Лира сидела, не шевелясь, и слушала.
— А почему нельзя передать его лорду Азриелу? — спросила она.
— Потому что лорд Азриел занимается страшными делами. То, что он затеял, не только безнравственно, но и опасно для всех остальных; опасно настолько, что этого человека пришлось отправить в ссылку. Он хочет заполучить веритометр, чтобы привести свои кощунственные планы в исполнение. Но поверь мне, дорогая, отдать ему этот прибор было бы непоправимой ошибкой. Магистр колледжа Вод Иорданских трагически заблуждался. Теперь ты знаешь правду и понимаешь, что разумнее всего было бы оставить веритометр у меня. Подумай сама, разве это дело — всюду носить его с собой, не знать ни минуты покоя… Да и вообще, на что она тебе сдалась, эта старая железяка? Тем более что ты не знаешь, что с ней делать…
Лира смотрела на миссис Кольтер, искренне не понимая, каким образом эта женщина еще недавно казалась ей такой умной, такой замечательной…
— Он ведь у тебя, лапонька, да? — лихорадочно тараторила миссис Кольтер. — В сумочке на поясе… Как же ты ловко придумала, какая ты умница. Давай оставим его у меня, солнышко.
Руки ее скользнули Лире под пижамку и безошибочно нащупали заскорузлую клеенку. Девочка замерла. Золотистый тамарин, дрожа от нетерпения, еле сидел на месте. Его цепкие черные лапки застыли возле рта, шея напряженно вытянулась вперед. Вот клеенчатый пояс уже у миссис Кольтер, вздрагивающие пальцы расстегивают сумочку. Девочка слышит ее прерывистое дыхание, когда на свет Божий появляется замотанная в черный бархат коробочка, искусно сработанная Йореком Бьернисоном.
Пантелеймон, обернувшийся котом, напружинился перед прыжком. Лира осторожно отодвинулась от сидящей рядом миссис Кольтер и медленно спустила ноги с кровати на пол. Теперь она тоже готова бежать. Сейчас, еще немного…
|
|
— Что бы это могло быть? — с наигранным оживлением щебетала миссис Кольтер, не сводя глаз с коробочки. — Какая смешная шкатулочка! Ты что, положила веритометр внутрь, чтобы не повредить его, да? Какая ты умница, обо всем подумала. Боже мой, а там еще одна коробочка, запаянная. Кто же тебе помогал, солнышко?
На самом деле Лирины ответы ее вовсе не занимали. Сейчас миссис Кольтер хотелось только одного: как можно быстрее открыть коробочку. Лихорадочно порывшись у себя в ридикюле, она вынула оттуда складной нож со множеством лезвий. Раскрыв его, она поддела острием край крышки.
Комнату заполнило свирепое жужжание. Лира и Пантелеймон напружинились. Миссис Кольтер, изнывая от нетерпения и любопытства, потянула тугую крышку вверх. Золотистый тамарин низко наклонился над коробочкой.
И в ту же секунду из металлического плена вырвался черный силуэт. Жук‑шпион яростно впился тамарину в самую морду.
Обезьяныш пронзительно заверещал и опрокинулся навзничь. Воплем боли и ужаса ответила ему миссис Кольтер. Цепкие механические лапки уже ползли по ее груди, горлу, чтобы, наконец, вцепиться в прелестное лицо.
Медлить больше было нельзя. Пантелеймон одним прыжком оказался у двери. Лира рванулась следом за ним и помчалась вниз по коридору. Никогда в жизни ей не приходилось бегать так быстро.
— Пожарная сигнализация! — обернувшись, прокричал Пантелеймон, который был чуть впереди.
Точно! Вот она, на стене! Разбив стекло отчаянным ударом кулачка, Лира нажала кнопку сигнала и помчалась дальше. Она неслась по направлению к спальням. Вот одна кнопка. И еще одна. Завыла сирена. В коридор высыпали люди, спрашивая друг друга, где пожар.
|
|
В этот момент Лира уже была возле кухни. У Пантелеймона молнией мелькнула одна мысль, и девочка тут же ворвалась внутрь. Она повернула краны у всех газовых горелок и швырнула горящую спичку в сторону ближайшей конфорки. Потом стащила с верхней полки мешок с мукой и вывалила все его содержимое на стол рядом с плитой. Ей кто‑то говорил, что мука от печного жара начинает взрываться. Вот и пусть себе взорвется и повиснет в воздухе сплошной завесой.
