Политическая экономия компромиссов

Маркс и Чернышевский дали почти одновременно схожую общую характеристику Милля как политикоэконома. Цитируя место, где Милль говорит о несправедливости распределения при капитализме, Маркс в первом томе «Капитала» указывает: «Чтобы избежать недоразумения, замечу, что такие люди, как Дж. Ст. Милль и ему подобные, заслуживают, конечно, всяческого пори­цания за противоречия между их старыми экономическими догмами и их современными тенденциями, но было бы в высшей степени несправедливо сваливать этих людей в одну кучу с вульгарными экономистами-апологетами»[166].

Чернышевский в своем предисловии к переводу «Прин­ципов» отмечает: «Милль пишет, как мыслитель, ищущий только истины, и читатель увидит, до какой степени раз­личен дух науки, им излагаемой, от направления тех изде­лий, которые выдаются у нас за науку»[167]. Дальше Черны­шевский пишет, что это вовсе не означает его полного со­гласия с Миллем; он намерен его критиковать.

Милль научен постольку, поскольку он стремится при­держиваться основ, заложенных Смитом и Рикардо, и по­скольку он сознательно не искажает действительные про­цессы в угоду буржуазии. Но Милль не развивает классиков, а, напротив, приспосабливает их к уже сложившемуся уровню вульгарной политической экономии, он находится под сильным влиянием Мальтуса, Сэя и Сениора. В связи с этим Маркс писал об эклектизме Милля, об отсутствии у него последовательно научной точки зрения и характери­зовал сочинения Милля как «банкротство буржуазной по­литической экономии». Милль придал развитую и четкую форму «компромиссной политической экономии», пытав­шейся согласовать интересы капитала с притязаниями ра­бочего класса.

Важная особенность «Принципов» Милля заключается в том, что это лучший для середины XIX в. образчик трак­тата, где наука политической экономии рассматривается в целом. Вплоть до «Принципов экономики» Маршалла, опубликованных в 1890 г., это было самое авторитетное из­ложение буржуазной политической экономии. Шумпетер восхищается свободным духом викторианской эпохи, когда сочинение, в котором выражаются известные симпатии к рабочему классу, порицается культ денег и не отвергается социализм, могло стать евангелием буржуазии. Дело не только в свободном духе. Главное в книге Милля было не то, что он критиковал капитализм, а то, что он видел в нем перспективы совершенствования и мирного врастания в какой-то неопасный для буржуазии эволюционный социа­лизм. Заслуги Джона Стюарта Милля перед буржуазией, вероятно, больше, чем заслуги множества твердолобых кон­серваторов и прямолинейных апологетов, которых всегда было достаточно. Милль — предшественник экономических и социальных идей английского лейборизма XX в.

Учитывая эту важную роль Милля, тем более странным представляется факт, что он, по существу, не фигурирует в советских курсах истории экономических учений. В луч­шем случае о нем вспоминают, рассматривая экономиче­ские взгляды Н. Г. Чернышевского[168]. Это объясняется, надо думать, тем, что авторы находятся в плену чрезмерно же­сткой схемы исторического развития экономической науки. Все развитие буржуазной политической экономии после Рикардо представляется им как непрерывный и «гладкий» процесс вульгаризации: в Англии это линия Рикардо — Мак-Куллох — Сениор; во Франции же линия физиократы (и влияние Адама Смита) — Сэй — Бастиа. Для Дж. Ст. Милля с его колебаниями и компромиссами в этой схеме просто нет места. Чтобы не путать студентов, его выбрасы­вают.

Однако, как хорошо известно, Маркс много раз возвра­щался к мысли, что после 20-х годов XIX в. буржуазная политическая экономия разделилась на два больших русла: с одной стороны, явная апологетика, с другой — попытки найти средний путь между «божественным правом капи­тала» и интересами рабочих. Оба направления к тому же не были однородными. Второе из них представляло изве­стные возможности объективного научного исследования. Такое исследование могло быть даже необходимо для обоснования реформистских программ.

