Элинор Фаржон
Серебрянка, или Напевы морской раковины
Вам, Клифтон и Иома, – тем, кто творил эту сказку на сцене
Eleanor Farjeon
THE SILVER CURLEW
© The Silver Curlew – Copyright © Miss E. Farjeon Will Trust, 1953
© Золотухина О. В., иллюстрации, 2014
© Варшавер О. А., перевод на русский язык, 2014
© Оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014
Machaon®
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru), 2014
Глава I
Мамаша Кодлинг и её семейство
Мамаша Кодлинг держала в Норфолке, почти на самом морском берегу, ветряную мельницу. Там и жила. Муж её, мельник, много лет как умер, и мамаша Кодлинг управлялась с мельницей и своим семейством в одиночку. Ветряк, однако, крутился, мука мололась, и маленькие Кодлинги ходили сытые, одетые и обутые. Жернова превращали спелые, золотистые зёрна пшеницы в белейшую муку; время превращало потомство мамаши Кодлинг из младенцев-сосунков в мальчиков и девочек; белейшая мука превращалась в румяные булки, а мальчики и девочки вырастали в здоровых, румяных юношей и девушек.
Всего их было шестеро: четыре сына и две дочки. Эйб, Сид, Дейв и Хэл Кодлинги работали в поле от зари до зари – пахали, боронили, сеяли и жали. Вся четвёрка удалась как на подбор: дюжие, ладные, сколько еды на стол ни поставь – всё сметут. Говорили они мало, а думали и того меньше. Таковы уж Эйб, Сид, Дейв и Хэл Кодлинги, и добавить тут нечего.
Долл Кодлинг, цветущая девица восемнадцати лет, была пышна и мила, точно махровая роза. Щёки – как клубника со сливками, волосы – пшеничное поле перед жатвой, а глаза – большущие, синие, ласково-безмятежные, словно море ясным летним днём. Помимо красоты старшая дочка мамаши Кодлинг отличалась мягким характером, и сердце у неё было доброе. И всем бы она была хороша, не будь… ленива! Увы, Долл Кодлинг уродилась лентяйкой, точно зверёк-ленивец, что всю жизнь готов провисеть вниз головой на ветке. Долл же готова была всю жизнь просидеть, сложив руки на коленях и мечтая о том, что будет дальше. А поскольку дальше всегда бывает либо завтрак, либо обед, либо полдник, либо ужин, Долл постоянно вынашивала одну завтрачно-обеденно-полднично-ужинную мечту. Такова Долл Кодлинг.
Полл – сестре не чета. Была она в семье самой младшей, ей стукнуло только двенадцать годков. Смугла как орех, востра как пила и любопытна как котёнок, который суёт свой нос везде и всюду. Она так и не отучилась спрашивать: «Почему?» Через «почему?» проходят все дети, но у большинства вопросы в конце концов иссякают. Полл же задавала их неустанно. Ей хотелось всё про всё знать, и, покуда не находился ответ, успокоиться она не могла. А найденный ответ порождал новый вопрос, и так – без конца. Полл постоянно что-то узнавала, выясняла, стремясь получить ответ на самый наипоследнейший вопрос, но это ещё никому и никогда не удавалось, и – она снова спрашивала. Таков был её удел. И такова сама Полл.
