«Слово» Даниила Заточника.
Произведение дошло до нас в двух редакциях: XII в. – «Слово» Даниила Заточника и первой половины XIII в. – «Моление» Даниила Заточника.
Оно построено на искусной контаминации послания-просьбы, поучения, обличительного слова и панегирика, адресовано Ярославу Владимировичу, князю новгородскому с 1182 по 1199 г.
Авторским вступлением, в котором Даниил с гордым самосознанием ценности своей личности прославляет «разум ума своего». Разум – главное качество сердечной красоты, духовной сущности человека, утверждает автор. Он слагает панегирик человеческой мудрости, определяет главную тему «Слова», его жанровую структуру, основой которой является притча – мудрая сентенция.
Даниил заявляет, что не может не писать своего «слова», только писанием он может облегчить душу, сбросить с сердца тяжкие оковы.
Тут же Даниил сообщает и о своей жизненной неудаче: его «живот», т. е. достояние, богатство, «расыпася» и нищета покрыла его, «аки Чермное море фараона», и пишет он свое «слово», «бежа от лица художества». Он полагается на «добросердие» князя, на обычную его любовь.
Так возникает вторая, не менее важная тема – тема князя, способного защитить попавшего в беду умного человека твердым оплотом своего могущества, своей любовью-милостью.
Прибегая к словесным каламбурам, Даниил отмечает бедственность своего положения, подчеркивая различие между собой и князем.
Далее типичная жизненная бытовая ситуация: от человека, попавшего в беду, отвернулись его друзья и близкие. Его возмущает лицемерие друзей: «...не ими другу веры, ни надейся на брата».
Теперь на первый план выдвигается тема бедности и богатства. Автор не может и не хочет примириться с нищетой: «Лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети». Приводя слова Соломона, Даниил показывает, что богатство рождает гордость, а нищета толкает на воровство и разбой. Одержимый нищетой, он вопиет к сыну «царя Владимира» с просьбой о милости. Он обращает внимание на социальный контраст общества, контраст между богатым и «убогим» мужем: «Их же ризы светлы, тех речь честна».
Просьба к князю перерастает в панегирик правителю. Его глас «сладок», «образ красен», его уста источают мед и «послание» (дар), «аки рай с плодом».
Даниил рисует бытовую картину обильного княжеского пира, вводит читателя в княжескую опочивальню. Эти картины контрастируют с положением бедняка. Даниил здесь берет готовые образцы, из дидактических сборников «слов» и поучений и придает им личностно-биографический характер.
Вновь Даниил призывает князя к милости, подчеркивает гиперболически неисчерпаемость княжеского богатства и отмечает, что славу и честь князя составляют его люди, его воины. Даниил готов воевать в войске хорошего князя. Его властью крепится город; его власть устанавливает общественный порядок в городе.
Даниил противопоставляет доброго и злого господина, щедрого и скупого князя.
Резко выступает автор «Слова» против земельных владений, расположенных близ княжеских сел. Теперь его поучение-наставление обращено к тем княжеским слугам, которые получают за свою службу от князя земли: «Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его аки искры. Аще от огня устережещися, но от искор не можеши устеречися и сождениа порт».
Снова в обращении к князю звучит хвала мудрому человеку. Он противопоставляется богатому «несмысленому», которому нельзя ничего поручить.
Обращаясь к князю, Даниил говорит: «Не зри внешняя моя, но возри внутренняя моа. Аз бо, господине, одеянием скуден есмь, но разумом обилен...» Главная ценность личности, утверждает Даниил, не в ее положении в обществе, а во внутренних качествах.
Даниил полемизирует с князем, как с воображаемым своим оппонентом, отвергая обвинение в безумии и лжи.
Далее в «Слове» следует внезапный переход к характеристике семейных отношений. Опираясь на «мирские притчи», Даниил показывает всю нелепость таких отношений, когда мужем «своя жена владеет». Даниил обращает внимание на нелепость женитьбы на «злообразной жене», «прибытка деля».
