Rue des Batailles [12]оправдывала свое название. С моего столика на узком тротуаре перед Café de Liberté [13]я наблюдал поочередно или даже почти одновременно три отличных поединка: два воробья шумно боролись за пучок соломы; девушка с невероятно короткими и толстыми ногами выливала целый ушат брани на парня с маслянистыми волосами и в грязном черном шелковом кашне вместо воротничка; на обочине бородатый господин, явный любитель vin ordinaire [14], отчаянно торговался с небритым водителем такси из‑за пяти франков за проезд.
Я затушил сигару в пустой кофейной чашке, жестом показал официанту на оплаченный счет и отодвинул стул, но тут чья‑то тень упала из‑за моего плеча.
«Теперь принялись и за меня», – пробормотал я, чувствуя, что кто‑то избрал и мою персону для наблюдения. Резко обернувшись, я наткнулся на пару голубых глаз, круглых, как у кошки, но глядящих с юмором. Пониже располагались пшеничные нафабренные[15]усики, воинственно ощетинившиеся, прибавлявшие их владельцу еще большее сходство с котом. Под ними – широкая и самая дружелюбная улыбка из всех, встретившихся мне в Париже.
– Par la barbe d’un bouc vert! – промолвил мой accostr [16]. – Если это не мой друг, милейший доктор Троубридж, то я – кузен китайского императора!
– Почему, де Гранден, – воскликнул я, пожимая маленькую жилистую руку, – нам предстояло встретиться так? Я заходил в École de Médecine [17]сразу как приехал, но мне сказали, что вы снова погнались за дикими гусями[18], и только Небесам известно, когда вы вернетесь.
Он ущипнул себя за каждый ус и с усмешкой ответил:
– Ну, конечно! Эти тупицы называют мои исследования в области неточной науки «охотой на диких гусей». Pardieu! Они ничего не видят, кроме своих пробирок и реторт!
– Что же на сей раз? – спросил я, когда мы отправились на прогулку. – Уголовное расследование или экспедиция по отлову призраков?
– Morbleu! – фыркнув, ответил он. – Полагаю, и то, и другое. Послушайте, друг мой, вы бывали в провинции Руан?
– Нет, – ответил я. – Это моя первая поездка во Францию, и я здесь всего‑то три дня.
– Ах, да, – повернулся он ко мне, – ваше незнание нашей географии прискорбно, но может быть исправлено. У вас уже есть определенная программа?
– Нет. Это мой первый отпуск за десять лет – с тысяча девятьсот пятнадцатого года. И план у меня только один – держаться от медицины как можно дальше.
– Отлично, – одобрил он. – Обещаю вам полную противоположность вашей американской практике: мысли о пациентах, таблетках и рецептах полностью улетучатся из вашей головы, друг мой! Присоединитесь ко мне?
– Гм, посмотрим, – помедлил я. – А над чем вы сейчас работаете?
Я знал, что осторожность не помешает в разговоре с Жюлем де Гранденом. Профессиональный медик, один из передовых анатомов и физиологов своего поколения, светило медицинского факультета Парижского университета, этот энергичный маленький ученый выбрал криминалистику и оккультные исследования для отдыха от основной работы – и стал известен в этой области, как и в медицинском мире. Во время войны он был знаменитым, хотя и сверхсекретным, членом союзной разведки. После войны он изъездил почти все части света, выполняя специальные задания для Министерства юстиции Франции. Мне надлежало быть осторожным, принимая его приглашение: прежде, чем дело закроется, следы могут завести и в Индию, и в Гренландию, и даже на Огненную Землю…
– Eh bien, – рассмеялся он. – Вечно вы осторожничаете, друг мой Троубридж! Никогда не согласитесь, пока не увидите проект и технические требования. Очень хорошо – тогда слушайте.
Недалеко от Руана стоит очень древний château [19]семейства де Бруссаков. Некоторые части этого замка были построены еще в одиннадцатом веке, самым последним постройкам не менее двухсот лет. Семейство неуклонно теряло богатство и значимость, а последние два поколения опустилось до сдачи château в аренду богатым иностранцам.
Обычная история, n’est‑ce‑pas? Очень хорошо, ждите, сейчас она станет необычной: в течение прошлого года у château Broussac было не менее шести арендаторов. Ни один из них не остался в шато более двух месяцев – каждая аренда заканчивалась трагично.
