— Девочку? Он никогда не говорил! Вот здорово! Она стала ведуньей?
— Нет, детка. Это был мальчик, и сорок лет назад, когда с востока пришел страшный мор, он заболел и умер. Бедный мой малютка, он влетел в мою жизнь, как крошечная искорка, вспыхнул и тут же погас. А сердце мое разбилось. И сердце Корама тоже. А потом… что ж, потом мой народ призвал меня обратно, ведь Йамбе‑Акка пришла за моей матерью, а я стала королевой, так что мне пришлось вернуться сюда.
— И с тех пор вы никогда больше не встречались с Фардером Корамом?
— Никогда. Я слышала о его славных делах. Когда в битве со скраелингами он был ранен отравленной стрелой, я послала ему целебные травы и заговор, чтобы снять ядовитую порчу, но у меня недостало сил увидеть его. Позже я узнала, что яд изнурил его тело, но укрепил дух и разум; что он жадно читал, учился и стал настоящим мудрецом. Я гордилась им, гордилась его свершениями, но встреч с ним не искала. Времена для нашего клана наступили тяжелые, назревали войны между ведуньями, а кроме того я надеялась, что он забудет меня, даже найдет себе жену своего роду‑племени.
— Никогда бы он этого не сделал, — с неожиданной горячностью выпалила Лира. — Он же вас до сих пор любит, сами можете пойти и посмотреть.
— Не могу, девочка. Он бы стал стыдиться того, что уже немолод, а я… Разве я посмею причинить ему такую боль?
— Наверное, вы правы. Но тогда вы хоть весточку ему пошлите, ну что вам стоит!
Серафина Пеккала надолго замолчала. Встревоженный Пантелеймон обернулся чистиком и на секундочку вспорхнул к ней на сосновую ветвь, чтобы убедиться, что они с Лирой в своей дерзости не хватанули через край.
Внезапно Лира спросила:
— А как получилось, что у людей есть альмы?
|
|
— Этот вопрос задают себе все, но ответа никто не знает, — промолвила ведунья. — Сколько существует на свете род людской, столько существуют и альмы. В этом главное отличие человека от зверя.
— Точно! — подхватила девочка. — Мы совсем на зверей не похожи. Звери — они какие‑то другие. Вот, скажем, медведь. Иногда смотришь на него — он же совсем как человек, а потом вдруг как возьмет, да и сделает что‑нибудь такое, только оторопь берет или вообще душа в пятки уходит. Получается, нам их по‑настоящему так никогда и не понять. Только знаете что, мне Йорек Бьернисон однажды сам сказал, что для медведя панцирь — все равно что для человека альм. Что это все равно как душа. Но ведь он свой панцирь себе сам сделал. Когда его прогнали из Свальбарда, у него панцирь отобрали, а он потом нашел где‑то железо метеоритное и выковал себе новый. Сам, представляете? Это же все равно как сделать себе новую душу! А человек своего альма сотворить не может, потому что мы другие. Знаете, как мы с Йореком познакомились? Жители Тролльзунда опоили его спиртом, а панцирь украли и спрятали. Только я узнала, где они его хранят, и Йорек его отобрал назад. Не понимаю, зачем ему в Свальбард? Ведь его же там убьют! Знаете, я его ужасно люблю. Так сильно люблю, что не хочу, чтоб он погиб в этом своем дурацком Свальбарде.
— Скажи мне, детка, Йорек хоть раз рассказывал тебе о том, кто он такой? — спросила ведунья.
— Не‑а, — протянула Лира. — Только как его зовут. И то, я это даже не от него знаю, а от консула вашего в Тролльзунде.
— Йорек ведь очень знатного рода, — продолжала Серафина Пеккала. — Больше того, он принц, и, не соверши он тогда страшного преступления, быть ему сейчас королем.
|
|
— Но ведь у панцербьорнов есть король. Йорек сам мне рассказывал. Его зовут Йофур Ракнисон.
