Между тем Петти не добился большего, чем пост ничего не решавшего чиновника в морском министерстве...

Сам Петти далеко не всегда был слеп к убожеству своих повседневных дел, истощавших его мысль и энер­гию. Порой он сардонически смеялся над собой. Но выйти из порочного круга не мог. Предельный лаконизм сочи­нений Петти — их достоинство и выражение его характера. Но вместе с тем это — следствие его занятости другими делами.

В 1682 г. Петти написал по конкретному поводу споров о перечеканке английской монеты небольшую работу под названием «Разное о деньгах» (или «Кое-что о деньгах»). Она написана в форме 32 вопросов и кратких ответов. Это «кое-что» как бы стальной каркас научной теории денег, несущая конструкция, которую оставалось заполнять другими материалами — уточнениями, деталями, иллюстра­циями, ставить перегородки между разделами и пробле­мами.

Маркс говорит о скромной записке, адресованной лорду Галифаксу и не увидевшей света при жизни автора, что эта работа является «до конца отделанной, как бы выли­той из одного куска... Последние следы меркантилистских воззрений, встречающихся в других сочинениях Петти, здесь совершенно исчезли. Эта небольшая работа — настоящий шедевр по содержанию и по форме...»[45].

Стоя на позициях трудовой теории стоимости, Петти трактует деньги как особый товар, выполняющий функции всеобщего эквивалента. Стоимость его, как и всех товаров, создается трудом, а меновая стоимость количественно определяется размерами трудовых затрат в добыче драго­ценных металлов. Количество необходимых для обраще­ния денег определяется размерами торгово-платежного оборота, т. е. в конечном счете количеством реализуемых товаров, их ценами и частотой обращения денежных еди­ниц в разных сделках (скоростью обращения). Полноцен­ные деньги могут быть в известных пределах заменены бумажными деньгами, выпускаемыми банком.

Теория денег и кредита в течение последующих двух столетий во многом развивалась в рамках идей, высказан­ных здесь (и в некоторых других сочинениях) Уильямом Петти, или в полемике с этими идеями.

Однако вместе с тем это скромное сочинение, где мно­гие мысли лишь конспективны и эскизны, показывает, ка­кие возможности теоретического мышления были заклю­чены в этом человеке. Он сделал лишь какую-то часть того, что мог бы сделать. И хотя подобную вещь можно, вероят­но, сказать о любом человеке, в отношении Петти это особенно применимо и особенно важно.

Г л а в а 4

БУАГИЛЬБЕР, ЕГО ЭПОХА И РОЛЬ

Вспоминая молодость Маркса, Энгельс писал в 1892 г. будущему биографу великого революционера и ученого Францу Мерингу, что в студенческие годы в Бонне и Бер­лине (1835—1841 гг.) «о политической экономии он абсо­лютно ничего не знал»[46]. По свидетельству Энгельса, «свои экономические занятия Маркс начал в 1843 г. в Париже изучением великих англичан и французов...»[47].

Удивительное впечатление оставляет чтение этих ран­них марксовых конспектов, опубликованных лишь в 30-х годах нашего столетия. 25-летний Маркс открывает для себя Смита и Рикардо. Он доходит до первого «великого француза» — Буагильбера. Трудно сказать, что натолкнуло Маркса на этого экономиста начала XVIII в., к тому вре­мени изрядно забытого. Может быть, здесь сыграла роль даже случайность: в 1843 г. в Париже вышел сборник тру­дов французских экономистов первой половины XVIII в.; после 130-летнего перерыва там были впервые переизданы сочинения Буагильбера. От смешанного немецко-французского конспекта сочинений Буагильбера Маркс перешел к коротким замечаниям, а потом к размышлениям. На них наталкивали замечательные, опережавшие свое время идеи руанского судьи времен Людовика XIV.

