Обратим внимание на ряд событий, последовательность которых меняла структуру российского поля политики на протяжении полутора десятка лет. В качестве точки отсчета может быть взято провозглашение перестройки, демократизации и гласности в 1987 году. За революционной фразеологией вскоре последовали и весьма радикальные изменения в институтах власти: Съезд народных депутатов (весна 1989 года), отмена 6-ой статьи Конституции СССР, появление института президентства в масштабах Союза, попытка переключить систему управления страной с партийных структур на более демократические органы советской власти, использование силовых практик в национально-этнических конфликтах. Одновременно в стране возникает массовое, антикоммунистически ориентированное демократическое движение.
В ходе выборов новая демократия одерживает ряд внушительных побед над КПСС и ее кандидатами. Получив российского вождя в лице Б. Ельцина, демократы форсируют распад СССР, что приводит к изменению не только политического режима внутри страны, но и политической карты мира. В результате революции создается новая политическая реальность, возникает новая страна - Россия, которой еще предстояло самоопределиться.
Следующий этап (1991-1993 годы) характеризуется борьбой за выбор основного вектора развития Российской Федерации, закончившийся известными событиями сентября-октября 1993 года и выборами первого состава Государственной Думы с одновременным референдумом по новой Конституции (декабрь 1993 года) 3. Затем наступают первый этап чеченского кризиса (1994-1996 годы); избирательная кампания и президентские выборы 1996 года; отставка правительства В. Черномырдина (23 марта 1998 года); августовский кризис 1998 года и последовавшая затем правительственная чехарда, окончившаяся назначением премьер-министром В. Путина, объявленного одновременно преемником Президента Российской Федерации 4; второй этап чеченского кризиса, радикально отличающийся от первого.
Охарактеризованная выше совокупность событий представляет собой результат развертывания целой серии внутренних конфликтов, вызревавших еще в рамках советского общества и трансформировавшихся в новых условиях. Стоит подчеркнуть еще раз, что постсоветское политическое пространство изменялось на основе многополюсного (а не двухполюсного) конфликта. Кроме того, ни одна из его сторон не имела четкого плана действий: каждая лишь реагировала на акции противоположной стороны. Именно поэтому пятнадцатилетний ход событий был стихийным и непредсказуемым, решающую роль приобретали случайные обстоятельства, личностные качества руководителей и в первую очередь Ельцина, стремление не упустить выгодный момент для очередного удара по оппоненту или противнику. В ходе этой борьбы противники многократно меняли свои позиции - раскалывались и объединялись, переходили от беспредельной преданности к предательству своих лидеров, обретали поддержку общественного мнения на одном этапе, чтобы мгновенно ее растерять на следующем, предпринимали попытки действовать в нужном направлении, но, столкнувшись с первыми трудностями, быстро и радикально меняли курс. При этом они не забывали обвинять друг друга с тем, чтобы объяснить самим себе и обществу постигшие их неудачи. Весь этот политический ландшафт представлял собой такое состояние политического пространства, которое следует охарактеризовать как доминирование демонстративной иррациональности.
Все дело в том, что на рациональность как политического действия, так и мысли никто и не претендовал. Рациональность предполагает осмысленную вербализацию целей политики, причем осмысленную настолько, чтобы эти цели можно было бы объяснить населению, людям, электорату. Она подразумевает опору на некоторую совокупность общепризнанных ценностей, т.е. некоторый ценностный консенсус, а также последовательность и настойчивость в достижении сформулированных целей. Но в реальной политической практике ничего подобного не наблюдалось. Наиболее адекватной формулой десятилетия стала знаменитая фраза премьер-министра Черномырдина: "Хотели как лучше, а получилось как всегда". В ней выражена неадекватность декларируемых целей и результатов экономической и социальной политики.
Следующая характеристика уходящего десятилетия состоит в том, что формирование нового правящего (политического и экономического) класса происходило при опоре на сравнительно узкий социальный слой, который можно было бы назватьактивным меньшинством. С помощью правительственных мер создавалась привилегированная группа людей, получивших в ходе приватизации благоприятные условия доступа к общественным ресурсам, лицензии и льготы на внешнеторговые операции. На первом этапе официальная доктрина реформ объявляла средний класс опорой власти. Однако практика экономических мероприятий правительства самым решительным образом разошлась с провозглашенной доктриной. Это и стало основным рычагом формирования узкого слоя олигархов, который вступил в борьбу за доминирование на поле политики. Такой поворот обернулся угрозой коррупции всех звеньев и структур государственного аппарата. Все отношения в обществе оказались окрашенными в цвета теневой экономики. Сокрытие доходов и "двойная бухгалтерия" стали нормой, а не девиацией. Что же касается большинства населения (в определенном смысле "общества"), то для него либеральные реформы обернулись резким снижением жизненного уровня, социального статуса, ограничением жизненных потребностей и ущемлением интересов.