— Верно, только Йофур Ракнисон взошел на трон лишь после того, как Йорека Бьернисона изгнали из Свальбарда. Он, разумеется, тоже принц, иначе ни о какой короне не могло быть и речи. И хитер он, как человек: плетет интриги, заключает альянсы; жить, как все медведи, в ледовых крепостях, не желает, повелел построить себе дворец. Поговаривают даже, что он намерен обменяться послами с людскими государствами, собирается пригласить ваших инженеров, чтобы они начали разработку огненных шахт. О, он коварен и изворотлив. Многие думают, что Йорек угодил в расставленную им западню. А еще говорят, что даже если новый король тут ни при чем, то он намеренно распускает подобные слухи, чтобы подогреть уважение к своей хитрости и ловкости.
— Но в чем же Йорек‑то провинился? Знаете, я его еще потому так люблю, что он на моего папу очень похож. Мой папа ведь тоже сделал… ну, одну вещь, в общем, как Йорек, и его тоже наказали. Если бы они познакомились, то они бы, наверное, друг другу очень понравились. Так вот, я знаю, что Йорек убил какого‑то медведя, — тараторила Лира, округлив глаза. — Это он мне сам рассказал. А за что убил‑то? Как хоть все это было?
— Он убил его в честном поединке за медведицу. Дело в том, что молодой медведь, с которым Йорек дрался, никак не показал, что готов уступить и сдаться, хотя было очевидно, что Йорек сильнее. При всей своей гордости, панцербьорны в поединке всегда признают мощь более сильного противника и склоняются перед ним, а этот медведь почему‑то уступить не пожелал. Неизвестно, в чем причина, только говорят, что без Йофура Ракнисона тут не обошлось. Либо он как‑то заморочил беднягу, либо опоил его дурманящим зельем, но молодой медведь продолжал упорствовать, и Йорек Бьернисон дал волю своему гневу. По закону, он мог его только ранить, а убивать права не имел, так что приговор вынесли очень быстро, никто и разбираться не стал.
|
|
— Ах, вот как все было, — задумчиво протянула девочка. — Да, он ведь мог бы сейчас царствовать. А знаете, я ведь уже слышала про этого Йофура Ракнисона. У нас в Оксфорде, в колледже Вод Иорданских, был один профессор‑паломник, он много по Северу путешествовал и во время своих странствий встречался с королем панцербьорнов. Так вот, он говорил… эх, я ведь сейчас точно не вспомню, ну, в общем, этот Йофур якобы получил трон обманом. А Йорек мне сам однажды объяснил, что медведя нельзя обмануть. Я не поверила, но у меня правда ничего не получилось, когда он мне дал попробовать. Тогда выходит, что Йофур Ракнисон обдурил их обоих: и Йорека, и его соперника, так, что ли? Может, панцербьорны способны видеть только человеческие уловки, а медвежьи нет? Но ведь в Тролльзунде Йорека одурачили не медведи, а люди. Им же удалось опоить его, а потом спрятать его панцирь.
— Наверное, медведя нельзя обмануть до тех пор, пока он ведет себя как медведь, — пожала плечами Серафина Пеккала. — А начни он подражать человеку, как тут же станет жертвой обмана. Ведь ни один медведь не будет пить спирт. Йорек Бьернисон пытался утопить в нем горечь изгнания. Если бы не выпивка, жители Тролльзунда никогда бы его не одурачили.
Лиру такое объяснение вполне удовлетворило, и она согласно закивала головой. Ее восхищение Йореком не знало границ, и лишнее подтверждение его величия пришлось куда как кстати.
— Вы такая умная, Серафина Пеккала, — восторженно выпалила девочка, обращаясь к ведунье, — вы даже умнее, чем миссис Кольтер. Я бы сама ни за что не догадалась, а вы мне все так здорово объяснили!
Они все летели и летели. Лира нащупала у себя в кармане шубы кусочек моржового мяса, сунула его в рот и принялась сосредоточенно жевать.
— Серафина Пеккала, — внезапно окликнула она ведунью. — А вы можете мне рассказать, что такое Серебристая Пыль? Причина‑то всему именно она, я же чувствую, только об этом никто не говорит.
