I
Побужденные случайным наблюдением, мы на протяжении ряда лет при самых различных формах и симптомах истерии ищем повод, процесс, вызвавший соответствующий феномен в первый раз, часто много лет назад. В подавляющем большинстве случаев через простое, пусть даже сколь угодно тщательное обследование больного прояснить этот исходный пункт не удается, отчасти потому что речь часто идет о переживаниях, обсуждение которых неприятно для больных, но главным образом потому, что они действительно его не помнят, не подозревают о причинной взаимосвязи процесса, ставшего поводом, и патологического феномена. Обычно необходимо гипнотизировать больного и в гипнозе пробуждать воспоминания о том времени, когда симптом наступил впервые; тогда удается изложить эту взаимосвязь самым отчетливым и убедительным образом.
Этот метод исследования в большом количестве случаев дал результаты, представляющиеся ценными как в теоретическом, так и в практическом отношении.
В теоретическом отношении, поскольку они доказали нам, что акцидентный момент является определяющим для патологии истерии сверх всякой известной и признанной меры. Ведь само собой разумеется, что при «травматической » истерии синдром был вызван именно несчастным случаем, и если при истерических приступах в высказываниях больных можно услышать, что в каждом приступе они снова и снова галлюцинируют тот самый процесс, который вызвал первую атаку, то и здесь причинная взаимосвязь очевидна. Более смутным является положение вещей при других феноменах.
Однако наш опыт показал нам, что самые различные симптомы, которые считаются спонтанными, скажем так, идиопатическими свершениями истерии, состоят в точно такой же прочной взаимосвязи с травмой, послужившей для них поводом, как и выше названные, прозрачные в этом отношении феномены. К таким послужившим поводами моментам мы смогли возвести невралгии и анестезии самого различного рода, часто длящиеся годами, контрактуры и параличи, истерические приступы и эпилептоидные конвульсии, которые все наблюдатели считали подлинной эпилепсией, petit-mal[2] и тикообразные аффекции, длительную рвоту и анорексию вплоть до отказа от еды, самые разные нарушения зрения, всегда повторяющиеся зрительные галлюцинации и т. д. Непропорциональность между длящимся годами истерическим симптомом и разовым поводом такая же, как та, которую мы привыкли регулярно видеть при травматическом неврозе; очень часто именно события из времени детства создали более или менее тяжелый феномен болезни для всех последующих лет.
Часто взаимосвязь столь ясна, что совершенно очевидно, почему послужившее поводом происшествие породило именно этот и никакой другой феномен. Это совершенно ясно детерминировано поводом. Так, возьмем самый банальный пример: когда болезненный аффект, возникающий во время еды, но подавляемый, порождает затем тошноту и рвоту, и она длится месяцами как истерическая рвота. ― Девушка, в мучительном страхе бодрствующая у постели больного, впадает в сумеречное состояние и имеет пугающую галлюцинацию, во время которой у нее затекает правая рука, свисающая с подлокотника кресла; отсюда развивается парез этой руки с контрактурой и анестезией. Она хочет молиться и не находит слов, наконец ей удается выговорить английскую детскую молитву. Когда позднее развивается тяжелая, крайне сложная истерия, она говорит, пишет и понимает только по-английски, в то время как ее родной язык на полтора года остается для нее непонятным. ― Тяжелобольной ребенок наконец уснул, мать напрягает всю свою силу воли, чтобы вести себя спокойно и не разбудить его; именно вследствие такого замысла она («истерическая контр-воля!») производит языком цокающий звук. Это повторяется впоследствии при других обстоятельствах, когда она точно так же хочет вести себя абсолютно спокойно, и отсюда развивается тик, в течение многих лет как цоканье языком сопровождающий любое волнение. ― Один высокого ума мужчина ассистирует, когда его брату под наркозом вытягивают анкилозированный[3] бедренный сустав. В тот миг, когда сустав с треском поддается, мужчина ощущает сильную боль в собственном бедренном суставе, которая длится потом почти год и т. п.
