Дележ пирога, или Прибавочная стоимость по Рикардо

У Рикардо был, в сущности, математический ум. Те времена, когда экономика и математика протянули друг другу руки, были еще далеки, а потому в его трудах нет формул и уравнений. Но способ его мышления и манера изложения напоминают строгость математических доказательств[153]. Рикардо обладал исключи­тельной способностью выделить в сложном экономическом комплексе простые элементы и принципы и развивать их до логического конца, абстрагируясь от всего, что каза­лось ему не главным, не решающим. Строгость и логич­ность его мышления производили сильное впечатление на современников. Он был блестящий полемист, который мог, казалось, убедить собеседника в чем угодно.

Однако в его математическом подходе был и свой по­рок. В распределении, как и в стоимости, Рикардо видел прежде всего количественную сторону. Его интересовали доли и пропорции и мало интересовала сама природа рас­пределения, его связь с устройством и развитием обще­ства.

Рикардо развивал в основном смитовы взгляды на за­работную плату, прибыль и ренту как на первичные до­ходы трех главных классов общества. Определение зара­ботной платы стоимостью средств существования рабочего и его семьи было воспринято Рикардо от предшественни­ков. Ему казалось, что он улучшает эту теорию, подводя под нее базу мальтусовой теории народонаселения: он при­нимал ее основные принципы, что было, кажется, единст­венным важным пунктом его согласия с Мальтусом. Опи­раясь на Мальтуса, Рикардо считал, что заработная плата удерживается в жестких пределах физического минимума не в силу специфических законов капитализма, а в силу естественного всеобщего закона: как только средняя за­работная плата немного превышает минимум средств су­ществования, рабочие начинают производить на свет и вос­питывать больше детей, конкуренция на рынке труда уси­ливается, и заработная плата вновь снижается.

Взгляды Мальтуса и Рикардо легли в основу так назы­ваемого «железного закона заработной платы», который позже выдвигали Фердинанд Лассаль и другие мелкобур­жуазные социалисты. Этот «закон» приводит к идее о бес­полезности борьбы рабочего класса за свои экономические интересы, поскольку заработная плата якобы фатально привязана к физическому минимуму средств существова­ния. Хотя на Западе часто обвиняли и обвиняют Маркса в приверженности к «железному закону», в действительности такие представления чужды марксизму.

Теория Рикардо была в значительной мере статична. Отмечая и даже прославляя рост производительности тру­да, он вместе с тем не видел, что в ходе этого процесса меняется и сам рабочий класс. В частности, меняются два важных фактора: 1) растет нормальный, общественно признанный круг потребностей рабочего, 2) увеличивается организованность и сплоченность рабочего класса, его способность бороться за повышение своего жизненного уровня, а с ростом его сознания усиливается классовая борьба.

Распределение национального дохода в обществе пред­ставлялось Рикардо как дележ пирога, который по своему размеру остается в общем-то неизменным. Свою более чем скромную долю из него получают рабочие. Все остальное достается капиталистам, которые, однако, вынуждены де­литься с землевладельцами, причем доля последних не­уклонно растет.

Эта мысль — что рента (а также ссудный процент, уплачиваемый промышленниками денежному капитали­сту) представляет собой лишь вычет из прибыли — име­ла важное значение. Тем самым прибыль трактовалась как первичная, основная форма дохода, основанием которого является капитал, т. в., в сущности, как прибавочная стои­мость. Отождествление у Рикардо прибыли и прибавочной стоимости было, разумеется, связано с отождествлением цены производства со стоимостью. Теория распределения несла на себе те же достоинства и недостатки, как и тео­рия стоимости.

Стоимость отдельного товара и всех товаров, образую­щих национальный доход, определяется объективно за­тратами труда. Эта стоимость распадается на заработную плату и прибыль (включая ренту). Отсюда у Рикардо вы­текала принципиальная противоположность классовых ин­тересов пролетариата и буржуазии. Бесконечное число раз писал он, что заработная плата и прибыль могут ме­няться только в обратном отношении: если заработная плата растет, то прибыль падает, и наоборот. Потому-то ярый апологет капитализма американец Кэри и назвал теорию Рикардо системой раздора и вражды между клас­сами.

