Кексики с творогом
уэйд не понимает: неожиданно образовавшаяся возвышенность, состоящая из материальных частиц напряжения, через которую не перепрыгнешь, которую не обойдёшь и не пробьёшь плотно сжатым кулаком, между ним и питером — это живописный глюк или всё-таки реальность?
кажется, протяни руку — и осязаемая поверхность отдаст прохладой и мелкими, крошащимися под настойчивыми пальцами, неровностями.
он не спрашивает, мерещится ли эта громадина питеру, ибо так себе начало разговора, но ему и не приходится, потому что тот прерывает непривычно затянувшееся молчание первым.
питер, (подбородком упершись в место, под которым размеренно бьётся сердце): «ты боишься его».
уэйд, (подавив смешок и накрыв макушку питера пледом): «ага. его, поняшек из «май литл пони» и твоего плюшевого медведя, на котором мы учились в два счёта вспарывать брюшко. не городи хуйни, а не то по губам словишь не только ладошкой».
питер, (проигнорировав неудавшуюся попытку съехать с темы, пальцами пересчитывая рёбра уэйда с правой стороны): «бои-и-ишься... потому и роешь под него, задаёшь провокационные вопросы. по реакции вычисляешь, что для него самое болезненное, и натираешь мозоль, чтобы наступить на неё, когда он перестанет тебе нравиться».
уэйд, (вытянув шею и поцеловав в тёплый лоб): «если ты не угомонишь своего карманного шерлока холмса, выпавшего на период разыгравшегося юношеского максимализма с ебанутыми запретами, вредящими моему и без того подорванному пиздастрадальной жизнью здоровью, я буду вынужден применить силу. много силы в отношении всех твоих дырок».
роджерса и баки нет в комнате, а у питера в нехитром месте зудит от желания вывести уэйда на чистую воду, наглядно продемонстрировать, мол, «вот он ты — прямо на моей ладони, и я прочту тебя с такой же лёгкостью, с какой ты зачитывал мне заученные наизусть сказки перед сном».
|
|
питер аккуратно прихватывает зубами уэйдов сосок, скользнув по нему кончиком языка, отстраняется и тонкой струйкой воздуха обдувает увлажнённую кожу, медленно перемещая руку с бока уэйда в свои боксеры.
питер, притираясь к чужой ноге, как псина, требующая ласки и внимания от своего хозяина, но отворачивающаяся и отстраняющаяся, когда рука, пытающаяся погладить, оказывается достаточно близко, нашёптывает: «боишься за меня. я — твоё слабое место, и он знает об этом».
о своём слабом месте, для которого ещё не придумали брони, способной защитить ото всех невзгод, уэйд знает тоже.
он проводит шероховатыми подушечками двух пальцев по обветренным губам питера, слегка надавливая на них, чтобы тот послушно разжал зубы. и только когда уэйд ощущает шершавость и скользкость податливого языка, он говорит: «если я почувствую и пойму, что он собирается убить тебя, я сделаю это первым. всяко драматичнее скопытиться от руки человека, который где тебя только не вылизывал, чем от руки чувака, который не по слухам знает, что означает «быть отжаренным и выебанным в мозг», и который больше похож на забитую на скотобойне, но по счастливой случайности оставшуюся в живых животинку».
уэйд, (пальцем другой руки очерчивая в воздухе круг и издавая характерные звуки): «и её, так и не подохшую, пропускают через мясорубку снова, снова и снова, пока ей не настанет окончательный пиздец, но она, сука, живучая, как таракан. сколько её не меси, всё равно по кусочкам соберётся».
|
|
питер пережимает свой член у основания, несильно прикусывает обильно обслюнявленные пальцы уэйда, едва ли не подавившись глотком кислорода, и опускает вмиг потяжелевшие веки.
этого в избытке для него одного: неподдельного страха, сопровождаемого ужасом представленного, кипящего и бурлящего в одном котле с возбуждением, словно жгутом перетягивающим внутренности, чтобы в один момент ослабить хватку, отпустив оба конца, и одарить ощущением невесомости, пущенным вдоль по хитросплетениям вен; проникающим в потайные уголки сознания; поражающим нейроны головного мозга и оседающим отголосками лёгкости в каждой клетке естества, чтобы чуть позже запустить процесс по накатанной, возродив потребность в не до конца распробованном чувстве.
химический процесс, скомбинировавший в себе несколько противоречивых выбросов гормонов, имеет свою цену и требует жертв. питер стал одной из них, и он уже не соскочит, даже если безумно этого захочет.
уэйд пугает, всегда пугал. вызывает дрожь, сеет волнение, которое в дальнейшем превращается в неотъемлемый элемент существования; в дополнительный жизненно важный орган, нелегально подсаженный внутрь человеческого тела.