Снова выскочив в коридор, где уже было не протолкнуться, Лира понеслась к своей спальне. Вокруг возбужденно галдели дети, и слово “побег” носилось в воздухе. Те, кто постарше, мчались к бельевым, где хранилась верхняя одежда, увлекая за собой малышей. Взрослые сотрудники станции пытались как‑то организовать ребят, но никто из них не понимал, что происходит. Всюду кричали, вопили, толкались и теснились люди.
Лира и Пан, как две юрких рыбки, нырнули в этот водоворот, упрямо стремясь к спальне. Не успели они добежать до дверей, как все здание потряс глухой взрыв.
Спальня была пуста, девчонки уже убежали. Лихорадочно подвинув тумбочку в угол, Лира вскочила на нее, вытащила из отверстия на потолке свои теплые вещи и первым делом нащупала в складках меха веритометр. На месте! Быстро натянув на себя шубейку и сапоги, девочка надвинула капюшон пониже, и тут Пантелеймон, воробьем притаившийся на косяке, чирикнул:
|
|
— По‑р‑р‑ра!
Лира выскочила в коридор. К счастью, мимо мчалась стайка детей, уже одетых в теплые куртки. Они направлялись к центральному входу. Лира замешалась в их группку. Лицо ее заливал пот, сердце бешено стучало где‑то в горле. Надо бежать что есть силы, иначе конец.
Дальше пути не было. В кухне вовсю бушевал огонь, и пожар распространялся с неимоверной быстротой. То ли газ рванул, то ли мука, но прогремевшим взрывом снесло часть крыши. Люди карабкались наружу по искореженным балкам и стропилам, только бы вырваться на обжигающе холодный воздух. Всюду чувствовался сильный запах газа. Вот грянул еще один взрыв, на этот раз куда ближе и громче, чем первый. Несколько человек, отброшенные взрывной волной, упали как подкошенные. Воздух разрывался от криков боли и ужаса.
Лира пробивалась наверх. Над заполошными воплями альмов и общим смятением звенел голос Пантелеймона, который звал:
— Сюда! Сюда! За мной!
Отчаянно упираясь руками, она выползла на ледяной накат крыши и жадно хватала ртом воздух. Только бы всем детям удалось найти теплые куртки, иначе стоило бежать со станции, чтобы насмерть замерзнуть в снегах.
Внизу полыхал настоящий пожар. Лежа на кровле, Лира видела, как сквозь огромный пролом в стене вырываются в ночную тьму жадные языки пламени. У центрального входа беспорядочно толкались взрослые и дети, совсем, как давеча, во время учебной пожарной тревоги, только на лицах взрослых теперь было написано неподдельное беспокойство, а дети казались до смерти напуганными.
— Роджер! Роджер! — закричала Лира. Филин‑Пантелеймон негромко ухнул, заметив мальчика в толпе своими зоркими глазами.
Не прошло и секунды, как дети были рядом.
— Скажи всем, чтоб шли за мной! — проорала она ему в ухо.
— Не пойдут! — Роджер едва различал свой голос в общем гвалте. — Им очень страшно!
— Надо сказать им про пропавших детей! Я знаю, что с ними делают! Их альмов отсекают огромным страшным ножом! Ты же сам видел днем в этой лаборатории, когда мы альмов выпустили, какие они! Скажи им! Скажи, что с ними будет то же самое, если они останутся здесь!
Роджер судорожно глотнул. Глаза его расширились от ужаса. Потом, словно очнувшись, он рванулся к ближайшей кучке растерянных детишек. Лира помчалась к другим, и вот уже страшная правда распространялась подобно пожару, и вот уже кто‑то тоненько закричал, прижимая к груди своего альма.