Но Рикардо опять-таки интересовали только пропорции, количественная сторона дела. Природа, генезис и пер­спективы тех отношений, которые порождают противопо­ложность между заработной платой и прибылью, его не за­нимали. Поэтому он и не мог раскрыть «тайну прибавоч­ной стоимости», хотя близко подходил к этому, понимая, что капиталист забирает у рабочего часть стоимости, соз­данной его трудом.

Анализ природы и величины земельной ренты был од­ним из блестящих научных достижений Рикардо. В отли­чие от своих предшественников, он построил теорию рен­ты на прочной основе трудовой теории стоимости. Он объ­яснил, что источником ренты является не какая-то особая щедрость природы, а прилагаемый к земле труд. По­скольку ресурсы земли ограниченны, приходится возделы­вать не только лучшие, но также средние и худшие участ­ки. Стоимость сельскохозяйственных продуктов опреде­ляется затратами труда на относительно худших участках земли, а лучшие и средние дают повышенную прибыль. Но так как прибыль должна усредняться, капиталисты-арен­даторы вынуждены отдавать этот излишек землевладель­цам в виде ренты.

Рикардо считал, что самые худшие участки не прино­сят ренты. Маркс показал, что это неверно: в условиях частной собственности на землю землевладелец не отдает даром в аренду даже самый плохой участок. Рикардову ренту Маркс назвал дифференциальной (т. е. связанной с естественными различиями земли), а эту особую, не за­меченную Рикардо,— абсолютной рентой.

Куда идет капитализм

Трагизм, который видел Рикардо в капиталистическом строе, и его пессимизм в отношении будущего этого строя имели глубокие основания и отражали действитель­ные тенденции развития капитализма. Правда, праздные землевладельцы не пожрали Англию. Болезнь «недонакопления», которую пророчил Рикардо английскому капи­тализму, оказалась не столь страшной. Рабочий класс не стал пассивно мириться со своей мрачной мальтузианско-рикардианской судьбой. Трагизм капиталистического строя оказался несколько иного сорта, чем думал Рикардо. И все же великий мыслитель видел многие черты ка­питализма в правильном свете. Он был совершенно прав, считая, что капитализм имеет тенденцию удерживать пролетариат в положении придатка производства и сводить заработную плату рабочих к голодному минимуму. Прав он был и в том, что опасался гибельного влияния крупного землевладения на экономический прогресс. Если не опыт Англии, то опыт ряда других стран до сих пор подтвер­ждает эти опасения.

Пессимизм Рикардо умерялся по меньшей мере двумя соображениями. Во-первых, он считал, что свобода торгов­ли, особенно свобода ввоза хлеба из-за границы, может и должна существенно изменить положение, остановив рост ренты и падение прибыли. Во-вторых, Рикардо безусловно принимал принцип невозможности общего перепроизвод­ства и экономических кризисов, позже получивший назва­ние «закона Сэя». По крайней мере с этой стороны, думал он, капитализму не грозят опасности.

Потребности общества в товарах и услугах безгранич­ны, говорил Рикардо. Если человеческое брюхо и не может вместить больше определенного количества пищи, то по­требности в различных предметах «удобства и украшения» не имеют пределов. Не смешивал ли Рикардо потребно­сти и платежеспособный спрос? Нет, он не был настолько наивен и понимал, что потребность, не подкрепленная деньгами в кармане, экономически мало что значит. Но, как и Сэй, Рикардо думал, что само производство, порож­дая доходы, тем самым автоматически создает и платеже­способный спрос на товары и услуги, и этот спрос неиз­бежно обеспечивает реализацию всех товаров и услуг.

Капиталистическое хозяйство представлялось ему идеально отлаженным механизмом, в котором всякое за­труднение со сбытом разрешается быстро и просто: про­изводители товара, который выпускается в излишнем количестве, немедленно получают соответствующий сиг­нал от рынка и переключаются на производство другого товара. Тезис о невозможности общего перепроизводства Рикардо выражал так: «Продукты всегда покупаются за продукты или услуги; деньги служат только мерилом, при помощи которого совершается этот обмен. Какой-нибудь отдельный товар может быть произведен в излишнем ко­личестве, и рынок будет до такой степени переполнен, что не будет даже возмещен капитал, затраченный на этот то­вар. Но это не может случиться одновременно со всеми товарами»[154].

Как говорится, не успели высохнуть чернила, которыми писались эти строки, как жизнь начала решительно опро­вергать их: уже в 1825 г. в Англии разразился первый об­щий кризис перепроизводства. Возможно, что Рикардо, при его научном беспристрастии и самокритичности, пе­ресмотрел бы впоследствии свои взгляды. Но его уже не было в живых.