Истории накапливаются, а дома приобретают сомнительную репутацию, подобно людям. Становится все труднее найти арендаторов этого château. Мсье Бержере, семейный avoue [20]де Бруссаков, уполномочил меня найти причину этого. Он желает, чтобы я построил дамбу против наводнения неудач, угрожающих довести до нищеты один из самых старых и захудалых родов Франции.
– Вы сказали, аренды заканчивалась трагедиями? – спросил я скорее для поддержания беседы, чем из интереса.
– Ну да, – отвечал он. – Бывали случаи, похожие на этот.
В прошлом апреле мсье Альварес, богатый аргентинский поставщик рогатого скота, арендовал château. Он въехал со своей семьей, слугами и прочим шампанским.
Он прожил там приблизительно шесть недель, пока однажды вечером один из его гостей, изрядно выпивши, не отправился спать и не потерялся. Его не нашли ни следующим утром, ни вечером. Спустя сутки поиск был продолжен, и слуга обнаружил его тело в часовне в самой старой части château. Morbleu, все доктора Франции не могли бы собрать его! Буквально, друг мой, он был разбросан по алтарю: его конечности валялись отдельно, голова грубо отделена от шеи, каждая косточка напоминала черепки в посудной лавке, пораженной молнией. Он походил на куклу, разодранную на части злым ребенком. Voilà, семья Альвареса ретировалась, а семья ван Брандта въехала в замок.
Этот мсье ван Брандт сделал состояние, будучи поставщиком для бошей[21]во время войны. Eh bien, я не пожелал бы ему такого конца, что он имел. Слишком много еды, слишком много вина, слишком мало заботы о здоровье… Однажды ночью он поднялся с кровати и отправился бродить по château. Его нашли в месте, где прежде был древний ров: толстое тело стало тонким и почти вдвое длиннее – выжатым, словно тюбик с кремом на дамском туалетном столике, раздавленный неуклюжим слугой. Неприятное зрелище, друг мой.
Другие арендаторы тоже все съезжали, как только кто‑нибудь из членов семьи или слуг встречал свою ужасную судьбу. Это и Симпсон, англичанин, хромой сын которого упал с зубчатых стен на старый внутренний двор, и Биддл, американец, жена которого теперь визжит и несет чушь в сумасшедшем доме, и Мюсе, банкир из Монреаля, который однажды ночью проснулся в своем кресле, чтобы увидеть, как Смерть смотрит ему в глаза.
Теперь в Бруссаке проживает мсье Люк Биксби из Оклахомы с женой и дочерью, и я ожидаю неприятных известий от них.
Вы отправитесь со мной? Вы поможете избавить от опасности вашего земляка?
– О, полагаю, да, – согласился я.
Эта область Франции была мне столь же интересна, как любая другая, а де Гранден никогда не был скучным компаньоном.
– Ах, хорошо! – воскликнул он, крепко пожимая мне руку. – Вместе, mon vieux, мы составим такую команду, что проклятию Бруссаков будет трудно поспорить с ней.
На следующий день, когда наш забавный маленький поезд важно допыхтел до Руана, солнце уже опустилось к горизонту. Долгие европейские сумерки превратились в темноту, длинные тени выросли под деревьями в свете нарождающейся луны, и нанятый нами moteur [22]въехал в парк château.
– Добрый вечер, мсье Биксби, – приветствовал де Гранден хозяина, проследовав за слугой в большую прихожую. – Я взял на себя смелость привезти вашего соотечественника, доктора Троубриджа для помощи в моих исследованиях. – Он незаметно подмигнул мне. – Вы были так добры, разрешив осмотреть библиотеку замка!
Биксби, крупный упитанный мужчина с румяным лицом и висячими усами, дружелюбно улыбнулся.
– О, что там, монсъер, – ответил он. – Здесь, должно быть, два мильона книг, а я не могу прочитать ни одну из них. Но я плачу аренду за всё. Таким образом, я рад, что вы или кто‑то, владеющий этим малопонятным языком, может попользоваться ими.
– А мадам Биксби и очаровательная мадемуазель, надеюсь, хорошо поживают?
Наш хозяин взволновался.
– Если правду сказать, не очень, – ответил он. – Мы с матерью сочли, что пребывание в одном из старинных зданий здесь во Франции будет целебно для нее, но кажется, это не так, как мы надеялись. Возможно, мы должны попробовать выехать в Швейцарию, говорят, горный воздух там…
Де Гранден нетерпеливо подался вперед.