— Идите со мной! — бешено выкрикивала Лира. — Помощь идет! Нам надо вырваться за ограждение! Не ждите, бегите за мной!
Заслышав ее голос, они мчались следом, через огороженный двор и дальше, где горели два ряда фонарей. В ночной тьме раздавался легкий топот детских ног и скрип плотно утоптанного снега под сапогами.
Где‑то позади остались крики взрослых. Внезапно со страшным грохотом обрушилась еще одна часть корпуса. Вверх взметнулись снопы искр, языки пламени вырвались наружу, воздух заполнил сухой звук, похожий на треск рвущегося полотна, но, постепенно перекрывая его, все нарастая и нарастая, к этому звуку примешивался другой, леденящий душу и пугающе близкий. Лира никогда прежде его не слышала. Но сразу же поняла, что это. Так выли волчицы, альмы тартар‑охранников. И от этого воя все ее тело становилось слабым и безвольным. Дети в ужасе поворачивали головы и, не в силах бежать, застывали на месте, потому что длинными скользящими скачками, пугающими в своей неутомимости, к ним приближался первый охранник с ружьем на изготовку, а следом тенью стлалась по снегу могучая серая волчица — его альм.
И за ним еще один воин, и еще, и еще… На них были толстые войлочные панцири, а на головах шлемы с узкими прорезями для глаз, так что казалось, что глаз у них вообще нет. На детей смотрели лишь черные зрачки ружейных стволов да горящие желтым огнем глаза волчиц над оскаленными, исходящими жадной слюной пастями.
У Лиры подкосились ноги. Она ведь даже и помыслить не могла, насколько страшны эти звери.
Боже мой, но ведь здесь, в Больвангаре, для людей не существует великого табу, значит… Она содрогнулась, представив себе, как эти острые влажные клыки…
Тартары выстроились цепью, перегородив выход с центральной площадки на подъездную аллею, освещенную двумя рядами фонарей. Рядом с каждым воином застыла его волчица‑альм, такая же вымуштрованная и вышколенная, как ее человек. Еще мгновение, и за первой цепью вырастет вторая, тартары все прибывали и прибывали. Лира в ужасе зажмурилась. Все пропало. Детям с солдатами не сладить. Это вам не глиной друг в друга лупиться, как тогда, на глиняном карьере в Оксфорде.
А может… Девочка вдруг ясно увидела себя в разгар той славной битвы, когда, зацепив пригоршню сырой глины, она яростно швырнула ее прямо в рожу одному карьерскому мальчишке, который пер на нее, как медведь. Он еще остановился, затряс головой, пытаясь продрать залепленные глиной глаза, и тут “городские” его мигом скрутили.
Тогда она стояла по колено в глине. Сейчас кругом был снег.
И вот совсем как давеча, только на этот раз без тени баловства, потому что речь шла о жизни и смерти, Лира метнула горсть снега в лицо тартарского воина.
— В глаза! Цельтесь им в глаза! — закричала она что было силы, продолжая швырять пригоршню за пригоршней.
Дети не заставили себя долго упрашивать. Вдруг чей‑то находчивый альм, обернувшись стрижом, ухитрился направлять летящий в воздухе снежок таким образом, что он попал точнехонько в вырез глазниц на тартарском шлеме. Теперь другие альмы знали, что делать. Не прошло и секунды, как цепь охранников рассыпалась. Они отплевывались и бешено трясли головами, пытаясь выцарапать плотно скатанный в детских ладонях снег из узких глазниц шлемов.
— За мной! — закричала Лира, бросаясь к заветному выходу на освещенную аллею.
Уворачиваясь от оскаленных волчьих пастей, дети ринулись за ней. Они мчались что было духу между двумя рядами фонарей, туда, где начиналось чистое поле и спасительная темнота.
Сзади раздался хриплый окрик. Тартарский офицер пролаял приказ, лязгнули ружейные затворы, офицер гаркнул что‑то еще, а потом наступила гнетущая тишина. Дети слышали только топот собственных ног да свое прерывистое дыхание.