Итак, в трудах Рикардо нашла свое наиболее полное выражение система классической буржуазной политиче­ской экономии (классическая школа). Попытаемся изло­жить основные ее черты.

1. Для классической школы было характерно стремле­ние проникнуть, используя метод научной абстракции, в глубь экономических явлений и процессов. Она анализи­ровала эти процессы с большой объективностью и беспристрастием. Это было возможно постольку, поскольку промышленная буржуазия, интересы которой классиче­ская школа в конечном счете выражала, была в то время прогрессивной силой, а классовая борьба между буржуа­зией и пролетариатом еще не стала главным фактором в обществе.

2. В основе классической школы лежала трудовая тео­рия стоимости, на ней строилось все здание политической экономии. Однако классическая школа оказалась не в со­стоянии объяснить законы капитализма, исходя из трудо­вой теории стоимости в той форме, в какой эта теория была развита экономистами-классиками. Это объясняется в частности тем, что классической школе было свойствен­но представление о капитализме как о единственно воз­можном, вечном и естественном общественном строе.

3. Классическая школа рассматривала проблемы про­изводства и распределения в обществе с точки зрения по­ложения основных классов. Это позволило ей близко по­дойти к выводу о том, что источником доходов капитали­стов и землевладельцев является эксплуатация рабочего класса. Однако выяснить природу прибавочной стоимости она не могла, так как не имела ясного представления о специфике рабочей силы как товара.

4. Представления классической школы о воспроизвод­стве общественного капитала покоились на принципе есте­ственного равновесия в экономической системе. Это было связано с уверенностью в существовании объективных сти­хийных экономических законов, не зависящих от воли человека. Но в концепции саморегулирования капитали­стической экономики заключалось и затушевывание ее противоречий. Особенно важное значение имело отрица­ние классиками всеобщего перепроизводства и кризисов.

5. Буржуазная классическая политическая экономия выступала за максимальное ограничение вмешательства государства в экономику (принцип laissez faire), за сво­боду торговли. Экономический либерализм в большой мере сочетался в ней с либерализмом политическим, с пропо­ведью буржуазной демократии.

Член парламента

«Начала политической экономии и налогового обложения» Рикардо отнюдь не были бестселлером. Это была книга для экономи­стов, не для широкой публики. А экономистов в то время было ничтожно мало. Сисмонди рассказывает, что, по сло­вам самого Рикардо, его книгу во всей Англии поняли не более 25 человек.

Но через год после ее выхода в свет Мак-Куллох опуб­ликовал большую хвалебную рецензию, где попытался из­ложить идеи Рикардо в более популярной форме и выде­лил его высказывания по актуальным вопросам экономи­ческой политики. Вскоре Торренс поместил еще одну рецензию, где впервые критиковал трудовую теорию стои­мости Рикардо. Вместе с усилиями Милля и некоторых других лиц это привлекло внимание публики к книге Рикардо, чье имя было довольно хорошо ей знакомо. Маль­тус уже писал свои собственные «Принципы политической экономии», где спорил с Рикардо по основным вопросам теории и политики. Рикардо мог считать, что он достиг ус­пеха в том смысле, в каком он этот успех понимал.

В том же 1819 г., когда вышло второе издание, он окон­чательно ушел из бизнеса и отказался от членства на бирже. Его состояние было к этому времени помещено в землю, недвижимость и надежные, неспекулятивные бумаги. Дети Рикардо воспитывались как наследники бога­того землевладельца, английского джентльмена. (Его семья, т. е. вдова и дети, не позволили позже Мозесу Ри­кардо, самому близкому к нему из братьев, издать биогра­фию великого экономиста: они не хотели привлекать вни­мание к его еврейскому происхождению и биржевой карьере.)

Парламентская деятельность была весьма естественна для человека с положением и склонностями Рикардо. Друзья советовали ему вступить на эту арену. Чтобы по­пасть в палату общин, у Рикардо был только один путь — купить парламентское кресло у какого-нибудь обедневшего лендлорда, хозяина одного из многочислен­ных «гнилых местечек». Он так и сделал. Избранный от глухого ирландского захолустья, Рикардо никогда не бы­вал там и в глаза не видел своих избирателей, что было вполне в духе времени. Рикардо воспользовался этим пу­тем по необходимости, но, заняв место в парламенте, он стал одним из рьяных сторонников реформы, которая за­крыла бы такие пути и самого его лишила бы «куплен­ного» кресла. Парламентская реформа, ослабившая систе­му «гнилых местечек» и тем самым монополию помещи­ков в палате, была проведена только в 30-х годах XIX в. Рикардо до этого не дожил.