но в то же время уэйд каким-то магическим образом вселяет ещё и доверие, убеждённость в его персональной правде, какой бы уму непостижимой ни была его теория или затея. питер уверует в её чудодейственность просто потому, что её предложил уэйд, гарантировав, что это сработает, и в качестве аргумента на кон поставив тысячу баксов (которых у него нет) и свой зад на самый жилой район нью-йорка.
|
|
если уэйд скажет: «открой рот», чтобы погрузить дуло пистолета в ротовую полость питера, тот не станет тратить даже и секунды на размышления о последствиях. так велел сделать уэйд, а уэйд не причинит вреда. кому угодно, но не своему питеру, частью которого является по-умолчанию.
уэйд сделает всё максимально быстро и чисто, чтобы питер не то что не успел почувствовать, а даже осознать, что, по сути, должно быть как минимум неприятно от привкуса ледяного металла на языке и самого наличия инородного предмета во рту.
уэйд умышленно не причиняет боль тем, кто ему дорог (хоть этот круг и узок аж до одного человека). боли уэйд не причиняет и себе.
он кто угодно: исчадие ада, психопат, беспринципный мерзавец, не имеющий совести, но не мазохист.
оставлять воспоминания в виде хаотичных алых клякс на стенах, полу, потолке... ни к чему.
в упор, чтобы без излишек ошмётков мозга в половых щелях и беспорядочного множества брызг на отполированных стёклах окон.
уэйд искусен в этом деле, уэйд приноровлен, уэйд — безрассудный мастер, которого мешает оценить по достоинству его прогрессирующее сумасшествие.
но остаётся ли оно таковым, если его разделяют двое людей?
одно помешательство на двоих — новоиспечённая форма нормы, введённая в историю уэйдом уилсоном, но так и не признанная великими умами нынешнего века.
он её породил, он её и убьёт.
уэйд ненормален, и питер, пожалуй, тоже. но никто из них на это добровольно не подписывался.
и калибр, которым будет размозжён мозг его драгоценности, его богатейшего опыта, его жизни в чужом – от пят до макушки родном – теле, — это всё, что предоставит на выбор уэйд питеру.
питер ответит: «на твоё усмотрение», – сдержанно улыбнётся, шмыгнув носом, и рукавом кофты утрёт оба слезящихся глаза. он не умеет сдерживать и хоронить свои эмоции, на замену им выставляя противоположные, ложные. этому его не обучали.
уэйд поцелует его в губы: сухо, целомудренно, без напора. не рассчитывая на то, что этот невинный поцелуй выльется во что-то большее. и огладит раскрасневшиеся от соли щёки, натянув уголки губ в ответ.
поощрение, благодарность за доверие.
но навряд ли это уймёт беспокойство, в грудине безнадёжно пробивающее путь наружу сотнями ударов в минуту.
уэйд отлично воспитал своего мальчика, поэтому тот не пожалуется на боль в висках, на незатихающую пульсацию в ушах и на то, что дичайше щиплет глаза. уэйд невзначай подметит, как же этому сорванцу идёт нездоровый, лихорадочный румянец, как идут подрагивающие пальцы, которые он пытается приютить на коленях, но которые отказываются слушаться и начинают нервно комкать ткань штанов.
заплаканное (но не от боли) лицо питера — божий дар, который уэйд заграбастал себе моментально же, не мешкая, как только увидел впервые.
«больше тебя (меня) не ранят, малыш», – и он позволит питеру вцепиться в свою руку, короткими ноготками впиться в неё, оставить на изувеченной коже следы-полумесяцы, преображающие её свидетельством льющихся через края дозволенного чувств, пока пальцы другой руки уэйда расторопно снимают пистолет с предохранителя.
напуганный и до ополоумия храбрый в одно время питер, принявший волю уэйда как должное (без разбирательств, без суда и следствия), не усомнится в правильности действий их обоих.
«после перерождения я был бы не против заново в тебя влюбиться», – подумает он, но огласить этого не успеет.
уэйд — мастер своего дела, виртуоз. он действует расчётливо и умело, не дожидаясь предсмертных воплей и неконтролируемых конвульсий.
это не зассанная проплаченная театральная постановка, цель которой — кого-то рассмешить или впечатлить. здесь не на что смотреть. отверните ёбла, натяните на морду светонепроницаемую маску и воткните в уши беруши да поглубже; застрелитесь сами или вскройте себе запястья бесконечным шёпотом питера, который может навсегда оборваться по одному хотению уэйда.
не смотрите, не слушайте, не вникайте и ни в коем случае не пытайтесь повторить этого дома.