Отвергает Даниил воображаемый совет князя жениться «у богата тьстя чти великиа ради». Это даст ему повод выступить с обличением злых жен, в котором использован уже имевшийся в распоряжении Древнерусских книжников материал обличительных «слов» и поучений. Жен Даниил призывает послушать слова апостола Павла: «...крест есть глава церкви, а мужь жене своей», а мужей призывает «по закону водить» своих жен, «понеже не борзо обрести добры жены». «Добра жена венець мужу своему и безпечалие».
Даниил не верит в возможность нравственного возрождения «злой жены». Обличение злых жен Даниил завершает притчей о муже, который после смерти жены стал продавать своих детей. Потом Даниил спешит возвратиться «на передняя словеса».
Теперь основное его внимание обращено на характер адресованного князю произведения. Он подчеркивает, что «ни за море ходил, ни от философ научихся». Автор подчеркивает книжность своего произведения. Он придает «Слову» форму импровизации, довольно свободно располагая заимствованные из разных источников афоризмы, образные сравнения, наставления.
В заключение Даниил выступает в роли наставника, чувствующего тот мир, к которому он обращается, понимающему, что нельзя безумному запретить безумие (глупость) его. Он понимает, что своею речью, многословной беседой может надоесть, подобно птице, частящей «песни своя», ибо «речь продолжена не добро».
Завершается «Слово» молитвой, в которой автор просит у Бога «князю нашему Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифль разум, мудрость Соломоню и хитрость Давидову».
Идеал князя мыслится автором как воплощение лучших качеств героев всемирной истории.
Афоризмы-гномии служили емкой обобщающей формой, позволявшей автору заявить о незаурядности своей собственной личности, обратить внимание на его противоречия, общественный и социальный быт, увидеть расхождения между идеалом и действительностью. Впервые в русской литературе человек заявил о своем праве на уважение не по положению, занимаемому им в обществе, а по своим внутренним качествам, своему уму – высшей ценности личности.
«Моление» Даниила Заточника
«Моление» Даниила Заточника адресовано князю Ярославу Всеволодовичу Переяславскому, княжившему с 1213 по 1236 г., и «братии» – слушателям.
Обращение к князю открывается цитатой 115,3 псалма: «Аз раб твои и сын рабы твоя».
В «Молении» усилено панегирическое прославление князя путем цитирования «Песни песней» царя Соломона. Подчеркнуто значение мудрых властителей и доказывается преимущество мудрости над храбростью: «Умен муж не велми бывает на рати храбр, но крепок в замыслех; да тем собирати мудрые».
Вряд ли следует относить к биографии героя слова о том, что мать и отец оставили его. Это, по-видимому, литературный прием, подчеркивающий значение князя, призванного заменить своему служивому человеку отца.
В «Молении», по сравнению со «Словом», появляется резкое осуждение боярства. Бояр Даниил относит к злым господам, которые попирают человеческое достоинство своих слуг.
О своей социальной принадлежности автор «Моления» заявляет более четко: «Княже мои, господине! Всякому дворянину иметь честь и милость у князя». Прав И. У. Будовниц, отнесший «Моление» к произведениям ранней дворянской публицистики.
Более скромное место в «Молении» по сравнению со «Словом» занимает обличение злых жен. Гнев Даниила здесь направлен на старых злообразных жен, обобщенный гротескный образ которых он создает.
Вводится в «Молении» и новая тема обличения монашества. С негодованием отвергает Даниил воображаемый совет князя постричься в монахи: «То не видал есмъ мертвеца на свинии ездячи, ни черта на бабе; не едал есми от дубья смоквеи, ни от липъя стафилья. Лучши ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши ангельский образ солгати». Вслед за Козьмой пресвитером Даниил Заточник изображает нравы монахов, возвращающихся на «мирское житие, аки пес на своя блевотины». Он обличает порочные, низменные обычаи чернецов и черниц, которые, словно псы ласкосердые, обходят дома и села «славных мира сего».
Появляется в «Молении» и великолепная картина игр на ипподроме, своеобразных состязаний в ловкости и силе.
Завершает «Моление» молитва, в которой звучит тревога по поводу появления «незнаемого языка».
Таким образом, и «Слово» и «Моление» принадлежат к публицистическим дидактическим произведениям, которые раскрывают быт и нравы Руси накануне монголо-татар-ского нашествия.