– Какова природа недомогания мадемуазель? – спросил он. – Доктор Троубридж – один из самых известных врачей вашей Америки, возможно он…
Он выдержал многозначительную паузу.
– Вот как? – просиял Биксби. – Я‑то думал, что вы один из докторов философии, которых здесь полно, а вы – настоящий врач! Будьте любезны, осмотрите Адриенну, док, прошу вас! Пойдемте к ней! А тут и ужин поспеет.
Он провел нас по великолепной лестнице из старинного резного дуба, потом по коридору, облицованному бесподобными деревянными панелями, и тихо постучал в мореную дверь под высокой аркой.
– Адриенна, дорогая, – неуклюже‑нежно позвал он хриплым голосом, – здесь доктор, американский доктор, милая, он хочет осмотреть тебя. Ты пустишь нас?
– Да, – раздалось из‑за дверей, и мы вошли в спальню, огромную, как казарма, обставленную старинными предметами, достойными любого музея.
Светловолосая, синеглазая, худая – на грани истощения, – с впалыми щеками, дочь Биксби лежала на большой резной кровати, обложенная кружевными подушками. Белизна ее тонкой шеи едва отличалась от белизны ее шелковой ночной рубашки.
Отец неуклюже вышел на цыпочках из комнаты, и я начал обследование: нащупал пульс и максимально точно определил температуру без термометра. Хотя девушка казалась изнеможенной от усталости, не было никаких доказательств функциональной или органической нестабильности ни в одном из ее органов.
– Гм, – пробормотал я, напустив на себя весьма профессиональный вид, – и давно вы болеете, мисс Биксби?
Девушка залилась слезами.
– Я не больна, – горячо отрицала она, – я не… О, почему вы не уйдете и не оставите меня в покое? Я не знаю, что со мной. Я… я просто хочу быть одна!
Она спрятала лицо в подушку, ее худые плечи тряслись от рыданий.
– Друг мой Троубридж, – прошептал де Гранден, – назначим, я думаю, укрепляющее – что‑нибудь простое, типа стакана хереса перед едой. Тем временем, давайте пойдем – нас ждет превосходный ужин.
Мы возвратились. Большего мы не могли сделать. Я знал, что его совет справедлив: умение врача бессильно перед желанием молодой женщины оставаться несчастной.
– Нашли что‑нибудь серьезное, док? – спросил Биксби, когда мы с де Гранденом уселись в обшитой панелями столовой château.
– Нет, – успокоил его я. – Она кажется немного уставшей… но нет, конечно, ничего такого, что не может быть исправлено легким укрепляющим, зарядкой и хорошим отдыхом.
– О! – он облегченно кивнул. – А я в последнее время немного волнуюсь.
Вы знаете, мы не всегда были богаты. Еще пару лет назад были бедны как церковные мыши – на бедной земле, к тому же. Но внезапно везде вокруг наших мест обнаружилась нефть. Мать донимала меня – и я начал бурение. Вскоре мы обнаружили фонтанирующую скважину.
Адриенна преподавала в школе, пока мы не разбогатели. А вскоре они с молодым адвокатом Рэем Кифером решили обручиться.
Рэй – хороший, честный парень. Имел прекрасную практику в районе Бартлсвиля, создал собственную фирму за границей во время войны и теперь, скорее всего, будет избираться в законодательное собрание. Но когда наши доходы возросли до трехсот долларов в неделю, мать сказала, что он – не очень подходящая партия для нашей дочери.
Споры матери с Адриенной были бурными и тяжелыми, я старался оставаться нейтральным, насколько это возможно. Мать настаивала на отсрочке свадьбы, Адриенна хотела поскорее выйти замуж. В результате они пришли к компромиссу: Рэй остается дома и работает, а мы на год уезжаем в Европу, посмотреть мир. «Путешествие охолонит ее», – сказала мать.
Адриенна получала письма от Рэя на каждой остановке и сразу же отправляла ответы, пока мы не приехали сюда. Сейчас, кажется, ее не волнует ни Рэй, ни что другое. Она не отвечает на его письма, иногда даже не утруждает себя открыть их и ходит, как лунатик. Мы беспокоимся… Вы уверены, что это не чахотка или что‑то в этом роде, док?
