Что ж, пора вспомнить и основное возражение против интернета животных. По мнению критиков, техническое оснащение природы равнозначно цифровому порабощению. Неужели мы действительно хотим превратить всю природу в гигантскую лабораторию данных, предоставленную человеку для эксперимента? Разве не уничтожит тогда человек тот самый источник созидательной силы, что помог бы ему вырваться из тисков цивилизации? Из сказанного выше ясно: интернет животных за счет своего количественного выражения будто бы разрушает то качество, каким природа обладает для мира.
Интернет животных следует за интернетом вещей и тем самым завершает виртуализацию мира. Природа – та единственная сфера, куда интернету до сих пор не было доступа. Природа предлагает единственную возможность отступления перед вездесущей дигитализацией. Это последнее пространство, свободное от данных. Когда мне надоедает интернет, я могу отключить все свои гаджеты и прогуляться по лесу. Чтобы набраться сил. Чтобы проветрить мозги. Чтобы насладиться действительностью. Непосредственность зеленого общения будет нарушена, если посреди леса я начну вглядываться в приложение для смартфона в поисках вальдшнепа или куницы. Не грозит ли нам опасность разучиться видеть? Разве не этому учит нас природоведение: не смотреть, а видеть? «Важно не то, на что мы смотрим, а то, что мы видим», – писал Генри Дэвид Торо, американский мыслитель и натуралист. Разве он не прав?
Чтобы четко осознать опасения критиков по поводу интернета животных, нужно перепроверить три конкретных возражения относительно дигитализации животного мира. Они таковы:
Первое. Интернет чужд природе. Он не относится к природе, это – техника. Занимаясь интернетом, мы занимаемся тем, что природе противоположно: машиной.
Второе. Следуя за интернетом вещей, интернет животных несет в себе опасность тотальной дигитализации. Человек станет пленником собственных изобретений, рабом технических устройств.
Третье. Новая транспарентность природы подвергает животных большой опасности. Прозрачные животные уже не смогут от нас скрыться60. Данные животных находятся в открытом доступе. Вместо того чтобы поддерживать подобные начинания, нужно заняться охраной этих данных.
Но ведь именно интернет – это новый зеленый ключ! Однако такой контраргумент поначалу кажется сомнительным компромиссом и попыткой искусственного синтеза. Следует задуматься над другим вопросом: каким образом интернет, совершенно недоступное физическому прикосновению и самое бесчувственное средство коммуникации, может оказаться близким? На первый взгляд Сеть есть полная противоположность любой органике. Но если закопаться поглубже, то натолкнешься на интересные констелляции, на заслуживающие размышлений аналогии, убеждающие в том, что Сеть проявляет органические структурные признаки, а те указывают: все-таки интернет относится к природе. Ведь даже сама Сеть является «естественной» конструкцией. «Гугл» можно рассматривать как нечто вроде развивающегося и обретающего новые формы эмбриона. Сеть не есть готовая структура, ее рост определяют разветвления и изгибы. И еще Сеть проявляет многие признаки биофильной структуры, точно по формулировке Эдварда Уилсона, впоследствии подробно им доработанной. Сеть – это постоянное обновление всяческих комбинаций, это живая система, всегда способная организовывать себя по-новому, она – как и природа – сложна и непредсказуема. Сеть разветвлена, она сформирована органически, она отображает все те пути и способы, какими умеет организовать себя природа, она в конечном счете является попыткой овладеть всем комплексом информации и ресурсов ради выживания, то есть ставит перед собой ту же задачу, что и любая существующая внутри природы система. Учитывая все эти свойства, Сеть можно считать «естественной» системой.
Вот за это мы ее и любим. Интернет тоже удовлетворяет наши биофильные пристрастия. Сеть имеет то же биофильное происхождение, что и все остальные человеческие деяния, будь то экономического или культурного свойства. Сеть основывается на биоязыке. В этом и состоит тезис Уилсона: любая человеческая деятельность есть инстинктивная попытка воспроизвести биофильные структуры. Это относится даже к такой области науки, как металлургия61. Интернет прочно закреплен в нашей биологической истории. Человек создал его из любви ко всему живому и в попытке подражать всему естественному. Именно поэтому Сеть – идеальный посредник для нового диалога с животными. Она продолжает писать историю природы и составляет часть биофильной революции.
С другой стороны, Сеть превращает нас в крайних биофобов. Она отвлекает нас от контакта с живым окружением. Заняв электронную круговую оборону, она отрывает нас от мира и перенаправляет к другим, замещающим, занятиям. Сеть, как и электронная индустрия развлечений, формирует новую картину болезни. Значит, задача состоит в том, чтобы и Сеть, и все функционирующие внутри нее цифровые технологии – подключенные к Сети передатчики, теги, веб-сайты, блоги, социальные медиа, приложения для смартфонов, wildlife- камеры и т. д. – ввести в расширенную концепцию биофилии, то есть в понимание экологии, способное преодолеть разрыв между природой и техникой, между дикой природой и прогрессом ради интегративного подхода. Речь идет о той новой связи между техникой и природой, которая не сразу готова нам раскрыться, поскольку перегружена культурными наслоениями.