Основанием обнаружившейся демонстративной иррационализации стал возникший в ходе реформ разрыв между обществом и властью. Новый политический класс все в большей мере стал ощущать свою самодостаточность 5. Он стал реальным субъектом построения особого мира, в котором политический капитал, возникший сперва как капитал доверия, быстро превращался в такие ресурсы, как недвижимость и государственные ценные бумаги, обретение жилья и связей в столице, деловые поездки за рубеж и на отдых на престижных курортах, заграничное образование для детей и внуков и т.д. Обмен политического капитала на ресурсы личного благосостояния стал основной реальностью, с которой столкнулся политический деятель новой России. И он стремится не упустить представившиеся возможности, инстинктивно чувствуя их недолговечность.
Следующий компонент, составляющей демонстративную иррациональность политики, заключается в отношениях внутри правящего класса. Это десятилетие характеризовалось не только высокой степенью социальной дифференциации [7], но и крайней неустойчивостью состава политической элиты, в особенности ее высшего эшелона. За годы ельцинского правления сформировался стиль политического фаворитизма, сопряженный с быстрой сменой ближайшего окружения президента. А. Руцкой - Р. Хасбулатов, Э. Бурбулис - Е. Гайдар, А. Коржаков - М. Барсуков, А. Чубайс - Т. Дьяченко, В. Юмашев - А. Волошин и иные пары стали символическими обозначениями меняющегося политического пространства с неопределенным вектором изменений.
Смена лидеров политического истеблишмента не сопровождалась какой-либо рациональной аргументацией. "Общество" же не без оснований воспринимало эти изменения в качестве симптомов продолжающейся борьбы за власть и влияние в самом центре власти, который представлялся все более неустойчивым и ненадежным. Эти неустойчивость и неопределенность подкреплялись свидетельствами, подрывающими авторитет высшей власти в стране, которая демонстративно пренебрегала задачей конструирования своего публичного образа 6. Политический режим оказался паллиативом демократического (в смысле "всенародного избрания") президентства и постоянно демонстрируемого "самодержавия", которое должно было бы опираться на дореволюционную российскую традицию.
Еще раз обратим внимание на конфронтационность как специфическую черту последнего десятилетия. Тем Карфагеном, который должен был быть разрушен в результате преобразований, был "тоталитарный режим", а главным врагом - "советский человек". Исторический образ России и СССР, предложенный А. Солженицыным 7, был с готовностью воспринят официальными структурами и средствами массовой информации. В качестве доминирующей возникла тема "двойного реванша" (по отношению к сталинизму и к революции). Можно утверждать, что в 90-е годы идеология белого движения времен гражданской войны одержала верх над идеологией красных. Система образования начала ориентироваться на исключение советского периода из российской истории и политики, что стало средством архаизации образа России.
Само понятие "Россия" заняло то системообразующее место, которое ранее в политическом дискурсе играли такие понятия, как социализм и капитализм. Были предприняты попытки интерпретировать российскую национальную идею в духе знаменитой уваровской триады. Начались попытки размывания значения победы СССР в Великой Отечественной войне, главным образом опиравшиеся на отождествление сталинизма и фашизма. Сложнейшие исторические процессы, пережитые российским и советским обществом в XX веке, пытались объяснить тремя понятиями (демократия, тоталитаризм и борьба за власть), доводя до крайности примитивизацию объяснительных схем и формул. Главный смысл этой трансформации сознания состоял в том, что вся интеллектуальная энергия концентрировалась в области задач разрушения прошлого, но отнюдь не созидания новых общественных отношений. Предполагалось, что эти отношения сложатся сами собой, поскольку рынок и демократия - якобы естественные свойства "нормального" общества. Активное меньшинство построит соответствующие институты в интересах общества, а те, кто не смогут приспособиться к этим институтам, выпадут в underclass, в нищету, "куда им и дорога".