– Не волнуйтесь, мсье, – ответил за меня де Гранден. – Мы с доктором Троубриджем позаботимся о молодой особе. Будьте уверены, мы вылечим ее. Мы…
Два выстрела, друг за другом, раздались снаружи, прервав его речь. Мы помчались к выходу и встретили в коридоре тяжело дышащего егеря.
– Le serpent, le serpent! – кричал он, подбегая к Биксби. – Ohé, monsieur, un serpent monstrueux, dans le jardin! [23]
– Что вы сказали, змея в саду? Где? Большая? – выпытывал у него де Гранден.
Парень растопырил руки во всю ширину, даже вытянул пальцы для увеличения пространства.
– Большая, огромная змея, мсье, – задыхался он. – Больше, чем боа‑констриктор в Парижском зверинце – десять метров, как минимум!
– Pardieu, змея в тридцать футов? – недоверчиво выдохнул де Гранден. – Ну, mon enfant, пойдемте, покажите нам место, где вы видели это зоологическое чудовище.
– Здесь, она была здесь – я видел ее собственными глазами, – взволнованно говорил тот, указывая на маленькую рощу вечнозеленых растений близ стены château. – Смотрите, мои выстрелы срубили кустарники, – он махнул рукой в сторону нескольких сломанных картечью сучьев на кустах.
– Здесь? Mon Dieu! – пробормотал де Гранден.
– Ха! – Биксби сунул себе в рот знатную щепотку жевательного табака. – Если ты не перестанешь употреблять деревенского бренди, то скоро увидишь и розовых слонов на насесте. Тридцатифутовая змея! В этой стране? Да эдакие не вырастают и у нас в Оклахоме! Пойдемте, господа, укладываться в постели! Змея этого парня вышла не из дыры в стене, а из горлышка его бутылки!
Госпожа Биксби, приятная женщина с тусклыми глазами и крашеными волосами, отпустила нам минимум своей любезности за завтраком на следующее утро. Врач из Америки, очевидно, не имевший модной практики у себя дома, и малорослый иностранец со страстью к старым книгам, не представляли ценности в ее мире, где все имело свою стоимость. Биксби была молчалива с незнакомцами при смущенном безмолвии подкаблучника‑мужа, и мы с де Гранденом, не предприняв попытки наладить застольную беседу, после завтрака незамедлительно ретировались в библиотеку.
Моя работа состояла, по большей части, в вытаскивании с высоких полок древних томов в потертых переплетах и укладывании их на столе перед моим коллегой. После одной или двух попыток прочитать их, я оставил это: написанные на старофранцузском либо на церковной латыни, они были так же непонятны мне, как и индейцу из племени чокто.
Маленький француз, однако, набросился на разваливающиеся тома как гурман на трапезу, делая пространные замечания, неистово кивая, если что‑то в книгах подтверждало его теории, и одобрительно бормоча свои «Morbleu!» или «Pardieu!».
– Друг мой Троубридж, – он поднял глаза от пыльного тома и уставился на меня немигающими глазами, – не время ли вам осмотреть нашу красавицу‑пациентку? Пойдите к ней, друг мой, и, с ее согласия или несогласия, приложите стетоскоп к ее груди, а в это время, осмотрите ее тело на предмет синяков.
– Синяков? – эхом отозвался я.
– Точно, точно, именно так! – ответил он. – Синяков, сказал я. Имеет это значение, или не имеет, но если они существуют, я желаю знать о них. У меня есть гипотеза.
– Что ж, хорошо, – согласился я и пошел за своим стетоскопом.
Я едва ожидал найти Адриенну Биксби в постели, хотя она и не была за завтраком, – ведь сейчас уже около полудня. Я постучался в дверь.
– Ш‑ш‑ш, мсье le docteur [24], – прошептала горничная в ответ на мой стук. – Мадемуазель все еще спит. Она ослаблена, бедняжка.
– Кто там, Роксанна? – раздался сонный ворчливый голос Адриенны. – Велите всем уходить.
Я вставил ногу в дверь и мягко сказал горничной:
– Мадемуазель больна тяжелее, чем думает. Необходимо, чтобы я произвел осмотр.
– О, доброе утро, доктор, – промолвила девушка, когда я протиснулся мимо горничной и приблизился к кровати. Ее глаза беспокойно расширились, увидев стетоскоп в моей руке. – Что случилось? Со мной что‑то серьезное? – спросила она. – Сердце? Легкие?
