Самая важная вещь, которую нужно понимать про ситуацию, когда ребенок наставил на тебя игрушечный пистолет – это то, что за этим не стоит ни ненависти, ни желания убить. За этим может стоять гнев, но ребенок выражает его очень аккуратным и безопасным способом. Он мог бы пнуть взрослого ногой, мог бы кинуть в него предметом, а он просто стоит с хищным выражением на лице и наставляет на взрослого игрушку, из которой даже выстрелить, скорее всего, не получится. Разве что водой.
Ребенку доставит удовольствие, если взрослый картинно испугается, но ему не нужно, чтобы взрослый пугался по-настоящему. Еще больше удовольствия он получит, если взрослый сложит пальцы в пистолет и сам «постреляет» в ребенка. Если ты играешь вместе со мной, значит ты принимаешь мою игру, а если ты принимаешь мою игру, то ты принимаешь мои чувства, которые за ней стоят, и принимаешь меня с моими чувствами. В тот момент, когда ребенок стоит с пистолетом в руке, он продолжает хотеть, чтобы его понимали, принимали и любили.
Зарисовка из практики:
– Я стреляю в тебя из пистолета! – говорит мальчик шести лет от роду, безумно уставший от детского сада, который он посещает в режиме «от рассвета до забора» двенадцать месяцев в году.
– Я тоже стреляю в тебя из пистолета! – отзываюсь я.
– Я бросаю в тебя атомную бомбу!
– А я бросаю в тебя атомную бомбу!
– Я вырываю у тебя сердце!
– А я вырываю сердце у тебя.
- – Теперь у меня твое сердце, а у тебя мое. Теперь ты добрая, а я злой. <пауза> Я разрываю это сердце пополам, и другое тоже, и меняю половины местами. Теперь у тебя половина своего сердца и половина моего, и у меня тоже. Мы теперь можем быть друзьями.
…С этими словами парень идет обниматься.
Мирный атом и шахматы с кубиком
А вот теперь вопрос: чем отличается атомная бомба от атомной электростанции? Как мы знаем из школьного курса физики, скоростью и управляемостью реакции. Агрессия – это очень могучая сила, и иногда мы можем наблюдать, как дети, которые вначале вроде бы сражались понарошку, разыгравшись, в какой-то момент начинают лупить друг друга серьезно и по-настоящему, и на лицах у них в этот момент написана вполне настоящая ярость. Чаще это можно наблюдать у тех детей, у которых вообще есть трудности с саморегуляцией. Их, например, уложить спать очень тяжело, потому что они никак не могут успокоиться. Что происходит во время игры? Им весело, они возбуждаются. Потом они возбуждаются сильнее и сильнее, в какой-то момент они уже не могут контролировать свое возбуждение, и агрессия, которую они понемножку через полуоткрытый вентиль стравливали наружу, вырывается уже совершенно бесконтрольно. Минуту назад ребенок играл, а теперь атакует на поражение.
Что мы делаем, чтобы этого не происходило? То же самое, что делают высокоорганизованные животные: ритуализуем бои, вводя в них правила. Чем больше правил, тем более структурированным становится процесс, и тем меньше вероятность, что он станет хаотичным и неуправляемым.
Как, например, можно структурировать подушечный бой? Во-первых, только одна подушка в одни руки (если подушек достаточно много, то две). Таким образом мы исключаем ситуацию, когда один ребенок захватил много подушек и нападает на другого явно превосходящими силами. Во-вторых, безоружных не бить. Тут мы сразу исключаем нападение на «мирных прохожих», которые вовсе не собирались в это играть, а просто поблизости стояли. А также на тех, кто выронил свою подушку, поэтому в данный момент не может обороняться. В-третьих, не бить лежачего. Тут мы исключаем ситуации, когда один игрок споткнулся и упал, а другой начинает его «добивать» и может на волне эмоций перейти к ударам на поражение. В-четвертых, не нападать кучей на одного. Это тоже про равные возможности для участников и чтобы исключить ситуации, когда группа выбирает самого слабого игрока как мальчика для битья и начинает на нем отыгрываться. Это очень нехорошая групповая динамика, и ее лучше с самого начала исключить. Пятое правило – не бить по голове. Иногда бывает что рука соскользнула, удар прошел немного не так, как запланировано, и ребенок случайно бьет не подушкой, а кулаком, в котором у него зажата подушка. Соответственно, удары кулаком по голове и по лицу мы исключаем, остаются в основном удары по спине и плечам, где это даже кулаком будет не очень больно, если что. Некоторое время взрослый напоминает правила, дальше дети их усваивают и играют в соответствии с ритуалом.