В парламенте он провел всего четыре года, но играл там довольно видную роль. Рикардо не принадлежал фор­мально ни к правящей партии тори, ни к вигскои оппози­ции. Последняя была ему ближе, и он пользовался боль­шим авторитетом в левых и радикальных кругах оппози­ции. Но в палате он занимал независимую позицию и нередко голосовал против руководства вигов. Парламент­ские речи Рикардо даже в краткой протокольной записи составляют целый том собрания его сочинений. Специали­сты подсчитали, что он брал слово 126 раз, не считая мно­гочисленных выступлений в различных комитетах пала­ты, в которых он усердно работал. Экономические пробле­мы занимают, естественно, важнейшее место в парламент­ской деятельности Рикардо. Он продолжал борьбу против хлебных законов, за свободу торговли, сокращение государственного долга, улучшение банкового дела и денеж­ного обращения. Но среди его речей мы находим и высту­пления за свободу печати, против ограничений права собраний. Как и Адам Смит, Рикардо был в политике сторонником максимально полной буржуазной демокра­тии.

Он обладал несколько резким, высоким голосом с не­обычайно четкой дикцией. Одни находили его голос при­ятным, другие — неприятным. Но все свидетели сходятся на том, что, когда Рикардо говорил, палата слушала внимательно. Рикардо не был блестящим оратором, как это обычно понимается. Однако свойственное его сочинениям стремление проникнуть в социальную суть явлений и проблем, строгая логичность и деловитость характерны и для парламентских речей Рикардо.

Парламент отнимал у Рикардо почти все время в тече­ние сессий. В эти месяцы он жил в Лондоне. С утра он дома читал документы, писал письма и планы выступле­ний, принимал посетителей, а иногда ехал в Вестминстер на заседания комитетов. Во второй половине дня заседала палата, и Рикардо был одним из самых аккуратных ее чле­нов. Почти все его работы 1819—1823 гг. связаны с парла­ментской деятельностью. Главные из них посвящены хлебным законам и государственному долгу.

Наукой он мог заниматься только в летние месяцы в Гэткомб-парке, который нравился ему все больше. Там он писал возражения на книгу Мальтуса, готовил третье из­дание своих «Начал», продолжал напряженно думать над проблемами стоимости, земельной ренты, экономических последствий применения машин. Продолжалась интенсив­ная переписка с Мальтусом, Миллем, Мак-Куллохом, Сэем. В эти годы Рикардо стоял в центре всей европейской экономической пауки. Регулярные собрания экономистов в его доме привели в 1821 г. к основанию лондонского клуба политической экономии, где Рикардо был общепри­знанным лидером. Он выполнял эту функцию с большим тактом и скромностью.

Человеческий облик

Смерть настигла Рикардо внезапно среди этой бурной деятельности. Он умер в Гэткомб-парке в сентябре 1823 г. от воспаления мозга. Ему был только 51 год. Каким человеком был Рикардо в жизни? Внешность его описывают таким образом: ниже сред­него роста, худощав, но хорошо сложен и очень подвижен; приятное лицо с выражением ума, доброжелательства и искренности; глаза темные, внимательные и острые; ма­неры простые и располагающие. Судя по всему, что мы знаем, это был симпатичный и приятный в общении чело­век. Он был органически неспособен ссориться с друзьями, хотя по вопросам науки и политики нередко с ними рас­ходился. Его отношения с учениками были мало похожи на отношения Кенэ с членами секты. Он вовсе не чувство­вал и не вел себя как учитель.

В сильнейшей степени обладал Рикардо качествами семьянина, главы большой семьи. Не только его дети, но и младшие братья и сестры, и даже родственники жены смотрели на него как на старшего, мудрого и справедливого человека. (Кое-что здесь, впрочем, значило и богатство!) В последние годы жизни он много занимается воспи­танием детей, женит старшего сына, выдает замуж дочерей, улаживает разные мелкие семейные конфликты. Когда в его гостеприимный дом в Гзткомб-парке съезжаются дети с внуками и другие родственники, он чувствует себя, не­смотря на отнюдь не преклонный возраст, библейским пат­риархом. Большой дом всегда наполнен не только родст­венниками, но и гостями всякого рода. Здесь и знакомые из Лондона, со всеми знакомыми, и соседи-помещики, и друзья и подруги детей.