Многих людей напрягают даже «умные» холодильники или ботинки, так неужели нам удастся одолеть интернет природы или ввести в быт другие полезные структуры? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит заглянуть в историю интернета. Оснащение животных передатчиками и сбор цифровых данных об их передвижениях относятся, конечно, к новейшей фазе в развитии естественных наук, когда знания о животном мире экспоненциально расширяются и свет проникает во тьму. Но это с одной стороны. А с другой – это знаменует начало новой эры в истории интернета. Сеть устанавливает третий интернет.
Сегодня историю интернета показывают историей чисто технического прогресса. Она якобы состоит из преодоления цифровых вех на пути, из увеличения диапазона частот, интенсивного сетевого покрытия и дальнейшего совершенствования мобильных устройств. Однако все эти технические достижения отмечают лишь перемены во внутренней жизни интернета, но нисколечко не являются его историей. Подлинную историю интернета стоит трактовать не как чередование инфраструктурных моделей, но как историю спровоцированных им фундаментальных перемен и революций. Каждая новая его фаза в определенном смысле изменила мир. Каждая фаза Сети вызвала смену парадигмы.
Сегодня различаются три фазы в развитии интернета, а тем самым и три важнейших сдвига в жизни общества. Первый интернет – это интернет людей. Он объединяет отдельных людей и группы в профессиональной и частной жизни. Он изменил общество благодаря новым формам коммуникации, участия, интерактивности, обмена и получения информации. До некоторой степени этот первый интернет по-новому определил то, что мы понимаем под дружбой, отношениями, репутацией и участием в общественной жизни. Своей трансформирующей силой первый интернет обязан в основном социальным медиа. Эти коммуникационные каналы способствовали тому, что люди, прежде вынужденные молчать в условиях авторитаризма, возвысили голос, а это привело к падению политических систем и становлению новой политической реальности. Тем самым интернет показал себя как мощное средство политической координации. Он сгладил основной недостаток внепарламентской оппозиции, в целом обладающей весьма слабыми средствами коммуникации. Заставив говорить массы, интернет поддержал или усилил переломные ситуации в обществе.
Второй – это так называемый интернет вещей. Он заставил заговорить самые обычные бытовые предметы. В этом втором интернете предметы оснащены электронными элементами, которые делают их «умными». Второй интернет изменил наш быт. Во-первых, возможностью следить за объектами в движении (это, например, посылки или товары). Но еще больше – проникновением в предметный мир электронных структур, которые способны воспринимать окружение и «вести себя» соответственно. Тем самым обычные предметы утратили свою безжизненную и ограниченную материальность, они стали «умными» говорящими партнерами человека. Как, например, беговые ботинки с чипом, которые сообщают, сколько километров и с какой скоростью мы преодолели, сколько калорий при этом сожгли. Или как футболка, которая сигнализирует, что мы потеем сегодня сильнее, чем надо бы.
Возникает, правда, вопрос: а присуща ли количественным измерениям своего Я и окружающего мира, помимо технических возможностей, еще и норма культурной необходимости? Проще говоря, зачем нам все это нужно? Почему предметы должны учиться думать и говорить – не лучше бы человеку просто иметь все эти предметы под рукой для пользования, для красоты? Техническое оснащение предмета похоже на субъективизацию оного. И тут возникает опасность ограничения человеческой свободы. Велик риск, превратившись в рабов техники, попросту лишиться частной жизни. Так бы и произошло, если бы предметы нам диктовали, как поступить, если бы они своими данными влияли на наши независимые поступки, диктовали бы нам решения.
Однако проблему человека и машины в эпоху интернета вещей можно оценить и совершенно по-иному. Техника обладает достаточным потенциалом, чтобы освободить нас от диктатуры предметов, которой мы фактически подчинились. Процесс индустриализации показал, что человек может стать рабом машины, когда он ей повинуется, – как Чарли Чаплин в «Новых временах» (Modern Times, 1936). Если мы не хотим, чтобы права человека попирались машинами, мы должны заставить машины и бытовые предметы понять, чего мы от них хотим. Мы должны возвысить их до уровня владения нашим языком. При помощи технологий мы должны заставить их понимать наш язык – и отвечать нам. Глупая машина – тиран пострашнее, чем умная. Умную машину можно запрограммировать и приспособить к требованиям жизни. Наверное, пройдет какое-то время, прежде чем мы сочтем нужным получать через смартфон сообщение от холодильника о том, что кончилось молоко и надо по пути домой заскочить в магазин. И всегда найдутся люди, готовые отказаться от кофе с молоком ради того, чтобы техника не диктовала им список покупок. Но холодильник, которому мы объясним, о чем, когда и с какой частотой ему следует нас оповещать, уж точно не такой тиран, как холодильник, который молчит и однажды молча испустит дух. А произойдет это именно тогда, когда он нам больше всего нужен, что и доказывает нашу зависимость от техники, то есть – нашу несвободу; мы всегда воспринимаем это болезненно. Итак, интернет вещей создает не структуру порабощения, а структуру автономии – при условии, конечно, что мы стараемся добиться своего.
