забоюсь. Вот возьму и спрошу.
— А когда она приезжает? — тихонько спросила Лира.
— Послезавтра.
По спине Лиры пробежал озноб. Пантелеймон, дрожа от ужаса, забился ей под бочок. Послезавтра. Значит, у нее всего сутки на то, чтобы найти Роджера и разузнать хоть что‑нибудь про это проклятое место. А потом? Что потом? Бежать? Ждать подмоги? Но если все цагане погибли в бою, кто же поможет детям выжить в этой ледяной пустыне?
Девочки продолжали шушукаться. Лира и Пан заползли под одеяло и, прижавшись друг к другу, тщетно пытались унять колотившую их дрожь. Оба чувствовали, что на сотни миль вокруг не было ничего, кроме беспросветного ужаса.
Глава 15
Узилище альмов
Лира никогда не умела подолгу расстраиваться. Во‑первых, она по натуре была деятельной оптимисткой, а во‑вторых, природа, увы, не наделила ее пылким воображением. Ну скажите на милость, разве хоть одному фантазеру придет в голову, что можно вот так, за здорово живешь, проделать весь этот путь и спасти Роджера? А даже если и придет в его голову эта шальная мысль, то пылкое воображение мгновенно нарисует нашему фантазеру тысячу всевозможных препон для ее осуществления. Если человек часто и удачно врет, это отнюдь не означает, что у него богатая фантазия. Более того, чем меньше у человека воображения, тем больше его вранье похоже на правду, ведь в нем столько неподдельной, чистоглазой искренности!
Так что, оказавшись в лапах Министерства Единых Решений по Делам Посвященных, наша Лира отнюдь не собиралась предаваться отчаянию по поводу гибели цаганского отряда. А кто вообще сказал, что они погибли? Цагане — отличные воины, а даже если Пану почудилось, что Джон Фаа упал, кто сказал, что он упал замертво? Может, он только чуть‑чуть ранен? И вообще, кто сказал, что это был Джон Фаа, а не кто‑нибудь другой?
Ну ладно, допустим, ей не повезло, она угодила в руки самоедов‑кочевников, но ведь цагане не дремлют, они ее обязательно спасут. А если у них вдруг что‑то не получится, то ведь есть же Йорек! Разве кто‑нибудь сможет помешать Йореку Бьернисону вызволить ее отсюда? И тогда они полетят на воздушном шаре в Свальбард и вместе с Ли Скорсби освободят лорда Азриела.
Вот как все казалось хорошо и просто. Так что когда утром следующего дня Лира открыла глаза, то на жизнь она смотрела с любопытством, интересом и уверенностью в том, что справится с любой неожиданностью, которую уготовил ей этот новый день. А главное, она знала, что сегодня увидит Роджера. Важно только устроить все так, чтобы она увидела его первой, до того, как он сам обнаружит ее присутствие на станции.
Подходящий момент не заставил себя долго ждать. Согласно распорядку ровно в половине восьмого утра медсестры заходили в детские спальни и объявляли подъем. После этого ребята умывались, одевались и шли в столовую на завтрак.
Вот тут Лира и увидела Роджера.
Он сидел за столом вместе с пятью другими мальчишками, причем стол находился прямо напротив двери, так что все складывалось как нельзя лучше. К сервировочному окошку уже выстроилась целая очередь. Проходя мимо Роджера, Лира будто бы случайно уронила на пол носовой платок и присела на корточки, чтобы поднять его. В эту секунду Пантелеймон успел шепнуть словечко Сальцилии, альму Роджера.
Трясогузка‑Сальцилия так отчаянно замахала крылышками, что, для того чтобы поговорить с ней, Пану пришлось прыгнуть на нее котом и прижать птичку мягкой лапой к полу. К счастью, такие стычки между альмами были делом обычным, и никто не обратил на их возню особого внимания. Но Роджер побледнел, как полотно. Лира даже немножко испугалась, увидев, какой он стал белый. Мальчик поднял глаза и натолкнулся на Лирин ничего не выражающий взгляд, направленный куда‑то поверх его головы. Внезапно краска вновь прилила к его щекам, так что он весь засветился от переполнявшей его надежды и отчаянной радости.
Если бы не цепкие когти Пантелеймона, в которых билась Сальцилия, мальчик, забыв обо всем, с воплем бросился бы на шею своей маленькой подружке.
Предоставив Пану объясняться самому, Лира отчужденно смотрела в сторону. Увидев своих вчерашних знакомых девочек, она подхватила поднос с завтраком и направилась к ним. Все четверо уселись за одним столом и принялись за кукурузные хлопья с молоком и бутерброды. Четыре языка безостановочно перемывали косточки остальным ребятам, опасливо поглядывавшим на дружную стайку.