Понятие «вульгарная политическая экономия» Маркс тесно связывал с теорией факторов производства (с пресло­вутой триадой) и с апологетической трактовкой доходов — заработной платы, прибыли и ренты — как естественного порождения и вознаграждения этих факторов, не имею­щего ничего общего с эксплуатацией капиталом наемного труда. Советские ученые, подготовившие новое издание «Теорий прибавочной стоимости», в связи с этим поместили части марксовой рукописи, посвященные этой проблеме, в конце трехтомного издания под заглавием «Доход и его источники. Вульгарная политическая экономия». Маркс, в частности, пишет: «Вульгарные экономисты — их надо строго отличать от экономистов-исследователей, являвших­ся предметом нашей критики (подчеркнуто мной.— А. А),— фактически переводят [на язык политической экономии] представления, мотивы и т. д. находящихся в плену у ка­питалистического производства носителей его, представле­ния и мотивы, в которых капиталистическое производство отражается лишь в своей поверхностной видимости»[169]. Но при всей решающей важности проблемы доходов и их источников политическая экономия ею не исчерпывается. Та­кие вопросы, как накопление и потребление, кризисы, эко­номическая роль государства, стали занимать все более важное место в науке. Потребовались конкретные исследования ряда областей экономической действительности. Милль в основном разделял вульгарную точку зрения на доходы, но опять-таки этим нельзя ограничивать его воз­зрения.

Главное экономическое сочинение Милля состоит из пяти книг (частей). Они соответственно посвящены произ­водству, распределению, обмену, прогрессу капитализма и роли государства в экономике. Написано все это отличным английским языком, четко, логично, гладко. Слишком глад­ко! Здесь нет и следа гениальных противоречий Рикардо, а есть попытка просто эклектически объединить разные точки зрения.

Теория стоимости, с которой начинались книги Рикардо и Смита, здесь отнесена в третью книгу. Это не случайно: у Милля трудовая теория стоимости вовсе не является ос­новой экономического учения, хотя формально он от нее не отказывается[170]. Стоимость у Милля имеет мало отноше­ния к производству как таковому, а представляет собой лишь явление сферы обмена, обращения. Стоимость есть только соотношение, характерное для обмена данного то­вара на другие товары, в частности на деньги. Это соотно­шение устанавливается на рынке.

Для буржуазных классиков от Петти до Рикардо воп­рос стоял в общем так: конечной основой меновых стоимо­стей и цен являются затраты труда, а действие всех про­чих факторов вызывает лишь те или иные отклонения от этой основы. Милль фактически устраняет конечную ос­нову цен. Рикардианская струя в его мышлении ощущает­ся в том, что он считает применимым для основной массы товаров определение цен издержками производства. Эти товары «естественным и постоянным образом обмени­ваются друг на друга соответственно сравнительным коли­чествам заработной платы, которые должны быть выпла­чены за их производство, и сравнительным количествам прибыли, которые должны быть получены капиталистами, выплачивающими эту заработную плату»[171].

Однако, стремясь избежать тупика, в который попадали при подобной трактовке стоимости ближайшие ученики Рикардо, он фактически отходит от нее и приходит к точке зрения, что меновая стоимость (и цена) товара устанавли­вается просто-напросто в точке, где уравниваются спрос и предложение. Примирить оба подхода Милль пытался ука­занием на то, что издержки следует рассматривать как важнейший фактор, определяющий предложение товара.

Как уже говорилось, эклектическая трактовка стоимо­сти была усвоена в дальнейшем буржуазной политической экономией. Вопрос классиков о конечной основе цен был, в сущности, заменен другим вопросом: как определяются цены, соответствующие условиям равновесия экономиче­ской системы. Марксова концепция дает ответ на этот воп­рос, не отрывая, а, напротив, основывая его на твердом фундаменте трудовой стоимости (теория конкуренции и цены производства). Милль же сделал шаг к отрыву вто­рого вопроса от первого. Это было зародышем формального анализа ценообразования на основе спроса и предложения, который был развит в конце века другими буржуазными экономистами.

Теория стоимости Милля почти полностью лишена того социального содержания, какое она имеет у Смита и Рикардо. Это видно уже из того, что он излагает вопросы распределения и доходов до того, как рассмотрена стои­мость. Для Смита и Рикардо это было совершенно невоз­можно, так как речь шла именно о распределении создан­ной и измеряемой трудом стоимости. Именно поэтому они приближались к пониманию прибавочной стоимости как вычета из полной стоимости продукта в пользу капитали­ста и землевладельца.