За интернетом вещей следует интернет в третьем поколении. Это интернет животных, а в более широком смысле – интернет природы. Животным он дает голос. Интернет людей изменил общество, интернет вещей изменил быт, а интернет животных изменяет основной аспект – наше представление о природе. Новый образ природы не идеализирован, а реалистичен. Он наглядно демонстрирует нам интерактивную связь между животными и проблемной окружающей средой, в которой мы существуем. При этом интернет животных формулирует три новых составляющих «животного права», способных революционным образом изменить отношения с человеком. Они гласят:
Первое. Каждое животное (каждый индивидуум) имеет право на сохранение идентичности.
Второе. Каждое животное (каждый индивидуум) имеет право на то, чтобы человек его знал и охранял.
Третье. Каждое животное (каждый индивидуум) имеет право на поиски оптимальных для себя условий в своем жизненном окружении.
Даже по этим трем требованиям видно, что интернет животных не антропоцентричен, ибо человек не находится в центре его структуры. Речь здесь не идет об изменении интернета людей таким образом, чтобы включить в него и животных. Нет, субъектами интернета животных являются сами животные, причем не как виды, а как индивидуумы. Когда интернет животных накопит репрезентативное количество данных о животных, природа уже не будет такой, какой мы себе ее представляем, какую мы себе желаем, какую понимаем и какую получили по наследству. Мы увидим ее такой, какая она есть в момент наблюдения, а еще мы увидим, как отдельные животные переживают ситуацию, за которую мы несем ответственность. Интернет животных радикально субъективен и радикально объективен одновременно. С одной стороны, он объективирует нашу картину природы и создает новую основу для научных и экологических дискуссий, накапливая необработанные данные, из которых сложится новое знание. С другой стороны, он превратит животных, коих мы привыкли рассматривать как объекты, в субъектов с собственной биографией и судьбой. Из интернета животных возникают не права одного вида или рода, а индивидуальные права субъекта.
Интернет животных в этом смысле напоминает об отношениях человека и животного в XIX столетии, об их интенсивных связях и о «золотом веке» полезных животных. Что именно означает следующая фраза: «Каждое животное имеет право на сохранение идентичности»? Только то, что между животным и человеком складывается диалог, обосновывающий данную идентичность. А еще означает, что человек вообще окажется в состоянии признать идентичность дикого зверя. Полезные животные «идентифицируются» за счет той пользы, какую приносят человеку, а требующие охраны виды – нет. Именно признание личности составляет различие между человеческой этикой и этикой животных. Конечно, животное и без чипа имеет личность, обладает биографией. Но оно не может выразить это словами, не может сообщить об этом человеку. Животное обретает идентичность только тогда, когда человек готов это признать. Это касается, кстати, и домашних животных. Мы готовы наделить собак и кошек судьбой, потому что они обитают в нашем социальном пространстве, составляют часть нашей социальной структуры. А вот дикие звери живут вне этой социальной зоны, а потому в наших глазах обладают идентичностью не персональной, а в лучшем случае присущей виду. Интернет животных призван это изменить, то есть заложить фундамент новой этики животного мира. Объединение в Сети с миром людей дает животному возможность рассказать человеку о своей биографии и сообщить о своей идентичности. Информационный поток устанавливает таким образом его право на существование.
Это возвращает нас к третьему возражению против дигитализации природы: не нужна ли нам и для животных охрана данных? А как звучат основные положения этики интернета животных? Переход от интернета вещей к интернету животных, а в первую очередь важнейший моральный сдвиг от права рода и вида к праву индивидуума можно проиллюстрировать конкретным примером. А для этого сравнить говорящий холодильник, благо его всегда вспоминают при обсуждении парадигмы интернета вещей, с «говорящей» дикой птичкой. Например, с ибисом лесным, которого оснастили передатчиком ради слежения за его перелетом и который беспрерывно сообщает о своем актуальном местонахождении через «Фейсбук». Различие между этими двумя случаями принципиально. В первом случае речь идет о бесправном неодушевленном объекте, во втором – о живом существе, наделенном правами. Холодильник не является моральным субъектом, а птица до некоторой степени является. Даже сам вопрос о том, когда и при каких условиях правомерно снабжать представителя животного мира передатчиком, отделяет один случай от другого. Все-таки животное приходится изловить и, если надо, усыпить, а все подобные действия чреваты для него стрессом. Этика интернета животных, необходимая для ограничения таких вмешательств, должна содержать ответы на нижеследующие вопросы. При каких условиях и с какой целью можно вмешиваться в жизнь зверей? В каких случаях подобные вмешательства следует считать неправомерными? Какое количество животных следует оснастить передатчиками, чтобы получить репрезентативную информацию о конкретном виде? Что происходит с животными, не имеющими передатчика? Если они не способны сообщить о себе, можно ли считать их бесправными?