Что до мамаши Кодлинг, то была она в полтора, а то и в два раза толще любой другой матушки в округе и телом напоминала куль с мукой; руки её – с перевязочками на локтях – вздымались, точно пена на молоке, а ладони круглились, точно беляши, какие любят выпекать все норфолкские хозяюшки, потому и зовут эти беляши норфолкскими. Мамаша Кодлинг проводила в хлопотах столько же времени, сколько её дочка Долл – в безделье, то есть хлопотала она с утра до вечера. В голове у неё было не больше мыслей, чем у её сынков, Эйба, Сида, Дейва и Хэла, вместе взятых, то есть считайте, что мыслей у неё не было вовсе. Зато поболтать мамаша Кодлинг любила – не всякую минуту, а под настроение. Впрочем, ничего мудрого она не изрекала. К детям своим она, разумеется, питала самые нежные чувства, но распознать эти чувства было не так-то легко, уж больно глубоко таились: вроде изюминок, по случайности попавших в тесто, – найдёшь, если повезёт. Едва занимался рассвет, мамаша Кодлинг бралась за работу: пекла хлеб, варила пиво, драила кастрюли, шила одежду, чинила бельё, пряла лён, ткала полотно, стирала, крахмалила, гладила, заливала масло в лампы, мела полы, колола дрова, чистила медные тазы и чайники, приглядывала за ветряком – чтоб крутился, за жерновами – чтоб мололи; и так до полуночи. Такова мамаша Кодлинг. Дети называли её «маманя», поскольку все дети называли так своих матерей в те далёкие времена, когда Норфолк был ещё королевством. А правил королевством настоящий король по имени Нолличек.
Мельница мамаши Кодлинг стояла на пригорке посреди поля, и поле это тянулось до обрывистого морского берега. С порога кухни глазу открывался золотой ковёр пшеницы, за ним стелилось зелёное покрывало моря, а совсем вдали оно сливалось с голубым пологом неба. Остановиться глазу было не на чем – разве птица где пролетит или облако проплывёт, да ещё под ногами заалеет вдруг мак.
Вот и всё.
Больше о мельнице Кодлингов и о самом семействе и сказать-то нечего.
Глава II
Беляши
Одним ясным утром мамаша Кодлинг стояла возле кухонного стола и месила тесто, сунув в него руки по самые локти. Она пекла сегодня хлеб на всю неделю и беляши к обеду.
Полл опустилась на колени возле печки и шуровала кочергой, разгребая угли.
Поодаль, у веретена с льняной куделью, сидела Долл. Нога её покоилась на прялке, а сама она спала крепким сном. Руки девушки, позабыв прясть, мирно лежали на коленях, глаза лениво следили за кудрявыми пушистыми облачками, что лениво влеклись по небесной глади.
«Жжжж… – однозвучно роились Доллечкины мысли, точно пчёлы под полуденным солнцем. – Жжж…»
«Уф-уф-уф», – пыхтела над кадкой с тестом мамаша Кодлинг.
– Ой-ёй-ёй! – взвыла вдруг Полл, отбросив кочергу.
– Что такое? – спросила мамаша Кодлинг.
– Палец обожгла.
– Иди мукой присыплю.
Полл подошла к матери, и та посыпала ей на палец щепотку муки.
– Мамань, скажи, почему угли жгутся?
– Потому что жгутся.
– А мука почему от ожога помогает?
– Потому что помогает.
– Мамань, а на обед сегодня что?
– Выгребешь угли вовремя, будут беляши. А не выгребешь, ничего не будет.
Мамаша Кодлинг отлично справлялась с неуёмным дочкиным любопытством. Она твёрдо знала, что на каждый вопрос существует один простой и понятный ответ, и поэтому задавать вопросы – дело зряшное. Однако маманины ответы редко удовлетворяли младшую дочку: она, голодная, жаждала целого каравая, а ей бросали лишь жалкие крошки. Но делать нечего, Полл покорно вернулась к печке, выгребла угли и подбросила пару полешек. Мамаша Кодлинг покосилась на старшую дочь.
– Эй, ленивица, хватит мечтать! И чтоб к следующему воскресенью ты этот моток спряла, слышишь?
Долл крутанула веретено, но тут же снова застыла. Мать тем временем проворно лепила беляши и, обваляв их в муке, выкладывала на противень.
– Это Эйбу, – приговаривала она. – Это Сиду. Это Дейву. Это Хэлу. А это для Долл и для Полл.
Вскоре вдоль первого рядка вырос второй.
– Это каждому добавка. – Мамаша Кодлинг довольно оглядела свою работу. – Чтоб сыты были.