Такой подход не вполне чужд Миллю. Он пишет вслед за Рикардо, что прибыль капиталиста проистекает из того, что труд производит больше стоимости, чем обходится его содержание. Но это опять-таки остается лишь словесной данью учителю. На деле он принимает объяснение прибыли воздержанием капиталиста. В результате с качественной точки зрения проблема распределения трактуется в духе триады факторов производства, и Милль оказывается го­раздо ближе к Сэю и особенно к Сениору, чем к Рикардо. Что касается количественной стороны распределения, до­лей каждого из трех факторов, т. е., в сущности, классов, то Милль вообще не имел в этом вопросе ясной концепции. Он стремился придерживаться рикардианских позиций и говорил, что доля ренты определяется законом убывающего плодородия земли и переходом к обработке худших земель, а потому имеет тенденцию к росту. Доля заработной платы практически стабильна, так как определяется так называе­мым рабочим фондом. Прибыль является, в сущности, ос­татком стоимости продукта, количественно весьма неопре­деленным.

Теория рабочего фонда господствовала во всей послерикардианской политэкономии вплоть до конца XIX в. На­родное хозяйство большой страны представлялось ее сто­ронникам как ферма, хозяин которой запасает на год про­дукты для прокорма своих батраков. Больше, чем он запас, он никак не может выдать им. Фермер не станет также за­пасать больше пищи, чем потребуется батракам, необходи­мым для работы на его участке. При перенесении этой мо­дели на общество получалось, что оно всегда располагает очень жестким и фактически стабильным фондом жизнен­ных припасов, который запасают («сберегают») капитали­сты, чтобы содержать своих рабочих. Заработная плата оп­ределяется просто делением этого фонда на число рабочих. Получалась картина, которая была сродни упоминавшемуся выше «железному закону заработной платы»: если рабочий фонд есть величина постоянная, то никакая борь­ба не может дать рабочему классу какое-либо улучшение его положения; в крайнем случае одна группа рабочих мо­жет выиграть только за счет другой. Как замечает автор статьи о рабочем фонде в «Словаре политической эконо­мии» Палгрейва (это солидное издание вышло в конце XIX в.), в этой теории надо видеть одну из причин враж­дебности английских рабочих к официальной науке.

Верный себе, Джон Стюарт Милль, на одной странице дав четкую формулировку теории рабочего фонда, на дру­гой говорил о возможности значительного повышения уровня жизни рабочего класса при капитализме. В 1869 г. в одной из своих статей он прямо отказался от этой теории, но в новом издании «Принципов» оставил в силе старую позицию.

Компромиссы, склонность к примирению непримири­мого до конца характеризовали этого человека.

Г лава 14

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОМАНТИЗМ: СИСМОНДИ

В работе «К характеристике экономического роман­тизма (Сисмонди и наши отечественные сисмондисты)» В. И. Ленин писал: «...в истории политической экономии Сисмонди занимает особое место, стоя в стороне от главных течений... он горячий сторонник мелкого производства, вы­ступающий с протестом против защитников и идеологов крупного предпринимательства...»[172].

Имя и идеи Сисмонди оказались в центре борьбы, ко­торую вели в 90-х годах русские революционные марксисты против либеральных народников. Народники заявляли, что капитализм в России не может и не должен развиваться, так как народ слишком беден, чтобы потреблять массы то­варов, которые будут производиться капиталистическими предприятиями. В отличие от других стран, раньше всту­пивших на путь промышленного развития, Россия не мо­жет рассчитывать и на сбыт товаров на внешних рынках: эти рынки уже давно захвачены. Народники высказыва­лись за то, чтобы Россия пошла «особым» путем развития: к социализму, минуя капитализм, через мелкое кустарное производство и крестьянскую общину. При этом они, по существу, повторяли мелкобуржуазные, утопические идеи Сисмонди, который предсказывал в свое время крах капи­тализма от «недопотребления» и тоже возлагал надежды на кустарей и крестьян.

Русские марксисты, опираясь на учение Маркса, и в частности на его теорию воспроизводства, доказывали, что капиталистический путь развития для России закономерен и прогрессивен. Неверно, что бедность населения исклю­чает развитие капитализма. Он сам создает для себя рынок: растущие фабрики предъявляют спрос на средства производства, вышедшие из крестьян рабочие вынуждены покупать потребительские товары, которые они раньше сами для себя производили. Рост капитализма идет через кризисы и потрясения, но он идет! И чем больше разви­вает капитализм производительные силы, тем вернее гото­вит он условия для социалистической революции. В этом — историческая миссия капитализма. Отдавая должное Сисмонди как критику капитализма, марксисты указывали на утопичность и реакционность его экономических взглядов, которые у него восприняли народники.