– Мы еще не знаем, – уклончиво ответил я. – Очень часто признаки, казавшиеся незначительными, становятся весьма важными; наоборот, серьезные поначалу симптомы иногда ничего не значат. А теперь просто откиньтесь назад, я быстро закончу с этим.
Я приложил инструмент к ее худой груди и, слушая ускоренное биение ее здорового молодого сердца, быстро оглядел ее тело от линии ребер до воротника ночной рубашки.
– О, о, доктор, что такое? – тревожно вскрикнула девушка, поскольку я отшатнулся так резко, что один из заушников выпал из моего уха. Над ребрами вокруг всего тела молодой девушки извивалась мертвенно‑бледная спиралевидная отметина – словно тело перетягивали тяжелой веревкой.
– Как вы получили эти синяки? – спросил я, укладывая стетоскоп в карман.
Краска бросилась к ее щекам и шее, но глаза были честны, и она ответила просто:
– Я не знаю, доктор. Это – что‑то необъяснимое. Когда мы приехали сюда в Бруссак, я была такая же, как всегда; но спустя три недели, по утрам я чувствую себя словно выжатый лимон. Я рано ложусь спать, и сплю долго днем, но никак не могу полностью выспаться. На моем теле начали появляться эти синяки. Сначала они показались на запястье и выше локтя, потом появились вокруг талии и на плечах. И каждое утро я вижу, что они увеличиваются. Потом… потом… – она отвернулась, и слезы хлынули из ее глаз. – М‑мне стало неинтересно то, что раньше радовало… О, доктор, лучше умереть! Я не вижу смысла, я…
– Ну‑ну, – успокаивал ее я. – Я понимаю вас, понимаю, что вы утратили интерес к жизни. Но все восстановится, когда вы вернетесь в Оклахому, дитя мое.
– О, доктор, мы действительно возвращаемся? Я вчера спросила мать, и она ответила, что папа арендовал это место на год, и мы должны остаться здесь до окончания срока аренды. Вы полагаете, она передумала?
– Ну, мм… в общем… – замялся я, – быть может, вы не сразу покинете Бруссак, но вспомните поговорку о Магомете и горе. Предположим, что если ввезти чуть‑чуть Оклахомы во Францию?
– Нет! – Она энергично покачала головой, и ее глаза вновь наполнились слезами. – Я не хочу, чтобы Рэй приезжал сюда. Это злое место, доктор. Оно заставляет людей забыть все, что они когда‑то любили и лелеяли. Если он приедет сюда, то сразу забудет меня…
И она залилась слезами.
– Ну‑ну, ладно, – успокаивал я ее, – посмотрим, не прислушается ли ваша матушка к медицинскому совету.
– Мать не слушает ничьих советов…
Она продолжала рыдать, а я тихо затворил дверь и поспешил к де Грандену рассказать об этом.
– Cordieu! – взволнованно воскликнул де Гранден, выслушав мой отчет. – Синяки? Синяки на этом белом теле, а до этого на руках? Nom d’un nom! Друг мой, интрига разворачивается! Что вы об этом думаете?
– М‑мм… – я вспоминал давно забытые статьи из «Медикал таймз». – Я читал о стигматах, появляющихся на телах пациентов. Их обычно связывают с изнуряющей болезнью и определенным настроем, экстазом религиозного пыла, или…
– Ah, bah! – прервал он меня. – Друг мой Троубридж, вы не измерите меркой ветер, и не взвесите весами мысль! Мы столкнулись с чем‑то необъяснимым, а не с клиническим случаем, если я не ошибаюсь.
– Что вы имеете в виду?.. – начал было я, но он отвернулся и нервно пожал плечами.
– Ничего я пока не имею в виду, – ответил он. – Мудрый судия не принимает решения, пока не выслушает все доводы.
И он уткнулся в раскрытый перед ним том, записывая что‑то на листке бумаги.
Госпожа Биксби не присоединилась к нам за ужином, и потому застольная беседа состоялась. Кофе был подан в небольшом коридоре, соединяющем широкую прихожую с библиотекой. Разогретый славной едой, тремя сортами вина и несколькими рюмками liqueur [25], наш хозяин расцвел как цветок под солнцем.
