— Существуют расчеты по имущественному неравенству в России в начале двадцатого века: оказывается, децильный коэффициент неравенства был очень низкий — 6,3–10, намного ниже, чем в США (16–18), Англии (22,5–74). Кстати, в СССР этот показатель не так уж далеко ушел от царской России (3,7–4,5), а в современной России он равен 15. Согласны ли вы с такими оценками и как это можно объяснить?
— Вы, очевидно, имеете в виду подсчеты Бориса Миронова в его исследованиях по исторической социологии России. Этим подсчетам я доверяю. А объяснить эти цифры можно так: в России было мало по-настоящему богатых людей по сравнению с той же Америкой, Англией. Неслучайно прямые налоги составляли малую часть государственного бюджета — восемь процентов, не с кого было брать. Однако благосостояние народа начало подниматься, и мы это видим по росту вкладов в сберкассы, в кредитные кооперативы, в банки. Ведь промышленный подъем 1909–1913 годов и столыпинская реформа — это две стороны одной медали. К моменту, когда кончилась революция 1905–1907 годов, в банках накопилось много денег — своих, русских, — и это стало сильным стимулом реформы. С 1900 по 1908 год вклады и текущие счета акционерных и коммерческих банков выросли почти на 50 процентов. К началу 1909 года капитала в ликвидном состоянии было накоплено столько, что, как только в 1909–1910 годах случился хороший урожай, начался могучий промышленный подъем, мощное строительство — промышленное, транспортное, городское. Большая часть Москвы: Бульварное кольцо, улица Святого Николая — интеллигентский Арбат — это же тогда было застроено.
Кстати, я всегда люблю напоминать, что модернизация Витте—Столыпина дала нашей стране двух будущих лидеров. В 1900 году из Курской губернии в Донецко-Криворожский бассейн переехали две крестьянские семьи. На шахту возле Юзовки отправился крестьянин Сергей Хрущев (сын Никита присоединился к нему в 1908 году; вероятно, они укрепили землю, продали или сдали ее и уехали из деревни), а Илья Брежнев — в село Каменку неподалеку от Екатеринослава (будущий Днепродзержинск), где в 1906 году у него родится сын Леонид.
— По поводу роста вкладов в сберегательные кассы: росло ведь и количество самих касс, и величина вкладов?
— Сберкасс очень много открывали. Даже в мировую войну этот процесс продолжался, и в 1916 году насчитывалось в полтора раза больше сберкасс, чем в 1913-м. Так что отнести туда деньги или снять было легко. Причем крестьяне, наряду с общественными и частными служащими, были наиболее преуспевающей категорией вкладчиков. По моим подсчетам, если исходить из средней численности семьи в шесть человек, то десять процентов крестьянских семей в 1913 году имели сберегательную книжку. И если в целом по империи за 1896–1913 годы число книжек и сумма вкладов на них увеличились в 4,3 раза (не считая вкладов в процентные бумаги), то количество крестьянских книжек выросло в 6,9 раза, а сумма вкладов — в 7,2 раза (см. график 6. — «Эксперт»). Причем в столыпинскую реформу этот процесс ускорился: на 1897–1905 годы приходится 46,5 процента общего прироста крестьянских вкладов за весь период 1897–1913 годов, а на 1906–1913 годы — 53,5 процента. Например, в Тверской губернии сумма крестьянских вкладов возрастает за годы реформы на 15,8 миллиона рублей (стоимость броненосца класса «Бородино»), в Московской — на 12,4 миллиона, это почти три крейсера «Варяг», во Владимирской — на 9,7 миллиона, в Смоленской и Ярославской — на 8,4 и 8,5 миллиона рублей! Правда, в южных губерниях, где быстрее развивалось рыночное хозяйство, этот показатель был скромнее, потому что там охотнее несли деньги в кооперативы и их было больше.
— А как обстояло дело со сбережениями у рабочих?
— Вклады рабочих тоже росли быстрее, чем в среднем по стране, хотя и не так, как крестьянские. Если взять все категории вкладчиков, которые охватывают понятие «простой народ»: «земледелие и сельские промыслы», «городские промыслы», «фабрики, заводы, рудники», «услужение» и «нижние чины», — то за 1896–1913 годы число принадлежащих им книжек выросло в 5,3 раза, а сумма вкладов — в 5,8 раза. И доля этих книжек и вкладов в 1913 году составляла, соответственно, 60 и 56 процентов от общего числа книжек и объема вкладов по стране.