Особая позиция, которую занимал в политической эко­номии Сисмонди в противовес как английской классиче­ской школе, так и «школе Сэя», позволила ему увидеть и в известной мере проанализировать ряд важных сторон ка­питализма с большой оригинальностью и проницательно­стью. Сисмонди был первым крупным экономистом домарксова периода, поставившим под сомнение аксиому о ес­тественности и вечности капитализма. Он пытался ввести в политическую экономию исторический и социологиче­ский элемент. В политической экономии Сисмонди видел в первую очередь не пауку о буржуазном богатстве, а науку о совершенствовании социального механизма в интересах человеческого счастья. Он был талантливым критиком ка­питализма и буржуазной политической экономии своего времени. В сочинениях Сисмонди, отличающихся ярким и живым литературным стилем, отразилась его личность гу­маниста и радикала, который искренне сочувствовал трудовому народу и по-своему искал решения острых социальных проблем.

Гражданин Женевы

Жан Шарль Леоонар Симонд де Сисмонди родился в 1773 г. в окрестно­стях Женевы. Предки его происхо­дили из Северной Италии, долгое время жили во Франции, а позже, приняв кальвинизм и, спасаясь от религиозных преследований, переселились в Женеву. Отец экономиста
был кальвинистским пастором; семья была состоятельная, и принадлежала к женевской аристократии.

В XVIII в. Женева была крошечной независимой рес­публикой, связанной с остальными кантонами Швейцарии лишь довольно зыбким союзом. Население этой части Швейцарии говорит по-французски. Подобно Руссо, его ве­ликому земляку и в какой-то мере учителю, Сисмонди был, по словам одного из биографов, женевец по рождению и чувствам, но француз по характеру ума и направлению его трудов. Впрочем, на него с известным основанием могут претендовать и итальянцы: не говоря уже о его происхождении, он значительную часть своих трудов посвятил исто­рии и экономике Италии и вообще чувствовал себя в этой стране как дома. Сисмонди свободно владел, кроме того, латинским, немецким, английским, испанским, португаль­ским и провансальским языками. Он был европеец и кос­мополит — в лучшем смысле этих теперь несколько ском­прометированных слов.

Корни идей Сисмонди можно до известной степени ви­деть в той мирной патриархальной обстановке, в которой прошли его детство и юность. На всю жизнь он сохранил убеждение, что счастье чаще всего приходит в дома чест­ных работящих ремесленников и фермеров и бежит прочь от больших городов с их фабриками, торговыми конторами и банками. Но именно эта патриархальная жизнь уходила в прошлое, разрушаемая промышленным переворотом, в ходе которого ремесло уступало место фабричному произ­водству, а независимый ремесленник, гордый своим мастерством и скромным достатком,— нищему пролетарию.

Не закончив образования, Сисмонди в 18 лет был вы­нужден уехать в Лион и работать там конторщиком у куп­ца, с которым был дружен его отец. Дело в том, что Сисмонди-старший вложил деньги во французские государственные бумаги и потерял их, когда началась революция. Это подорвало его состояние.

Якобинская революция скоро дошла до Лиона, а затем захватила и Женеву, всегда тесно связанную с соседней Францией. Для семьи Сисмонди настало время скитаний. В начале 1793 г. они эмигрировали в Англию, где прожили полтора года. Вскоре после возвращения им пришлось снова бежать — на этот раз в Северную Италию, которая, однако, скоро тоже была оккупирована французами. В те­чение пяти лет Сисмонди-младший управлял небольшой фермой в Тоскане, купленной на спасенные при бегстве деньги. За эти бурные годы он несколько раз побывал в разных тюрьмах, как политически подозрительное лицо. Семья Сисмонди вернулась на родину после того, как Же­нева (в 1798 г.) стала официально частью Франции, где первый, консул Наполеон Бонапарт «восстановил закон­ность и порядок»..