Здешние начальники хорошо понимали, что запертые в четырех стенах дети начнут изнывать от безделья, если их ничем не занимать. Поэтому распорядок дня маленьких узников Больвангара весьма напоминал школьное расписание: здесь были “занятия”, которые в определенные часы проводили с детьми медсестры, были активные игры в спортзале, причем в течение всего дня мальчики находились отдельно от девочек. Увидеть друг друга они могли только на переменках да еще в столовой.
Так что только после полуторачасового урока кройки и шитья Лире наконец удалось перекинуться с Роджером словечком, но здесь требовалась особая осторожность. Дело в том, что в большинстве своем дети на станции были не старше одиннадцати‑двенадцати лет, а в этом возрасте мальчики, как правило, стараются держаться с мальчиками, девочки с девочками, напрочь игнорируя противоположный пол.
На перемене детей снова повели в столовую, где каждому полагался стакан молока с сухариком. Пан и Сальцилия, обернувшись мухами, примостились на стене, в то время как Лира и Роджер, не глядя друг на друга, сидели каждый за своим столиком, он — с мальчиками, она — с девочками. Право слово, не так уж легко сохранять осмысленное выражение лица, когда твой альм занят чем‑то совсем другим, вот Лире и пришлось набычиться, чтоб никто не приставал к ней с разговорами. Какая‑то часть ее сознания прислушивалась к еле слышному жужжанию двух альмов, так что девчоночья болтовня скользила мимо, не задевая ее; как вдруг одна из девочек, яркая блондинка, громко произнесла имя, которое заставило Лиру вздрогнуть.
Это было имя Тони Макариоса, и стоило ему прозвучать, как Лира мгновенно обратилась в слух. Пан тут же прекратил шушукаться с Сальцилией. Теперь и Лира, и Роджер внимательно слушали, что же рассказывала блондиночка сгрудившимися вокруг нее детям.
— И совсем даже не потому. Я лучше знаю, почему они его увели. Если хочешь знать, они заметили, что у него альм не меняется. Вот они и решили, что он на самом деле старше, просто ростом не вышел. Только это не так. Я сама видела его Шмыгу. Она менялась, только редко. Тони такой тихий был, пришибленный какой‑то. Вот и Шмыга…
— А зачем им наши альмы? — спросила Лира.
— Не знаю, — пожала плечами блондиночка.
— А я знаю, — вмешался в их разговор какой‑то мальчуган. — Они альма убивают, а потом смотрят, ты помрешь или нет.
— Но тогда зачем им так много детей? Посмотрели бы разок, и хватит, — недоверчиво отозвался кто‑то из слушателей. — А то они, получается, раз за разом смотрят… Странно как‑то.
— А я знаю, что они делают, — выпалила блондиночка.
Все присутствующие навострили уши, но, чтобы не привлекать излишнего внимания взрослых, предусмотрительно напустили на себя рассеянно‑отсутствующий вид, только сердца бешено колотились под пижамными курточками.
— Откуда ты знаешь? — тихонько спросил кто‑то.
— А вот и знаю. Если хотите знать, мы с Тони вместе в бельевой были, когда за ним пришли.
Выпалив это, блондиночка залилась краской до корней волос. Она, наверное, ждала дурацких шуточек и насмешек, но их не последовало. Дети подавленно молчали, никто даже не улыбнулся. Тогда девочка продолжала:
— Мы в бельевой прятались, а медсестра, знаете, ну, эта, у которой еще голосочек сладенький такой, под дверь пришла и давай Тони уговаривать. Дескать, открой, да я знаю, что ты тут, мы тебе ничего не сделаем… Тогда Тони ее спрашивает: а что, мол, со мной будет? А она, такая, ничего, мол, не будет. Укольчик сделаем, ты уснешь, а потом, после маленькой такой операции, проснешься: живехонек‑здоровехонек. Только Тони ей все равно не поверил. Он сказал…
— Дырки! — не выдержал кто‑то из детей. — Я знаю, они берут и в головах дырки делают. Как тартары…
— Да заткнись ты, — мгновенно оборвали его. — Чего перебиваешь‑то? Что еще сестра говорила?
К этому времени возле столика девочек сгрудились человек десять детей. И они, и их альмы не сводили с рассказчицы напряженно‑распахнутых глаз.
— Тони тогда спросил, что они с его Шмыгой хотят сделать. А сестра говорит, что ничего особенного, она, дескать, тоже уснет. Только Тони не поверил. Вы, говорит, убить ее хотите. Так прямо и сказал. Все, говорит, знают, что вы убиваете. А сестра, конечно, нет, совсем даже не так, операция будет совсем ерундовой, и боли никакой не почувствуешь, чик — и готово, а наркоз — так, на всякий случай.