Рикардо был хорошо образованным человеком. Но объ­емом знаний и интересов он далеко уступал энциклопеди­ческому уму Адама Смита. В круг его интересов мало входили искусство, изящная литература, даже история. Трудно назвать это недостатком Рикардо. Выполнение его исторической миссии в науке требовало огромной интел­лектуальной концентрации в одной области. Если бы он пытался стать всезнайкой, он, вероятно, не смог бы сде­лать того, что он за короткое время сделал в политической экономии. Каждый интеллект имеет свои границы. Это должно иной раз показаться грустным, но это может быть необходимо и даже полезно для его главного дела.

О восприятии Давидом Рикардо мира в его многообра­зии мы можем лучше всего судить по «журналу», который он вел во время заграничного путешествия 1822 г. в виде писем-отчетов родным. Это единственная большая серия его писем, где политическая экономия не является главной темой. Надо сказать, что этот «журнал» во многом рисует довольно заурядного человека с восприятием и взглядами среднего английского джентльмена из числа тех, которые во множестве устремились на континент после окончания многолетних войн. В «журнале» — изобилие бытовых подробностей, добродушный юмор, известная наблюдатель­ность. Но не более того. Рикардо добросовестно осматри­вает соборы, музеи и дворцы, но это только взгляд тури­ста, выполняющего обязательную программу. Все, что он видит, не вызывает у него ни сильных эстетических ощу­щений, ни исторических и культурных ассоциаций, ни глу­боких размышлений. Даже с точки зрения экономиста наблюдения могли бы быть богаче и интереснее.

Конечно, это семейный документ, который вовсе не предназначался для публикации и автор которого не пре­тендовал ни на что, кроме добросовестной информации детям о родителях и сестрах. Это понятно. Но в докумен­те, который занимает почти 200 страниц книжного текста, личность автора неизбежно рисуется даже вне зависимо­сти от того, о чем и для кого он пишет.

Рикардо и Маркс

В 1871 г. русский ученый Н. И. Зибер опубликовал свою магистерскую диссертацию, защищенную в Киевском университете, под заглавием «Теория ценности и капитала Д. Рикардо в связи с позднейшими дополнениями и разъяснениями». Эта работа была, по существу, первой серьезной и сочувственной реакцией в России на вышедший в свет четырьмя годами раньше первый том «Капитала».

Маркс был хорошо знаком с ней и в послесловии ко вто­рому изданию «Капитала» в 1873 г. писал: «...г-н Н. Зи­бер, профессор политической экономии в Киевском уни­верситете, в своей работе «Теория ценности и капитала Д. Рикардо» показал, что моя теория стоимости, денег и капитала в ее основных чертах является необходимым дальнейшим развитием учения Смита — Рикардо»[155].

Зибер ухватил и талантливо раскрыл ту важнейшую черту учения Маркса, что оно возникло на основе самой глубокой и передовой экономической теории, созданной ра­нее. Во втором издании своей книги, которое появилось в 1885 г., Зибер связал имена Рикардо и Маркса даже в за­главии: «Давид Рикардо и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях». Не понимая и не прини­мая революционную диалектику Маркса, Зибер гораздо хуже видел другую сторону дела: принципиальное отли­чие Маркса от Смита и Рикардо, подлинный переворот в науке, совершенный Марксом.

Критика Марксом теории Рикардо сама представляет собой поразительный образец добросовестности и конструк­тивности. Рикардо посвящена примерно треть обширного текста «Теорий прибавочной стоимости». Маркс в своей критике много раз использует такой прием: он показы­вает, как должен был бы рассуждать Рикардо, если бы он последовательно развивал свои собственные верные исход­ные посылки. Маркс вскрывает объективную, историче­ски обусловленную ограниченность классической школы.

Рикардо был гений, но никакой гений не может выпрыгнуть за рамки, поставленные эпохой и классом. И Маркс кри­тикует Рикардо не за то, что он был буржуазный эконо­мист, а за то, что в своей научной концепции, которая не могла быть никакой иной, кроме буржуазной, он непосле­дователен.