Как справедливо отмечал еще Белинский, «...кто бы ни был Даниил Заточник, – можно заключить не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы помолчать, и молчат там, где выгодно говорить; словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят и холят, потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить...».
V. «Повесть об убиении Андрея Боголюбского
Традиции «Повести временных лет» были продолжены Киевской летописью, которая много внимания уделяет княжеским междоусобным распрям. В ее составе находится повесть об убиении Игоря Ольговича во время восстания в Киеве в 1147 г. Интересуют летописца и события северо-восточной Руси: под 1175 г. он помещает повесть об убиении Андрея Боголюбского (сыграла важную роль для развития исторической повести), в которой фактографическая основа сочетается с публицистичностью.
Повесть о убиении Андрея Боголюбского – одна из так называемых повестей о княжеских преступлениях. Андрей Юрьевич Боголюбский погиб в результате дворцового заговора в своей резиденции недалеко от Владимира. Повествование об этом событии содержит множество конкретных подробностей, которые выдают в авторе очевидца описываемых событий.
Возможным автором поэтому и называют сторонника князя и его политической линии: игумена Феодула (Приселков), что наименее вероятно, киевлянина Кузьму (Бестужев-Рюмин, Хрущев, Бугославский, Адрианова-Перетц, Лихачев, Рыбаков) – слугу князя или одного из мастеровых («златокузнец») и выходца из Вышгорода, главу капитула Успенского собора во Владимире Микулу (Воронин).
П. известна в двух версиях: краткой, в составе Владимирского летописного свода 1177 г., отразившегося в Летописи Лаврентьевской, и пространной – в составе Летописи Ипатьевской (под 1175 г.).
По некоторым соображениям (обозначение двух братьев Андрея, Михалка и Всеволода, формами двойственного числа до смерти Михалка и употребление формы единственного числа затем в отношении к одному Всеволоду) П. могла быть написана между 21 мая 1175 г. и 20 июня 1176 г.
В полном варианте прослеживаются две линии: «мирская », поданная в действии, в развитии событий, в психологических характеристиках действующих лиц, – и церковная, отраженная в размышлениях князя и комментариях автора, близкая к канонам житийной литературы.
Психологические детали повествования и образная народная речь перекрывают намеренно идеализированный образ князя; действия и поступки живого Андрея не совпадают с «разъяснениями» автора относительно их. Складывается впечатление, что П. написана двумя авторами, тем более что между двумя вариантами текста существуют и фактические несовпадения. На композицию и стилистику П. оказала свое влияние поэтика традиционных жанров, использованных и умело переработанных в этом синкретическом по характеру произведении (жития, торжественные слова, народные заплачки, бытовые разговоры). Несомненны черты южнорусских биографических повестей XI–XII вв.; подражание их стилю, прямые цитаты из житий Владимира и Сказания о Борисе и Глебе, однако автор выступил уже в защиту интересов нового политического центра Руси, противопоставляя его Киеву. Можно предположить, что в окончательном оформлении полного текста и создании его композиционного и стилистического единства принимал участие третий автор, который обозначил общерусскую направленность событий и в сущности создал окончательный текст П.
По мнению Б. А. Рыбакова, таким автором был Кузьмище Киянин (приближенный Андрея Боголюбского (его «милостником»), очевидцем гибели князя). Согласно гипотезе Б. А. Рыбакова, Кузьма мог приехать во Владимир из черниговского княжества среди других мастеров, приглашенных во Владимир для строительных работ. По его же мнению, Кузьма был причастен к летописанию, являясь составителем ряда сообщений о строительстве церквей (записи под 1155–1157, 1160–1164 и 1172–1175 гг.) во Владимирском своде.
Иной точки зрения на автора П. придерживались М. Д. Приселков, считавший составителем П. игумена Феодула, и Н. Н. Воронин, атрибутировавший П. попу Микуле – вышегородцу, духовнику князя Андрея, главе Капитула Владимирского Успенского собора.
Независимо от того, кто явился автором П., она представляет собой значительное литературное произведение с яркими конкретными зарисовками подлинных обстоятельств гибели князя.