Тартары молча целились. Теперь они не промахнутся.
Но прежде чем прозвучала команда: “Пли!” — один солдат вдруг захрипел, а другой в страхе отступил назад и вскрикнул.
Заслышав этот вопль, Лира непроизвольно оглянулась и увидела ничком лежащего на снегу тартарина, у которого из спины торчала стрела с серым оперением. Он еще бился и корчился, харкая кровью, а остальные охранники в панике оглядывались по сторонам, не понимая, где же этот невидимый лучник.
И тут еще одна стрела упала с небес и вонзилась тартарину прямо в шею.
Он рухнул замертво. Офицер что‑то гаркнул, и охранники, запрокинув головы, посмотрели вверх. Лира тоже подняла глаза.
— Ведуньи! — выдохнул Пантелеймон.
Он не ошибся. В темном ночном небе, высоко‑высоко, метались грациозные черные тени в развевающихся одеждах. Ветер с воем и свистом рвал их лохмотья и запутывался в иглах заоблачных сосен, верхом на ветвях которых они летели. Лира видела, как одна из них вдруг резко пошла вниз и, заложив вираж, натянула тетиву своего лука. Запела стрела, и еще один тартарин упал.
Охранники, словно очнувшись, принялись стрелять вверх, палить наугад, не целясь, в пустоту, в облака, в мечущиеся тени, а ведуньи с небес осыпали и осыпали их дождем стрел.
Но тут офицер, заметив, что дети уже почти добежали до конца аллеи, отдал новый приказ, и тартары пустились в погоню. Кто‑то из ребят в ужасе закричал, потом еще один, еще один. Внезапно бегущие впереди замедлили шаг и в панике повернули назад, потому что из ночной тьмы, расстилавшейся за освещенной фонарями аллеей, на них надвигалась гигантская косматая тень.
— Йорек! — завопила Лира, чувствуя, что сердце ее вот‑вот выпрыгнет из груди от восторга. — Йорек Бьернисон!
Медведь мчался вперед с таким проворством, словно над исполинской его тушей вообще не властно земное тяготение. Он пронесся мимо девочки сплошным белым вихрем и врезался в строй тартар, разметав по сторонам людей с ружьями и их альмов. Тут он остановился и завертелся на месте волчком, подобравшись всем своим гибким могучим телом, а потом распрямился и двумя ударами мощных лап, правой и левой, сокрушил головы тех, кто оказался рядом.
Волчица‑альм бросилась на медведя, но панцербьорн полоснул по ней когтями, и, зависнув в прыжке, она вдруг вспыхнула, как бенгальский огонь, и рухнула на снег, шипя и воя, покуда не истаяла. Ее человек тут же испустил дух.
Офицер‑тартарин мгновенно понял, что драться теперь предстоит на два фронта. Вот как удар хлыста прозвучала команда, и солдаты разделились на две неравные группы: та, что поменьше, отражала удары ведуний, та, что побольше, билась с медведем. Тартары дрались с отчаянной храбростью. Разбившись на четверки, стрелки хладнокровно целились, упав на одно колено, словно они не на поле брани, а на учениях. Ни один из них не дрогнул и не отступил ни на шаг, когда Йорек всей своей звериной мощью ринулся на них. Не прошло и секунды, как все они были мертвы.
Йорек ударил снова. Теперь он, подобно стрелке часов, вертелся в одну сторону, разя, круша и сметая все на своем пути. Злые пули свистели вокруг, но вреда от них было не больше, чем от осиных укусов. Медведь был неуязвим.
Лира мчалась по освещенной алее, увлекая за собой детей все дальше и дальше в спасительную темноту. Только бы успеть, только бы выбраться, ведь, кроме охранников‑тартар, в Больвангаре есть еще врачи, которые куда опаснее.
Из последних сил она подбадривала, подталкивала, подгоняла, только бы дети не стояли на месте. Огни фонарей оставались за спиной, на снегу плясали длинные тени, и Лира чувствовала, как стремится ее сердце навстречу бездонной черноте полярной ночи с ее чистым леденящим дыханием, как рвется из груди сердце, готовое запрыгать от счастья, совсем как Пан, который зайчонком самозабвенно скакал по снегу, наслаждаясь кульбитами да петлями.