уэйд, (поглаживая заснувшего питера по волосам): «я сделаю это. уже много раз делал, и там ты умирал красиво, как тому и подобает. красивые люди заслуживают красивой смерти, но убийство не перестаёт быть убийством вне зависимости от того, как оно было совершено, да?»
уэйд, (кивая самому себе): «я убью тебя, а потом сдамся полиции. помнишь, что-то там про силу и ответственность? я уже забрал твою силу, осталось разобраться с ответственностью. я возьму её на себя, не стану прятаться».
уэйд — не вредитель, он — избавитель.
но временами что-то притупляет его врождённую чуйку, и он далеко не всегда успевает явиться к обусловленному часу на праздник жизни, который в любую секунду может превратиться в игру на опережение с одной мишенью по центру — лицом, вытатуированном на изнанке его век.
~
роджерс никак не может приступить к долгожданному (и в кои-то веки не спалённому) завтраку, приготовленным баки, специально вставшим пораньше, чтобы покончить с клише слезливых мелодрам до полного пробуждения первого.
роджерс не встанет, пока минут пятнадцать не понежится в кровати, ворочаясь в ней и перекатываясь с бока на бок, как кот, который не может дотянуться до своего копчика, чтобы почесаться, и ему приходится обтираться о всевозможные предметы.
и этот его ежедневный утренний ритуал сыграл баки на руку, потому что первую порцию (свою) он передержал на огне и зря перевёл продукты, но роджерсу об этом знать необязательно.
сэм не устаёт изо дня в день напоминать роджерсу о том, что баки только учится, что за несколько тех раз, когда ему доверили приготовление еды, он чисто теоретически не мог научиться делать что-то блистательно. но роджерс и слова не говорит о том, что чем-то не доволен, что возмущён баки, который прикладывает мало усилий и халатно относится к готовке, потому что не думает так.
такие монологи сэма кажутся роджерсу слегка странноватыми, будто в голове у него картина воспроизводится совершенно другая, отличающаяся от реальной. но ему приятно, что сэм – его друг – выступает на стороне баки, который, несмотря на суровость внешности, действительно нуждается в защите. даже в таких мелочах.
роджерс счастлив, что баки интересуется кулинарией, практикуется, когда выпадает возможность. разумеется, у него не всё получается. особенно проблематичны блюда, которые готовятся на огне, но это ничего. всему можно научиться. а баки как раз-таки из тех людей, которые, если за что-то берутся, то, пока не доведут уровень своего мастерства до максимального, не остановятся.
«пробивной парень», как его называет сэм, прогнозируя, что баки далеко пойдёт с таким характером.
роджерс раз третий берётся за свою ложку, но не успевает донести её даже до тарелки, не говоря уж о подостывшей каше, которая (богом клянётся) выглядит очень аппетитно, и ягодами она украшена просто прекрасно.
гиперактивная и чертовски визгливая задница уэйда с утра пораньше набивает ему оскомину и нещадно рвёт барабанные перепонки, одним своим существованием поганя всякое желание возрадоваться успеху дорогого человека.
роджерс настороженно следит за фигурой, непринуждённо мельтешащей возле баки, поджаривающего яичницу с беконом и не обращающего внимания на помеху, скачущую с одной стороны на другую и ухитряющуюся лезть под обе руки одновременно.
да, он ждёт подлянки от уэйда. да, он думает, что уэйдово показушное беззлобие никак не противоречит тому, что он редкостный мудак, который, если дашь слабину, церемониться не станет.
роджерс привстаёт, чтобы оттащить назойливую муху-переростка в другую комнату (желательно в подвал) и запереть её там, но питер (кто же ещё?) пригвождает его к стулу голыми руками, навалившись на плечи со спины, и даёт обещание рассказать кое-что секретной важности, когда уэйд отправится напинывать хуи на природу (чтоб уж точно без подслушки), но при условии, если роджерс и слова язвительного или осуждающего в адрес уэйда не накинет.
«какого чёрта тебе от него нужно теперь, уилсон?», – хочется спросить роджерсу, видящему, с какой неохотой баки отвечает на дежурные подкалывания уэйда, но он лишь зубами стискивает кончик горящего языка, на котором этот вопрос наворачивает не заключительный круг.
уэйд ведёт себя так беззаботно и по-детски дурацки, как будто это не он вчера пол вечера терроризировал баки, проезжаясь по чуть ли не самым триггерным темам, которые без труда могут вывести баки из равновесия, достигнутого немалыми силами.
нельзя просто взять и похерить всё то, до чего они добирались так долго по извилистому пути, из-за причуды какого-то идиота, длинный язык которого не в состоянии скрыться за зубами и не высовываться.