– Сколько там, маманя? – очнулась от мечтаний Долл.
– Ровно дюжина, – отозвалась мамаша Кодлинг, стряхивая с рук муку.
– Так мало?
– Дюжины тебе мало?
– Так не мне ж одной, – вздохнула Долл. – Нас, как-никак, шестеро.
– Нас семеро, – встряла в разговор Полл. – Ты, мамань, на свою-то долю сделала?
– Пора бы знать, что я беляши терпеть не могу, – заявила мамаша Кодлинг и принялась выкладывать хлебные караваи на лопату с длинной рукоятью. – Задвинь подальше, – велела она Полл. – А спереди оставь место для противня с беляшами.
Они с Полл давно уговорились меж собой, что сегодня – большой выпечной день.
– Теперь, девонька, закрывай дверцу. Да смотри не хлопни!
– Почему нельзя хлопать?
– Тесто осядет.
– Почему?
– Осядет, и всё тут, – отрезала мамаша Кодлинг, прибирая на столе.
– Мамань, а почему беляши в печке вырастают: попадают туда маленькими, а выходят большими?
– Так и с девочками бывает – сначала маленькие, а потом, глядишь, большие. – Мамаша Кодлинг недовольно покосилась на старшую дочь.
Полл ненадолго примолкла, но вскоре задала новый вопрос:
– А сколько времени вырастают беляши?
– Каждые полчаса подходят, – ответила мамаша Кодлинг и заглянула в ларь с мукой. – Надо же, мука кончилась. Пора новой смолоть.
И она отправилась на мельницу, дав напоследок такой наказ:
– Ты, Полл, возьми корзинку да беги на берег. Если Чарли Лун сегодня с уловом, возьми для меня палтусов жирненьких, только не пару, а побольше – чтоб на добрый обед хватило. А тебе, Долл, хватит бездельничать, – бросила она уже через плечо. – Слышишь?!
Мамаша Кодлинг удалилась.
Полл тут же вскочила и сняла корзинку с гвоздя. Долл же осталась сидеть как ни в чём не бывало, даже пальцем не шевельнула.
– Долл! – окликнула её сестрёнка.
– Ась? – отозвалась Долл, не сводя глаз с кудрявого кремового облачка.
– О чём ты мечтаешь?
Долл медленно перевела взгляд с облачка на сестру и, проникновенно вздохнув, сказала:
– О беляшах.
– О беляшах?! – Полл ушам своим не поверила. – Как ты можешь мечтать о беляшах?
– Могу, – просто и искренне сказала Долл.
– Но беляши не годятся для мечты. Они не мечтательные!
– Разве?
– А сколько беляшей помещается в твоей мечте?
– Ровно дюжина.
– Господи! Ты же лопнешь! – воскликнула Полл.
– Вот бы проверить…
– Я не то что мечтать, подумать не могу о дюжине беляшей сразу! – недоумённо проговорила Полл. – После пяти они начинают толкаться, пихаться, и я сбиваюсь со счёта. Послушай, Долл…
– Ась?
– Почему беляши подходят каждые полчаса?
– Спроси чего полегче. Раз маманя говорит, значит, так оно и есть. Она знает.
– И я хочу знать… Всё на свете!
– Хорошо бы уже знала. – Долл зевнула. – Перестала бы вопросы свои дурацкие задавать.
– Ну, ты, лентяйка, не обзывайся!
– Ладно-ладно. Работящих в этом доме хватает, – примирительно сказала Долл. – Ненавижу я прясть и не буду! – Она в сердцах оттолкнула от себя колесо прялки.
– А почему ты ненавидишь прясть?
– Потому что не умею. Сама погляди! – предложила сестрёнке Долл и принялась сучить нить пухленькими, неловкими пальцами.
– Да уж, – с усмешкой заметила Полл, – не ахти.
– Никто не хочет делать то, что не умеет, – обиженно сказала Долл.