К этому времени достаточно определяются способности и склонности молодого Сисмонди. Первый плод его литера­турных трудов — книга о сельском хозяйстве Тосканы. В 1803 г. он публикует работу по политической эконо­мии — «О коммерческом богатстве», в которой выступает как ученик Адама Смита и проповедник его идей.

Сисмонди входит в кружок ученых и писателей, кото­рые группировались вокруг известного банкира, политика и мыслителя Неккера и его дочери мадам де Сталь, писа­тельницы и общественной деятельницы, женщины, по сло­вам Пушкина, необыкновенной. Сисмонди подолгу жил и работал в имении Неккера и мадам де Сталь, сопровождал ее в путешествиях. Литературный романтизм мадам де Сталь и близких к ней писателей оказал, очевидно, изве­стное влияние на Сисмонди. Главным занятием Сисмонди была история. Он написал многотомную «Историю италь­янских республик» и прочел блестящий курс лекций по ис­тории литератур романских народов. В 1813 г. Сисмонди отправился в Париж, где наблюдал падение Наполеона, ре­ставрацию Бурбонов и трагедию Ста дней. Эти события внезапно превратили его из противника в сторонника На­полеона: он надеялся, что новая империя осуществит его довольно туманные идеалы свободы и счастья.

После Ватерлоо и Венского конгресса (1815 г.) Сисмон­ди вернулся в Швейцарию, частью которой вновь стала Женева. Он побывал также в Англии и некоторых других странах. В эти годы сложились социально-экономические идеи Сисмонди, которые он изложил в опубликованной в 1819 г. книге «Новые начала политической экономии, или О богатстве в его отношении к народонаселению». Это главный вклад Сисмонди в экономическую науку. Книга вскоре сделала его экономистом с европейской известно­стью. В 1827 г. Сисмонди выпустил второе издание, где его полемика со школой Рикардо в Англии и «школой Сэя» во Франции еще более заострена. Экономический кризис 1825 г. он считал доказательством своей правоты и оши­бочности представлений о невозможности общего перепроизводства. В предисловии к этому изданию есть ноты тор­жества над оппонентами. Это не мешало ему, впрочем, все­гда относиться к Рикардо с большим уважением.

Книга эта, как пишет Сисмонди, возникла не столько в результате углубленного изучения трудов других уче­ных, сколько выросла из жизненных наблюдений, которые убедили его в неверности самих основ «ортодоксальной» науки, т. е. учения Смита, как оно было развито, с одной стороны, Рикардо, а с другой — Сэем. Как мы знаем, Рикардо рассматривал все общественные явления с точки зре­ния интересов производства, роста национального богат­ства. Сисмонди заявил, что производство не самоцель, что национальное богатство, в сущности, не богатство, так как от него подавляющему большинству населения достаются жалкие крохи. Путь крупной промышленности гибелен для человечества. Сисмонди требовал, чтобы политическая эко­номия видела за своими абстрактными схемами живого че­ловека. Книга Сисмонди была исполнена благородного гу­манизма и резкой критики язв капитализма.

В 1819 г. Сисмонди женился на молодой англичанке. Детей у них не было. Остаток жизни он мирно прожил в своём небольшом имении под Женевой, погруженный в ра­боту над грандиозной «Историей французов». Выпустив 29 томов, Сисмонди все же не успел довести этот труд до конца. Он опубликовал также ряд других исторических и политических сочинений. Экономические работы Сисмонди, написанные в этот период, представляют мало интереса. В свое время исторические труды Сисмонди высоко ценились. При жизни он считался более историком, чем эконо­мистом. Но теперь они потеряли серьезное значение, тогда как вклад Сисмонди в экономическую науку остается важ­ным и с современной точки зрения.

Это был неутомимый труженик. До последних дней жизни он неизменно проводил за письменным столом еже­дневно восемь часов, а часто и больше. Сочинения Сис­монди составляют в общей сложности 70 томов! Развлече­ниями его были прогулки и беседы с многочисленными друзьями и гостями, которые охотно собирались в этом го­степриимном доме. Закат жизни знаменитого женевца был таким же ясным и счастливым, как его детство и отроче­ство. Он умер в 1842 г., в возрасте 69 лет.