мало того, что баки ни на грамм не уверен, что помнит «правильно», так, как нужно (так, как помнит роджерс), так уэйд ещё и пытался выдрать из-под корки какие-то воспоминания посредством тактильных ощущений, и за это роджерс был бы не прочь проехаться по уэйду поездом длинною в тысячу вагонов.
«он положил руку мне на плечо и спросил, правда ли то, что этот жест трогателен. я помню его. помню, что чувствовал эту тяжесть раньше, но рука была не твоей», – поделился баки, когда они с роджерсом остались наедине в абсолютной тишине и безмятежном спокойствии.
«она не поддерживала. она опускала к земле», – но этого он вслух не добавил.
взбешён роджерс не потому, что баки не помнит его прикосновений (в гидре не воспитатели из детских садов занимаются дрессировкой солдат, поэтому ничего удивительного), а потому, что уэйд намеревался (или всё ещё намеревается) окунуть баки в пучину ощущений, которые могут привести к необратимым результатам, после которых пострадавших — не сосчитаешь.
что прикажете делать роджерсу, если из-за всплывших воспоминаний баки начнёт чувствовать себя неуютно, когда роджерс, запамятовав, положит руку ему на плечо? что, если человек, когда-то «по-дружески» укладывающий руку на здоровое плечо баки, неоднократно наносил ему вред, и теперь этот жест ассоциируется у него с грядущей опасностью, а не безопасностью, кою роджерс внушает ему с того самого момента, как баки перестал смотреть на него как на величайшего врага народа?
что ему делать с тем, что он всеми силами пытается заполнить память баки чем-то новым, позитивным и положительным (что и так трудно сделать, с их-то работой), но появляется человек, который буквально разрушает всё, в лицо баки выкрикивая: «хэй, смотри, у тебя есть недовершённое прошлое. разберись-ка с ним!», и плевать этот человек хотел на то, что прошлое баки состоит из бессознательности и односложных приказов, из отвратительного обращения и неуважения, из наказаний и унижений за непослушание и неоднократных стираний его истинного лица.
а сейчас, вынудив роджерса растрачивать немногочисленные запасы нервных клеток на эти раздумья, уэйд, как ни в чём ни бывало, стоит позади баки, зачёсывая его растрёпанные после сна волосы назад, и трещит о том, что прилизал бы каждую прядку, как мамонька своему котёнку, если бы тот только разжал свои нечеловеческие пальцы и отпустил его хер, которому в идеале оставаться бы в рабочем состоянии ещё годков эдак десять, а с такой «твёрдой металлической поддержкой» его целостность весьма сомнительна.
«кто ты, мать твою, такой?», – очередной вопрос остаётся не озвученным, потому что роджерс не готов к ответу, который может пошатнуть пирамиду, выстроенную из фактов, известных ему о неординарной личности уэйда уилсона.
кто он? или даже… что?
безжалостный убийца, хихикающий в унисон со свистом спущенной им же пули и оттанцовывающий на грудных клетках по-человечески мерзких жертв ламбаду?
надёжный друг, являющий собой щит из плоти и крови, когда его товарищи попадают под внезапный обстрел и не успевают сгруппироваться, и выхаркивающий вместе с тёмными сгустками крови: «порядок. не ссыте, как на собаке заживёт»?
счастливчик судьбы, скрючивающийся на матрасе и молящий о том, чтобы боль отступила, скребя ногтями по своим рёбрам, дабы заглушить, перекрыть этот поток раздирающих искристых покалываний?
среднестатистический безумец, присылающий питеру фотографию себя, летящего со стометровой высоты, и отправляющий голосовое сообщение: «форс-мажор. этой ночью развлекись за нас двоих, сладкий. сразу не спускай! оттягивай момент до тех пор, пока я не услышу колокольный звон твоих яиц, тусуясь в компашке смерти»?
влюблённый человек, кричащий о помощи, которую необходимо оказать питеру, но в то же время не желающий выпускать его руку из своей и подпускать кого-либо к нему слишком близко? он верит, что так хотя бы малая доля боли передаётся ему. иначе он просто не может объяснить, по какой причине натурально подыхает, смотря на еле дышащего питера.
или виновник всех бед, проводящий двадцать четыре часа в сутки возле больничной койки питера и рассказывающий небылицы, надеясь, что тот слышит, и сны его становятся от этого менее тревожными. и нет в них и крупицы той боли, которую он допустил?
так кто же такой уэйд уилсон?
или шоу ещё не закончено, и на подходе новая партия масок? какая по счёту, уэйд? сам не знаешь? сбился со счёту?