— Я тоже мало что могу тебе сказать, — задумчиво произнесла Серафина Пеккала. — Серебристая Пыль нас никогда не занимала. Просто там, где есть люди в сутанах, там всегда присутствует страх перед ней. Вот и все, что мне известно. Миссис Кольтер не носит сутану, но зато эта дама является одним из самых могущественных агентов Магистерия. Это она учредила Министерство Единых Решений по Делам Посвященных, это она убедила иерархов Церкви дать денег на исследования в Больвангаре, потому что там изучали Серебристую Пыль, а она сильнее всего интересует миссис Кольтер. Почему — не знаю. На свете есть много вещей, которые ведуньям понять не дано. Мы знаем, например, что тартары просверливают себе в черепах отверстия, нам это непонятно, но не более того. Природа Серебристой Пыли нам неведома, но для того, чтобы постичь ее, мы не станем рвать волосы ни на себе, ни на ком другом. Это дело Святой Церкви.
— Святой Церкви? — повторила Лира в замешательстве. Она вдруг вспомнила, как давным‑давно, еще на Мшистых Болотах, они гадали с Пантелеймоном, что же заставляет вращаться иголочку веритометра. Пан тогда помянул фотонную “мельничку”, установленную в алтаре храмины колледжа Архангела Гавриила. Ее лопасти приводились в движение потоком элементарных частиц. И настоятель храма в своей проповеди проводил прямую параллель между этими самыми частицами и религиозным вероучением.
— Может, и правда, — пробормотала девочка. — Ведь у них в каждой реликвии какой‑то секретик. Только все их реликвии очень древние, а Серебристая Пыль совсем даже не древняя. Хоть бы лорд Азриел мне все растолковал про нее. — Девочка с трудом подавила зевок. — Я, наверное, лучше лягу, — виновато сказала она, — а то я совсем застыла. Знаете, там, на земле, мне тоже было холодно, но я в жизни так не замерзала, как сейчас. Наверное, еще немножко, и я насмерть заледенею.
— Тогда быстренько залезай под одеяла и запахни шубу поплотнее.
— Угу. — Лира еле шевелила губами от холода. — Вы знаете, Серафина Пеккала, даже если я умру, то уж лучше я здесь умру, а не там, на станции. Когда они нас под это лезвие засунули, у меня в голове мелькнуло: “Вот и конец”. Мы оба так подумали. Как же они могли… Ну ладно. Если мы с Пантелеймоном заснем, вы нас тогда разбудите, когда Свальбард покажется, хорошо?
Девочка неуклюже заползла под груду меховых одеял и прижалась к мирно посапывающему Роджеру. Она промерзла так, что не чувствовала ни рук, ни ног, все тело ломило от холода.
А позвякивающий сосульками, заиндевелый воздушный шар все продолжал свой призрачный полет, каждую минуту приближая наших путешественников к скалистым утесам и вечным льдам Свальбарда, с его огненными шахтами и ледовыми крепостями.
* * *
Ли Скорсби проснулся от предостерегающего возгласа Серафины. От страшного холода голова его была тяжелая, но он мгновенно понял, что случилась какая‑то беда. Бешеные порывы ветра сотрясали шар, гондола ходила ходуном. Ведуньи отчаянно налегали на канат, но едва могли удержать его. Ослабь они хватку хоть на миг, аэростат тут же отнесло бы в сторону от намеченного курса. Мельком взглянув на компас, Ли сообразил, что шквальный ветер потащил бы шар к Новой Земле со скоростью сто миль в час, не меньше.
— Где мы находимся? — прокричал он, обращаясь к Серафине.
Лира спросонья слышала его голос, но окоченевшее от холода тело и страшная тряска не давали ей подняться на ноги. Новый порыв ветра отнес в сторону ответ ведуньи. Сквозь щель между краем капюшона и воротом шубы Лира видела в неверном свете яндарического фонаря, как Ли Скорсби, хватаясь руками за опорные стойки, пытался дотянуться до веревки, которая стягивает шар. Вот он резко дергает за нее, словно силится рывком вытащить какую‑то затычку, и, запрокинув голову, всматривается в бушующую тьму, а потом начинает заматывать веревку вокруг чеки подвесного кольца.