– Что ты?! – с жаром воскликнула Полл. – Я, например, не умею как птица летать, но очень хотела бы научиться. И бегать словно заяц я тоже не умею, но очень хочу. И прыгать как блоха не умею, а хочу. И королевой Норфолка мне не стать, а…
– Зато, – перебила сестру Долл, – ты отлично умеешь бегать с корзинкой к Чарли Луну. Беги, глянь, что ему в сети попалось. И выбирай палтусов покрупнее! – крикнула она вдогонку.
Полл тем временем ступила за порог. Над крыльцом, пронзительно крича, реяли чайки.
Последний вопрос Полл задала уже с нижней ступеньки:
– А о палтусах ты тоже мечтаешь?
Долл задумалась.
– Могу и о палтусах, – промолвила она наконец. – Только о беляшах лучше мечтается.
– Киу! Киу! – громко заверещала Полл, подражая гортанным, резким крикам чаек.
Внезапно где-то вдалеке загомонила целая стая: какие-то птицы курлыкали и хлопали крыльями. Их крики походили на треск свежесотканного, небелёного ещё полотна, когда его рвут.
Даже Долл – уж на что ленива – и то обернулась.
– Должно, серпоклювки над Ведьминым лесом пролетают, – сказала она.
Сёстры прислушивались к тревожному гомону, пока он наконец не затих вдали. Полл стояла на пороге и задумчиво хмурила лоб.
– Долл!
– Что?..
– Почему серпоклювки курлычат всего сильней над Ведьминым лесом?
– Спроси чего полегче, – ответила Долл, хотя имела в виду совсем другое: ни о чём меня больше не спрашивай.
– Ну и ладно, – насупилась Полл. – Вот вырасту и без тебя всё узнаю.
И Полл отправилась через поле к берегу, помахивая пустой корзинкой.
Глава III
Мечта сбывается
– До чего ж хорошо одной остаться! – сказала себе Долл, провожая взглядом шуструю тоненькую фигурку сестры. – И почему люди так болтливы?
Сама Долл болтливостью не отличалась – шевелить языком ей было лень. Кругом тишина, только поскрипывают мельничные крылья. Долл явственно представила, как течёт под жернова струйка твёрдых золотистых зёрнышек, как сыплется из-под них белоснежная мука.
«Крутись, ветряк! А вы, камни, перетирайте зерно! – думала Долл. – Мелите муку, побольше муки, ещё больше! Мелите муку для беляшей. Горсти, меры, лари, мешки отличной пшеничной муки! Дюжины и дюжины огромных, круглых, пышных, жирных беляшей».
Долл даже слюнки сглотнула от восторга. А потом она откинулась на стуле, голова её свесилась набок, прелестный ротик чуть приоткрылся… Курлыкали серпоклювки, кричали чайки, скрипела мельница, жернова перетирали золотые зёрна, явь перетекала в сон, и все звуки кругом, сливаясь воедино, нашёптывали:
Королева Норфолка!..
Королева Норфолка!..
Королева норфолкских беляшей!..
Доллечкина головка клонилась всё ниже, ниже, вот – упала на плечо… Девушка вздрогнула и проснулась. Протёрла глаза и пожала плечами:
– Королева Норфолка? Вот ещё! Кому охота быть королевой Норфолка?
– Никому, ежели он в здравом уме и твёрдой памяти, – подхватила вернувшаяся с мельницы мамаша Кодлинг. – Хватит мечтать, Долл. Ишь чего выдумала! Королева Норфолка! Таким, как ты, королей да королевичей приманить нечем.
– Мамань, я и не думала… – начала было Долл, но где уж ей унять мамашу Кодлинг.
– То-то и беда с тобой, девонька! Забиваешь голову невесть чем. Тебе и помышлять-то о короне не пристало! Ишь размечталась! Небось нацепила бы одёжи из золотой да серебряной парчи, а на макушку корону бриллиантовую нахлобучила!..
– Мамань, ну что вы, право… – снова попыталась защититься Долл, но мамаша Кодлинг рассердилась не на шутку.