Продолжим аналогию с ураном. Энергия гнева – это даровая энергия. Ее не надо в ребенке специально производить, она и так есть – просто в силу социальной ситуации. Мы можем эту энергию просто аккуратно выпускать, не допуская взрыва. Так происходит, скажем, во время подушечного боя. Полчаса дети скачут по комнате с подушками, через полчаса они потные, запыхавшиеся, умирающие от жажды и очень расслабленные. И это на самом деле очень хороший способ снизить уровень агрессии. Но тут у нас может возникнуть закономерный вопрос: а нельзя ли заставить работать ту энергию, которая сейчас просто вылетает в трубу?
Ответ: можно. Именно так работают настольные игры типа «сражение». Один из самых простых способов так поиграть с ребенком – это навесить на игру в его любимых солдатиков (супергероев, монстров, динозавров…) механику шахмат с кубиком. Если просто выдать пятилетним мальчишкам фигурки солдатиков (супергероев… и т.д.), то наиболее вероятно, что они будут просто ударять свои фигурки одну о другую, эпизодически промахиваясь и попадая по товарищу. Однако это не значит, что они не могут (или не хотят) играть более сложно. Первым делом мы задаем игровое поле в клетку. Сойдет и шахматная доска, если есть фигурки подходящего размера. Дальше нам нужны генераторы случайных чисел – один для передвижения, другой для поединка. Для передвижения сойдет и шестигранник, а для поединка нам нужна кость с таким числом граней, чтобы можно было упражнять ребенка в простых математических операциях на доступном ему уровне. Если ребенок пока ориентируется только в пределах десятка, берем десятигранник. С шестилетками, например, уже спокойно можно использовать d20. С передвижением все тривиально – оно происходит так же, как в любых бродилках. Если две фигурки оказались на соседних клетках, они могут сразиться. И тут мы сразу отметаем все стучание пластиком по пластику. Хочешь пойти в атаку – кидай бросок атаки. Противник кидает бросок контратаки на своей кости, и побеждает тот, у кого выпало больше. Что происходит? Ребенок по доброй воле (и с большим энтузиазмом) упражняется в математической операции сравнения. Стало слишком просто играть? Добавляем модификаторы. Если сражается Халк (а мы знаем, что он очень сильный), то его атака – это не d10, а d10+3. А если ходит Человек-паук (мы знаем, что он очень быстро перемещается на своей паутине), то его ход – это не d6, а d6+2. И так далее. Тут у нас уже появляются операции сложения и вычитания. Если ребенок очень хочет атаковать, то математика, стоящая между ним и победой в поединке, его не смущает, даже если он не то что бы фанат математики. Соответственно, поскольку победа здесь целиком определяется фактором случайности, а отдельных поединков в партии много, то каждый ребенок успевает несколько раз почувствовать себя победителем, и если его последнего бойца одолели, то это не катастрофическая ситуация: в конце концов, мы же всегда можем позвать подкрепление!
Таким образом при помощи одной доски и нескольких костей можно трансформировать разрушительную энергию гнева в вычислительную мощность (и да, это отлично работает с возбудимыми и гиперактивными детьми). Если мы разовьем эту тему, то придем к ролевым системам типа Dungeons&Dragons. Да, ты можешь убить этого монстра. Только сначала тебе надо бросить кость, прибавить к ней свой бонус силы, сравнить результат с классом доспеха твари, потом бросить еще одну кость, прибавить к ней парочку бонусов от дополнительных способностей и чар на оружии, а потом еще, возможно, поделить результат пополам, если у монстра есть сопротивление к такому виду урона. И вот так целый час. В результате игрок через некоторое время научается бодро жонглировать в уме несколькими разными параметрами, с легкостью складывая по пять штук разных бонусов от разных эффектов, чтобы зарубить одного какого-нибудь крокодила.