заблудший и обескураженный... монстр, в невиновность которого однажды поверили, дав шанс на искупление.
~
когда питер только-только узнал, чем промышляет уэйд и за какую работу тот получает грязные деньги, на которые накупает питеру сласти и комиксы, он из чистого любопытства поинтересовался, получает ли уэйд удовольствие от того, что отнимает у людей что-то, чего лично им не давал.
реакция уэйда, дожёвывающего кусок пиццы, была отчасти... бурной.
он тут же подскочил на ноги с засранного дивана, на который питер отказывался присаживаться до последнего (сошлись на коленях уэйда), всплеснул руками, несколько раз глубоко вздохнул и, расхаживая при этом по комнате, затараторил: «так, лапушка. давай-ка кое-что проясним, пока ты не начал промазывать мой анус лубрикантом, чтобы погрузить в мой девственный анал всю свою супергеройскую мощь справедливости, о'кеюшки?»
питер кивнул, обозначив, что ему и в самом деле интересно, что же такого скажет уэйд.
первое: «уэйд уилсон не исповедует терпимость, ясненько?»
второе: «ты не пытаешься залезть ко мне в голову со своей метёлкой, думая, что прожил достаточно, чтобы надрочить мне скилл в жизни, а я тебя за это не калечу. договор?»
третье: «моя башка — это моё личное пространство, и я в нём хозяин. и тебе туда, паутинка, вход строго запрещён».
и в завершение: «закрепи это на своей подсознательной доске объявлений или выбей на правой булке, а можно и на обеих. цитатки длинноватые получились, но с этими вопросами уже не ко мне, а к писаке».
более эту тему питер не поднимал, но чем глубже он узнавал уэйда, тем больше вопросов и домыслов роилось в его черепушке, и недосказанность его порядком нервировала.
питер не спрашивал, почему уэйд, когда что-то делает, проговаривает свои действия, не замечая этого. вероятно, так на людях (существах социальных) сказывается одиночество. когда проводишь много времени наедине с самим собой, и не такое можешь начать вытворять.
питер не спрашивал, почему уэйд дважды в день проговаривает одни и те же вещи, как будто пытается укоренить их в памяти, заложить там намертво, чтобы не затерялось, потому что это... важно?
но совсем не по себе питеру становилось, когда уэйд пристального разглядывал его лицо, раскрывал рот, чтобы то ли что-то спросить, то ли утвердить, и прикрывал его спустя пару секунд.
уэйд молчал.
уэйд уилсон, рот которого не закроется, даже если его жизни будет грозить опасность, а прославленной регенерации не будет в наличии.
он молча любовался питером и практически неслышно дышал.
уэйд ведь не боялся спугнуть, верно? или?..
питер не имел ни малейшего понятия, как реагировать на сконцентрированное на нём внимание. спрашивать, всё ли с уэйдом в порядке, было рискованно. тот мог воспринять это на счёт своего разума, якобы питер думает, что с уэйдом что-то не так, с его мыслящей частью, и это привело бы к конфликту.
питер не думал, что с уэйдом что-то не так. уже тогда питер знал это наверняка.
выпады из реальности случались не так уж часто. уэйд просто зависал на какое-то время и ограничивал свой кругозор лицом питера, а иногда к картинке прибавлял и голос. вежливо просил рассказать что-нибудь и ни разу не перебивал, что тоже немало напрягало.
тогда питер даже и представить не мог, что каждый раз, когда уэйд так смотрел на него, он пытался запомнить то, что его память выжигала за ненадобностью в жизни человека-одиночки, который для себя решил, что нормальным людям рядом с ним не место.
уэйд забывал питера.
а привычка детализировано прорисовывать его образ в своей голове сохранилась и по сей день.
~
питер, проводив уэйда, увязавшегося за баки и сэмом на утреннюю пробежку, возвращается на кухню, усаживается на место, подогретое уэйдом, и вскидывает голову.
роджерс его не поторапливает, не подначивает, даже не смотрит на него. перекатывает смородину по тарелке и выжидает.
питер, (в руках покручивая кружку с горячим какао): «ты и джеймс... вы не могли бы не напоминать уэйду о том, что он делал вчера? обо всех разговорах, расспросах. я знаю, что он поступил очень плохо, и что за это ему нужно хорошенько врезать. мне жаль, правда, мне очень жаль, что он продолжает видеть угрозу даже в вас. но будет лучше, если он не вспомнит».
стив, (подперев подбородок рукой): «а разница? не напомним, вспомнит сам. если не поговорить с ним сейчас, он подумает, что всех устраивает такой расклад, и продолжит, а «потом» может стать уже не до разговоров».