На портрете Сисмонди мы видим массивного широколи­цего человека. Как рассказывает один из современников, Сисмонди с молодых лет отличался редкостной неуклюже­стью и неловкостью. Это якобы даже отвратило его от ши­рокого общества и сделало ученым-затворником. Он обла­дал очень мягким характером, добрым и отзывчивым нра­вом. Авторы, описывающие окружение мадам де Сталь, называют его «добряк Сисмонди». Это был верный друг, образцовый супруг, заботливый сын и брат. Вместе с тем мягкость не мешала Сисмонди быть человеком принципиальным, в необходимых случаях смелым и твердым в своих взглядах и действиях. Упомянутый современник пишет: «Хотя по природе он был несомненно человек миролюби­вый, он не раз вступал в жестокую борьбу, если надо было защищать честь друга. Сисмонди был связан с одним из­вестным журналом, который поместил статью, оскорбив­шую чувства некоего господина, слишком тщеславного своей знатностью. Он обвинил Сисмонди в авторстве и по­требовал, чтобы тот либо признал это, либо назвал подлин­ного автора. Сисмонди отказался дать какой-либо ответ. Был послан вызов, Сисмонди принял его, выстоял под вы­стрелом противника, а сам выстрелил в воздух, заявив при этом в первый раз, что он не является автором статьи. Он вышел из этого смешного конфликта со всеми подобаю­щими боевыми почестями»[173].

Критика капитализма

Вернемся на мгновение к Аристо­телю. Возможно, читатель помнит, что великий эллин противопоставлял экономике хрематистику. Экономика — естественная хо­зяйственная деятельность, направленная на удовлетворе­ние потребностей человека. Хрематистика — стремление к безграничному обогащению, хозяйственная деятельность не ради потребления, а ради накопления богатства. Мы ви­дели, какие превращения в дальнейшем претерпела эта идея со времен Аристотеля.

Она представляет собой естественную основу всякой критики капитализма, ибо с такой точки зрения капита­лизм — это сплошная хрематистика. Идеалом для Сисмон­ди является не полунатуральное рабовладельческое хозяй­ство, а патриархальное хозяйство независимых фермеров и ремесленников, воплощением хрематистики — не афин­ские торговцы и ростовщики, а английские фабриканты, купцы и банкиры, чьи нравы уже захватывают его род­ную Женеву и близкую его сердцу Францию.

Критика капитализма со стороны Сисмонди была мел­кобуржуазной. Это не следует понимать примитивно. Едва ли лавочник или кустарь представлялись Сисмонди венцом творения. Но он не знал другого класса, с которым мог бы связать свои надежды на лучшее будущее человечества. Сисмонди видел бедствия промышленного пролетариата и немало писал о его тяжелом положении, но он совершенно не понимал его исторической роли. Сисмонди выступил в эпоху, когда формировались идеи утопического и мелко­буржуазного социализма. Сам он ни в коей мере не был социалистом и не менее отрицательно, чем Рикардо, отно­сился к утопиям Оуэна и др. Но сама эпоха придала сисмондистской критике капитализма, вопреки его желанию, социалистический характер. Сисмонди оказался родона­чальником мелкобуржуазного социализма, прежде всего во Франции, но в известной мере и в Англии. Маркс и Энгельс отметили это уже в 1848 г., в «Манифесте Коммунистиче­ской партии».

Сисмонди ненавидел органически присущий капита­лизму культ денег. Когда мадам де Сталь собиралась ехать в Соединенные Штаты (эта поездка не состоялась), он с негодованием писал, что в этой стране все расценивается только на деньги, и цитировал в письме статью из американской газеты, где речь шла только о богатстве дочери Неккера и ни слова не говорилось о ее таланте, уме и ли­тературных заслугах. Но не такими эмоциями замечатель­на критика капитализма, данная Сисмонди. Будучи круп­ным экономистом и социологом, он сумел очень выпукло показать многие действительно важнейшие противоречия и пороки капитализма.

Сисмонди поставил в центр своей теории проблему рынков, реализации и кризисов и тесно связал ее с разви­тием классовой структуры буржуазного общества, с тен­денцией к превращению масс трудящихся в пролетариев. Тем самым он попал в самую точку, ухватил противоречие, которое исторически развивалось, которое из небольшой болячки во времена Сисмонди превратилось затем в опас­ный недуг. Не будет преувеличением сказать, что проблеме экономических кризисов посвящены тысячи, может быть, десятки тысяч работ в литературе по политической эконо­мии. Труды Сисмонди не затерялись в этой массе. Конеч­но, Сисмонди не разрешил проблему кризисов. Но уже тем, что он ее поставил (в 1819 г.!), он сделал большой шаг вперед по сравнению со своими современниками. Оценивая вклад Сисмонди в науку, В. И. Ленин писал в названной выше работе: «Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно со своими предшественниками»[174].