– Глядите, люди добрые! На шее-то у ней бусы жемчужные, каждая жемчужина – с голубиное яйцо! Сама – в соболях да в горностаях, сорок раз с головы до пят обёрнута; все кругом ей кланяются: знатные господа – в пояс, а дамы – и того ниже. И весь Норфолк, от Кромера до Норича, кричит в один голос: «Вот наша королева! Да здравствует королева Норфолка!»
Мамаша Кодлинг сдёрнула с крючка свою шляпку с лентами, взмахнула, и ленты затрепетали, приветствуя королеву Норфолка. Потом разгневанная женщина надела шляпку, завязала ленты под подбородком и сказала:
– Немедленно выкинь из головы эти глупости! Всяк сверчок знай свой шесток!
– Хорошо, мамань, – ответила Долл.
– Я покамест схожу к пекарю за дрожжами, – сказала мамаша Кодлинг. – А ты за беляшами приглядывай. Как подойдут – сразу вынимай.
С этими словами мамаша Кодлинг ступила за порог и направилась через поле к деревне. Каждый шаг её взмётывал облачко мягкой просёлочной пыли. А Долл снова предалась своим мечтаниям.
– Подойдут… – повторила она задумчиво. – «Беляши подходят каждые полчаса», – вспомнилось ей.
И вдруг в прелестной её головке зародилась самая настоящая мысль, да такая приятная, что голубые глаза Долл распахнулись и засияли от удовольствия.
«Если беляши подходят каждые полчаса, то почему бы не съесть эту дюжину? К обеду новые подойти успеют. Маманя говорит «каждые полчаса», значит – так оно и есть».
Эта прекрасная мысль заставила Доллечку наконец пошевелиться. Она выбралась из-за прялки и подтащила стул к печке. Обернув руку фартуком, Долл приоткрыла дверцу и вытащила ближний беляш. Он был уже куда больше, чем раньше, до того как попал в печь. Доллечка осторожно откусила и даже застонала от блаженства – вкуснотища! Она вгрызлась белыми зубками в белоснежную горячую мякоть и так, по кусочку, быстро съела всё до крошки. Ей казалось, что жизнь преисполнена прелести и смысла.
«Подумаешь, королева Норфолка, – вернулись на круги своя её мысли. – Кому охота быть королевой Норфолка?»
Рука её снова нырнула в печку и извлекла оттуда второй беляш. Его Долл ела медленно, наслаждаясь каждым кусочком, а напоследок даже облизала пальцы.
«Всякому охота быть королевой Норфолка», – подумала она вдруг. И в третий раз её липкие пальчики потянулись к печке.
Глава IV
Чарли Лун
Чарли Лун, тот, что ловил палтусов – любимый обед мамаши Кодлинг, – жил в лачуге на самом берегу моря. Тёмная, изъеденная ветром и временем, она пропахла дёгтем, солью и водорослями. Пожалуй, он тут вовсе и не жил, просто лачужка эта ему принадлежала. Самого же Чарли чаще найдёшь в лодке: покачивается на пологих волнах и мечтает, позабыв выбирать сети, а случится волна покруче, заштормит – и Чарли мотается вверх-вниз на своём утлом челноке, но на берег не идёт. Иногда он возвращался с уловом, иногда – пустой. Иногда выходил в море, позабыв сети на берегу, иногда забывал, где расставил верши для омаров. Впрочем, случалось ему пригонять к берегу лодку, по самые борта забитую скользкими сельдями или плоскими камбалами. Порой, ступив на берег, Чарли вовсе забывал, что у него есть лачуга, и укладывался на ночлег прямо под открытым небом: на гальку – лицом вниз (вдруг янтарик попадётся?), а на песок – лицом вверх, чтоб на звёзды смотреть. Если кто приходил за рыбой, Чарли разрешал брать сколько душе угодно. Главное было поспеть, поскольку к полудню всех до единой селёдок Чарли выпускал обратно в море, а камбал выкладывал рядками на мокром песке, чтобы их смыла первая же набежавшая волна. Не поймёшь этого Чарли! Даже возраста его никто толком не знал: сегодня так выглядит, завтра эдак. Сегодня спросишь: «Где старина Чарли?» – а завтра ответишь: «Чарли-юнец на дудке своей ныркам да топоркам играет».