питер, (помотав головой и запустив пальцы одной руки в волосы): «нет-нет-нет, чёрт. здесь всё чуточку сложнее. его мутация, смерти, восстановления и то, что он... другой... все эти факторы влияют на его воспоминания, на отдел памяти в целом. я не говорил об этом, потому что думал, что это и так понятно. ну... что он немножечко конченый. и здесь самоочевидно, что такой он не от хорошей жизни, а потому, что с мозгом нелады».
по судорожному выдоху и поджатым губам роджерса питер понимает, что нихера понятно не было.
питер, (выставив руки перед собой): «хорошо, обойдёмся без шуток. в общем, у него случаются провалы в памяти. у них нет графика. нельзя предугадать, когда случится следующий. они просто время от времени происходят. незначительные, распространяющиеся на последние дни, но так не всегда. такого, что он не мог вспомнить своего имени или что-то вроде, тоже никогда не было. или было, но до нашего знакомства. этого я не знаю».
питер отвлекается на шум захлопнувшейся входной двери и грудью чуть ли не укладывается на стол.
питер, (промочив горло): «его память просто вычёркивает выборочные дни из жизни, будто он их никогда и не проживал. после серьёзных повреждений головы, когда ей приходится самовосстанавливаться, воспоминания и вовсе перемешиваются. если ты спросишь, сколько вы знакомы, он ответит, что чуть ли не пять лет, потому что в его голове мешанина из событий, и большинство из них — это фантазии, которые его мозг старается выдать за реалии, чтобы восполнить вот эти образованные в памяти дыры».
стив, (в защитном жесте перекрестив руки на груди): «пытаться манипулировать моими последующими действиями памятью — очень умно. это уилсон научил тебя отыскивать рычаги давления?»
питер молча встаёт и задирает футболку, оголяя левый бок и показывая шрам чуть выше тазовой кости.
питер, (плюхнувшись на место и подогнув одну ногу к груди): «после целого дня, проведённого со мной, на утро он встретил меня с ножом, но на остриё я напоролся сам, резко выскочив из ванной. и смотрел он на меня так, будто не знал, какого лешего я делаю в его доме. он не помнил, как считанными часами ранее завывал о том, извини за подробности, что не уснёт без моего присутствия в своей кровати».
каждый раз, когда уэйд прикасается к этому шраму, питер замирает, вслушиваясь в его ровные вдохи и такие же ровные выдохи на ухо.
уэйду он нравится. нравится ощущение чужой неидеальности, чужого изъяна, который он может принять так же, как принял его питер со всеми этим ёбаным пиздецом, а помягче и не назовёшь.
каждый раз в памяти, как по команде, расстилается насыщенное изображение, разбавленное голосом уэйда, собственными хрипами и фоновым шумом с улицы.
разинутый рот уэйда и его стеклянные глаза; редкие, но такие оглушительно громкие вздохи; уверенные, не разжимающиеся пальцы на рукояти ножа, проворачивающегося внутри; уэйдовы ушераздирающие выкрики: «у меня нет аптечки. блять, у меня нет блядской аптечки. я не знаю! у меня ничего нет. блять, блять, блять. алкашка. скажи, если она поможет. я всю тебе отдам, только если это поможет. я не знаю, что мне делать. на мне уже как миллион лет всё само заживает, ёбаный, сука, в рот! питер, я не знаю, что должен делать!».
уэйд впопыхах обшаривал все ящики, что были в доме, как будто элементарная перекись и вата, которых здесь и в помине не было, как-то сами собой образовались бы, но видимость он создал обнадёживающую.
питер вёл себя в разы сдержаннее и рассудительнее. додумался скомкать кусок какой-то тряпки и прижать её к ране. уэйд (или всё-таки питер?) не задел органы, а если и задел, то уж явно не один из важнейших, и это воодушевляло.
уэйд ползал перед питером на коленях, протягивая к нему дрожащие руки, но не решаясь дотронуться до какой-нибудь части его тела, даже до пальцев ног, чтобы не сделать ещё хуже, как он только и умеет.
питер успокаивал его вполне разборчивым шёпотом и изо всех сил пытался не выглядеть так, словно вот-вот ничуть не грациозно рухнется в обморок: «уэйд, посмотри на меня. в глаза. не смотри вниз. всё хорошо, слышишь? это не твоя вина. это просто произошло. стечение обстоятельств. ты должен взять мой телефон, он в кармане куртки, позвонить в скорую и назвать адрес, только не ошибись, хорошо? ты ведь помнишь свой адрес? здорово, уэйд. хорошо, что ты помнишь его. позвони, ладно? я не умираю. не нужно бояться. они не тронут тебя. им нечего тебе предъявить».