— Я хочу выпустить немного газа, — прокричал он сквозь ветер, — тогда мы спустимся вниз. Уж очень мы высоко забрались.
Ведунья что‑то ответила, но ее слова снова подхватил налетевший шквал и отнес куда‑то в сторону. Роджер тоже проснулся. Треск гондолы разбудил бы и мертвого, да еще прибавьте к этому треску и болтанку. Сальцилия, альм Роджера, и Пантелеймон вцепились друг в друга, как два перепуганных обезьяныша. Лира лежала ничком на дне, стараясь унять предательскую дрожь.
— Ничего, — прохрипел Роджер. Голос его звучал куда бодрее, чем можно было ожидать. — Как только спустимся, костерок сделаем. Полегче будет. Погреемся чуток. У меня спички есть, я еще в Больвангаре с кухни упер.
Шар резко шел на снижение, еще секунда — и они оказались в самой гуще льдистого облачного киселя. Клочья и сгустки его заползали в гондолу, и вдруг в один миг стало темно. Такого ватного тумана Лире еще ни разу не приходилось видеть.
Глухо, как через подушку, прозвучал возглас ведуньи. Тогда аэронавт вновь взялся за веревку и, смотав ее с чеки, отпустил. Она выскользнула у него из рук, словно живая, и в этот миг, несмотря на треск гондолы, вой и рев ветра, запутавшегося в снастях, Лира явственно услышала мощный хлопок где‑то далеко наверху.
Ли Скорсби, заметив ее распахнутые от ужаса глаза, успокаивающе крикнул, перекрывая бурю:
— Так надо! Это клапан газовый! Там пружина, которая удерживает газ внутри. Если я тяну за веревку, клапан наверху приоткрывается, часть газа выходит, и мы теряем высоту. Снижаемся, понимаешь?
— А мы что…
Закончить она не успела, потому что через борт гондолы к Ли сзади подбиралась отвратительная тварь: крупная, в половину человеческого роста, с кожистыми крыльями и изогнутыми длинными когтями. На безобразной приплюснутой голове пузырями вздувались выпученные глаза, огромный рот скалился от уха до уха. Мерзкое отродье источало чудовищное зловоние.
Не успела Лира даже пискнуть, как мощная лапа Йорека Бьернисона смахнула чудовище за борт, и оно растаяло во мгле, издав отвратительный визг.
— Скальные упыри, — пробурчал немногословный Йорек.
В эту же секунду возле гондолы возникла Серафина Пеккала. Уцепившись рукой за край корзины, она отрывисто и резко прокричала:
— Скальные упыри атакуют. Мы должны посадить шар на землю и защищаться. Они…
Больше Лира ничего не услышала, потому что воздух прорезал внезапный резкий грохот. Дно гондолы встало на дыбы, люди и инструменты попадали набок. Затем мощнейший удар швырнул Лиру, Роджера и Ли в тот угол корзины, где лежал панцирь Йорека. Встряска была такой чудовищной, что все трое едва не вылетели за борт, и только могучие лапы панцербьорна не дали им упасть вниз. Серафина Пеккала исчезла. Кругом стоял невообразимый гвалт, все тонуло в пронзительных воплях скальных упырей. С шумом рассекая крыльями воздух, они метались у Лиры перед лицом, и она задыхалась от омерзительного смрада.
Еще один резкий рывок вновь швырнул всех троих на дно гондолы, и внезапно корзина с бешеной скоростью полетела вниз, непрерывно при этом вращаясь, словно волчок. Лире показалось, что стропы шара лопнули, и теперь они камнем падают с огромной высоты, где их уже ничто не удерживает. Страшные толчки и удары следовали один за другим, гондолу швыряло из стороны в сторону, словно она билась и билась о скальные уступы.