– Говорят, Джоанну из Арка сожгли в Рване, – начал он, срезав кончик сигары и водрузив ногу на подлокотник кресла. – Странный способ обойтись с девушкой, так много сделавшей для них. Гид нам сказал, что с тех пор она стала святой или как‑то так.
– Да, – лениво согласился я, – сжегши ее тело и проклявши ее душу, церковные власти позже пришли к выводу, что душа бедного ребенка была осуждена несправедливо. Чувство справедливости не было присуще суду в Руане.
Де Гранден насмешливо взирал на меня и только, как котяра, подергивал свои напомаженные усы.
– Не разбрасывайте камни, друг мой, – предостерег он. – Почти пятьсот лет прошло с тех пор, как Орлеанскую Деву сожгли как еретичку. Ваши американские суды судят ваших университетских преподавателей за ересь менее серьезную, чем у Жанны. А кости достопочтенных Томаса Джефферсона и Бенджамина Франклина до сих пор выкапываются и сжигаются вашими преследователями еретиков. Нет, нет, друг мой, мы сегодня не глумимся над сожженными когда‑то останками вероотступников. Тело Торквемады покоится в могиле много лет, но дух его жив! Mon Dieu! Что я сказал? «Дух его жив!» Sacré nom d’une souris! Это может быть ответом!
Он подскочил как на пружине и стремглав бросился в библиотеку. Я последовал за ним.
– В чем дело, де Гранден?
– Non, non, уходите, гуляйте, катитесь к черту! – закричал он, дико осматриваясь в поиске нужного тома. – Вы досаждаете мне, вы раздражаете меня, вы беспокоите меня! Я должен остаться один! Убирайтесь!
Озадаченный и возмущенный его дикостью, я повернулся к дверям, но он тронул меня за плечо:
– Друг мой Троубридж, пожалуйста, поговорите с поваром мсье Биксби – и возьмите у него куль муки. Принесите его мне не позже чем через час, пожалуйста.
– Простите мою грубость, друг мой Троубридж, – извинился он, встретив меня с мешком муки из кладовки Биксби в библиотеке через час. – У меня была мысль, требующая всей концентрации моего ума, и любая помеха – даже в лице моего доброго друга – отвлекла бы мое внимание. Я сожалею и стыжусь, что такого наговорил.
– О, не берите в голову, – отвечал я. – Вы нашли то, что искали?
Он утвердительно кивнул.
– Mais oui, и даже больше. А сейчас давайте работать. Сначала отправимся в сад, где вчера вечером егерь увидел змею.
– Но, скорее всего, он не видел никакой змеи, – возразил я, когда мы покинули библиотеку. – Мы все пришли к выводу, что парень был пьян.
– Конечно, точно, безусловно, – подтвердил де Гранден, энергично кивая. – Несомненно, он выпил бренди. Вы случайно, не вспомнили мудрую старую латинскую пословицу: In vino veritas? [26]
– Правда в вине? – перевел я приблизительно. – Как можно доверять пьяному, увидевшему тридцатифутовую змею во французском саду? Если мы отлично знаем, что это невозможно?
– О‑ла‑ла, – хихикнул он, – как вы прямолинейны, cher ami. Вот здесь он указал, что мсье le serpent явился, так ведь? Смотрите, вот на кустах следы от выстрелов.
Он наклонился, развел ветки кустарника и приблизился к стене замка.
– Смотрите‑ка, – прошептал он. – Между этими камнями цемент осыпался, и проход для шестидесятифутовой змеи вполне возможен. Так?
– Вполне возможно, – согласился я. – Сюда легко пролезет и большой атлантический морской змей. Но вы не станете утверждать, что он пользуется этим путем?
Он глубокомысленно постучал указательным пальцем по зубам, не обращая внимания на мой сарказм.
– Пойдемте туда, – предложил он, вставая и отряхивая листву с коленей.
Мы возвратились в дом, и я последовал за де Гранденом по многочисленным извилистым коридорам, обитые двери которых он открывал связкой бренчащих железных ключей, полученных от дворецкого Биксби.
– А здесь часовня, – сказал он, завершая получасовую прогулку, приведшую нас к последней, подернутой временем двери. – Тут они и нашли незадачливого мсье Альвареса. Мрачное место для смерти, это точно.