При всех различиях, оба случая поразительны аналогичностью, что связано с понятиями «ответственность» и «транспарентность». Если уж мы заставляем предметы говорить, то за этим стоят не просто серьезные усилия и одержимость идеей. Ведь мы тем самым устанавливаем связь между нами и неодушевленным миром. Установление этой связи есть шаг в сторону сознательного, ответственного сосуществования человека и машины. Это – создание коммуникативной матрицы между интеллектом и материей. Именно так происходит и в интернете животных: снабжая зверей передатчиком, а тем самым и способностью высказаться, мы заново устанавливаем связь между нами и природой. Мы создаем невидимую матрицу, совершаем созидательный акт. Мы оказываемся в таком положении, когда можем для начала прочитать идентичность животного. И, следовательно, принимаем на себя ответственность за животных, о существовании которых дотоле и не подозревали. Из транспарентности природы следует восприятие идентичности, а из последнего следуют определенные обязательства.
Так что же, невзирая на матрицу ответственности, осознанной в течение всего процесса, нам действительно требуется охрана данных животного мира? Разумеется, исключительно важно обеспечить надежную передачу и сохранение информации. Однако законы для сохранения таких данных в большом количестве и про запас пока не сформулированы. Ведь животное – это не юридическое лицо и не индивидуум, его по-прежнему воспринимают лишь как представителя вида. Животные претендуют на содержание или на условия жизни, соответствующие виду, но не имеют права на рассмотрение индивидуального случая и конкретных жизненных обстоятельств. С юридической точки зрения интернет животных, рассматривая каждое животное как субъект, выдвигает совершенно новые вызовы. Но и вне юридического измерения возникает принципиальный вопрос: если люди знают, где находятся животные, это в общем хорошо или это в общем плохо? Вопрос касается, конечно, всех животных, но по отношению к видам, которым особенно грозит уничтожение и к которым особенно проявляется интерес – например, это человекообразные обезьяны и крупные кошки-хищники – данный вопрос обретает трагический масштаб. Если браконьер или туроператор получит в руки данные о местонахождении этих зверей, то транспарентность, долженствующая служить безопасности, немедленно обернется против них.
Пока еще слишком рано делать общие выводы из имеющегося опыта. Но все-таки целым рядом примеров доказано, что прозрачность скорее защищает животных от браконьеров, нежели создает опасность. Возможность сопровождения лесных ибисов, улетающих в Италию, спасла их от итальянских охотников: все птицы видны на экране, охотиться за такой добычей слишком опасно. Интернет спас ибиса лесного. Это не преувеличение. Мало есть животных, которые до такой степени нуждались бы в участии и в технической поддержке, как архаичный ибис. Зоолог Йоханнес Фритц, руководитель проекта по охране ибисов лесных, указывает центральную задачу реинтродукции этих птиц как в природе, так и в восприятии людей. Согласно Фритцу, ибис – «птица, давным-давно исчезнувшая из коллективного сознания». Благодаря технике эта птица опять заметна, а потому она вернется к человеку и в этом смысле. С помощью передатчиков она сумеет завоевать все общество. А «Фейсбук» с его цифровой стратегией реального времени превратится в оружие против браконьерства. Чем прозрачнее будет полет этих птиц, чем больше людей, подружившись в «Фейсбуке» с чернокрылыми созданиями, вступят с «ними» в переписку, тем больше давления все это окажет и на охотничьи союзы, и на власти. Именно ради этого постепенно, шаг за шагом, создавалась социальная сеть с участием ибисов. С помощью Animaltracker за ними можно следить и в телефоне. И как не гордиться такой программой? «Один клик по птичке – и ты уже знаешь историю ее жизни, – восхищается эксперт Йоханнес Фритц. – Вот так животное превращается в личность, с которой мы можем наладить связь и подружиться. В конечном счете это хорошо для всей природы». Следовало бы добавить: и для людей тоже. А особенно для меня лично. Потому что у меня в друзьях тоже есть один ибис. Его зовут Шорти (Shorty).
[1] На момент выхода книги. В мае 2015 года из-за инфекционных заболеваний в Казахстане погибло более 134 тысяч сайгаков. – Примеч. ред.