Однако и тут есть свои подводные камни. Если мы используем ролевую систему, то с большой вероятностью в нее будет заложена механика песочницы, что предполагает свободу действий для игрока. И тут начинаются довольно сложные процессы, но прежде чем мы
перейдем к их рассмотрению, нужно разобраться, как вообще работают песочницы.
Не лезь в мою песочницу
Песочница в общем случае – это формат игры, когда все элементы доступны с самого начала, никакой специальной задачи перед играющим не стоит, и внешнего подкрепления тоже нет. Вот тебе всякая всячина, и делай с ней что хочешь.
Соответственно, играющий человек может обращаться с песочницей несколькими разными способами.
1. В песочнице можно заниматься свободным манипулированием. Особенно к этому располагает, например, песочница в самом буквальном смысле этого слова – как ящик с песком. Если в ящике кинетический песок, то можно до бесконечности наблюдать за тем, как он перетекает и рассыпается на кружева. Это тот формат игры, который часто можно наблюдать у очень усталых, истощенных детей (или таких же взрослых). Руки здесь заняты, а голова отдыхает, и можно насыщаться приятными сенсорными переживаниями: ощущением мягкого песка, сочными цветами деталей конструктора и т.п. Очень многие настольные игры можно использовать в этом качестве с усталым ребенком: взять, например, тайлы от «Листопада» и поскладывать из них бесконечный коврик – землю, усыпанную яркими осенними листьями.
2. Когда песочница уже знакома, и человек, в принципе, уже представляет, что в ней можно делать, появляется более сложный формат игры – это когда играющий сам себе ставит задачу и пытается ее решить. Помните классическую The Incredible Machine? Помимо многочисленных инженерных задач, заложенных в игру создателями, там был режим песочницы, где были доступны все детали, и можно было собирать из них механизмы произвольного назначения.
Естественно, задача, поставленная самим игроком может меняться по ходу игры. Начал он, например, строить из конструктора экскаватор, а потом понял, что из него получается отличный робот – и стал делать робота. Такая игра может быть настолько сложна и высокоорганизована, насколько хватит опыта конструирования и возможностей мышления (включая пространственное). В режиме песочницы ребенок может использовать, например, такие способы соединения деталей, которые вообще не были предусмотрены изначально. Для любознательного ребенка это получается очень развивающий формат, потому что он хочет и может ставить перед собой сложные задачи и искать новые возможности использования компонентов. А для ребенка с задержкой психического развития, скажем, такого развивающего эффекта не получится, потому что думать просто так, для развлечения, ему обычно не хочется, и он будет делать в песочнице что-то максимально простое и однообразное. Для него более развивающим будет формат, когда есть карточки с заданиями, упорядоченные по уровню сложности.
3. Еще один вариант взаимодействия с песочницей – это когда в ней создают символический образ внутренней гармонии. Это очень медитативный, успокаивающий формат. Девочкам он более интересен, чем мальчикам, а взрослым – больше, чем детям. Например, именно для такого формата игры предназначена песочница Inner Garden. Там весь игровой процесс сводится к тому, чтобы размещать на игровом поле цветы, деревья, домики, беседки и тому подобное. Из этой же серии – выкладывание мандал и узорных «ковриков» из деталей мозаики. Здесь мы уже видим использование игры как интерфейса управления сознанием – пока играющий человек создает порядок из хаоса в рамках игры, похожий процесс происходит у него на внутреннем плане.
4. Последний вариант, самый интересный с точки зрения терапевтического использования игры, это когда играющий человек – чаще всего неосознанно – начинает визуализировать в песочнице свои переживания, установки, желания, тревоги… в общем, внутренний мир. Отсюда sandplay – игра с песочницей – как жанр аналитической терапии. Это характерно детский жанр, хотя им можно пользоваться и со взрослыми, потому что для ребенка естественный язык выражения чувств – это игра. Он переживает не через рефлексию, а через отыгрывание. Поэтому многие вещи в игровых сюжетах ребенка нужно понимать не буквально, а как метафору его переживаний.