Что же сделал Маркс на основе учения Смита — Ри­кардо?

Маркс превратил трудовую теорию стоимости в глубо­кую и логически стройную систему, на основе которой построил все здание принципиально новой политической экономии. Он освободил трудовую теорию стоимости от противоречий и тупиков, которые мучили Рикардо. Ре­шающее значение при этом имел анализ двойственной при­роды труда, заключающегося в товаре,— труда конкрет­ного и абстрактного. Исходя из трудовой теории стоимо­сти, Маркс создал также теорию денег, объясняющую яв­ления металлического и бумажно-денежного обращения.

Объяснив природу рабочей силы как товара, обрисовав исторические условия купли-продажи рабочей силы, Маркс смог построить свою теорию прибавочной стоимости на базе трудовой теории стоимости и в полном соответ­ствии с ней. Было впервые научно объяснено, как в рам­ках «справедливого», эквивалентного обмена между капи­талом и трудом в действительности осуществляется экс­плуатация рабочего класса.

Прибавочная стоимость стала у Маркса всеобщей фор­мой присвоения капиталом неоплаченного труда и его продукта. Зачатки этой идеи, имеющиеся у Рикардо, по­лучили всестороннее развитие и привели к единой систе­ме. Конкретные формы нетрудового дохода — прибыль, рента, ссудный процент — заняли свои места в этой сис­теме. Классовый характер проблемы распределения вы­явился с большой силой и четкостью.

Теорией средней прибыли и цены производства Маркс, как уже говорилось, разрешил «роковое» противоречие Рикардо. Но мало этого. Тем самым был сделан вывод ог­ромной важности: хотя каждый капиталист непосредст­венно эксплуатирует «своих» рабочих, все капиталисты как бы складывают добытую прибавочную стоимость в об­щий котел и делят ее по капиталу, экономически весь класс капиталистов как единое целое противостоит рабо­чему классу.

Использовав научные элементы, имевшиеся в рикардовом учении о земельной ренте, Маркс создал глубокую концепцию, объясняющую ренту как форму дохода земле­владельцев и закономерности развития капитализма в сельском хозяйстве.

Маркс отверг взгляды Рикардо и Сэя о невозможности общего перепроизводства и кризисов. Он впервые разра­ботал основы теории воспроизводства и показал неизбеж­ность периодических кризисов в капиталистической эко­номике.

Социальный пессимизм Рикардо, отчасти перешедший к нему от Мальтуса, уступил место марксову всеобщему закону капиталистического накопления, который логиче­ски вытекает из всего его учения. Маркс показал как имеющиеся еще возможности поступательного развития капитализма, так и неизбежность его революционного кру­шения и замены капитализма социализмом.

 

Глава 13

 

ВОКРУГ РИКАРДО - И ПОСЛЕ

 

Как ученики Кенэ на полвека раньше толковали о со­здании «новой науки», так в последние годы жизни Рикардо и после его смерти было принято говорить о «новой науке политической экономии».

Действительно, в трудах Рикардо был очерчен предмет политической экономии (общественные отношения людей в связи с производством материальных благ) и разработан ее метод (научная абстракция). Казалось, она приобрела в из­вестной мере черты, свойственные точным и естественным наукам. Подобно геометрии, она покоилась теперь на сис­теме основополагающих постулатов и вытекающих из них теорем. Но политическая экономия, в отличие от геомет­рии, классовая наука. Каковы бы ни были субъективные намерения ученого, его идеи всегда более или менее не­посредственно служат интересам определенного класса. Учение Рикардо было открыто и смело буржуазным. Но именно эта открытость и смелость перестала устраивать буржуазию, когда классовая борьба в Англии обострилась: в 30-х и 40-х годах, в период чартизма, она стала центром всей общественной и политической жизни.

В этих новых условиях последователи Рикардо, кото­рые вплоть до середины столетия и даже позже занимали ведущее место в английской буржуазной политэкономии, стали отказываться от наиболее смелых и радикальных сторон его учения, приспосабливать это учение к интере­сам буржуазии. Они либо занимались простым комменти­рованием Рикардо, либо подправляли его в апологетиче­ском духе.