— Куда мы бежим? — пискнул кто‑то из детей.
— Здесь же ничего нет, снег один!
— К нам уже идет помощь, — успокаивала малышню Лира. — Большой цаганский отряд, человек, наверное, пятьдесят. Наверняка там родственники ваши есть, потому что каждая цаганская семья, в которой пропал ребенок, отрядила одного воина.
— А если я не цаган? — захныкал какой‑то паренек.
— Ну и что? Какая разница? Все равно тебя уведут.
— Куда? — испуганно спросил кто‑то.
— Домой, — твердо ответила Лира. — Вас всех отведут домой. Я же нарочно для этого приехала, чтоб вас вызволить. Для того и цаган с собой привела. Нам только чуть‑чуть надо пройти, и мы их найдем. Это недалеко, ведь медведь пришел с ними, так что они уже где‑нибудь совсем рядом.
— А помните, как он по волчице ка‑а‑ак даст лапой, — заговорил один из мальчишек, — и прям все брюхо ей распорол. А человек ее, раз — и сразу умер, будто у него сердце из груди вырвали, помните?
— А я думала, что альма убить нельзя, — вставила девочка.
Теперь все говорили хором, не слушая друг друга. Языки развязались, причиной тому было лихорадочное возбуждение и чувство облегчения, которое они испытывали.
“Ничего, — подумала Лира, — пусть поговорят, только бы не стояли на месте”.
— А они там, на станции, правда это все делали? — спросила незнакомая девчушка.
— Правда, — горько ответила Лира. — Я раньше тоже никогда не думала, что бывает человек без альма. А по дороге сюда мы мальчика подобрали, и он остался совсем один, а альма с ним не было. Он ее все звал, все спрашивал, как она его найдет, так ее ждал. Его Тони звали. Тони Макариос.
— А я его знаю, — задумчиво сказал кто‑то из детей.
— И я, — присоединились к разговору сразу несколько голосов. — Его на прошлой неделе забрали.
— Да, забрали, — сказала Лира с нажимом, — забрали, чтобы отрезать его альма. — Она знала, какой эффект произведут на детей ее слова, и лихорадочно продолжала: — Он умер. Сразу же после того, как мы его подобрали в тундре. Только он такой не один был. Они там, на станции, всех альмов, которых отрезали, держали в специальных ящиках, как все равно в клетках, в маленьком таком домике за главным корпусом.
— Правда, правда, — подтвердил Роджер. — Лира их всех на волю выпустила во время пожарной тревоги.
— Точно, — вставил Билли Коста, — я сам видел. Я сперва даже не понял, что это, только заметил, как они за диким гусем летели.
— Я только все равно не понял, зачем они это делают? — упрямо спрашивал какой‑то мальчик. — Как же так можно — отрезать альма? Это же мучительство! Зачем они так?
— Может, из‑за Серебристой Пыли, — нерешительно предположил кто‑то из детей.
— Из‑за Пыли, как же! — Мальчишка пренебрежительно хмыкнул. — Держи карман шире. Кто ее видел‑то, Пыль эту? Чепуха одна! Они все это нарочно выдумали.
— Смотрите, смотрите! — воскликнул кто‑то, показывая рукой вверх. — Смотрите, что с дирижаблем стало!
Все головы мгновенно повернулись назад. Над освещенной аллеей, где все еще кипела битва, вздымалась мощная причальная мачта, но дирижабль миссис Кольтер уже не парил подле нее, как раньше. Напротив, один конец его скукожился и обвис, а рядом мало‑помалу расправлялся и вырастал…
— Воздушный шар Ли Скорсби! — завизжала Лира, прыгая на месте и хлопая в ладоши от восторга. Правда, в теплых меховых варежках не очень‑то похлопаешь.