В других случаях взаимосвязь не столь проста; между поводом и патологическим феноменом существует лишь, скажем так, символическая связь в том виде, в каком, пожалуй, ее образует также здоровый человек в сновидении: когда, например, к душевной боли присоединяется невралгия или рвота к аффекту морального отвращения. Мы изучали больных, имевших обыкновение широко применять такую символизацию. ― В еще других случаях такого рода детерминация поначалу не открыта для понимания; сюда относятся как раз типичные истерические симптомы, как анестезия Хейни и сужение поля зрения, эпилептиформные конвульсии и т. п. Изложение наших взглядов на эту группу мы должны оставить для более подробного обсуждения предмета.
Такие наблюдения, как нам кажется, выявляют патогенную аналогию обычной истерии с травматическим неврозом и оправдывают расширение понятия «травматической истерии». Ведь при травматическом неврозе действующей причиной болезни является не незначительное телесное повреждение, а аффект испуга, психическая травма. Аналогичным образом из наших дополнительных исследований для многих, если не для большинства истерических симптомов вытекают поводы, которые можно обозначить как психические травмы. Как таковая может воздействовать любое переживание, вызывающее мучительные аффекты испуга, страха, стыда, психической боли, и, понятным образом, от чувствительности затронутого человека (как и от условия, которое будет упомянуто позже) зависит, проявится ли данное переживание как травма. Нередко вместо одной большой травмы при обычной истерии обнаруживается несколько парциальных травм, сгруппированные поводы, которые могут проявить свое травматическое воздействие только в суммировании и объединяются в группу постольку, поскольку отчасти образуют куски истории страдания. В других случаях как раз внешне безразличные обстоятельства, совпав с подлинно действенным событием или с моментом особой раздражимости, обрели значение травм, которое в противном случае им никогда бы не приписали, но которое они с этих пор сохраняют.
Однако при каузальной взаимосвязи служащей поводом психической травмы с истерическим феноменом не происходит так, что, например, травма как agent provocateur запустила бы симптом, который затем продолжил бы существовать, став самостоятельным. Напротив, мы должны утверждать, что психическая травма или воспоминание о ней воздействует по типу инородного тела, которое еще долгое время после проникновения должно выступать воздействующим в настоящее время агенсом; и мы видим доказательство этому в крайне примечательном феномене, который одновременно обеспечивает нашим обнаружениям значительный практический интерес.
В частности, вначале, к нашему величайшему удивлению, мы обнаружили, что отдельные истерические симптомы тотчас и безвозвратно исчезали, если удавалось пробудить воспоминание о вызвавшем их процессе до абсолютной ясности, разбудить тем самым также сопровождающий аффект, и если больной затем описывал процесс как можно более подробно и выражал аффект в словах. Безаффектное воспоминание почти всегда лишено какого-либо воздействия; психический процесс, первоначально закончившийся, должен быть повторен так живо, насколько это возможно, переведен в status nascendi и потом «высказан». При этом, если речь идет о явлениях раздражения, эти явления выступают еще раз в полной интенсивности: судороги, невралгии, галлюцинации ― а затем навсегда исчезают. Точно так же исчезают выпадения функций, параличи и анестезии, конечно, их моментное усиление при этом не становится заметным[4].
Легко заподозрить, что речь при этом идет о непреднамеренной суггестии; больной ожидает, что процедура освободит его от страдания, и это ожидание, а не само высказывание, является воздействующим фактором. Однако все иначе; первое наблюдение такого рода, при котором таким образом был проанализирован крайне запутанный случай истерии и вызванные по отдельности симптомы также по отдельности были устранены, происходит из 1881 года, т. е. из «досуггестивного» времени, оно стало возможным благодаря спонтанным аутогипнозам больных и оказалось для наблюдателя величайшим сюрпризом.
Перевернув тезис «cessante causa cessat effectus»[5], мы, пожалуй, можем сделать из этих наблюдений вывод: служащий поводом процесс каким-либо образом воздействует еще и спустя годы, не косвенно через посредничество цепи каузальных промежуточных членов, а непосредственно как запускающая причина, как, например, вспомненная в бодрствующем сознании психическая боль еще и впоследствии вызывает секрецию слез: истеричный человек большей частью страдает реминисценциями [6].