Да, это было так. Небольшая крипта[27]без окон и, вероятно, без вентиляции. Сводчатый потолок укреплялся рядом правильных арок, вырастающих из пола и завершающихся каменными блоками в виде отвратительных голов драконов и грифонов. Небольшой алтарь возвышался напротив дальней стены с серебряным распятием, очерненным временем и съедаемым коррозией. По бокам, ряд за рядом располагались склепы с гробами семейства де Бруссаков: их венчали мраморные плиты с обозначением имени и титула каждого жильца. Паутинный покров, подобно ткани, тянувшийся с потолка до самого пола, придавал полупризрачному мрачному аромату старинного ладана, разносившегося в помещении, особую остроту.
Мой компаньон поставил мерцающий свечной фонарь на пол около дверного проема и раскрыл пакет муки.
– Внимание, друг мой Троубридж, – делайте, как я, – приказал он, опуская руку в пакет и разбрасывая белый порошок по полу часовни. – Отступайте к двери и ни в коем случае не оставляйте следов. У нас должна остаться чистая страница для доказательств.
С любопытством, но охотно, я помог ему рассыпать пакет муки по полу часовни от алтаря до дверного проема, и затем обратился с вопросом:
– Что вы ожидаете найти на этой муке, де Гранден? Конечно же, не следы. Невозможно представить, что кто‑то придет в это ужасное место.
Он с серьезностью кивнул, поднял фонарь и пакет с остатками муки.
– Отчасти так, друг мой, но отчасти и не так. Может прийти, кто должен, – а может прийти, кто хочет. Завтра, надеюсь, мы узнаем больше, чем сегодня.
Следующим утром я еще не довершил моего туалета, а де Гранден уже ворвался в мою спальню – с ощетинившимися по‑кошачьи усами и с взбудораженными круглыми глазами.
– Ну, mon vieux, – он тащил меня за руку как возбужденный терьер своего хозяина, предлагая ему поиграть. – Пойдемте же скорее, немедленно!
Мы поспешили через современное крыло château, миновали двери, блокирующие коридоры зданий пятнадцатого столетия, и прибыли, наконец, в часовню одиннадцатого столетия. Де Гранден остановился перед обитой железом дверью, подобно балаганщику, открывающему занавес перед представлением, зажег свечу в своем фонаре – и я услышал взволнованное клацание его зубов.
– Узрите же, mon ami, – провозгласил он хриплым шепотом, более выразительным, чем вскрик. – Узрите письмена, оставленные на белой странице, нами заготовленной!
Я посмотрел через арочный дверной проем, и потом удивленно обернулся к нему.
От входа в часовню до алтаря по центру виднелись следы маленьких босых ног. Не надо быть следопытом, чтобы прочитать их. Кто‑то прошел в крипту и остановился приблизительно в пятнадцати футах от алтаря, затем обернулся по кругу не больше, чем два фута в диаметре – следы смешивались друг с другом.
Другой же след на муке был менее понятен. Он начинался в конце первого следа и был примерно три или четыре фута в ширину, зигзагообразным – словно кто‑то вусмерть пьяный неуверенно катил колесо. Но рядом не было никаких следов. Нечто, видимо, двигалось само по себе.
– Посмотрите, – прошептал де Гранден, – следы на муке идут от двери. – Он указал на цепочку следов с отчетливыми пятками и пальцами ног, теряющимися в современной части château. – И вот здесь, смотрите, – он увлек меня к стене часовни, где начинался другой, непонятный след. – Он ведет также наружу.
Проследив за его пальцем, я увидел то, что не заметил прежде: дыру в стене часовни приблизительно в пять дюймов шириной, образовавшуюся в результате обрушившегося цемента и упавших кирпичей. Перед стеной осталась кучка муки – словно кто‑то, обсыпанный мукой, пролезал через щель.
Я тупо уставился на де Грандена и спросил в замешательстве:
– Чт‑то это за след?
– Ah, bah! – эмоционально воскликнул он. – Слепец тот, кто закрывает глаза, друг мой! Вы никогда в детстве не натыкались на змеиный след на пыльной дороге?
– Змеиный след? Как он мог оказаться здесь? – мой разум не мог соотнестись с тем, что видели мои глаза.
– Егерь думал, что видел змею в саду точно рядом с этой часовней, – шепотом ответил де Гранден. – Так оно и было: пьяный егерь заметил что‑то похожее на туловище змеи, в том месте, где было найдено растерзанное и обезображенное тело мийнхира ван Брандта. Скажите, друг мой Троубридж – если вы помните зоологию, – какое существо, кроме змеи‑констриктора, убивает свою добычу расчленением всех костей, оставляя только бесформенную мякоть? Hein?