Последнее, что видела Лира, было перекошенное лицо Ли Скорсби, который в упор целился из дальноствольного пистолета прямо в ощеренную морду упыря. Девочка в ужасе зажмурилась и, не помня себя от страха, вцепилась обеими руками в густой мех Йорека. Крики, вопли, вой и свист ветра, скрип гондолы, похожий на стон бьющегося в агонии зверя, — все смешалось в чудовищную какофонию, хаос звуков, все нараставший и нараставший.
И тут корзину потряс самый страшный удар. Лирины пальцы разжались, ее вышвырнуло вон, как пробку из бутылки, и закрутило так, что она уже не соображала, где верх, где низ. Казалось, легкие ее сплющились и в них вообще не осталось воздуха. Все лицо, рот, глаза залепила какая‑то белая крупа, холодная, острая, колючая…
Это был снег. Ее воткнуло головой в сугроб. После всего пережитого девочка никак не могла прийти в себя. Несколько секунд она лежала не двигаясь, потом попыталась пошевелить губами, языком и выплюнуть снег, потом все так же, едва дыша, начала тихонько дуть перед собой, чтобы образовалось пространство для воздуха и можно было вздохнуть.
Казалось, она ничего себе не повредила, нет. Просто впервые почувствовала, что означают слова “бездыханное тело”. Мало‑помалу Лира начала оживать: попробовала пошевелить одной рукой, потом другой, потом ногами, а потом и шеей. Наконец она попыталась поднять голову.
Ей мало что удалось увидеть, мешал облепивший лицо снег. С трудом выпростав руку, словно она весила по меньшей мере тонну, Лира кое‑как протерла глаза и заморгала. Все вокруг было серым: дымчато‑серым, графитовым, грязно‑серым, почти черным, и по этому серому царству призрачными тенями бродили седые сгустки тумана.
Мертвая тишина стояла в этом мире, только откуда‑то сверху доносились приглушенные крики скальных упырей, да где‑то далеко бились о берег могучие морские волны.
— Йо‑о‑о‑рек! — отчаянно звала девочка. Голос ее был слаб и предательски дрожал. — Йо‑о‑о‑рек! Где ты?
Ответом ей была тишина.
— Ро‑о‑оджер! — позвала она снова. И вновь ни слова в ответ.
Здесь, в этом сером царстве, Лира была совсем одна. Ну уж дудки, как это “одна”? А верный Пантелеймон, ее товарищ по несчастью, мышонком выскользнувший из рукава шубы?
— Я проверил, как там веритометр, — сказал он, — все в порядке. Ничего не разбилось.
— Пан, — тихонько сказала девочка, — мы потерялись. Ты видел этих упырей? Видел, как Ли Скорсби в них палил? А если кто‑нибудь из них спустится на землю и…
— Вот что, — твердо произнес Пан, — надо попытаться найти гондолу. А вдруг…
— Только давай больше не кричать, хорошо? — испуганно пискнула Лира. — Зря я кричала. Все равно никто не отозвался, а вдруг эти услышали. Господи, знать бы, где мы.
— Нет уж, — отрезал Пан, — лучше ничего не знать. Может, мы на дне ущелья, из которого нам не выбраться, а скальные упыри сидят наверху и ждут, когда туман рассеется. Тебе легче будет, если ты узнаешь?
Лира еще пару минут полежала, собираясь с силами, а потом принялась шарить вокруг себя руками. Оказалось, что она угодила в расселину между двумя обледеневшими скалами. Судя по шуму прибоя, где‑то в пятидесяти метрах было море. Сверху по‑прежнему доносились вопли скальных упырей, но теперь они звучали чуть глуше. В этой мутной серой мгле девочка едва могла разглядеть собственные пальцы, и даже филин‑Пантелеймон, с его зоркими глазами, подмогой ей был никудышной. Медленно, ощупью, оскальзываясь и спотыкаясь на острых камнях, Лира начала двигаться прочь от берега, но вокруг не было ничего, кроме скалистых утесов да снега. Никаких следов падения воздушного шара ей обнаружить не удалось.