II
Поначалу кажется удивительным, что давно прошедшие переживания воздействуют столь интенсивно, что воспоминания о них не поддаются узуре[7], как все наши прочие воспоминания. Возможно, мы в некоторой степени поймем эти факты после следующих размышлений.
Побледнение или утрата аффекта воспоминания зависит от нескольких факторов. Прежде всего, для этого важно, произошла ли энергичная реакция на поражающее событие. Здесь под реакцией мы понимаем целый ряд произвольных и непроизвольных рефлексов, в которых соразмерно опыту разряжаются аффекты: от плача до акта мести. Если эта реакция происходит в достаточном объеме, то благодаря этому большая часть аффекта исчезает; наш язык свидетельствует об этом факте ежедневного наблюдения выражениями «отбушеваться, выплакаться» и т. п. Если реакция подавляется, аффект остается соединенным с воспоминанием. Оскорбление, за которое было отплачено, пусть даже только в словах, вспоминается иначе, чем оскорбление, которое пришлось просто принять. Язык признает и это различие в психических и телесных следствиях и крайне характерно именно молча претерпеваемое страдание обозначает как «обиду». ― Реакция на травму человека, которому нанесли вред, собственно лишь тогда имеет абсолютно «катартическое » воздействие, когда она является адекватной реакцией, как месть. Но в языке человек обнаруживает суррогат для поступка, с помощью которого аффект можно «отрегировать » почти так же. В других случаях как раз сама речь является адекватным рефлексом, как жалоба и как высказывание для муки тайны (исповедь!). Если такой реакции через поступок, слова, в самых легких случаях через плач не последует, то воспоминание о происшествии поначалу сохраняет аффективную акцентированность.
Между тем «отреагирование» является не единственным видом избавления, который находится в распоряжении нормального психического механизма здорового человека, когда он получил психическую травму. Воспоминание о ней, даже если оно не было отреагировано, вступает в большой комплекс ассоциации, там оно занимает место рядом с остальными, возможно, противоречащими ему переживаниями, претерпевает коррекцию через другие представления. Например, после несчастного случая к воспоминанию об опасности и к (ослабленному) повторению испуга присоединяется воспоминание о дальнейшем протекании, спасении, сознание безопасности, в которой человек находится теперь. Воспоминание об обиде корректируется уточнением фактов, взвешиванием собственного достоинства и т. п., и таким образом нормальному человеку через свершения ассоциации удается привести сопровождающий аффект к исчезновению.
Сюда затем добавляется общее стирание впечатлений, побледнение воспоминаний, которое мы называем «забыванием» и которое, прежде всего, узурирует представления, уже не воздействующие аффективно.
Из наших наблюдений теперь следует, что те воспоминания, что стали поводами к истерическим феноменам, сохранились на долгое время в чудесной свежести и со всей своей аффектной акцентированностью. Однако как другой бросающийся в глаза и применимый впоследствии факт мы должны упомянуть, что больные не располагают этими воспоминаниями так, как другими воспоминаниями своей жизни. Наоборот, эти переживания полностью отсутствуют в памяти больных в их обычном психическом состоянии или присутствуют в ней лишь крайне поверхностно. Только если опросить больных в гипнозе, эти воспоминания явятся с неуменьшенной живостью свежих происшествий.
Так, одна наша больная полгода с галлюцинаторной живостью воспроизводила в гипнозе все, что возбуждало ее в этот же день прошлого года (во время острой истерии); дневник ее матери, о котором она не знала, свидетельствовал о безупречной правильности воспроизведения. Другая больная частью в гипнозе, часть в спонтанных приступах с галлюцинаторной отчетливостью проживала все события пройденного ею десять лет назад истерического психоза, к которому она до момента этого воспоминания большей частью была амнестична. Также у нее обладают удивительной целостью и смысловой силой отдельные этиологически важные воспоминания 15-20-летней давности и воздействуют при их возвращении со всей силой аффекта новых переживаний.
Причину этому мы можем искать лишь в том, что эти воспоминания во всех выше изложенных связях с узурой занимают исключительную позицию. В частности, оказывается, что эти воспоминания соответствуют травмам, которые не были в достаточной мере «отреагированы», и при ближайшем рассмотрении причин, которые этому воспрепятствовали, мы можем найти как минимум два ряда условий, при которых реакция на травму не состоялась.