Зарисовка из практики:
Мальчик, пять лет, диагноз – ранний
детский аутизм. Еженедельно он приходит на игровую сессию, достает железную дорогу, ставит на ковер два-три фрагмента рельс, размещает на них паровоз, а потом говорит: «Поезд никуда не поедет».
В этот сюжет никак не удавалось вклиниться, его невозможно было развить, автор сюжета держался за него мертвой хваткой. Что-то очень важное выражал для него этот сюжет.
Через несколько месяцев, когда я уже отказалась от надежды что-то вытянуть из этой истории, мальчик посадил в паровоз человечка и сказал: «Это папа. Папа никуда не поедет».
Все это время он переживал развод родителей.
Диалог
Как понятно, человек может играть один, имея песочницу в своем полном распоряжении, а может играть с кем-то. Это, например, ситуация большой физической песочницы во дворе, или ящика конструктора в группе детского сада, или космической станции в Space Station 13. И вот тут начинаются всякие интересные процессы, связанные с несовпадением игровых задач.
Вот, например, в одном углу песочницы девочка делает красивый садик, втыкая травинки и цветочки определенным образом. У нее есть какая-то идея того, как это все должно выглядеть в результате, и она ее пытается осуществить. Что будет, если к ней подойдет другая девочка и попытается тоже повтыкать цветочков? Предсказуемо, первая будет недовольна и либо скажет: «Нет, не трогай, это мой садик», – либо начнет командовать: «Нет, это не сюда, это вон туда». Даже если обе девочки пришли в эту песочницу с целью сделать что-то красивое, им будет очень сложно достичь истинной кооперации, потому что у каждой в голове будет свой гармоничный образ, отступление от которого может очень сильно раздражать. Этот же эффект потом очень сильно осложняет работу в коллективе представителям творческих профессий: если они делают один общий продукт, а у каждого в голове свое представление о прекрасном, то любой вынужденный компромисс может переживаться как разрушение гармонии и вызывать обиду.
Более сложная ситуация, это если в песочнице один ребенок строит песочный замок, решая инженерную задачу на возведение высоких башен из рассыпающейся субстанции, а другой пришел в эту же самую песочницу отыгрывать чувство гнева. Для первого замок – это его детище, он его делает с большой заботой, очень старательно, он к нему уже привязаться успел. Для второго этот же замок – отличная штука, которую можно эпично разрушить. Дальше понятно: замок растаптывается, автор замка рыдает. Иногда взрослые пытаются утешать пострадавшего, говоря ему: «Ну это же он просто играл, ну подумаешь замок, ничего же страшного не случилось». На самом деле, случилось: когда ты во что-то столько души вложил, да, это безумно обидно, когда кто-то пришел и в одну секунду поломал все, что ты с таким трудом полчаса возводил. Замок-то, положим, игрушечный, а чувство горя в этот момент самое настоящее. Утешить автора, не обесценивая его труд и его переживания, можно словами: «А давай сделаем еще один замок, только еще круче, чем было?» Второму ребенку в этот же момент важно ощутить (как минимум вообще остановиться и заметить), что его действия могут очень сильно обидеть и огорчить другого человека; и хорошо бы, чтобы он тоже поучаствовал в починке замка. На этом моменте мы разговариваем про границы и подчеркиваем простые правила, типа того, что чужую постройку рушить нельзя. Если эти границы вовремя не расставить, то вот как раз те дети, у которых очень конструктивная, богатая, высокоорганизованная игра, начинают тихо ненавидеть коллектив вообще и детский сад или игровую площадку в частности, потому что когда они создают что-то классное, обязательно приходит кто-то другой и все разрушает. Получается парадоксальный результат: вроде бы мы запускаем детей в одно пространство, чтобы они там социализировались, а получается, что часть детей после этого хочет играть исключительно дома. И вот здесь становится ясна необходимость в модераторе – том человеке, который будет оберегать границы играющих и обеспечивать их эмоциональную безопасность.
