Столыпин vs царский социализм
Специальный доклад
КРИЗИС СОЦИАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА
Вера Краснова
«Эксперт» №44 (1095) 29 октября 2018
Дореволюционная Россия прошла тернистый путь в решении социального вопроса. Государственный патернализм второй половины XIX века, приведший к революции 1905 года, сменила буржуазная модернизация, расширявшая базу социальной справедливости, но прерванная в 1917 году
Разница в доходах между богатыми и бедными, приближающаяся к «вегетарианскому» уровню СССР. Государственные выплаты нуждающимся в объеме, сопоставимом с военными расходами. Около половины кадровых офицеров в армии — выходцы из крестьян. Рабочее законодательство — одно из первых в Европе. Гран-при и золотые медали на Всемирной Парижской выставке 1900 года за строительство жилья для рабочих. Многократный рост вкладов рабочих и крестьян в сберегательные кассы… Вот лишь некоторые фрагменты из огромного пласта исторического материала, введенного в оборот в последнее время и характеризующего «положение народа» в России начала XX века. Чем это не картина социального государства?
Одно из таких исследований принадлежит Михаилу Давыдову, доктору исторических наук, автору книги «Двадцать лет до Великой войны: российская модернизация Витте—Столыпина», к которому «Эксперт» обратился за интервью.
— Михаил, как вы считаете, Россия при Николае Втором была социально ориентированным государством?
— Нет, конечно, если иметь в виду, что социально ориентированное государство — это правовое государство. Это было лишь целью реформ Столыпина. Другое дело, что в России были вековые навыки государственной и частной (помещичьей) опеки крестьянства. Не от большого человеколюбия, а из соображений прагматических: крестьяне платили государству, из них состояла армия, они содержали помещиков, и их жизне- и трудоспособность нужно было поддерживать, например кормить в голодные годы. В свете этих патерналистских традиций в России и рассматривали социальный вопрос. В частности, реформа 1861 года (отмена крепостного права. — «Эксперт» ) отчасти задумывалась как социальная. Правда, в итоге Великих реформ Александра Второго только десять-пятнадцать процентов населения страны получили полноту гражданских прав и стали жить, как живут все люди в цивилизованном мире: они могли иметь собственность, ездить куда хотят и прочее, — а крестьяне множества прав были лишены или ограничены в них. А вот столыпинская модернизация начала двадцатого века уже точно имела цели, которые можно назвать социально ориентированными.
— Раз уж речь зашла об отмене крепостного права, почему вы говорите об ограничении прав крестьян?
— Крестьяне после реформы 1861 года освободились от власти помещиков, но не стали полностью свободными, поскольку теперь их поработила община.
— В каком смысле поработила?
— Реформа 1861 года капитально переформатировала общину, которая де-факто в жизни крестьян заняла место помещика. Теперь она полностью и бесконтрольно распоряжалась выкупаемой землей и податями — главными факторами крестьянского благосостояния. И делала это, мягко говоря, не всегда справедливо. Кроме того, она получила огромную власть в решении многих личных проблем крестьян — утверждения завещаний, семейных разделов, получения паспорта, учебы и так далее. Принципиально важно, что эти права община получила не в рамках официального законодательства. Все решения принимались сельским сходом на основании обычая, который якобы существовал в каждом селении.
— Для чего правительство подчинило крестьян общине?
— Исходным пунктом всей аграрной политики, более того, основой основ жизни страны было восприятие крестьян как детей, нуждающихся в опеке и контроле. Образованное общество — да что там, вспомните Чичикова — относилось к крестьянам как к полуросликам, хоббитам, к низшей категории человечества. Этот социальный расизм прямо вытекал из всеобщего закрепощения сословий, которое является стержневым процессом русской истории. Ведь элиту, служилых людей государство поработило на сто лет раньше, чем крестьян. Освободило тоже на сто лет раньше, когда Петр Третий разрешил им не служить.
Общину сохранили по нескольким разноплановым, но взаимосвязанным причинам. Прежде всего, благодаря славянофилам община в 1850-е годы стала мифом национального самосознания, залогом идеи нашей самобытности. Славянофилы трактовали общину как воплощение христианских ценностей, братских отношений между людьми — в противоположность западному индивидуализму. Напомню, что с 1830-х годов до России с Запада доходит эпидемия социализма и вызывает, как и во всем мире, шок и трепет в предчувствии, как все полагали, социальной катастрофы и наступления новой эры в истории человечества. Причем возникло довольно много всяких социализмов, в том числе христианский во Франции — Ламенне и его последователей. А русским вариантом утопического христианского социализма стало славянофильство.