К первой группе мы относим те случаи, в которых больные не реагировали на психические травмы, потому что природа травмы исключала реакцию, например, при кажущейся невосполнимой утрате любимой персоны, или потому что социальные условия сделали реакцию невозможной, или потому что речь шла о вещах, которые больному хотелось забыть, которые он поэтому намеренно вытеснил из своего сознательного мышления, затормозил и подавил. Именно такие мучительные вещи обнаруживаются тогда в гипнозе как основа истерических феноменов (истерические делирии святых и монахинь, воздержанных женщин, благовоспитанных детей).
Второй ряд условий определяется не содержанием воспоминаний, а психическими состояниями, с которыми совпали соответствующие переживания у больного. В качестве повода к истерическим симптомам в гипнозе, в частности, обнаруживаются и представления, которые, сами по себе будучи незначительными, обязаны своей сохранностью тому обстоятельству, что возникли в тяжелых парализующих аффектах, как например испуг, или непосредственно в ненормальных психических состояниях, как в полугипнотическом сумеречном состоянии бодрствующего снови́дения, в аутогипнозах и т. п. Здесь реакция на происшествия сделалась невозможной из-за природы этих состояний.
Оба вида условий, конечно, могут и совпадать и на самом деле часто совпадают. Это случай, когда действенная сама по себе травма выпадает на состояние тяжелого парализующего аффекта или измененного сознания; однако, кажется, происходит так, что психическая травма у многих персон вызывает одно из тех ненормальных состояний, которое потом, с одной стороны, делает реакцию невозможной.
Тем не менее для обеих групп условий общим является то, что психические травмы, не решенные путем реакции, должны также быть лишенными возможности решения через ассоциативную переработку. В первой группе именно замысел больного хочет забыть о мучительных переживаниях и тем самым по возможности исключает их из ассоциации. Во второй группе эта ассоциативная переработка не удается потому, что между нормальным состоянием сознания и патологическими состояниями, в которых эти представления возникли, нет достаточной ассоциативной связанности. У нас скоро появится повод подробнее остановиться на этих отношениях.
Итак, можно сказать, что ставшие патогенными представления потому сохраняют такую свежесть и силу аффекта, что им отказано в нормальной узуре через отреагирование и через воспроизведение в состояниях незаторможенной ассоциации.
III
Сообщая об условиях, которые, согласно нашему опыту, являются определяющими для того, чтобы из психических травм развились истерические феномены, мы уже должны были говорить о ненормальных состояниях сознания, в которых такие патогенные представления возникают, и должны были выделить тот факт, что воспоминание о действенной психической травме не обнаруживается в нормальной памяти больного, но его можно найти в памяти гипнотизируемого человека. Чем больше мы занимались этими феноменами, тем увереннее становилось наше убеждение, что то расщепление сознания, которое так бросается в глаза при известных классических случаях как double conscience [8], рудиментарно существует при любой истерии; склонность к этой диссоциации и тем самым также к наступлению ненормальных состояний сознания, которые мы хотим обобщить как «гипноидные», является основным феноменом этого невроза. В данном взгляде мы совпадаем с Бине и обоими Жане, чьих крайне примечательных обнаружений, сделанных при изучении анестетического, не хватает, кстати, нашему опыту.
Итак, мы хотели бы присоединить к часто высказываемому тезису «Гипноз ― это искусственная истерия» другой тезис: основой и условием истерии является экзистенция гипноидных состояний. Эти гипноидные состояния при всей различности совпадают между собой и с гипнозом в одном пункте, в том, что всплывающие в них представления весьма интенсивны, но отгорожены от ассоциативного общения с прочим содержанием сознания. Между собой эти гипноидные состояния могут ассоциироваться, а их представленческое содержание таким путем может достигать различной степени психической организации. В остальном природа этих состояний и степень их закрытости от прочих процессов сознания, вероятно, варьируются схожим образом с тем, как мы видим это при гипнозе, который простирается от легкой сомнолентности до сомнамбулизма, от полного воспоминания до абсолютной амнезии.