Этот конспект Маркс, вероятно, использовал и через 10 с лишним лет при работе над книгой «К критике поли­тической экономии», где он впервые дал глубокую оценку «более чем полуторавековых исследований классической политической экономии, которая начинается в Англии с Уильяма Петти, а во Франции с Буагильбера и завер­шается в Англии Рикардо, а во Франции Сисмонди»[48].

Буагильбер привлекал Маркса не только как ученый и писатель. Этот умный и честный человек, будучи сам «вин­тиком» государственной машины абсолютистской монар­хии, поднял свой голос в защиту угнетенного большинства французского народа и поплатился за это.

Бедная Франция

Казалось, царствованию Людовика XIV не будет конца. Прошло больше 40 лет с тех пор, как в 1661 г. молодой король после смерти всесильного министра Мазарини стал пра­вить самостоятельно. Началось XVIII столетие. И люди спрашивали себя и (если осмеливались) друг друга: что же будет с Францией, если бог еще надолго продлит дни «короля-солнца»?

В первые два десятилетия царствования хозяйством страны управлял Кольбер. Он понимал важность промыш­ленности и многое делал для ее развития. Однако рост некоторых ее отраслей шел в ущерб сельскому хозяйству, которое Кольбер рассматривал только как источник финан­совых средств для государства. Самый главный порок поли­тики Кольбера заключался в том, что она оставляла в не­прикосновенности феодальные отношения, а они сковы­вали экономическое и общественное развитие страны. Мо­жет быть, усилия Кольбера имели бы больший успех, если бы королевская власть не ставила перед ним одной главной задачи: любой ценой выжать деньги для войн, которые без конца вел честолюбивый Людовик, и для его невидан­но пышного двора.

После смерти Кольбера некоторые достижения его по­литики были быстро утрачены, а ее пороки дали себя знать с удвоенной силой. В 1701 г. началась самая неудачная и разорительная для Франции война — так называемая «война за Испанское наследство, в которой против нее вы­ступала коалиция в составе Англии, Голландии, Австрии и нескольких мелких государств.

Старея, Людовик XIV терял свой талант привлекать к руководству государством способных людей. На смену энергичному и трудолюбивому Кольберу пришли посред­ственности. Первое место среди» министров при Людови­ке XIV и двух следовавших за ним Бурбонах занимал генеральный контролер финансов, в руках которого было сосредоточено управление финансами государства, хозяйством страны, внутренними делами, юстицией, а порой и военными делами. По существу, это был премьер-министр, который, однако, только выполнял волю монарха.

Проведение любых экономических реформ зависело от генерального контролера. Зная это, Буагильбер без конца пытался убедить в полезности своих проектов людей, кото­рые занимали этот пост в последнем десятилетии XVII и первом десятилетии XVIII в.,— Поншартрена и Шамильяра. Но эти люди были неспособны даже выслушать его до конца. Добившись однажды аудиенции у Поншартре­на, Буагильбер начал свой доклад таким заявлением: воз­можно, министр сначала сочтет его сумасшедшим, но быст­ро изменит свое мнение, как только вникнет в его, Буагильбера, идеи. Послушав его несколько минут, Поншартрен расхохотался и сказал, что он остается при первоначальном мнении и не нуждается в дальнейшем разговоре.

Правительство не желало и слышать ни о каких рефор­мах, которые могли бы затронуть интересы привилегиро­ванных сословий (дворянства и духовенства) и новых кровососов — налоговых откупщиков, богатых финансистов. Между тем только такие реформы могли вывести хозяйство страны из затяжного кризиса, и в этом направ­лении шли проекты докучливого руанца.

Сочинения Буагильбера являются одним из важнейших источников сведений о бедственном состоянии экономики Франции той эпохи, о тяжелом положении народа, три четверти которого составляло крестьянство. Но об этом писали многие. Вот, например, свидетельство крупного писателя, воспитателя дофина, Франсуа Фенелона: «Обра­ботка земли почти заброшена, города и деревни обезлю­дели. Все ремесла пришли в упадок и не могут прокор­мить работников. Всякая торговля замерла». Видный автор политических и экономических сочинений маршал Вобан в 1707 г. писал, что одна десятая часть всего населения нищенствует, пять десятых — на грани нищенства, три десятых — в очень стесненном положении и лишь одна, высшая, десятая доля живёт хорошо, в том числе несколь­ко тысяч человек — роскошно.