уэйд наступил себе на горло, чьими-то молитвами поборов желание позорно сбежать и оставить питера, истекающего кровью, на не раз обблёванном полу своей непримечательной квартирки, и доверился (впервые в новой жизни), а питер... питер не подвёл.
с болванистой улыбкой наплёл медикам увлекательную историю о том, как нарезал помидоры охотничьим ножом и почувствовал себя дурно, что и спровоцировало падение на нож, который только с иисусьей помощью умудрился стоять вертикально.
естественно, ему никто не поверил. а если бы поверили, то питер усомнился бы в компетентности и благоразумности этих людей и провёл бы зашивку самостоятельно.
уэйд всё это время был поблизости. питер слышал, как он верещал, когда его на протяжении полутора часа отказывались впускать сначала в операционную, а потом в палату — к его питеру.
нестираемыми чернилами в памяти: «я его семья, пизда ты, блять, с ушами! ты чем, сука, слушаешь?! я тебе об одном и том же час с хуем уже талдычу, а ты всё своим жиденьким мозгишком не можешь допереть, что я внутрь, блять, попасть хочу».
семья, которой, несмотря на тётю и дядю, питеру не доставало всю сознательную жизнь.
но он приобрёл её в лице поистине безумного парня из бара, который по воле случая решил, что тогда, сидя в невзрачном углу захудалого бара, питер нуждался в нём не меньше, чем уэйд нуждался в безэмоциональном: «он в порядке. прекратите, пожалуйста, сдирать шторы и переворачивать кушетки, иначе мне придётся вызвать охрану».
стив, (прочистив горло и вперившись взглядом в скатерть): «у меня нет оснований тебе не доверять, но ты — заинтересованное лицо, которому выгодно выгораживать его. я ни в чём не могу тебя заверить. всё зависит от поведения уэйда. если он вернётся к тому, что продолжит издеваться над баки, он здесь не задержится, каким бы неплохим парнем ты ни был».
питер согласно кивает, угукает и расплывается в улыбке, припомнив, как уэйд доказывал ему, что этот шрам прибавляет мужественности и брутальности, хотя куда уж там... и никакой он не уродский, а очень даже «горячий» и соблазнительный.
потом он, правда, начал затирать о том, что потыкался бы членом в дыру, оставшуюся от ножа, если бы её не зашили, но питер тогда был уже попривыкшим к таким закидонам уэйда, поэтому особо не поразился.
до роджерса же только сейчас доходит, что уэйд, когда показывал ему фотографии в социальных сетях и говорил: «одной ненадёжной памяти иногда бывает недостаточно», имел в виду не столько баки, сколько самого себя, и от этой параллели ему становится самую малость легче.
и идея не только зарисовывать, но и фотографировать баки кажется роджерсу не такой уж бесполезной и глупой.
в конце концов, баки же по-особенному красив, и он заслуживает быть запечатлённым на плёнку.
~
питер, (вглядываясь в свои оставшиеся карты): «я рассказал капитану о том, что у тебя память барахлит. ничего?»
уэйд, (пожав плечами): «а я рассказал бакичу о твоей любимой анальной пробке с собачьим хвостом. ничего?»
питер, (ухмыльнувшись и выложив предпоследнюю карту): «врёшь. ты не допустил бы того, чтобы хоть кто-то, даже пресвятой джеймс, посмел представить меня с этим хвостом в заднице. это зрелище исключительно для тебя».
уэйд, (прикусив нижнюю губу): «знаешь меня как облупленного, котёнок. я пожалею об этом в будущем?»
питер шипит «ес-с-с» себе под нос, выбрасывает вперёд последнюю карту, потягивается и с протяжным стоном валится на спину, прогнувшись в пояснице.
уэйд округляет глаза и негодующе пыхтит, поглядывая то на питерскую карту, то на свои две.
уэйд прав. питер знает его настолько, насколько уэйд позволяет себя узнать.
если уэйд закусывает нижнюю губу во время игры — это значит, что он скрывает предвкушающую улыбку, вызванную уверенностью в победе и своём превосходстве, но на этот раз питер оставляет его ни с чем. в какой, к слову, по счёту?
уэйд, (подхватив питера под коленями, подтащив к себе и разведя ноги в стороны, чтобы улечься между ними): «куда ты её дел, ёбаный мошенник? куда ты спрятал ещё одну карту, м? специально жульничаешь, чтобы я наказал тебя, да?»
питер затыкает уэйда поцелуем, проскользнув языком внутрь и щекотно проехавшись им по нёбу. обвивает одной рукой его шею и прижимает к себе, другой незаметно выуживая из-под резинки боксеров карту, которая лишила бы его выигрыша, и откидывая к остальной колоде, пока уэйд переплетает его язык со своим.