Остальные дети ошарашенно молчали. Лира, ничего не объясняя, только поторапливала их. Сама она тоже недоумевала, как же ее другу удалось добраться сюда с шаром. А вообще здорово он это придумал: наполнить свой шар газом из дирижабля. Получается, одним ударом можно убить двух зайцев: и самим есть на чем удрать, и врага удалось обезвредить — ведь догнать будет не на чем.
— Ну же, вперед! Нужно обязательно идти вперед, — твердила Лира детворе, — иначе вы замерзнете.
Многие уже стучали зубами и плакали от холода. К детским всхлипываниям примешивался тоненький визг их альмов.
Пантелеймону‑барсуку все это ужасно не нравилось, и он сердито цыкнул на альма‑бурундучка, который без сил распластался на плече у своей девочки и жалобно попискивал.
— А ну, живо, лезь ей под куртку! Ты что, не можешь стать кем‑нибудь большим? Ее же согреть надо! — прорычал он, оскалив зубы, и перепуганный альм тут же нырнул девчушке под одежки.
С одежкой и впрямь была беда. На детях были стеганые куртки из искусственного шелка, а их сколько ни простегивай, все равно с натуральным мехом никакого сравнения. В качестве утеплителя там использовалось такое же искусственное рыхлое волокно из каменноугольной смолы. У некоторых детей куртки были настолько пухлыми, что напоминали подушки для булавок. Все дело в том, что придумали и сшили эти неуклюжие одеяния на фабриках и в лабораториях, где о настоящем холоде никто и слыхом не слыхивал. Пусть Лирина шуба висела клочьями и немилосердно воняла, зато тепло держала знатно, а эти куртки — нет.
— Если мы не найдем отряд Джона Фаа, они долго не протянут, — шепнула девочка Пантелеймону.
— Только не давай им останавливаться, — еле слышно шепнул он в ответ. — Тереби их, как хочешь, только не давай им ложиться на снег. Тебе же Фардер Корам рассказывал…
Старый цаган не раз рассказывал девочке о своих походах на север, да и миссис Кольтер успела ей кое‑что поведать, с большим, между прочим, знанием дела. Сходились они в одном. На морозе нельзя прекращать двигаться, иначе — смерть.
— А нам еще долго идти? — спросил Лиру какой‑то карапуз.
— Она нас сюда специально заманила, чтобы убить, — захныкала маленькая девочка.
— По мне уж лучше здесь замерзнуть, чем на станции быть, — прозвучал чей‑то голос.
— А вот и нет. На станции хоть тепло. Молоко дают горячее, еда есть.
— Да, как же! Там же пожар, забыли?
— А здесь что с нами будет? Мы же замерзнем или с голоду помрем.
В Лириной голове роились смутные вопросы, которые, подобно ведуньям, проносились и тут же ускользали так стремительно, что не ухватишь, и вместе с тем откуда‑то из сокровенной, недосягаемой глубины поднимались блаженство и трепет, но постичь их она не могла.
Правда, ей стало легче, и с новыми силами наша Лира принялась вытаскивать какую‑то измученную малышку из сугроба, тормошить мальчишек, чтоб не медлили.
— Держитесь, — твердила она, — надо идти вперед, по следам медведя. Он же пришел вместе с цаганами, значит, по его следу мы их обязательно найдем. Только не останавливайтесь! Вперед, осталось немного.
Снег повалил крупными хлопьями, заметая следы Йорека Бьернисона. Огни Больвангара скрылись из виду, зарево бушующего на станции пожара лишь краешком тлело на горизонте, так что теперь единственным источником света оставалось призрачное мерцание снегов. Тяжелые облака затянули небо, не пропуская ни луну, ни северное сияние, и детям приходилось двигаться почти на ощупь, только бы не потерять глубокую колею, которую пробили в снегу могучие лапы панцербьорна.
Из последних сил Лира подбадривала, тормошила, стращала, пихала, волокла на себе, кляла, трясла, тащила, толкала, ласково и бережно поднимала детишек: кого так, кого эдак, а верный Пантелеймон, едва взглянув на альма девочки или мальчика, тут же подсказывал ей с кем надо так, а с кем — эдак.