Чарли отлично ладил со всеми морскими птицами, но особо тесную дружбу водил с топорками. Они обходились с ним по-свойски, словно он был не человек, а такой же топорок, как они сами. Эти толстоклювые птички вечно кружили возле Чарли, когда он играл и напевал свои незамысловатые песенки.
Теперь он сидел, свесив ноги, на корме лодки с дудкою в руках, а солнце безжалостно жгло ему спину сквозь дырки в старой фуфайке. Дырок было так много, что, сними Чарли фуфайку, вся спина его оказалась бы пятнистой, точно шкура у леопарда. Чарли наигрывал, а три топорка кланялись и подпрыгивали в такт. Публики – наверняка благодарной – на этот чудесный концерт собралось предостаточно: весь берег был устлан морскими звёздами и медузами.
Вот Чарли отнял дудку от губ и запел:
Чарли-с-приветом
Родился в полдень летом
Под звёздами и Луной.
Он, не успев родиться,
Стал петь и веселиться,
От радости сам не свой.
На этом месте Чарли умолк, потому что к нему, с протянутым крылом, приблизился один из танцоров-топорков.
– Что у тебя за беда? – спросил Чарли ласково. – Пузо пустое? Проголодался?
Рыбак запустил руку на дно лодки и, вытащив маленькую камбалу, протянул топорку. Тот ухватил рыбину толстым клювом и благодарно склонил головку. А Чарли затянул уже новую песенку:
Ой вы, приливы морские, морские отливы,
Только Луне на вышине подчинены вы.
Скоро уж море прильёт и на небо хлынет,
Кто тогда звёзды спасёт и на руки поднимет?
Тут его перебил топорок Номер Два. Он неловко подковылял к Чарли и задрал лапку.
– Ну а у тебя что за горе? – спросил Чарли. – Ножки промочил?
Он снова запустил руку на дно лодки и, достав обрывок старого красного паруса, насухо вытер топорку лапки.
– Ой вы, приливы морские, морские отливы, – снова начал Чарли, когда довольный топорок ускакал к другим танцорам. –
Только Луне на вышине подчинены вы.
Скоро уж море уйдёт и песок обнажится,
Что бедолаге без ласковых волн может присниться?
На этот вопрос Чарли тоже не успел ответить, потому что топорок Номер Три с жалобным писком показал ему свою спинку.
– Что? Чешется? – спросил Чарли и, бережно раздвинув пёрышки, почесал птице спинку.
Топорок, довольно захлопав крыльями, отлетел, а Чарли затянул снова:
Чарли полоумный
Живёт себе под дюной,
Уху хлебает деревянной ложкой.
Он в полночь сеть закинет,
А на рассвете вынет,
Чтоб до ночи соснуть ещё немножко.
До сна ему было, однако, ещё далеко, когда сверху, с обрыва, донёсся голос:
– Чарли-и-и! Ау-у! Чарли-и-и!
– Ау-у! Полли-и-и! – откликнулся Чарли.
Полл съехала по песчаному откосу – сперва плавно, а под конец кубарем – и очутилась у самых ног рыбака.
– Привет, – выдохнула она.
– Привет, – сказал Чарли.
Топорков как ветром сдуло.
Полл очухалась, вытрясла песок из волос и попыталась вспомнить, зачем пришла.
– Привет, Чарли.
– Ну, привет, привет.
– Ой, я вроде уже поздоровалась, да? Ладно, привет ещё раз. Ах, вот что! Меня маманя за палтусами прислала.
– Выбирай, – приветливо сказал Чарли.