Если такие гипноидные состояния существуют еще до манифестного заболевания, то они исполняют роль земли, на которой аффект поселяет патогенное воспоминание с его соматическими явлениями-следствиями. Это поведение соответствует диспонированной истерии. Однако из наших наблюдений следует, что тяжелая травма (как травма травматического невроза), подавление-с-трудом (например, сексуального аффекта) даже у в остальном свободного человека может произвести отщепление групп представлений, и это было бы механизмом психически приобретенной истерии. Между экстремумами этих двух форм нужно поместить ряд, внутри которого в противоположном смысле варьируются легкость диссоциации у соответствующего индивида и величина аффекта травмы.
Мы не можем сказать ничего нового о том, чем обоснованы диспонированные гипноидные состояния. Они нередко развиваются, как сказали бы мы, из столь частого также и у здорового человека «дневного снови́дения», к которому предлагают так много поводов, к примеру, женские рукоделия. Вопрос, почему «патологические ассоциации», образующиеся в таких состояниях, столь прочны и настолько сильнее влияют на соматические процессы, чем мы привыкли ожидать этого от представлений, совпадает с проблемой действенности гипнотических суггестий вообще. Наш опыт не несет ничего нового касательно этого, зато он освещает противоречие между тезисом «Истерия ― это психоз» и фактом, что среди истеричных людей можно встретить людей с самым ясным умом, самой сильной волей, самым настоящим характером и величайшей критичностью. В этих случаях такая характеристика правильна для бодрствующего мышления человека, в своих гипноидных состояниях он выровнен, как все мы в сновидении. Однако в то время как психозы наших сновидений не влияют на наше состояние в бодрствовании, продукты гипноидных состояний как истерические феномены вторгаются в бодрствующую жизнь.
IV
Почти те же утверждения, что мы составили для истерических постоянных симптомов, мы можем повторить и для истерических приступов. Мы, как известно, обладаем данным Шарко схематическим описанием «большого» истерического приступа, согласно которому в полном приступе можно распознать четыре фазы: 1. эпилептоидную, 2. фазу больших движений, 3. фазу attitudes passionelles[9] (галлюцинаторная фаза), 4. фазу завершающего делирия. Из сокращения и продления, выпадения и изоляции отдельных фаз, по Шарко, выходят все те формы истерического приступа, которые фактически наблюдаются чаще, чем полная grande attaque[10].
Наша попытка объяснения привязывается к третьей фазе, фазе attitudes passionelles. Там, где эта фаза ярко выражена, в ней обнажается галлюцинаторное воспроизведение воспоминания, значимого для начала истерии, воспоминание о большой травме κατ’ έξοχήν[11] так называемой травматической истерии или о ряде связанных между собой парциальных травм, какие лежат в основе общей истерии. Или наконец приступ возвращает те происшествия, которые были устранены вследствие их совпадения с моментом особенной диспозиции к травмам.
Однако есть также приступы, которые внешне состоят только из моторных феноменов, в которых phase passionelle[12] отсутствует. Если при таком приступе общих подергиваний, каталептического оцепенения или при attaque de sommeil[13] во время них удается войти в раппорт с больным или, еще лучше, удается вызвать приступ в гипнозе, тогда обнаруживается, что и здесь в основе лежит воспоминание о психической травме или о ряде травм, воспоминание, которое в галлюцинаторной фазе обычно бросается в глаза. Одна маленькая девочка несколько лет страдает приступами общих судорог, которые можно было бы принять за эпилептические и таковыми их все и считали. С целью дифференциальной диагностики ее подвергают гипнозу, и она тотчас впадает в свой приступ. Но на вопрос «Что ты сейчас видишь?» она отвечает: «Собака, собака бежит!» И действительно оказывается, что первый приступ такого рода произошел после того, как девочку преследовала дикая собака. Успех терапии дополняет диагностическое решение.