Отличие Буагильбера от этих критиков заключалось в том, что он в какой-то мере понимал коренные причины такого положения. Поэтому он и мог много сделать для развития экономической мысли. Не случайно взгляд его обращался к деревне. Здесь был ключ к развитию во Фран­ции прогрессивного буржуазного хозяйства. Король, дво­рянство и церковь упорно держали этот ключ под замком, пока революция в конце столетия не сломала все замки. Французский крестьянин был лично свободен уже несколько столетий. Но он не был свободным собственником зем­ли, на которой жил и работал. Средневековый принцип «нет земли без сеньора» действовал с полной силой, хотя и в изменившихся формах. В то же время во Франции не было того сильного нового класса капиталистических фермеров-арендаторов, который развивался в Англии. Кре­стьянство изнемогало под тройным гнетом: оно платило ренту и несло бремя самых разных феодальных повинно­стей по отношению к помещикам; содержало многочислен­ную армию попов и монахов, отдавая на церковь десятую часть своих доходов; было, по существу, единственным плательщиком налогов королю. Дворянство и духовенство налогов не платили, а городская буржуазия была, с одной стороны, относительно слаба, а с другой — гораздо успеш­нее могла уклоняться от налогов.

Как много раз повторял Буагильбер в своих сочинениях и докладных записках, эта экономическая система убивала у крестьянина всякие стимулы к улучшению обработки земли, к расширению производства.

Подчиняя всю экономическую политику задаче извле­чения налоговых доходов, государство использовало фео­дальные пережитки, задерживало их разрушение. Вся Франция была разрезана на отдельные провинции таможенными границами, на которых взимались пошлины со всех перевозимых товаров. Это мешало развитию внутрен­него рынка, росту капиталистического предприниматель­ства. Другим препятствием было сохранение в городах ремесленных цехов с их привилегиями, жесткой регламентацией и ограничением производства. Это тоже было выгодно правительству, потому что оно без конца прода­вало цехам одни и те же привилегии. Даже немногие круп­ные мануфактуры, которые насаждал Кольбер, в начале XVIII столетия пришли в упадок. В 1685 г. Людовик XIV отменил Нантский эдикт, которым допускалась известная веротерпимость. Многие тысячи семей гугенотов — ремес­ленников и торговцев покинули Францию, увозя с собой деньги, мастерство и: предпринимательскую сметку.

Судья из Руана

Экономические прожектеры — осо­бый тип людей, который встречается, наверное, во все времена и во всех странах. Они похожи на другое особенное племя — изобретателей и нередко на­талкиваются на такие же препятствия: эгоистические инте­ресы сильных мира сего, консерватизм и обыкновенную человеческую глупость.

Буагильбер был одним из самых неистовых, честных и бескорыстных экономических прожектеров. Во Франции Людовика XIV его неизменно ждала неудача, и эта неуда­ча была для него более глубокой личной трагедией, чем даже для Петти. Личность Буагильбера, может быть, не отличается такой многогранностью и колоритностью, как фигура сэра Уильяма. Но уважения он внушает, пожалуй, больше. Уже современники, давая характеристику смело­му руанцу, обращались за примерами подобных граждан­ских добродетелей к классической древности. Говоря об этих двух экономистах, Маркс писал, что, «в то время как Петти был легкомысленным, жаждавшим грабежа и бес­характерным авантюристом, Буагильбер... с большим умом и такой же большой смелостью выступал за угнетенные классы»[49]. Надо отметить, что Маркс знал Буагильбера только по опубликованным произведениям и предвосхитил в этой фразе его человеческий облик, раскрывшийся для исследователей более полно после того, как в 60-х годах XIX в. была обнаружена переписка Буагильбера.