Важным основанием рациональной политики во всяком обществе является интерпретация национальных (общегосударственных) интересов. На первом этапе демократических преобразований приоритет общенациональных интересов России был подорван общим кризисом государственных институтов и учреждений. В этой связи идея национальных интересов как интересов общегосударственных была изъята из обращения. Интересы России рассматривались тогда как противостоящие интересам СССР, а внутренняя и внешняя политика строилась на противопоставлении всему советскому: там была экономика, основанная преимущественно на планировании, - здесь должна быть экономика свободной игры рыночных интересов (именно так понималась экономическая свобода); там был военно-промышленный комплекс - здесь должна быть конверсия военной промышленности; там был Варшавский договор как основа военного могущества социалистического лагеря -здесь все войска немедленно выводятся с территорий соседних государств, без учета того, где и как они будут обустроены внутри России; там была напряженность в отношениях с Западом - здесь министр иностранных дел становится "западным министром" (так охарактеризовал свою позицию бывший министр иностранных дел России А. Козырев в одном из выступлений по телевидению в апреле 1999 года).
Разумеется, советская система обладала многими пороками (особенно с точки зрения тех критериев, которые воспринимаются сегодня в качестве "нормы"), но нельзя забывать и то, что она создала мощные стимулы развития общества и каналы социализации личности, действенные для своего временив Речь идет не об оправдании ГУЛАГа, а об уважении к памяти нескольких поколений людей, для которых "строительство социализма и защита Родины" были содержанием жизни.
Наконец, одна из основных коллизий, которую никак не мог рационализировать политический режим 90-х годов, состояла в несоответствии демократических деклараций и практики применения насилия. Эта коллизия проявилась прежде всего в развертывании чеченского кризиса, инициированного во многом российскими властями.
Кризис государственности самым непосредственным образом задел силовые структуры новой России. Статус военного человека кардинально изменился вместе с мотивацией военной службы. Огромную роль здесь сыграли изменения финансирования и материального обеспечения воинского контингента. Офицерский корпус не только сократился, но и был поставлен перед необходимостью приспосабливаться к рыночным условиям. В начале 90-х в стране возник неконтролируемый рынок оружия. В то же время законное применение насилия ради поддержания правопорядка утрачивало легитимность, и использование силы передавалось в руки вновь создаваемых (в соответствии с вновь принятым законом) частных охранных структур. Неоднократные изменения названий и статуса общегосударственных силовых ведомств, частые кадровые перемещения создавали обстановку весьма слабой управляемости армии, милиции, органов государственной безопасности.
В этой ситуации естественным образом возникла концепция необходимости "малой войны", которая должна была бы приостановить распад силовых структур и восстановить престиж армии. Такая потребность без особого труда превратилась в идеологию защиты целостности российского государства, которая в 1993-1994 годах блокировала возможность переговоров с руководством Чечни. Чеченский кризис 1995-1996 годов идеологически был обоснован не только сепаратизмом чеченских лидеров и амбициями Д. Дудаева. Он опирался на своеобразную трактовку российских национальных интересов. По сути, "чеченская война" - результат кризиса российских силовых структур.
Далее применение насилия как средства разрешения политических конфликтов стало превращаться в самостоятельный фактор политики. В этом контексте логичным представляется последовательное выдвижение трех руководителей силовых структур на пост премьер-министра страны. Но вместе с тем этот фактор стал весьма важным и для общества. Возрастание роли "силовиков" в политике означает коррекцию вектора демократии в сторону военизированного стиля управления и авторитаризма.
Еще одна составляющая иррационализации поля российской политики состоит в архаизации образа страны. Основной пафос здесь связан с попытками восстановить монархически-православную систему ценностей как якобы присущую России в силу ее особого менталитета или геополитического положения. Демонстративные акции политиков обозначают ожидаемый вектор развития, в котором церкви отводится роль важной составляющей нового политического режима. Предполагается, что таким образом будет обретена Вера в качестве основания нравственных устоев, в частности препятствующих коррупции чиновничества и криминализации общества. Здесь также наблюдается переход к крайностям: вместо атеистического государства советского периода предлагаются религиозные основания государственной политики. Российская политика не желает идти и в этом случае срединным путем, т.е. путем строительства светского государства при отделении школы и всей системы образования от церкви.
Таким образом, мы рассмотрели основные аспекты иррационализации политической реальности. Анализ позволяет сформулировать ряд выводов, предостерегающих от ошибок недавнего прошлого.