Полл перелезла через высокий борт. Дно лодки было устлано рыбой.
– Больших можно брать?
– Сказал же, выбирай, – проворчал Чарли. – Сколько хочешь, каких хочешь.
– Спасибо. – И Полл принялась складывать в корзинку самые лучшие рыбины.
Вдруг небо над головой разорвал пронзительный, испуганный птичий крик, и тут же его перекрыл истошный звериный вой.
– Эй ты! Кыш! Брысь! Пшёл! – заорал Чарли, спрыгнув с кормы.
Шум – вой – хлопанье крыльев. Полл, выпрямившись, разглядела в песчаном смерче невиданное существо, которое носилось по берегу с птицей в пасти. Существо было ужасно тощее, тело его кое-где поросло курчавой чёрной шерстью; хвост тоже чёрный, но какой-то облезлый; уши острые, глаза красные, когти кривые и крепкие. В пасти его, зажатая чудовищными челюстями, билась серебристая птица.
– Какой мерзкий! Какой противный! Гадкий! Гадкий! – закричала возмущённая Полл и тоже устремилась в погоню.
Чарли заступал разбойнику путь и пытался задержать его длинными худыми руками, а Полл старалась загнать разбойника в эту западню. Он же норовил улизнуть: ловко ускользая от преследователей, кидался из стороны в сторону и наконец полез вверх по крутому откосу. Здесь на него, точно коршун, налетел топорок Номер Один, и мерзкое чудище бросилось наутёк вдоль кромки воды, но топорки Номер Два и Три отрезали его с двух сторон от моря и суши. Тут и Чарли подоспел. Разбойник, злобно зарычав, выпустил птицу из пасти. Сам же проскользнул меж ног рыбака и дал дёру. Полл не пыталась его догонять: пускай убегает поскорей, раз такой мерзкий. Топорки тоже отступились, едва увидели серебристую птицу в руках у человека. Полл подскочила к Чарли. И они вместе, с изумлением и жалостью, глядели на спасённую птицу – в серебристом ореоле перьев, с белым клювом и белыми лапками. Никогда прежде не видела Полл такой красоты. Птица лежала на руках у Чарли совершенно неподвижно.
– Чарли, она мёртвая? – спросила девочка шёпотом.
– Нет.
– Ей больно?
– Да.
– Очень?
– Очень. Но боль скоро уймётся.
– Значит, она выздоровеет?
– Может быть, – отозвался Чарли.
– Тогда почему ты так на неё смотришь?
– Это же Серебристая серпоклювка, – благоговейно произнёс Чарли. – Чтоб меня! Ну и ну!.. Я и помыслить не мог…
– О чём? – спросила Полл.
– Что доведётся мне Серебристую серпоклювку в руках подержать.
– А кто такие серебристые серпоклювки?
Чарли возмутился её невежеству.
– Не знаешь, кто такая Серебристая серпоклювка? Ну и ну!
Он повернулся спиной к Полл и стал бережно ощупывать птицу длинными узловатыми пальцами.
– Ну что ты сердишься? – вздохнула Полл. – Уж и спросить нельзя…
– Нечего глупые вопросы задавать, – пробурчал Чарли.
– Я просто спросила, кто такие эти серебристые…
– Вот и выходит глупость. Серебристая серпоклювка одна! Одна-единственная на всём белом свете. Это она и есть.
Полл робко шагнула ещё чуть поближе. Пальцы Чарли осторожно, пёрышко за пёрышком, перебирали серебристые крылья единственной на всём белом свете Серебристой серпоклювки.
– Прости, Чарли, я не знала, – виновато сказала девочка. – Ведь когда человек не знает, то откуда ж ему знать…
– Да ладно, не грусти. – Сдвинутые брови Чарли разгладились так же внезапно, как насупились.
– Сильно навредило ей это мерзкое чудище? – спросила Полл.
– Крыло вывихнуто и сломано, – ответил Чарли и начал аккуратно его вправлять.