В 1851 г. Маркс, основательно проштудировав в биб­лиотеке Британского музея новую английскую экономиче­скую литературу, писал Энгельсу: «В сущности эта наука со времени А. Смита и Д. Рикардо не продвинулась вперед, хотя в области отдельных исследований, часто чрезвычай­но тонких, сделано немало»[156]. Надо обратить внимание не только на первую, но и на вторую часть этого высказыва­ния. Обилие специальных экономических исследований отражало быстрое развитие капитализма и объективную необходимость изучения отдельных сторон хозяйства. Ске­лет экономической науки обрастал мясом. Большой путь развития прошла статистика, в частности успешно разра­батывался метод индексов. Описывался и анализировался рост отдельных отраслей промышленности. Проводились конкретные исследования в области аграрной экономики, движения цен, денежного обращения, банкового дела. Возникла обширная литература о положении рабочего класса. К середине века политическая экономия уже за­няла прочное место в учебных программах университетов.

Все это касается буржуазной, официальной науки. Но наряду с этим в 20—40-х годах в Англии активно высту­пают и писатели, которых Маркс назвал пролетарскими противниками политикоэкономов. Из учения Рикардо они брали те элементы, которые можно было повернуть против буржуазии.

Английская политическая экономия 20—40-х годов XIX в. сыграла важную роль в развитии экономического учения Маркса. Значительная часть «Теорий прибавочной стоимости» посвящена критическому анализу взглядов английских экономистов этой эпохи[157]. Марксово учение выковывалось в борьбе с вульгаризаторами буржуазной классической политэкономии, среди которых, с одной сто­роны, видное место занимали открытые противники Ри­кардо во главе с Мальтусом, а с другой — «последователи» Рикардо, которые обрабатывали его в апологетическом духе. Теория прибавочной стоимости была создана Марк­сом в ходе острой и глубокой научной критики вульгарных элементов в английской буржуазной политэкономии. Эта критика сыграла важную роль в обосновании Марксом трудовой теории стоимости и ценообразования, теории прибыли, всеобщего закона капиталистического накопле­ния.

 

XIX столетие

Век девятнадцатый, железный,

Воистину жестокий век!

Тобою в мрак ночной, беззвездный

Беспечный брошен человек!

В ночь умозрительных понятий,

Матерьялистских малых дел,

Бессильных жалоб и проклятий

Бескровных душ и слабых тел!

С тобой пришли чуме на смену

Нейрастения, скука, сплин,

Век расшибанья лбов о стену

Экономических доктрин,

Конгрессов, банков, федераций,

Застольных спичей, красных слов,

Век акций, рент и облигаций,

И мало действенных умов...

Век буржуазного богатства

(Растущего незримо зла!).

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела [158]...

 

С глубиной и образностью поэтического мышления здесь обрисованы некоторые гнусные черты этого века полного торжества буржуазии. Романтический протест против него не нов. Современником Рикардо был Байрон, который писал об английских богачах:

Их бог, их цель, их радость в дни невзгод, Их жизнь и смерть — доход, доход, доход!

Нигде «век буржуазного богатства» не проявлял себя с таким цинизмом и вместе с тем с таким лицемерием, как в Англии. Нигде «равенство и братство» не оборачивалось таким издевательством над народом. Чудовищная нищета среди неслыханного богатства... Фактическое бесправие под сенью британской свободы и конституции... Вопиющее невежество рядом с быстрым развитием наук... Такова Ан­глия первой половины XIX в.

Деньги становились единственной и всеобъемлющей связью, объединяющей людей в обществе. Человек ныне расценивался только с той точки зрения, есть ли у него капитал и каков размер этого капитала. Бедняк, который еще 50—100 лет назад был множеством уз связан с зем­лей отцов, с родной долиной, который мог в последней крайности рассчитывать на помощь общины, иной раз на покровительство лендлорда, ныне не был ни с чем связан и не мог ни на что рассчитывать. Он был теперь пролета­рием, единственное достояние которого — рабочие руки, а единственный источник существования — продажа этих рук капиталисту.

Фабрикант для пролетария — безликая гнетущая сила капитала, пролетарий для фабриканта — живая машина, орудие для извлечения прибыли. Их «человеческие отно­шения» сводятся к еженедельной выплате заработной пла­ты, в крайнем случае к благотворительности, отвратитель­ное ханжество которой могло тогда казаться чуть ли не чертой английского национального характера.