Для Рикардо и его последователей экономический про­цесс был бесконечной серией состояний равновесия, а пере­ход от одного состояния равновесия к другому совершался гладко, путем автоматического «приспособления». Их ин­тересовали именно эти состояния равновесия, а переходы они в сущности игнорировали. Сисмонди же заявил, что эти переходы представляют собой не гладкое приспособле­ние, а острейшие кризисы, механизм которых как раз и важен для науки.

Модель капитализма у Сисмонди заключается, грубо говоря, в следующем. Поскольку движущей силой и целью производства является прибыль, капиталисты стремятся выжать возможно больше прибыли из своих рабочих. Вследствие естественных законов размножения (Сисмонди в основном следовал Мальтусу) предложение труда хро­нически превышает спрос, что позволяет капиталистам удерживать зарплату на голодном уровне. Чтобы прожить, рабочие вынуждены работать, как отмечал Сисмонди, 12— 14 часов в сутки. Покупательная способность этих проле­тариев крайне низка и ограничивается небольшими коли­чествами предметов первой необходимости. Между тем их труд способен производить все больше и больше товаров. Внедрение машин лишь усиливает диспропорцию: они повышают производительность труда и одновременно вытес­няют рабочих. В результате неизбежно получается, что все больше общественного труда занято производством предме­тов роскоши богатых. Но спрос последних на предметы роскоши ограничен и неустойчив. Отсюда почти без про­межуточных звеньев в логике Сисмонди выводит неизбеж­ность кризисов перепроизводства.

Отсюда же вытекают и рецепты, которые дает Сисмон­ди. Общество, в котором существует более или менее «чи­стый» капитализм и преобладают два класса — капитали­сты и наемные рабочие, обречено на жестокие кризисы. Спасения Сисмонди ищет, подобно Мальтусу, в «третьих лицах» — промежуточных классах и слоях. Только для Сисмонди, в отличие от Мальтуса, это прежде всего мел­кие товаропроизводители — крестьяне, кустари, ремеслен­ники. Кроме того, Сисмонди полагал, что развитие капиталистического производства невозможно без обширного внешнего рынка, который он трактовал односторонне: как сбыт товаров более развитых стран в менее развитые. Наличием внешних рынков объяснял он тот факт, что Англия еще не задохнулась под бременем своего богат­ства.

Сисмонди требовал широкого вмешательства государ­ства в хозяйственную жизнь. Только с помощью государ­ства надеялся он утвердить в экономической жизни те ес­тественные и здоровые нормы, которые стихийный процесс развития неудержимо подрывал. Сисмонди предлагал ряд мер, в то время казавшихся опасно социалистическими, но теперь вполне приемлемых для капиталистов: социальное страхование и обеспечение для рабочих, участие рабочих в прибылях предприятий и т. п. Эти разделы книги Сисмонди любопытны с современной точки зрения.

Но в основном Сисмонди смотрел не вперед, а назад. Спасения от бед капитализма он искал в искусственном сохранении старых порядков, в недопущении концентра­ции богатства в руках немногих лиц. Он совершенно не видел, что в его время эти попытки остановить развитие
капитализма были бессмысленны и нелепы. Сисмонди, ко­нечно, не хотел возвращения к средним векам, к феода­лизму. Но он желал, чтобы бесчеловечное шествие капита­лизма было остановлено путем насаждения общественных институтов, которые под видом нового вернули бы «добрые
старые времена». Чтобы создать рабочим обеспеченность,
он предлагал ввести систему, напоминающую старые ре­месленные цехи. Он хотел бы возродить в Англии мелкую земельную собственность. Этот экономический романтизм был утопическим и по сути реакционным, так как он отри­цал прогрессивное существо развития капитализма и чер­пал свое вдохновение не в будущем, а в прошлом.