В столовой стояла гробовая тишина. Медсестра, надзиравшая за детьми, куда‑то на минутку отлучилась, сервировочное окошко было закрыто, так что из кухни их тоже не могли подслушать.
— Какой еще “чик”? — испуганно прошептал тонкий мальчишеский голос. — Она сказала еще что‑нибудь про эту операцию?
— Ну, она просто сказала, что это нужно, чтобы стать взрослым. Что это всем делают. У взрослых альмы не могут меняться, как у нас. И если такую операцию сделать, то альм как будто застывает и уже больше никогда не меняется, так что ты становишься взрослым.
— Но…
— Что же это…
— Получается, что всем взрослым делают такую операцию, так, что ли?
— А как же тогда…
Внезапно хор детских голосов умолк, словно кто‑то выключил звук. В наступившей тишине все лица, как по команде, повернулись в одну сторону. В дверях столовой стояла сестра Клара: как всегда спокойная, улыбчивая и невозмутимая. За ее спиной маячил какой‑то мужчина в белом халате, Лира прежде его никогда не видела.
— Бриджет МакДжинн, — раздался его голос.
Блондиночка медленно встала на неверных от страха ногах, альм‑бурундук судорожно вцепился ей в пижамную курточку, словно ища защиты у нее на груди.
— Это я, сэр, — еле слышно прошептала девочка.
— Допивай молоко, а потом сестра Клара проводит тебя. А остальным пора на занятия. Давайте‑ка, поживее.
Дети послушно потянулись к выходу; каждый подходил, молча ставил пустую чашку на тележку из нержавеющей стали. На Бриджет никто не смотрел. Только Лира подняла глаза и увидела, какой ужас был написан на ее лице.
До обеда девочки занимались подвижными играми. Разумеется, не на открытом воздухе, а в помещении, ведь, когда на дворе полярная ночь, на улице не погуляешь. На станции был небольшой спортивный зальчик, где группы мальчиков и девочек занимались по очереди, а медсестры за ними присматривали.
Девочкам велели разбиться на две команды и перебрасывать друг другу мяч. Поначалу Лира, которой никогда не приходилось участвовать в подобных играх, немного растерялась, но, будучи от природы крепкой и подвижной девочкой, настоящей заводилой, она очень быстро сообразила что к чему и даже начала получать от этой забавы удовольствие. Крики детей, вопли и визг альмов сотрясали стены зальчика и гнали все страшные мысли прочь. А чего еще нужно? Ведь именно такую цель преследовали занятия.
Подошло время обеда. Стоя в очереди к раздаточному окошку, Лира услышала, как Пан радостно чирикнул. Обернувшись, она сразу же узнала мальчика у себя за спиной. Это был Билли Коста.
— Роджер сказал, что ты здесь, — шепнул от, едва шевеля губами.
— За тобой приехали, — тихонько сказала Лира. — Брат твой старший, Джон Фаа и целый отряд цаган. Они хотят забрать тебя домой.
Чтобы подавить вопль радости, Билли пришлось притворно закашляться.
— Запомни, я Лиззи, не Лира, а Лиззи. Ты должен рассказать мне все, что знаешь про эту станцию.
Они постарались сесть рядом, а сбоку примостился Роджер. За обедом разговаривать было куда сподручнее: в столовой яблоку негде было упасть, дети постоянно сновали с подносами туда‑сюда. В общем шуме и гаме на них никто не обращал внимания. Мальчишки мигом выложили Лире все, что знали сами. Билли слыхал от одной из медсестер, что после операции детей переводят со станции куда‑то южнее. Вот почему бедный Тони Макариос оказался так далеко от Больвангара.
Зато Роджер рассказал кое‑что поинтереснее:
— Я знаю, где тут можно спрятаться.
— Где?
— Видите эту картину? — спросил он, показывая взглядом на огромную литографию, занимавшую всю торцевую стену. — Вон там, в правом верхнем углу, видите? Где потолочная панель.
Потолок был собран из прямоугольных панелей, соединенных между собой металлическими полосами, набитыми крест‑накрест. В правом верхнем углу одна панель чуточку отходила.
— Я как это увидел, — объяснял Роджер шепотом, — так сразу и подумал: а что, если другие тоже отходят? Я тогда в другом месте попробовал — точно. Их только чуть надави — они почти не закреплены. Мы с одним тут ночью в спальне у нас проверили, давно еще, его потом забрали, так вот, оказалось, там между потолком и крышей зазор есть, и туда можно заползти.