— Как же так? — растерянно шептала девочка. — Не могли же они сквозь землю провалиться?
Пантелеймон, обернувшись диким котом, осторожно прокрался чуть вперед и наткнулся на четыре мешка с песком. При падении мешки лопнули, часть песка высыпалась и уже успела вмерзнуть в снег.
— Это балласт, — кивнула Лира. — Он, наверное, пытался сделать так, чтоб шар поднялся, вот и сбросил его, а сам…
Она не договорила и судорожно сглотнула. Что‑то мешало ей дышать: не то ком в горле, не то ужас, ворочавшийся в груди, не то оба вместе.
— Пан, миленький, мне страшно, — выдохнула девочка. — Господи, сделай так, чтоб они были живы!
Пантелеймон мышонком скользнул ей по рукаву шубы, юркнул внутрь капюшона и притаился там. Внезапно Лира услышала какой‑то шорох или царапанье и рывком обернулась на звук.
— Йорек!
Голос ее упал, и слово словно бы примерзло к губам. Перед ней стоял не Йорек, а незнакомый медведь в сверкающем панцире, покрытом серебристой изморозью. Блестящий шлем его был увенчан пышным султаном. Он стоял не двигаясь в какой‑нибудь паре шагов от Лиры, и в этот момент она с поразительной отчетливостью поняла, что конец неотвратим.
Панцербьорн вскинул голову и зарычал. Эхо прокатилось по скалистым утесам, и с неба ему ответили омерзительные вопли.. А из туманной мглы тем временем выступил еще один панцирный медведь, а за ним еще один. Лира приросла к своему месту, стиснув руки в кулачки.
Медведи стояли не шелохнувшись. Наконец первый спросил:
— Имя?
— Лира.
— Как ты сюда попала?
— По небу.
— На воздушном шаре?
— Да.
— Ты арестована. Пойдешь с нами. Пошевеливайся.
На подкашивающихся от страха и усталости ногах, оскальзываясь на каждом шагу, девочка покорно побрела следом за медведями, спотыкаясь на камнях и мучительно ломая голову над тем, как же ей теперь выпутываться.
Глава 19
Плен
Панцербьорны вели Лиру вдоль узкой лощины, где туман был еще гуще, чем внизу, на берегу. Вопли скальных упырей и шум прибоя становились все глуше и наконец смолкли совсем, уступив место галдежу обитателей птичьих базаров. Медведи и девочка поднимались по лощине вверх, петляя меж скалистых уступов и снежных сугробов, но как ни всматривалась девочка в мглистую серую муть, как ни вслушивалась в каждый шорох, нигде не было и следа ее друзей. Похоже, она осталась единственной живой пленницей Свальбарда, а Йорек, ее верный друг, погиб.
Пока дорога шла в гору, медведь — начальник караула не проронил ни слова. Наконец они остановились. Где‑то далеко внизу бились о прибрежные камни волны. Лира поняла, что стоит на самой вершине утеса. Значит, о немедленном бегстве не может быть и речи, иначе она рискует сорваться в пропасть.
— Смотреть вверх! — прорычал медведь, и словно повинуясь его приказу, порыв ветра на мгновение отдернул плотную завесу тумана.
При скупом свете дня Лира увидела, что стоит перед гигантским сооружением из камня. По высоте здание могло бы поспорить с башнями и колокольнями колледжа Вод Иорданских, но оно было куда массивнее, а фасад его сверху донизу украшали барельефы с изображением батальных сцен. Вот панцербьорны наголову разбивают племена скраелингов, вот закованные в цепи рабы‑тартары гнут спины в огненных шахтах, вот грузовые дирижабли со всех концов земли несут щедрые дары и обильную дань королю панцирных медведей, великому Йофуру Ракнисону.