Кризисы

«Итак, народы подвержены опасностям как будто противоречивого характера. Они могут разоряться и оттого, что тратят слишком много, и оттого, что тратят слишком мало»[175]. Приходится удивляться прозорливости Сисмонди. Так поставить вопрос не пришло бы в голову Смиту и Рикардо! С их точки зрения, нация, как и отдельный человек, может разоряться лишь оттого, что затраты превосходят доход и потому «про­едается капитал». Но как можно разоряться, тратя слиш­ком мало?

На самом деле эта мысль Сисмонди таит в себе нема­лую долю истины, притом вполне применимой к современ­ному капитализму. До известной степени верно, что кри­зисы начинаются потому, что нации «тратят слишком мало». На складах накапливаются товары, которые некому поку­пать. Сокращается производство, падают занятость и дохо­ды. Современное буржуазное государство в антикризисном арсенале числит меры, направленные на то, чтобы подтолк­нуть людей тратить больше. Либо же оно само начинает усиленно тратить деньги, добывая их с помощью государственного кредита. Если в хозяйстве недостает платежеспо­собного спроса, чтобы рассосать производимые массы то­варов, надо этот спрос подстегнуть или даже искусственно создать. Это прописная истина современного антикризис­ного регулирования. Она отражает, если не теоретическое понимание причин кризисов, то порожденные опытом и ого обобщением практические методы, которые в извест­ных пределах могут быть эффективны в борьбе с кризи­сами.

Но теоретическая система Сисмонди содержала в себе глубокие ошибки, которые в конечном счете привели к ре­акционной утопии — к защите патриархальщины, отстало­сти, ручного труда. Излагая выше взгляды Сисмонди, мы всюду говорили о личном потреблении и его предметах. Это не случайно. Вслед за Смитом Сисмонди сводил про­дукт труда общества к сумме доходов — прибыли, ренты и зарплаты. Отсюда вытекало странное и ошибочное пред­ставление, которое Маркс назвал догмой Смита и которое заключается в том, что годовой продукт нации можно све­сти по его натуральной форме к массе потребительских товаров. Ведь доходы в своей подавляющей части тратят­ся на потребление. Всем остальным, что производит народ­ное хозяйство, можно как бы пренебречь для «чистоты ана­лиза». Сисмонди придал этой, по выражению Маркса, «баснословной догме» особый смысл, положив ее в основу своих представлений о причинах экономических кризисов.

В действительности же годовой продукт общества со­стоит не только из предметов потребления, но также из средств производства — машин и транспортных средств, угля, металла и других материалов. Часть из них, правда, воплотится потом в предметы потребления. Но это вполне может произойти в будущем году и даже позже. Кроме того, и в рамках данного года нельзя говорить только о реализации тканей, надо говорить также о реализации хлопка, из которого будут произведены ткани, и т. д. Даже если не делаются новые капиталовложения, все равно надо производить машины, которые заменяли бы выбывающие, надо строить здания на смену приходящим в дряхлость. Для капитализма же характерно не простое воспроизвод­ство, а расширенное, при котором именно непрерывно производятся новые капиталовложения.

С усложнением производства, с развитием новых отрас­лей, с ростом применения машин доля средств производ­ства в годовом продукте до известного предела растет. Она бывает особенно велика при высокой норме накопления, т. е. при большом по отношению к продукту объеме капиталовложений. Потребности хозяйства в средствах произ­водства создают особый рынок, в значительной мере не­зависимый от потребительной способности общества. По­этому-то кризисы не могут быть непрерывными, а всегда периодичны. До какой-то степени капитал поддерживает сам себя, как бы вращаясь в замкнутом кругу. Добывается уголь, но он идет не в домашние печи, а в домны. Выплав­ляется металл, но из него делают не ножи и вилки, а, ска­жем, машины для горной промышленности, которые идут в шахты. Стихийный характер капиталистического хозяй­ства отнюдь не сразу обнаруживает, что производится и лишний уголь, и лишний металл, и лишние машины.

Неверно искать причину кризисов только в бедности ос­новной массы населения, неспособной предъявлять плате­жеспособный спрос на потребительские товары. И теория и исторический опыт показывают, что производство может значительно расти и при крайне низком уровне жизни на­родных масс. Это особенно очевидно, когда к производст­венному спросу в хозяйстве добавляется еще значитель­ный военный спрос. Можно, наконец, напомнить, что до ка­питализма кризисов не было, хотя народная нищета была во всяком случае не меньше, чем в XIX в.