Один служащий, ставший истеричным вследствие плохого обращения с ним его начальника, страдает приступами, в которых он падает, бушует в ярости, при этом не говорит ни слова и не выдает никаких галлюцинаций. Приступ удается провоцировать в гипнозе, и больной сообщает, что он снова проживает сцену, когда этот господин обругал его на улице и ударил палкой. Через несколько дней больной возвращается с жалобой, что у него снова был тот же приступ, и на этот раз в гипнозе оказывается, что он прожил сцену, к которой собственно привязывалось начало болезни, сцену в зале суда, когда ему не удалось добиться сатисфакции за плохое обращение, и т. д.
Воспоминания, которые выступают в истерических приступах или могут быть в них разбужены, также и во всех других частях соответствуют поводам, которые явились нам как причины истерических постоянных симптомов. Как и последние, они затрагивают психические травмы, которые ускользнули от решения через отреагирование или через ассоциативную работу мышления; как и последние, они отсутствуют в собрании воспоминаний нормального сознания полностью или своими существенными составляющими и проявляют свою принадлежность к представленческому содержанию гипноидных состояний сознания с ограниченной ассоциацией. Наконец они также позволяют терапевтическую пробу. Наши наблюдения часто показывали нам, что такое воспоминание, которое до сих пор провоцировало приступы, ставится неспособным к этому, если привести его в гипнозе к реакции и ассоциативной коррекции.
Моторные феномены истерического приступа отчасти можно толковать как общие формы реакции сопровождающего воспоминание аффекта, например, дрыганье всеми членами, которым пользуется уже младенец, отчасти ― как прямые движения выражения этого воспоминания, другой частью они точно так же не поддаются этому объяснению, как истерические стигмы при постоянных симптомах.
Особенное признание истерический приступ получает еще тогда, когда принимается во внимание кратко описанная выше теория, согласно которой при истерии присутствуют возникшие в гипноидных состояниях группы представлений, которые, будучи исключенными из ассоциативного общения с остальными, но способными ассоциироваться между собой, являют собой более или менее высокоорганизованный рудимент второго сознания, condition seconde[14]. Тогда истерический постоянный симптом соответствует вторжению этого второго состояния в иннервацию тела, которой обычно управляет нормальное сознание; однако истерический приступ свидетельствует о более высокой организации этого второго состояния и означает, если он только что возник, момент, в котором это гипноидное сознание завладевает всей экзистенцией, т. е. острой истерией; однако если это повторяющийся приступ, содержащий воспоминание, он означает момент завладения возвращением такового. Шарко уже высказывал мысль, что истерический приступ, вероятно, является рудиментом нашего condition seconde. Во время приступа власть над совокупной иннервацией тела перешла на гипноидное сознание. Нормальное сознание, как показывает известный опыт, при этом не всегда полностью вытесняется, оно может само воспринимать моторные феномены приступа, тогда как психические процессы его ускользают от нашего познания.
Как известно, типичное протекание тяжелой истерии таково, что в гипноидных состояниях поначалу образуется представленческое содержание, которое затем, достаточно вырастая, в течение времени «острой истерии» завладевает иннервацией тела и экзистенцией больного, создает постоянные симптомы и приступы и потом излечивается без остатка. Если нормальная персона может снова взять власть в свои руки, то, что выжило из этого гипноидного представленческого содержания, возвращается в истерических приступах и временно вводит персону снова в схожие состояния, которые сами снова поддаются влиянию и способны принимать травмы. Тогда зачастую устанавливается своего рода равновесие между психическими группами, которые соединены в одной и той же персоне; приступ и нормальная жизнь идут параллельно, не влияя друг на друга. Потом приступ приходит спонтанно, так, как обычно к нам приходят воспоминания, но он может быть и спровоцирован, как любое воспоминание может быть разбужено по законам ассоциации. Провоцирование приступа происходит либо через раздражение гистерогенной зоны, либо через новое переживание, которое сходством напоминает патогенное переживание. Надеемся, что мы сможем показать, что между двумя внешне столь разными условиями нет существенного различия, что в обоих случаях затрагивается гиперестетическое воспоминание. В других случаях это равновесие очень лабильное, приступ предстает как проявление гипноидного остатка сознания, каждый раз как нормальная персона становится изнуренной и неспособной к свершению. Нельзя игнорировать то, что в таких случаях приступ, лишившись своего первоначального значения, также может возвращаться как бессодержательная моторная реакция.