питер не специально. но он ничего не может поделать со своим пристрастием к любованию немого «этого не может быть. нет. такого не могло случиться со мной. я не мог проиграть этому хитровыебанному сучонку. не_опять, не_снова, блять» на лице уэйда, потерпевшего поражение.
Кексики с мятой
иногда роджерс вскользь упоминает о том, что не доверяет уэйду, на что баки сводит брови к переносице и передёргивает левым плечом — безжизненной частью себя.
баки, (озадаченно): «мне тоже никто не доверял, когда ты только-только привёл меня, да и сейчас не особо. бывает, я замечаю, как косится на меня старк, стоит мне чуть резче взмахнуть рукой или громче обычного кашлянуть».
баки, (поникнув): «из нас так просто не вытравишь то, кем мы являлись длительное время».
стив: «меня не волнует то, кем ты был без меня. меня волнует то, в кого ты превращаешься, находясь рядом со мной».
рядом.
баки нравится это слово; нравится тон, которым роджерс произносит его; нравится, что оно звучит не как приказ, а как предложение, от которого ты всегда можешь отказаться, на которое ты всегда можешь согласиться.
рядом стива ни к чему не обязывает.
рядом со стивом — это добровольно.
~
уэйд ненавидит только две вещи в своей жизни: быть обманутым и просроченные продукты, которые, в общем-то, можно сожрать, но и просидеть сутки, а то и двое на горшке — тоже не комильфо.
первое случалось не так уж и часто, потому что обманывать было некому, а со вторым заёбов было куда больше, чем можно себе представить.
временами попадались миссии настолько крупные и загруженные, что у уэйда не было лишней минуты на то, чтобы поправить ткань боксеров, въевшуюся между полушарий, не то что вовремя съесть пару-тройку припасённых бургеров.
но с появлением питера весь этот порядок скатился к самой бездонной пизде мамочки сиф. да упокоит господь её грешную душу.
уэйд не поднимал руку на питера, когда тот нагло пиздел ему прямо в моржовую харю, своими оленьими глазками блуждая по комнате, в надежде выдавить из себя что-то действительно правдоподобное.
он даже на него не кричал, лишь понимающе кивал и до изнывающей боли в пальцах сжимал кулаки, делая несколько шагов назад, после которых даже дышится легче, глубже, спокойнее...
он просто-напросто уходил, чтобы не пугать, не разочаровывать того, кто в него поверил. впервые. а дома ютился в углу, пропахшем металлом и выцветшем тёмно-багровым.
он не калечил питера, потому что не винил его.
во всём, что с уэйдом происходило, был виноват сам уэйд.
и эту вину он заглаживал не походом в церковь или пожертвованиями в реабилитационные центры.
он стирал пястные кости в мясо, крошил их, не жалея ни себя, ни ни в чём не повинную бетонную поверхность.
он выворачивался наизнанку и подставлялся под точные удары собственных рук; под хлыст, ручку которого сжимали его собственные пальцы; под подошвы грубых ботинок, которые красовались на его собственных ногах.
он знал, куда нужно бить, чтобы выбить всю волю к жизни, но при этом оставаться мучительно живым.
но он не злился на питера.
он его не винил.
до поры до времени.
~
уэйд с нетерпением ждёт возвращения питера. больше, чем кто-либо из присутствующих в зале.
эта маленькая пронырливая мышь вздумала геройствовать, взвалив всю ответственность на свой горб, когда дело было поручено им обоим. обоим, блять. двоим, что уже говорит о том, что один человек на задании не справится, что нужна страховка, но питти – амбициозная мразь – всё решил за них двоих. опять.
беспросветную тишину прерывает роджерс, опускаясь перед уэйдом, развалившемся на неудобном стуле, на одно колено.
стив: «я знаю, что ты не послушаешь меня, но, пожалуйста, не глупи...»
и вправду, уэйд его не слушает. размышляет о том, чтобы немного отодвинуться назад и с размаху пиздануть по этому удивительно привлекательному ебальцу, глядя на которое не поверишь, что этот человек на самом деле пережил всё то, о чём лопочут в интернете.
баки удерживается от фырка, и шёпотом: «кто бы говорил о глупостях, роджерс».
уэйд медленно переводит взгляд с пёстрого пятна (картины) на дверной проём и выцепляет смазанную фигуру.
он что, блять, плачет?
переизбыток соли в глазах до невозможного смягчает изображение перед собой, но уэйд поднимается на ноги и направляется в сторону питера, натягивая добродушную (насколько это вообще применимо в отношении уэйда) улыбку.