Вообще говоря, социология познания занимается соотношением между мышлением, идеями и познанием – с одной стороны, и обществом с его разнообразной социальной организацией – с другой. Это очень расплывчатая формулировка, и просто поразительно, насколько трудно дать точное определением, что же такое социология познания, хотя она и прослеживается далеко вглубь истории. Познание может означать различные вещи, и его природа давно интересовала людей, и в раннем истории, и теперь. В то же время есть понятия и знания, которые не представляют для нас проблемы – но которые иногда совершенно не совпадают с тем, что столь же очевидно и естественно для других.
Обычной иллюстрацией этого может служить, например, то столкновение различного понимания действительности, когда люди первый раз оказываются в совершенно чуждой им культуре или делают историческую ретроспекцию своей собственной культуры. Социология познания интересуется как раз такими явлениями, которые касаются продуктов культуры, как, например, идеи, выражаемые в религии или морали. В этом смысле у классиков общественной мысли Маркса, Вебера и Дюркгейма содержится явно познавательно-социологическая постановка вопросов, хотя обозначение "социология познания" впервые было пущено в оборот немецким философом Максом Шелером в 1924.
У Маркса есть, в частности, знаменитый тезис о том, что общественное бытие человека определяет его сознанием, что, в свою очередь, находится в связи с общим анализом капиталистического способа производства (можно даже сказать, что теории Маркса, прежде всего его идеологическая теория, являются основополагающими для социологии познания). Вебер интересуется, в частности, тем, какое значение специфическая протестантская этика имела для зарождения капитализма. И, наконец, Дюркгейм показывает своим анализом религии в примитивных обществах, что все категории и классификационные системы мышления имеют социальное происхождение.
Но это направление фундаментально не только потому, что классики социологии занимаются типичными проблемами социологии познания. Это обусловлено также характером вопросов, которые ставятся в этой области исследований. Их широта и в то же время глубина делает их центральными для социологии как науки, и для всех, считающих, что им есть что сказать о человеке в обществе. Вообще трудно себе представить какое-либо направление в социологии, где не имела бы значения проблематика социологии познания. Как, например, можно было бы объяснить намерения, которые мы ежедневно и ежечасно выражаем или воспринимаем со стороны других, без признания того, что у них имеется происхождение, и его возможно установить? Как можно было бы анализировать те способы, какими общество воспроизводит себя, например, в школах и образовательных заведениях разного рода, не представляя себе, почему это воспроизводство необходимо не только материально, но также и в когнитивном и интеллектуальном отношении?
Одной из предпосылок социологии познания является, таким образом, различение мышления и социального бытия, и напряженность между ними. Отношения между ними нельзя принимать как данность, но как соотнесенное с различными историческими периодами, различными культурами и т.д. Поскольку социология познания, пытаясь определить причины разнообразия мышления, ставит также целью объяснить, почему определенные группы обладают определенными знаниями, идеями и верованиями и т.д., то у нее имеется и критическое, или скептическое, направление. Оно, так сказать, не довольствуется внешним описанием знаний в обществе, а имеет более глубокие намерения.
В то же время исходные моменты социологии познания во многом противоположны традиционным философским взглядам на природу мышления и познания. Можно сказать, что у социологии познания наготове альтернативные ответы на такие вопросы теории познания, как: "что такое знание, откуда мы знаем, что обладаем знанием, и как отличить истинное знание от иных представлений?". Как говорят Бергер и Лукман, социология благодаря своей внутренней логике вынуждена соотносить восприятие действительности и знаний с изменчивыми социальными условиями, в то время как философия не вынуждена (и согласно традиционной научной философии, и не должна) вести таких размышлений. Такой "оттенок" альтернативности привел к тому, что социология познания в определенных отношениях противоречива. После своего начального периода она оказалась в тени и долгое время лежала без движения, прежде чем затем возродиться к жизни; теперь она не только закрепила свое место, но и находится в процессе развития. (Следует помнить, что вообще вполне возможно с позиций философии утверждать обратное, то есть, что есть вечное и абсолютное знание.)
Аргументация в пользу существования абсолютного знания, или вечной, неизменной и универсальной рациональности – это выражение того, что можно назвать объективизмом, часто противопоставляемым релятивизму. Однако важно видеть, что между крайними точками шкалы есть и промежуточные, и что жесткий объективизм так же трудно исповедовать, как и полный релятивизм. Значительная трудность с релятивизмом та, что если проводить его последовательное то, как сказать, рубишь сук, на котором сидишь. Если все мышление и все знания относительны во времени и пространстве и в различных социальных группах, то как же тогда можно оценивать чьи-либо знания? Как можно утверждать, что именно наше объяснение мира и существования верно? Один из способов интерпретации сложностей релятивизма – это сделать вывод, что цена всем знаниям одинаково велика или мала, и занять насквозь скептическую позицию по отношению к возможности "знать" хоть что-нибудь. Однако, как будет видно из дальнейшего изложения, социологи познания делали много попыток избежать релятивистского парадокса. При желании заняться развитием социологии познания и науки наиболее плодотворно занять реалистическую позицию.
Реализм как философское понятие отнюдь не лишен сложностей и может пониматься по-разному, но мы здесь будем придерживаться очень упрощенного описания, где проводятся важные границы с полностью скептическим отношением к науке и знанию. Онтологический реализм признает существование материального мира, независимого от наших знаний, или предполагаемых знаний, о нем. Таким образом, имеется действительность, ограничивающая построения сознания о ней. Наука стремится к изображению и объяснению этой действительности. В свою очередь, эти изображения и объяснения варьируют в разные времена и в разных культурах, и в этом смысле они относительны. Вовсе не бесспорно, что наука просто и без затруднений воспроизводит действительность – но с другой стороны, нет причин идеалистически ограничивать все попытки добывания знаний лишь мыслительными конструкциями. Все время держа это в голове, можно избежать заклинивания на паре противоположностей "объективизм/релятивизм", а вместо этого посмотреть, как разные социологи познания фактически решают эту проблему.
Уже в начальной фазе развития социологии познания можно выделить два комплекса проблем, которые прослеживаются как лейтмотив ее последующего развития. Один касается исторической изменчивости и интересует больше всего, можно сказать, представителей раннего периода немецкой социологии познаниям Шелера и Маннгейма. Второй касается фундаментально социального характера мышления, что можно связать с французской традицией, в которой фигурой первого плана является Дюркгейм.