Кроме того, на самих славянофилов, как и на все русское общество, сильнейшее влияние оказало «открытие» русской общины вестфальским бароном Гакстгаузеном в 1843 году. Он получил разрешение ездить по России и собирать сведения о ее социально-экономическом положении, после чего выпустил трехтомник, в котором несколько страниц посвятил описанию общины как феномена, который следует сохранять. Уравнительные переделы земли, по его мнению, не дают никому ни разориться, ни чрезмерно разбогатеть и, таким образом, защищают деревню от пролетаризации, пережитой Западом. Этот тезис стал для многих в России своего рода аксиомой. Потом на этих идеях Герцен построил свой «общинный социализм» (без религиозного компонента. — «Эксперт»), дополненный Чернышевским, из чего возникло народничество. Так появилась увлекательная сказка о нашем моральном превосходстве над Европой, воплощенном, в частности, в общине. Как реализовать это превосходство, никто не знал, но все верили, что когда-нибудь все сложится. Эта сказка, покорившая большую часть образованного класса, позволяла чувствовать себя избранным народом и не обращать внимания на явные минусы действительности. Хотя в обществе были и противники общины, сторонников было заметно больше, а в правительстве их возглавлял сам Александр Второй.
Я уже не говорю о том, что сохранение общины было удобно технически, с фискальной точки зрения: сделать общину собственником-распорядителем выкупаемых наделов и возложить на нее ответственность за платеж государственных податей и поведение ее членов. Это было комфортно и в полицейском плане — куда легче «пасти стадо», чем каждого члена этого стада по отдельности. Есть и «в-пятых», и «в-десятых». Так или иначе, объявленная 19 февраля 1861 года цель реформы — превращение крестьян в частных собственников своей земли — со временем отошла на задний план.
— Вы упомянули противников общины. Кто были эти люди и на чем строилась их аргументация?
— Оппонентами реформаторов были люди, мыслящие по-европейски: ряд представителей аристократии («аристократическая оппозиция»), дворянские депутаты второго призыва в Редакционных комиссиях (орган, где составлялся проект крестьянской реформы 1861 года. — «Эксперт»), и они еще в 1860 году предупреждали о последствиях сохранения уравнительно-передельной общины. О том, что община, не ограждая ни личных, ни имущественных прав крестьянина, оставляя его в крепостной зависимости, но уже не от помещика, а от односельчан, в рамках обычного права, не сможет привить народу цивилизованные представления о том, что такое собственность, и законсервирует правосознание на очень низком уровне. Однако либеральная бюрократия, готовившая окончательный проект реформы, высокомерно проигнорировала мнение дворянства, наделив всех крестьян землей и одновременно привязав к общине, то есть фактически дав им пайку.
— Что значит «дав пайку»?
— Реформа должна была обеспечить крестьянам прожиточный минимум.
— Разве при крепостном праве у крестьян не было прожиточного минимума?
— Нет, конечно, был. И мы знаем теперь, что никакого кризиса крепостничества не было.
— Получается, что реформаторы не собирались улучшать экономическое положение крестьян?
— Почему же, собирались, по крайней мере на словах. Община давала прожиточный минимум, а если учесть, что крестьяне больше не работают на помещика с государством, то считалось, что благосостояние народа должно повыситься. Однако скоро стало ясно, что поднять уровень жизни всего крестьянства не удается. В 1873 году комиссия под председательством министра государственных имуществ Петра Валуеваотметила, что в районах с сильным общинным режимом уровень жизни крестьянства, как и уровень крестьянского земледелия, не повысился и не повысится.
— Однако вывода об отрицательном влиянии общины на крестьянское хозяйство тогда сделано не было и община просуществовала до столыпинских реформ?
— Выводы были сделаны прямо противоположные. Поддержка общины усилилась. Причины обеднения части деревни видели в нарастающем из-за демографического взрыва малоземелье, в высоких налогах, в кулаках, которых как будто с летающих тарелок высадили. Ни правительство, ни общество в целом искренне не понимали, что все дело в принципиальном несовершенстве созданной в 1861 году системы крестьянского самоуправления. Общинная система была неспособна к развитию, она в лучшем случае могла воспроизводить сама себя, потому что давила инициативу и все то, что обеспечивает социально-экономическое развитие. При этом податная система была основана на круговой поруке, то есть за уплату налогов крестьянами отвечала община. Это провоцировало зажиточных домохозяев, в руках которых находился сельский сход, давить на бедняков и часто позволяло обезземеливать их. Имущественное неравенство в общине углублялось.