Воспитание ребенка как песочница
Очень многие родители воспринимают своего ребенка (особенно первого, особенно
когда они молоды) как вариант игры в песочницу. Кажется, что ребенок – это такой человек, которого ты можешь сформировать по своему вкусу, развив у него все навыки, какие захочется, вложив в него все идеи, которые считаешь правильным, передав ему все свои ценности и идеалы. То есть такой процесс развития персонажа, только в реальной жизни. И никто не скажет тебе нет, если ты захочешь сделать с ребенком что-то совсем необычное, — ведь это же твой ребенок, ты вправе.
Фактически, ребенок в этот момент является для своих родителей объектом. У них есть ощущение, что это они развивают ребенка, они создают из него личность. Проявления детской субъектности (когда ребенок, например, начинает сопротивляться развитию в ту или иную сторону) могут восприниматься ими как нечто негативное, потому что в этот момент ребенок мешает творческому процессу родителей, не дает им сделать из себя то, что они задумали. Этот поединок воль – между родителями с их воспитательной идеей и ребенком с его собственными возможностями, желаниями и интересами – может продолжаться вплоть до поступления в институт. Нередко бывает так, что человек получает не ту профессию, которая ему подходит и которую он бы сам хотел получить, а ту, на которой настояла семья. Дети со слабым темпераментом ломаются и теряют себя, стремясь выполнить все требования своих близких. Им потом очень трудно почувствовать, чего они хотят, потому что они не привыкли осознавать свои желания. Таким детям формат свободной игры иногда оказывается просто недоступен, потому что они не знают, как это – «делать что хочешь»? А дети с сильным темпераментом бунтуют против педагогического насилия, и потом им может быть очень трудно учиться чему бы то ни было, потому что они привыкают сопротивляться и на каждом шагу отстаивать свою субъектность.
Осознать, что ребенок – не чистый лист, а уже с самого рождения уникальный субъект с собственным темпераментом, конституцией, талантами и ограничениями, родителям зачастую довольно сложно. Если это первый ребенок, то его банально не с кем сравнить. Себя в том же возрасте родители обычно не помнят, а других детей они наблюдают гораздо реже, чем своего. Как им понять, что в поведении ребенка определяется возрастом, что воспитанием, а что – индивидуальными особенностями? Никак. Получается парадоксальная вещь: педагоги ребенка зачастую лучше себе представляют индивидуальные особенности ребенка и его возможности, чем его собственные родители, потому что они его соотносят со сверстниками и могут оценить, например, как более медленного, менее внимательного или более рассудительного, а родители видят просто отдельного ребенка, без контекста. Попытки строить диалог выглядят, например, так:
– Хорошо бы поиграть с Васей в такие-то и такие-то игры. Он, знаете, довольно медленный.
– И ничего не медленный, – возмущается мама, которая это поняла как ругательство. – У меня совершенно нормальный ребенок!
Неуспех в построении диалога мамы и педагога – это серьезная проблема, потому что у каждого из них только часть кусочков пазла, и ни один из них не видит всю картину. Педагог не знает, что происходит у ребенка дома (это сделало бы более понятными многие вещи в его поведении), а мама не знает, как ребенок ведет себя, когда она его не видит, и каков он в сравнении с другими детьми. В результате, например, мама не получает обратной связи, которая позволила бы ей понять, какие последствия имеет ее воспитательная стратегия. Субъективно она остается в рамках песочницы, где ей можно делать с ребенком все, что захочется.
Иногда установка «можно все» транслируется мамой ребенку: создавая из него «свободную личность», она переживает окружающих как досадные помехи для самовыражения ребенка, и ей просто не приходит в голову научить ребенка внимательно относиться к другим людям. Ее в этот момент интересует только один человек – ребенок. Она живет в рамках этого проекта. Других людей, у которых тоже есть какие-то потребности, в этом сеттинге нет. Ребенок выносит из этого идею, что его желания – это сверхценность. Попытки поговорить о том, что так не надо, это неразумная.
воспитательная стратегия, часто приводят к той же реакции, как у девочки, которая сажает травинки в песок: «не лезьте, это мой ребенок». Не потому, что мама действительно лучше знает, как надо, а потому, что игра, в которую она играет в этот момент, не предполагает других участников. Это ее сугубо личная игра в педагогическое творчество. Поэтому она не учитывает ни будущую жизнь ребенка (каково ему будет жить среди людей, привыкнув думать только о себе, как он сможет создать семью с такой установкой), ни потребности других людей, а исходит только из того образа, который сложился у нее в воображении.