– Чарли, – умоляюще сказала Полл, – расскажи, кто такая Серебристая серпоклювка!
Чарли продолжал возиться с птицей, и Полл поняла, что сейчас его лучше не торопить. Наконец он заговорил – нараспев, точно под неслышную далёкую музыку, звучавшую в его душе или памяти.
– Однажды жил да был на Луне человек. А ещё жила на Луне Прекрасная Дама, его подружка. Луна была удивительным местом, куда лучше, чем Земля, но однажды ночью человек и его подружка глянули вниз, на Землю, и увидели колокольню в Нориче. Они о таких чудесах прежде и слыхом не слыхивали, и захотелось им рассмотреть колокольню поближе. Так захотелось – прямо вынь да положь эту самую колокольню. Человек без раздумий перевалился через край Луны и грохнулся на Землю головой вниз. С тех пор с перекошенными мозгами и ходит. А Прекрасная Дама была поумнее, она обратилась в серпоклювку и слетела вниз на попутном ветерке. Она, конечно, ни обо что не ударилась. Только на Земле она утратила своё лунное чародейство, и обратно в женщину ей превратиться не удалось. Так и осталась птицей. Это она и есть, – закончил Чарли самым обыкновенным голосом. – Теперь ты всё знаешь.
– Всё? – разочарованно протянула Полл. Ей, как всегда, показалось мало, и она отчаянно искала, о чём бы спросить Чарли. – А Лунная дама была красивая?
– Краше вечерней звезды.
– А человек? Тот, что упал. Какой он был?
– Не помню.
– Да… – вздохнула Полл и задумалась над новым вопросом. – А кто этот мерзкий, гадкий, противный разбойник?
– Какая-то нечисть из Ведьмина леса.
– Он хотел съесть Серебристую серпоклювку?
– Да уж, не пожалел бы.
– Ужасный какой! – сказала Полл и как бы невзначай спросила: – А что там, в Ведьмином лесу?
Чарли нахмурился.
– Негоже тебе про них знать, – сказал он. – И обходи-ка ты Ведьмин лес стороной.
– Почему?
Чарли склонился над поломанным крылом птицы.
– Почему же? Почему? – не унималась Полл.
– Много будешь знать – скоро состаришься.
Полл сердито затопала ногами:
– Ну почему никто не отвечает на мои вопросы?!
Впрочем, топать она перестала быстро, ведь от песка, топай не топай, звука не добьёшься. Зато она обиженно надулась.
– Ну вот, теперь сердишься ты, – заметил Чарли.
– Прости… – Полл снова взглянула на птицу. – Ты полечил ей крыло?
– Сделал что мог.
– Она будет летать?
– Может, и полетит. Наперёд не скажешь, – ответил Чарли и легонько погладил серебристые перья. – За ней надо хорошо ухаживать.
– Я буду за ней ухаживать! – с готовностью воскликнула Полл. Вытряхнув из корзинки палтусов, она выстелила дно сухими водорослями и травой, что пробивалась в песке у откоса. – Я заберу её домой и стану кормить хлебом с мёдом.
– Ей больше по душе сырая рыбка, – сказал Чарли.
– Я буду приходить за рыбой каждый день! Буду беречь серпоклювку пуще глаза! Зажгу ей на ночь свечку, чтоб темноты не боялась…
– Свечка ей не нужна, – промолвил Чарли. – Ей хватает луны да звёздочек.
– Я выстелю её клетку душицей и клевером, чтоб ей слаще дышалось.
– Ароматы ей не нужны, – сказал Чарли. – Серебрянке по нраву запах солёной морской воды и прибрежного песочка. Клади в клетку водоросли. И ракушку положи. Да, самое главное! Никогда не запирай дверцу клетки, пускай будет открыта.
– Почему?
– Чтоб могла улететь, когда поправится.
– Понятно. – И, уложив Серебристую серпоклювку в корзину, Полл стала осторожно карабкаться вверх по откосу.
Глава V