Пьер Лепезан[50] де Буагильбер родился в 1646 г. в Руане. Семья его принадлежала к нормандскому «дворянству мантии» — так называли в старой Франции дворян, зани­мавших наследственные судебные и административные посты; кроме того, имелось «дворянство шпаги», служив­шее королю оружием. «Дворянство мантии» в XVII и XVIII столетиях быстро пополнялось за счет разбогатев­ших буржуа. Таково было и происхождение Буагильберов.

Юный Пьер Лепезан получил отличное для своего вре­мени образование, по его завершении поселился в Париже и занялся литературой. Он опубликовал несколько переводов с древних языков и в 1674 г. издал написанную им историческую хронику о шотландской королеве Марии Стюарт. Однако на этом его литературная карьера прервалась.

Он обратился к традиционной в их семье юридической профессии и, женившись в 1677 г. на девушке своего круга, получил вскоре судебно-административную долж­ность в Нормандии. По каким-то причинам он находился в ссоре со своим отцом, был лишен наследства в пользу младшего брата и вынужден был сам «выходить в люди». Делал он это весьма успешно, так что уже в 1689 г. смог купить за большие деньги доходную и влиятельную долж­ность генерального лейтенанта судебного округа Руана. В своеобразной системе тогдашнего управления это озна­чало нечто вроде главного городского судьи вместе с функ­циями полицейского и общего муниципального управле­ния. Эту должность Буагильбер сохранил до конца дней и за два месяца до смерти передал ее старшему сыну.

Система продажи должностей была одним из самых вопиющих общественных зол монархии Бурбонов,— таким путем казна выкачивала деньги у буржуазии и тем самым ограничивала ее возможности вкладывать их в производ­ство и торговлю. Часто придумывали новые должности или делили старые на части и заставляли вновь выкупать их. Один из министров Людовика XIV шутил: как только его величество создает новые должности, так находятся дураки, покупающие их.

Экономическими вопросами Буагильбер начинает зани­маться, видимо, с конца 70-х годов. Живя среди сельского населения Нормандии и путешествуя по другим провин­циям, он видит отчаянное положение крестьянства и скоро приходит к выводу, что это — причина общего упадка хо­зяйства страны. Дворяне и король оставляют крестьянину лишь столько, чтобы он не умер с голоду, а порой забирают и последнее. Трудно при этом надеяться, что он будет уве­личивать производство. В свою очередь, страшная нищета крестьянства — главная причина упадка промышленности, так как она не имеет сколько-нибудь широкого рынка сбыта.

Эти идеи постепенно зреют в голове судьи. В 1691 г. он уже говорит о своей «системе» и, очевидно, излагает ее на бумаге. «Система» представляет собой серию реформ, как мы теперь сказали бы, буржуазно-демократического характера. При этом Буагильбер выступает не столько как выразитель интересов городской буржуазии, сколько как защитник крестьянства. «С Францией обращаются как с завоеванной страной» — этот рефрен пройдет через все его сочинения.

Можно сказать, что «система» Буагильбера и в ее пер­воначальной форме, и в окончательном виде, какой она приобрела к 1707 г., состояла из трех основных элементов.

Bo-первых, он считал необходимым провести большую налоговую реформу. Не вникая в детали, можно сказать, что он предлагал заменить старую, ярко выраженную ре­грессивную систему пропорциональным или слегка про­грессивным обложением. Вопрос об этих принципах обло­жения сохраняет свою остроту и в настоящее время, по­этому стоит разъяснить его. При регрессивной системе, чем больше доход данного лица, тем меньше в процентном отношении налоговые изъятия; при пропорциональной системе изымаемая доля дохода одинакова; при прогрес­сивной она растет с повышением дохода. Предложение Буагильбера было исключительно смелым для своего вре­мени: ведь знать и церковь, как уже говорилось, по суще­ству, вовсе не платили налогов, а он хотел обложить их по меньшей мере в такой же пропорции, как и бедняков.