— Ты пробовал? Там что, длинный лаз?
— Ну, не знаю даже. Мы залезли, конечно, но совсем недалеко. Еще подумали, что там можно отсидеться, когда за нами придут. Только ведь найдут все равно.
У Лиры заблестели глаза. Зачем отсиживаться? Ведь это же прямой путь на волю! Но только она хотела открыть рот, чтобы спросить еще что‑то, как раздался голос доктора.
— Дети, дети! — произнес он и постучал ложкой о столешницу, желая привлечь к себе внимание. Гул в столовой затих. — Послушайте меня внимательно. У нас на станции сегодня проводится учебная пожарная тревога. Ничего страшного. По сигналу вы должны немедленно прекратить любые занятия и строго выполнять распоряжения взрослых. Запомните хорошенько, куда вас поведут, потому что в случае возникновения настоящего пожара вам надо будет идти туда самим. Повторяю, ничего в этом страшного нет. У нас такие учебные тревоги проходят регулярно, просто нужно всем тепло одеться и выйти на улицу без паники и без давки.
“Все как по заказу”, — пронеслось у Лиры в голове. Сразу после обеда ее и еще четверых девочек повели к врачам. Пришло время проб на Серебристую Пыль. Детям никто ничего не сообщал, но догадаться было несложно. Насмерть перепуганных девчонок по одной вызывали в процедурную. Неужели им прямо сейчас будут делать эту операцию? Что же это получается: вот так взять и сгинуть за здорово живешь и даже не успеть им отомстить, этим гадам?! Нет, вроде бы здесь что‑то другое.
— Мы просто кое‑что измерим, — успокаивающе произнес доктор. Для Лиры все они были на одно лицо: на каждом — белый халат, в одной руке — папка с бланками, в другой — карандаш. И медсестры какие‑то до странности одинаковые, но не только из‑за того, что они одеты как близнецы, нет, их роднила какая‑то общая спокойно‑улыбчивая отрешенность.
— Меня уже вчера всю обмерили, — ворчливо сказала девочка.
— Мы сегодня совсем другое замеряем. Давай‑ка вставай на эту металлическую пластину, так, тапочки сними. Хорошо. Альма своего возьми на руки. Молодец. Головкой не верти, смотри перед собой, на зеленую лампочку. Вот умница.
Что‑то вспыхнуло. Доктор попросил Лиру повернуть голову в другую сторону, потом развернуться правым боком, потом левым. Каждый раз за этим следовали легкий щелчок и вспышка.
— Замечательно. Теперь подойди к аппарату и положи руки вот сюда, внутрь раструба. Не бойся. Больно не будет, я обещаю. Отлично. Пальчики растопырь, не двигайся.
— А что это вы измеряете? — с любопытством спросила девочка. — Серебряную Пыль, да?
Доктор слегка опешил:
— Батюшки! А ты откуда знаешь про Пыль?
— Да так, — небрежно отозвалась Лира, — девчонка одна сказала, только я не знаю, как ее звать. Она говорит, мы все в этой пыли. Только это совсем даже не так. Меня, например, вчера в душе мыли, так что на мне никакой пыли нет.
— Нет, деточка, это Пыль особенная, ее глазом не увидишь. Давай‑ка сожми кулачок — вот так. Замечательно. А теперь постарайся нащупать там, внутри, такой выступ, вроде рукоятки. Нашла? Молодец. Возьмись‑ка за него, да покрепче. Умница. Другую ручку положи вот на этот набалдашник, видишь? Медный, блестящий. Все правильно. Очень хорошо. Сейчас будет чуть‑чуть покалывать, ничего страшного, это просто электрический ток, только очень слабый.
Пантелеймон, воплощенная недоверчивость, не находил себе места. Он диким котом шнырял по процедурной, подозрительно поглядывая по сторонам, крутился вокруг Лиры и все терся спиной об ее ноги.
Теперь, когда девочка была уверена, что никакой операции прямо сейчас никто делать не собирается, она осмелела. Судя по всему, личность Лиззи Брукс подозрений у врачей не вызывает. Что, если прямо взять и спросить:
— А зачем вы отрезаете наших альмов?
— Что? — врач опешил от неожиданности. — С чего ты взяла? Кто тебе это сказал?
— Одна девчонка. Давно еще. Она сказала, что вы берете ребят и отрезаете от них альмов.
— Какой вздор!
Однако доктор всполошился не на шутку. Лира продолжала как ни в чем не бывало:
— Совсем не вздор! Вы же ребят по одному забираете, а назад‑то никто не приходит. А вдруг вы их убиваете? Все разное говорят, а эта девчонка вообще сказала, что вы отрезаете…