Именно в этих словах начальник караула разъяснил девочке сюжеты изображенных сцен, и ей не оставалось ничего другого, как поверить ему на слово, поскольку сама она ровным счетом ничего не увидела. Дело в том, что каждый выступ, каждое углубление на барельефах оккупировали колонии поморников и бакланов. Издавая пронзительные вопли, они непрерывно кружили в небе, и все вокруг было щедро залеплено густыми грязно‑белыми брызгами птичьего помета.
Однако панцербьорнов это, судя по всему, нимало не смущало. Ступая по обледеневшему гуано, толстым слоем устилавшему землю, они прошествовали под величественную арку и вошли во внутренний двор. Здесь начиналась парадная лестница, и на каждом углу гвардейцы‑медведи останавливали всех входящих и требовали назвать пароль. Лира дивилась их блестящим панцирям и пышным султанам.
Мысленно она все время сравнивала обитателей Свальбарда с Йореком Бьернисоном, и каждый раз сравнение оказывалось в пользу ее друга. В нем было столько силы, столько могучей грации, да и панцирь его поразительным образом отличался от всех этих изукрашенных чеканкой и позолотой доспехов. Его ржавые пластины были заляпаны кровью врагов и испещрены зазубринами от ударов, это был настоящий боевой панцирь, не чета всяким там блестящим побрякушкам.
Чем дальше они шли, тем теплее становилось вокруг, Лире даже захотелось снять капюшон, но тут же в нос ей ударила смрадная волна. Дворец короля Йофуса Ракнисона насквозь пропах протухшим тюленьим жиром, кровью, испражнениями и гнилью. Девочка невольно скривилась и опустила голову пониже, надеясь, что панцербьорны не заметят ее гримасы. Через каждые несколько метров в стене торчала железная консоль, на которой был укреплен горящий светильник с ворванью, но бешеная пляска теней не давала разглядеть, что у тебя под ногами.
Наконец они остановились перед тяжелой железной дверью. Медведь‑стражник отодвинул тугой засов, и тут панцербьорн — начальник караула рывком повернулся к Лире. Девочка даже не успела опомниться, как ее, словно щепку, швырнули внутрь, на каменный пол. Дверь за ней тут же захлопнулась, и снова лязгнул засов.
Вокруг было темно, хоть глаз коли, но Пан, обернувшийся светлячком, зажег свой слабенький голубой фонарик, и они увидели, что оказались в узкой камере. По глухим стенам сочилась вода, а единственным предметом мебели служила голая каменная скамья. В самом дальнем углу валялась какая‑то груда тряпья, очевидно постель. Все остальное тонуло в непроглядном мраке.
Лира опустилась на сиденье и нащупала сумочку с веритометром. Верный Пантелеймон примостился у девочки на плече.
— Как ты думаешь, он работает? Все‑таки такая страшная встряска.
Пантелеймон спустился пониже и, устроившись на ее правом запястье, старался светить изо всех сил.
Лира молчала, собираясь с мыслями. Какая‑то часть ее сознания не уставала удивляться тому, что даже перед лицом такой чудовищной опасности она способна привести себя в состояние сосредоточенного покоя, которое необходимо, чтобы читать по веритометру. Однако у нее это получалось совершенно естественно. Самые сложные вопросы будто бы сами собой преломлялись в значки — символы веритометра, и девочка ни на секунду не задумывалась над тем, как это происходит, как не думает человек, сгибая руку или ногу, какие мышцы приводят в движение тот или иной сустав.
Установив стрелки, она мысленно задала вопрос:
“Где сейчас Йорек?”
Ответ не заставил себя ждать:
“Он жив. После того, как вас выбросило из корзины, его протащило дальше. До Свальбарда ему день пути. Он спешит сюда”.
“Где Роджер?”
“С Йореком”.
“Что они собираются делать?”
“Йорек, несмотря на все препоны, хочет ворваться во дворец и освободить вас”.
Девочка опустила веритометр на колени. Сердце ее учащенно билось. Ей было страшно.
— Они же его схватят. Их тут слишком много. Ну почему я не ведунья! Я бы тебя отправила к Йореку, и мы бы вместе что‑нибудь придумали. Что же делать‑то?