Кстати, приведу занятный факт, характеризующий уровень благосостояния народа сразу через два показателя — рост вкладов и динамика расходов на спиртное. Когда в июле 1914 года в связи с началом войны был объявлен сухой закон, с августа начался резкий приток вкладов в сберегательные кассы, за два месяца он составил 35,9 миллиона рублей — 93 процента прироста вкладов за весь 1913 год, а до октября превысил его на 23 процента — 47,5 миллиона рублей. При этом питейный доход казны снизился на 261 миллион рублей. За первые девять месяцев войны вклады выросли более чем на 264 миллиона рублей, что на десять процентов превысило суммарный прирост вкладов за предвоенное пятилетие — 240,8 миллиона рублей. Аналогично прирост вкладов процентными бумагами вырос на 71 миллион рублей, что почти равнялось общему приросту за 1909–1913 годы. Питейный доход сократился при этом на 600 миллионов рублей.
— Существует представление, что Россия была архаичным сословным обществом, где отсутствовали социальные лифты. Так ли это?
— Специальная задача обеспечить социальные лифты в имперской России не ставилась ни разу — правительство крепко держалось за сословный строй. По этому поводу любят вспоминать циркуляр о кухаркиных детях, изданный в 1887 году, который называют законом. Так вот, циркуляр — это рекомендация, а не закон. А директор гимназии имел чин статского советника и при желании мог циркуляр министра проигнорировать. И если вы посмотрите мемуары людей, живших до революции, то увидите, что часто там упомянут ребенок, товарищ автора, который из бедной семьи, но учится за счет городского общества, земства — он стипендиат. Эти лифты там просто были, хотя, понятно, проблемы доступности образования это не снимает. По данным Бориса Миронова, в 1914 году крестьяне составляли 20 процентов учащихся гимназий и 14,5 процента студентов в университетах. А в технических университетах их доля была еще выше — более 20 процентов. Например, великий экономист Николай Кондратьев, 1892 года рождения, был третьим сыном в крестьянской семье. Он учился в церковно-учительской семинарии, а значит, до этого закончил церковно-приходскую школу. Потом он учился в Училище земледелия и садоводства, потом — в частном Психоневрологическом университете. После этого он экстерном получил гимназический аттестат и поступил в Петербургский университет. Нарастала доля юнкеров из крестьян в военных училищах. Напомню, что генерал Алексеев, начальник Главного штаба в Первую мировую войну, то есть второе лицо после императора, — сын выслужившегося крепостного рекрута, как и генерал Деникин.
— Помимо аграрной реформы что удалось сделать из заявленной Столыпиным программы преобразований? И предполагалось ли в перспективе наращивание участия государства в социальных расходах?
— Увы, успешно шли те законопроекты, которые проводились в условиях роспуска Думы.Многие проекты сразу застряли в разных инстанциях, в думских комиссиях. Столыпин был поперек горла и левым, и правым. И те и другие были больны — и не только народничеством. Конечно, предполагалось повышение социальной активности государства. Запланированное рабочее законодательство, пособия по болезни, инвалидности, страхование трудящихся — все готовилось на высоком уровне. Но, например, из двенадцати внесенных фабричных законов Дума приняла два.
Кстати, нельзя не сказать, что сразу после объявления войны семьи призванных начали получать от государства денежные пособия, по закону 25 июня 1912 года. За первые пять месяцев войны было выдано пособий почти на 270 миллионов рублей, в 1915 году — 624 миллиона, в 1916-м — 1107 миллионов, в 1917-м — около трех миллиардов. Эти огромные деньги преимущественно шли в деревню. Кроме того, семьи солдат получали дополнительные пособия от земств и городов, от частных фондов и частных лиц.
— Почему же все-таки случился 1917 год, если страна так успешно развивалась?
— Во-первых, я ничего не хочу преувеличивать и не буду уверять, что в Российской империи все было прекрасно. Цель моих занятий — понять, что было, а не создавать новую мифологию. Новая, более свободная жизнь только начиналась, и старые проблемы сами по себе никуда исчезнуть не могли. Однако эти проблемы не относились к числу нерешаемых. Во-вторых, ваш вопрос, вполне естественный, замечу, не вполне корректен, хотя прямо вытекает из состояния традиционной историографии. Дело в том, что этот вопрос смешивает проблему успеха модернизации Витте—Столыпина, проблему отстранения Николая Второго от руководства страной и проблему безнаказанного мародерства, то есть «черного передела» и всякого другого. Свержение царизма произошло вовсе не потому, что он вел ту или иную экономическую политику и проводил модернизацию, а в первую очередь потому, что он не мог, как считалось, успешно вести мировую войну. А вот советской историографии было очень важно уверять, что в революции конвертируются только спазмы голодного желудка. И пока, увы, эта точка зрения преобладает в сознании наших современников.