Задачей дальнейшего исследования остается выявить, какие условия являются определяющими для того, проявляется ли истерическая индивидуальность в приступах, в постоянных симптомах или в сочетании того и другого.
V
Теперь понятно, почему изложенный здесь нами метод психотерапии воздействует излечивающе. Он устраняет действенность изначально не отреагированного представления тем, что позволяет ущемленному аффекту этого представления протекать через речь, и приводит представление к ассоциативной коррекции, вовлекая его в нормальное сознание (в легком гипнозе) или устраняя через врачебную суггестию, как это происходит в сомнамбулизме с амнезией.
Мы считаем терапевтическую выгоду при применении этого способа значительной. Конечно, мы не излечиваем истерию, если она является диспозицией, ведь мы ничего не делаем против возвращения гипноидных состояний. Также и во время продуктивной стадии острой истерии наш способ не может предотвратить того, что с трудом устраненные феномены тотчас заменяются на новые. Но если эта острая стадия истекла и ее остатки еще сохраняются как истерические постоянные симптомы и приступы, то наш метод устраняет их часто и навсегда, поскольку радикально, и, как нам кажется, далеко превосходит в этом действенность прямого суггестивного устранения, какое сейчас осуществляют психотерапевты.
Если мы сделали еще один шаг вперед на пути к раскрытию психического механизма истерических феноменов, на который прежде так успешно с объяснением гистеротравматических параличей и их экспериментальным повторением ступил Шарко, то мы не скрываем от себя того, что тем самым мы приблизились к знанию только механизма истерических симптомов, а не внутренних причин истерии. Мы лишь прикоснулись к этиологии истерии и, собственно, смогли осветить только причины приобретенных форм, значение акцидентного момента для невроза.
Вена, декабрь 1892 года
[1] “Neurologisches Zentralblatt”, 1893, Nr. 1 и 2. (Также напечатано в качестве вступления к «Трудам об истерии», 1895, в которых Й. Брейер и я шире развернули представленные здесь воззрения и пояснили их историями болезней.)
[2] [Petit-mal (фр.) ― малый припадок.]
[3] [Анкилозированный сустав ― неподвижный вследствие сращения суставных поверхностей.]
[4] Возможность такой терапии ясно увидели Дельбеф и Бине, как показывают следующие цитаты: Delboeuf, Le magnétisme animal, Paris 1889: “On s’expliquerait dès lors comment le magnétiseur aide à la guérisen. Il remet le sujet dans l’état oû le mal s’est manifesté et combat par la parole le même mal, mais renaissant”. ― Binet, Les alterations de la personnalité, 1892, p. 243: “… peut-être verra-t-on qu’en reportant la malade par un artifice mental, au moment même oû le symptôme a apparu pour la premiére fois, on rend ce malade plus docile à une suggestion curative”. ― В интересной книге П. Жане “L’automatisme psychologique”, Paris 1889, обнаруживается описание одного излечения, которое было достигнуто у истерической девушки благодаря применению способа, аналогичного нашему.
[5] [Cessante causa cessat effectus (лат.) ― с прекращением причины прекращается следствие.]
[6] В тексте настоящего предварительного сообщения мы не можем разделить, что в его содержании является новым, а что обнаруживается у других авторов, таких как Мебиус и Штрюмпель, которые представляли схожие взгляды на истерию. Наибольшую приближенность к нашим теоретическим и терапевтическим рассуждениям мы обнаружили в некоторых публиковавшихся по случаю заметках Бенедикта, которыми мы займемся в другой работе.
[7] [Узура (мед.) ― ограниченное исчезновение ткани вследствие давления на нее, перерождения ее и т. п.]
[8] [Double conscience (англ.) ― двойное сознание.]
[9] [Attitudes passionelles (фр.) ― здесь: страстных положений.]
[10] [Grande attaque (фр.) ― большая атака.]
[11] [Κατ’ έξοχήν (греч.) ― в первую очередь.]
[12] [Phase passionelle (фр.) ― страстная фаза.]
[13] [Attaque de sommeil (фр.) ― атака сна.]
[14] [Condition seconde (фр.) ― второе состояние.]