— Я вас все равно… я вас вытащу, — бормотала она, с трудом шевеля губами. — Не надейтесь… Я столько шла, чтоб вас… вытащить. И вытащу.
Роджер, как мог, помогал своей подружке. Маленький Билли Коста, который лучше других видел в темноте, старался идти впереди. Тем временем снег повалил так сильно, что дети, боясь сбиться со следа, могли двигаться только гуськом, вцепившись друг в друга. Господи, если бы вырыть берлогу, поглубже, лечь всем вместе… Прижаться потеснее, тогда не замерзнешь…
Лире все время чудились какие‑то звуки. То словно бы слышался рокот двигателя, но не тяжелый, глухой, как у дирижабля, а тоненький, зудящий такой, он то возникал, то пропадал снова.
И вой… собачий? Неужели ездовые собаки? Звук еле пробивался сквозь мириады висевших в воздухе снежных хлопьев, он был такой слабый, что малейшее дуновение ветра сносило его куда‑то в сторону. Может, это цаганские собачьи упряжки? А если нет? Мало ли по тундре бродит всяких духов… А может, это альмы‑сиротки плачут по своим мальчикам и девочкам… Кто знает?
То ей вдруг казалось, что она видит какие‑то огни. Но какие огни в чистом поле? Значит, привиделось. Или духи… А может, они заплутали в снегу и опять вышли к воротам Больвангара?
Нет, там ведь огни были белые, яндарические, а тут впереди маячил тусклый желтый свет лигроиновых фонарей. Они становились все ближе, и вой собак слышался все отчетливее, и уже совершенно не понимая, наяву она или во сне, Лира видит такие родные лица… Закутанные в меха люди не дают ей упасть, могучие руки Джона Фаа бережно подхватывают девочку и поднимают высоко над землей. Фардер Корам… Как радостно он смеется! У Лиры слипаются глаза. Она еле различает сквозь снежную наволочь, как хлопочут цагане вокруг замерзших детей, как усаживают их в нарты, кутают в шубы, суют им полоски тюленьего мяса, чтоб утолить голод. А вот и Тони Коста… Он то бросается обнимать Билли, то легонько толкает его, то тормошит и снова прижимает к себе… И Роджер…
— Фардер Корам, миленький, Роджер поедет с нами, хорошо? Это ведь я за ним приехала, чтобы его спасти. А потом мы в Оксфорд вернемся, в колледж Вод Иорданских, и там будем… А что это за шум такой?
В воздухе все нарастало давешнее зудение, словно жужжали десять тысяч обезумевших от ярости жуков‑шпионов.
И вдруг — неведомая сила швырнула Лиру наземь, и Пантелеймон, верный Пантелеймон был бессилен помочь ей, потому что золотистый тамарин…
Миссис Кольтер!
Мерзкие обезьяньи лапы вцепились в Пана, крутили его, душили, царапали, а он, меняя обличья с такой быстротой, что в глазах рябило, бился не на жизнь, а на смерть, разя, жаля, язвя ненавистного врага. Тем временем закутанная в меха миссис Кольтер, не дрогнув ни единым мускулом лица, на котором застыло выражение напряженной решимости, тащила Лиру к снегоходу, а девочка, совсем как ее альм, рвалась и сопротивлялась.
Снег был такой густой, что свет яндарических фар выхватывал из темноты лишь вихрящиеся белые хлопья и словно запутывался в них. В двух шагах уже было не видать ни зги. Казалось, что Лира и миссис Кольтер отгорожены этой плотной завесой метели от всего мира.
— На помощь! — отчаянно звала девочка своих друзей, которые были рядом, но ничего не видели, только этот клубящийся в воздухе снег.
— Спасите! Джон Фаа! Фардер Корам! На помощь! Хоть кто‑нибудь! Помогите!