И тут впервые в жизни Лира почувствовала, что от ужаса у нее зашевелились волосы на голове. В темном углу камеры послышалось какое‑то движение и старческий голос произнес:
— Кто здесь?
Дико вскрикнув, девочка вскочила ногами на скамью и затравленно прижалась спиной к стене. Пантелеймон летучей мышью вился перед ее лицом и что‑то отчаянно верещал.
— Кто здесь? — снова воззвал из темноты мужской голос. — Отвечай же! Я ничего не слышу!
— Пан, миленький, — трясущимися губами шепнула Лира, — стань опять светлячком, только близко к нему не подлетай.
Трепещущая искорка прочертила темноту и выхватила из мрака голову говорящего. То, что Лира ошибочно приняла за груду тряпья, оказалось седобородым старцем, цепями прикованным к стене камеры. Бледный огонек светлячка отразился в дико блеснувших глазах старика. Его всклокоченные волосы седыми космами разметались по плечам. Полуживая змея‑альм свернулась у него на коленях и с усилием задвигала раздвоенным языком, стоило Пану подлететь поближе.
— К‑к‑кто вы? — заикаясь от страха, выдавила из себя Лира. — Как вас зовут?
— Иофам Сантелия, профессор королевской кафедры космологии Глостерского университета, к вашим услугам. С кем имею честь?
— Я Лира… Лира Белаква. Зачем они вас сюда посадили?
— Злоба и зависть недоброжелателей. Откуда вы?
— Из колледжа Вод Иорданских.
— Что? Из Оксфорда? — Профессор поперхнулся.
— Да.
— Что этот каналья, Трелони, до сих пор там, у вас?
— Вы имеете в виду профессора‑паломника, да? Он до сих пор в колледже.
— Ах вот как? Отрадно слышать! — зашипел старик, брызгая слюной. — Им давно следовало бы лишить его мантии. Ничтожество! Фигляр! Плагиатор! Продажная душонка!
Лира дипломатично молчала.
Старец всем телом подался навстречу девочке:
— Ну, и как его труд о фотонах гамма‑лучей? Довел он его до ума?
Лира инстинктивно сделала шаг назад.
— Я н‑не знаю, — начала было она, но вдруг всегдашняя привычка взяла верх. — Нет. Он его еще не опубликовал. Говорит, цифры какие‑то нужно уточнить. А, вспоминаю, вспоминаю. Он еще, кажется, говорил, что будет писать работу о природе Серебристой Пыли.
— Что вы сказали? — возопил профессор. — Мошенник! Вор! Мерзавец! Каналья!
Брызги слюны летели во все стороны. Старик трясся так, что Лира не на шутку перепугалась, как бы с ним что не случилось. Утомленная жизнью змея‑альм невозмутимо соскользнула с колен старца на пол, чтобы он мог без помех лупить себя кулаками по ляжкам.
— Совершенно с вами согласна, — почтительно вставила девочка. — Я тоже всегда считала, что он вор и каналья, и все другое, что вы сказали, тоже.
Потерявшему рассудок старику даже в голову не пришло удивиться тому, что волею судеб в его камере оказалась маленькая чумазая девчонка, каким‑то образом знакомая с человеком, мысль о котором его неотвязно преследовала. Он действительно был безумен, бедолага, но в безумии своем мог сообщить Лире нечто ценное.
Девочка опасливо присела перед ним на корточки. Сидеть надо было достаточно далеко, чтобы старик не сумел до нее дотянуться, но в то же время достаточно близко, чтобы слабый огонек светлячка‑Пантелеймона мог ясно осветить его лицо.
— Этот профессор Трелони, он, знаете ли, все время хвалится, что очень хорошо знает короля панцербьорнов…
— Скажите пожалуйста! Он хвалится! — снова задергался профессор. — Кто бы говорил! Хлыщ! Фитюлька! Прощелыга! Ворует то, что плохо лежит! Во всех его трудах нет даже тени самостоятельной научной мысли! Все же украдено у других, у тех, кто неизмеримо выше, чем он!