Во-вторых, он предлагал освободить внутреннюю тор­говлю от ограничений,— как он выражался, «очистить дороги» (от таможенных застав). От этой меры он ждал расширения внутреннего рынка, роста разделения труда, усиления обращения товаров и денег.

Наконец, в-третьих, Буагильбер требовал ввести сво­бодный рынок зерна и не сдерживать естественное повы­шение цен на него. Он находил политику поддержания искусственно низких цен на зерно крайне вредной, так как эти цены не покрывают издержек производства в сельском хозяйстве и исключают возможность его роста. Буагильбер считал, что экономика будет лучше всего раз­виваться в условиях свободной конкуренции, когда товары смогут находить на рынке свою «истинную ценность». Однако он не был последователен в проведении этой идеи и, в частности, считал, что ввоз зерна во Францию должен быть запрещен.

Эти реформы Буагильбер считал исходными условиями хозяйственного подъема и повышения благосостояния страны и народа. Только таким путем можно увеличить доходы государства, убеждал он правителей. С таким проектом Буагильбер стал пробиваться к министру Поншартрену. Полная неудача, о которой говорилось выше, не обескуражила его, не поколебала веру в успех. Стремясь донести свои идеи до публики, он выпускает в 1695— 1696 гг. анонимно свою первую книгу под характерным названием: «Подробное описание положения Франции[51],причины падения ее благосостояния и простые способы восстановления, или как за один месяц доставить королю все деньги, в которых он нуждается, и обогатить все насе­ление».

Упоминание о простых способах и о возможности всего достичь за один месяц носит в известной мере рекламный характер. Но вместе с тем оно отражает искреннюю веру Буагильбера в то, что стоит только принять ряд законов (а для этого, как он писал, надо всего два часа работы министров), и хозяйство поднимется «как на дрожжах».

Но цепь разочарований только начинается. Книга остается почти незамеченной. В 1699 г. место Поншартрена занимает Шамильяр, который лично знает Буагильбера и как будто сочувствует его идеям. Руанец вновь полон надежд, он работает с новой энергией, пишет новые работы. Но главная его продукция в следующие пять лет — серия длинных писем-меморандумов для министра. Эти удивительные документы не только докладные записки, но вместе с тем личные письма, крик души. Чего он только не делает, чтобы убедить Шамильяра принять его план, проверить этот план на практике!

Буагильбер доказывает и уговаривает, грозит экономи­ческими бедствиями, упрашивает и заклинает. Натолкнув­шись на стену непонимания и даже на насмешки, он вспоминает о своем достоинстве и замолкает. Но, созна­тельно жертвуя личной гордостью ради отечества, вновь взывает к тем, кто обладает властью: спешите, действуйте, спасайте! Одно из писем 1702 г. заключается так: «На этом я кончаю; тридцать лет усердия и забот дают мне силу предвидения, и я публично писал, что тот способ, которым Франция управляется, приведет ее к гибели, если это не будет остановлено. Я говорю лишь то, что говорят все купцы и земледельцы»[52].

В другом письме, датированном июлем 1704 г., он гово­рит, что предшественники Шамильяра на министерском посту «полагали, что власть заменяет все и что законы естества, справедливости и разума действуют лишь для тех, кто не обладает абсолютной властью... Они поступали, как глупец, который заявляет: овес вовсе не нужен, чтобы за­ставить лошадь идти; для этого достаточно кнута и шпор. Эту лошадь можно использовать лишь для первой поездки, от которой она сдохнет, и ее хозяин должен будет идти пешком. Ваши предшественники придерживались правила кнута и шпор; вы останетесь верхом, лишь если будете давать лошади овес... Только на этой основе я предла­гаю вам свои услуги»[53].