Миссис Кольтер повелительно крикнула что‑то на наречии северных тартар. Команда прозвучала резко и хлестко, как удар бича. Снежный вихрь расступился, и Лира увидела группу вооруженных людей. Как же их много, целый отряд, и рядом с каждым воином застыла оскалившаяся волчица‑альм. Их командир мгновенно пришел миссис Кольтер на помощь. Он одной рукой подхватил Лиру и швырнул ее, как тряпичную куклу, на заднее сиденье снегохода. Ошеломленная девочка никак не могла взять в толк, что все это происходит наяву, а не в кошмарном сне.
Грянул выстрел, потом еще один. Цагане поняли, что стряслась беда, но вести огонь вслепую они не могли. Тартары, плотным кольцом окружив снегоход, палили в белый свет как в копеечку, а Лириным друзьям приходилось осторожничать, уж слишком велик был риск задеть девочку в этой снежной круговерти.
Лира не чувствовала ничего, кроме горечи и опустошенности.
Все еще не в силах стряхнуть с себя накатившее странное оцепенение, она попыталась приподняться на локтях. В голове стоял трезвон. Где же Пан? Вон он, все еще сражался с золотистым тамарином, только обличья перестали сменять одно другое. Теперь в обезьяньих лапах с угрюмой решимостью бился, оскалив зубы, барсук. Но кто же там с ними рядом?
Неужели Роджер?
Маленький Роджер, отчаянно размахивая руками и ногами, наскакивал на миссис Кольтер, молотя ее кулачками. Он пинался, брыкался, бодался, пока тартарский офицер небрежным движением, словно отгоняя назойливую муху, не отшвырнул его в сторону. И снова все закружилось у Лиры перед глазами в фантастическом танце: черно‑белый вихрь, мгновенные зеленые вспышки, рваные тени, мечущиеся сполохи света…
Внезапно бешеный рывок разорвал снежную завесу, и из черной темноты вырос Йорек Бьернисон. Страшный скрежет железа о железо повис в воздухе. Лязгнули могучие челюсти, бросок вправо, влево, вот гигантская лапа поднимается и шутя вспарывает толстенный войлочный панцирь на вражеской груди. И снова все смешалось: белые зубы, черный металл, красный, набухший кровью мех…
Какая‑то неведомая сила вздергивает девочку вверх и тащит все выше, выше. Она цепляется за Роджера, вырывает его из рук миссис Кольтер, и, прильнув друг к другу, дети взмывают в воздух. Их альмы — птицы, оглушительно чирикая и щебеча, плещут крылышками, не понимая, что с ними происходит, а порывы ветра вокруг все нарастают и нарастают, и внезапно совсем рядом с собой Лира видит ведунью, одну из тех, чьи грациозно‑стремительные мятущиеся тени рассекали небесную высь, только сейчас она так близко, что можно дотронуться.
В руках у девы оказывается лук. Широкие рукава ниспадают, обнажая прозрачные тонкие локти, которые почему‑то не зябнут среди ледяного вихря. Вот запела тетива, и острая стрела без промаха бьет точнехонько в недобрый прищур глазницы тартарского шлема.
Наконечник пробивает шлем насквозь, выходит откуда‑то из затылка, тартарский альм‑волчица зависает в предсмертном прыжке и исчезает, так и не успев коснуться земли.
А Лира и Роджер снова взмывают вверх, все выше и выше. Их слабеющие пальцы из последних сил цепляются за ветку заоблачной сосны, на которой с напряженной, пружинистой грацией сидит юная дева‑ведунья. Вот она отклоняется влево и на вираже мчится вниз, к земле, где не ясно вырисовывается какой‑то гигантский силуэт. Дети обрушиваются в сугроб рядом с гондолой воздушного шара.
— Залезай! — кричит девочке Ли Скорби. — Давай, шевелись! И дружка с собой бери! Быстрей! Ну дает Йорек, а? Герой!
Лира замечает, что три ведуньи держат в руках причальный канат, обвязанный вокруг скалы, а наполненная газом махина шара уже рвется, рвется вверх от земли, туда, ввысь.
— Давай, Роджер! — вопит она что есть силы и рывком опрокидывается через обтянутый кожей борт гондолы на дно, где уже намело целый сугроб снега. Сверху на нее падает Роджер, а потом землю сотрясает не то чей‑то рев, не то рык.