Что в этой ситуации делает правительство? В 1880-х годах изменилась финансовая стратегия: отменили соляной налог, понизили выкупные платежи крестьян, сняли полста миллионов рублей недоимок, отменили подушную подать, игравшую со времен Петра Первого важнейшую роль в бюджете. Потом началась рассрочка выкупных платежей. Центр тяжести был перенесен на косвенные налоги, а также на обложение бизнеса, имущих слоев населения. То есть народ стал меньше платить. Ни в одной стране не было такого мягкого налогового режима. Кроме того, в 1882 году появился Крестьянский банк, который должен был помогать крестьянам покупать землю помимо надельной.
После голода 1891–1892 годов в стране фактически началась дармовая кормежка крестьян, продолжавшаяся до 1907 года. Это воспринималось правительством как русский «государственный социализм». Я имею в виду продовольственную помощь в годы неурожаев, на которую за семнадцать лет, до 1908 года, была истрачено как минимум около 500 миллионов рублей. Чтобы вам было понятно: 430 миллионов рублей стоила большая Военно-морская программа, которая к 1930 году должна была вернуть России статус мировой морской державы после Русско-японской войны; крейсер «Варяг» стоил 4,2 миллиона, а самый лучший броненосец, класса «Бородино», — 14–16 миллионов. Только в 1891–1892 годах, во время самого большого голода, помощь пострадавшим составила около восьми процентов годового бюджета империи, или 54 процента военного бюджета. Податные инспектора писали в своих донесениях, что многие крестьяне не хотят работать: царь все равно накормит. Это ли не социализм? И при этом в 1893 году вводится неотчуждаемость крестьянских наделов. Всё! Цену этим глупостям показал 1905 год, когда община продемонстрировала свой колоссальный протестный потенциал. И закоперщиками там не всегда были бедные крестьяне.
— В вашей книге приведены парадоксальные данные о крестьянских недоимках. Оказывается, недоимщиками были зачастую зажиточные дворы, благополучные уезды и губернии, то есть крестьяне не сомневались, что казна рано или поздно спишет долг. Они ловко спекулировали и на продовольственной помощи во время недородов, занижая данные об урожаях. Наконец, вы развенчиваете миф об обнищании деревни, в частности о «голодном» экспорте в конце девятнадцатого — начале двадцатого века и показываете рост и улучшение структуры внутреннего потребления (см. график 1). Тогда против чего выступали крестьяне в 1905 году?
— Определенный рост благосостояния части деревни начался в середине 1890-х годов, во многом благодаря реформам Витте. В деревне появился целый слой — 15–20 процентов — крестьянских хозяйств, в основном многосемейных, с повышенными доходами. Соответственно, выросли запросы деревни относительно одежды, обуви, «предметов комфорта», в меню крестьянского стола утверждались белая мука, рис, сахар, чай, водка, приправы и пряности — это видно по росту акцизных доходов казны. О росте благосостояния говорит и динамика вкладов в сберегательные кассы и кредитные кооперативы, пассажирских перевозок (см. графики 2, 3, 5, 6. — «Эксперт»).
Но это не помешало крестьянам в 1905 году, почувствовав ослабление власти, попробовать взять у помещиков землю. Логика была такая: то, что я стал жить немного лучше, не отменяет моего желания забрать у бывшего барина землю, которая должна принадлежать мне, а не ему. Я этого вашего барского права неприкосновенной частной собственности не понимаю. Кто работает на земле, тот и должен ею владеть. Это важнейший архетип сознания крестьян, возникший задолго до 1861 года и сохранившийся благодаря общине. Поскольку в 1861 году им дали только часть помещичьей земли, то они верили, что царь вскоре снова прирежет им землю или отдаст ее целиком — ведь население-то выросло! Гарин-Михайловский, кстати, отчасти прорепетировавший столыпинскую аграрную реформу еще в 1890-х годах в своем имении, писал, что его крестьяне были убеждены: вскорости у помещиков всю землю отберут и вернут им. Они истово ждали царского указа об этом к каждому Новому году, интересовались этим у Михайловского и, конечно, не верили, когда он говорил, что такого указа нет и не будет.
Потребление акцизных товаров выросло в несколько раз
«Милые родители, люблю я потребителя»
— В отличие от большинства историков вы считаете столыпинские реформы очень успешным модернизационным проектом.