Капиталисты требовали и добились полной свободы эксплуатации рабочих. «Анархия плюс констебль» — так назвал эту систему Томас Карлейль, который был в первую половину своей деятельности страстным критиком буржуазных порядков. Он подразумевал, что государство предоставляет капиталистам полную свободу делать день­ги и конкурировать между собой, как им заблагорассу­дится, но выполняет функцию охраны этой «свободы» и частной собственности с помощью полиции.

Тому же Карлейлю принадлежит знаменитый ярлык, накленный им на политическую экономию: dismal science (мрачная наука). Что он имел в виду? Во-первых, рикардианская политическая экономия, как мы знаем, была на­чисто лишена всякой сентиментальности. Она не делала секрета из тяжелого положения рабочих, но считала его естественным. Во-вторых, смыкаясь по этой линии с Маль­тусом, она видела главную причину бедности в извечном разрыве между населением и природными ресурсами и по­тому мрачно смотрела на будущее.

Но для английских толстосумов политическая эконо­мия вовсе не была мрачной наукой. Они думали, что осно­ванная Смитом и Рикардо наука должна помочь им найти способы более быстрого обогащения. Популярность пони­маемой таким образом политической экономии принимала юмористические формы. Мария Эджуорт рассказывает, что в 20-х годах в лондонском дамском обществе стало очень модно говорить на темы политической экономии. Богатые лещи, нанимая гувернанток, иной раз требовали, чтобы те обучали их детей этой науке. Одна гувернантка, которая считала, что она вполне достаточно вооружена знанием французского, итальянского, музыки, рисования, танцев и т. п., и была ошеломлена этим требованием, поколебавшись, ответила: «Нет, мэм, я не могу сказать, что обучаю политической экономии, но, если вы считаете нуж­ным, я попытаюсь изучить ее».— «О нет, дорогая, если вы не обучаете этому, вы мне не подойдете».

Политическая экономия нуждалась в соответствующей философской базе. Что характерно для английской мысли той эпохи, так это большое и непосредственное влияние, которое оказывала политическая экономия на само раз­витие философии. Англия отличалась этим от Германии, где зависимость была скорее обратной. Английской бур­жуазии была нужна философия, которая прямо подпирала бы «науку об обогащении». Такой философией явился ути­литаризм в этике и позитивизм в гносеологии (теории познания).

Отцом утилитаризма был Джереми Бентам (1748— 1832). Бентамов утилитаризм (философия пользы, от ла­тинского utilitas) исторически связан со взглядами на при­роду и поведение человека, которые развивали Гельвеции и Смит (см. гл. 9). Человек по природе своей эгоист. Суть всякого решения, в том числе экономического, заключает­ся в том, что он мысленно сопоставляет связанные с ним плюсы и минусы (удовольствие и страдание, пользу и ущерб); стремясь максимизировать первое, минимизиро­вать второе. Наибольшего успеха он достигает, когда де­лает выбор свободно и разумно. Задача общества, государ­ства, законодателей состоит в том, чтобы создавать для этого возможно благоприятные условия. Общество только сумма индивидов. Чем больше будет польза, удовольствие, счастье каждого, тем больше будет «совокупное счастье» в обществе. Бентам выдвинул пресловутый лозунг — «наи­большее счастье для наибольшего числа людей». Из этой философии вытекал полностью усвоенный буржуазной по­литической экономией принцип индивидуализма: каждый за себя в конкурентной борьбе. Капиталист должен иметь возможность свободно покупать, рабочий — продавать рабочую силу. Предполагается, что они заключат эту сделку так, чтобы взаимно максимизировать свою пользу.

Эта идея «человека-счетчика» через несколько десяти­летий была воспринята субъективной школой в политиче­ской экономии. Ведь для нее главная экономическая про­блема — это сравнение степеней удовлетворения от по­требления человеком различных товаров, сравнение полезности зарплаты с «антиполезностью» (тягостью) труда и т. п.[159].

Первоначально утилитаризм Бентама был в общем про­грессивен, так как выдвигал идеи буржуазной свободы про­тив феодализма. Сам Бентам стоял во главе кружка ради­калов, выступавших за парламентскую реформу, охрану труда, права женщин, освобождение рабов в колониях. Когда, однако, скромные либеральные требования бентамистов были в основном претворены в жизнь и когда, с другой стороны, обострилась классовая борьба между бур­жуазией и пролетариатом, утилитаризм потерял почву под ногами и вылился в заурядную апологетику капита­лизма.