Раннее развитие – это иногда такая игра в создание юного гения. Характерно, что там обычно с самого начала не задается главный вопрос: вот этот конкретный ребенок расположен к раннему когнитивному развитию, потянет ли он это, будет ли ему это интересно? Есть дети, которые с огромным удовольствием года в четыре выучиваются читать с минимальной помощью взрослых. А есть другие, которые выучиваются читать в шесть лет, «так уж и быть». Это разные дети с разными стартовыми особенностями. Второй важный вопрос, который тоже обычно не задается, это каково будет жить ребенку, если мы достигнем успеха во всех своих педагогических манипуляциях. Утрированный пример: допустим, он пойдет в школу в пять, в институт – в двенадцать. Как он будет находить друзей среди всех этих людей, которые на несколько лет старше него? Как он будет находить друзей среди сверстников, которые знают насколько меньше него, что он едва может найти с ними общую тему для разговора? Как ему выйти из роли вундеркинда, чтобы его воспринимали не как диковинку, а просто как живого человека? (И как ему смириться с тем, что он больше не вундеркинд, а обыкновенный взрослый?)
Это, например, то, о чем писали выросшие дети Никитиных – здорово, когда тебе в школе все легко дается, но очень тяжело, если ты перескочил через пару классов, у тебя со всеми 2–2,5 года разницы в возрасте, и ты оказываешься в ситуации социальной изоляции. Что характерно, им не захотелось, чтобы такой же опыт получили их собственные дети.
Чем больше ребенок отличается от других детей, тем сложнее им принять его и тем чаще он будет сталкиваться с отвержением. Чем более необычную траекторию развития мы для него выстраиваем, тем более необычным человеком он получится – и тем, соответственно, сложнее будет происходить его социализация. В тот момент, когда мы решаем сделать из ребенка воплощение каких-то необщепринятых идей, мы выбираем для него будущее (не спросив его, без его участия), в котором ему будет очень непросто жить. Но когда воспитание ребенка – это песочница, такая мысль просто не посещает, потому что у песочницы нет социального контекста (и даже, по большому счету, нет временной перспективы). Это ситуация, замкнутая на саму себя.
Ролевая система как песочница
Одно из самых сильных переживаний от ролевых систем – и особенно это касается формата pen&paper, где функционирование игровой вселенной полностью обеспечивает мастер, – это переживание безграничной свободы. Можно подать заявку на любое действие, какое захочется: можно отправить своего персонажа охотиться на гигантских кроликов, можно послать его в кабак, чтобы он там напился до беспамятства, можно заняться разработкой техномагического оружия в условиях сказочного средневековья… Интересный момент здесь заключается в том, как именно игрок выбирает линию поведения, если мы его – по крайней мере на первый взгляд – ни в чем не ограничиваем.
Если игрок в жизни постоянно ощущает, что его свободу стесняют и ограничивают (а это, к примеру, нормальное состояние почти любого школьника), то его естественный импульс – во-первых, немедленно воспользоваться свободой, чтобы сделать то, что нельзя делать в реальной жизни, а во-вторых, выпустить накопившееся напряжение, отыграв насильственные или разрушительные действия. Поэтому, несмотря на наличие социально приемлемых относительно игрового мира способов отыгрывания агрессии (типа отстрела орков в ближайшем лесу), мы закономерно будем наблюдать асоциальное поведение
игровых персонажей: например, попытки убить, изнасиловать или ограбить мирных горожан. Игрок в этот момент переживает свободу через отрицание ограничений, наложенных на него социумом. В этот момент он ведет себя как ребенок во время кризиса трех лет, который все стремится делать наперекор родителям. Трехлетнему ребенку важно почувствовать, что он действует по своему собственному решению и собственному желанию, а не по указанию других, и вначале он определяет свою волю от противного – как то, что строго противоположно родительским указаниям. Когда он научится непосредственно ощущать свои желания, такой объект отрицания будет ему уже не нужен.