– Но… но… – начал было я, но он прервал меня.
– Идите к нашей пациентке, – скомандовал он. – Если она спит, не будите, но осмотрите ковер на ее полу!
Я поспешил в комнату Адриенны Биксби, бесцеремонно отодвинув горничную Роксанну, и потихоньку подошел к кровати девушки. Она в беспробудном сне лежала на боку, прижавшись щекой к подушке. Я на минутку склонился над нею, прислушался к ровному дыханию, кивнул горничной, обернулся и тихо вышел из комнаты, осмотрев роскошный темно‑красный ковер на полу.
Пять минут спустя я встретился с маленьким французом в библиотеке, взволнованный, как и он.
– Де Гранден, – прошептал я, непроизвольно понижая голос, – я осмотрел ковер. На красном бархате явно видны пыльные пятна длиной футов в десять. Белые следы ведут прямо к ее кровати!
– Sacré nom d’un petit bonhomme! [28] – Он притронулся к своей зеленой фетровой шляпе и повернулся к двери. – След становится ясным; теперь, полагаю, даже мой добрый скептический друг Троубридж может следовать по нему. Ну, cher ami, давайте посмотрим на то, что сможем увидеть.
Он провел меня через парк château, между рядами высоких, дрожащих тополей, к затененному месту, где черные вечнозеленые растения бросают неизменную тень на каменную площадку в половину акра. Кусты роз, давно неухоженные, цвели в зарослях сорняков, заполонивших мрачную территорию пустынного кладбища.
– Что это за место, де Гранден? – спросил я. – Оно так же отличается от остальной части парка…
– Как смерть от жизни, n’est‑ce‑pas? – прервал меня он. – Именно так! Осмотримся.
Он раздвинул переплетенные заросли ежевики и указал на каменную плиту когда‑то белого, а теперь изъеденного временем коричневого шероховатого камня.
– Вы можете прочесть эту надпись? – спросил он.
Письмена, когда‑то глубоко врезанные в камень, были почти стерты, но я разобрал:
CI GIT TOUJOURS RAIMOND SEIGNEUR DE BROUSSAC
– Что здесь написано? – спросил он.
– Здесь лежит Раймон, хозяин Бруссака, – ответил я, переводя как мог.
– Non, non, – возразил он. – Здесь сказано не «Ci git», а «Ci git toujours» – здесь лежит навсегда, или всегда. Как вы считаете, мой друг?
– Мертвецы обычно и лежат навеки, – возразил я.
– Вот как? Будто я не слышал, как ваши крестьяне поют:
Тело Джона Брауна лежит трухлявым в могиле,
Но душа его марширует[29].
Что касается бедного мсье де Бруссака: был ли он похоронен здесь toujours, или, быть может, он поднимется еще раз?
– Я не знаком с французскими идиомами, – защищался я. – Возможно, резчик по камню просто намеревался сказать, что господин де Бруссак спит здесь последним сном.
– Cher Троубридж, – медленно и внушительно возразил де Гранден. – Слова для могильного памятника подбираются с должным вниманием. Тот, кто выбрал эпитафию Раймону де Бруссаку, долго думал над словами, и, диктуя, четко донес свою мысль.
Он задумчиво смотрел на старинный камень, повторяя про себя: «и мадам аббатиса говорила: “Змей еси, и…”», – он нетерпеливо встряхнул плечами, словно отбросил от себя какую‑то мысль.
– Eh bien, здесь мы напрасно тратим время, друг мой, – давайте поставим эксперимент! – И он поспешил в конюшню.
– Пожалуйста, я хотел бы несколько досок, молоток и острые гвозди, – сказал он конюху, приветствовавшему нас у дверей сарая. – Мы с моим другом, весьма ученым docteur Троубриджем из Америки хотим проверить одну идею.
Когда слуга принес требуемые материалы, де Гранден распилил доски на две части: одна в восемнадцать дюймов, другая по три фута, и забил в них острые подковные гвозди с промежутками приблизительно в три четверти дюйма. Закончив, он получил нечто, напоминавшее две большие гребенки с большими ручками и зубчатыми наконечниками.
– Теперь, – объявил он, критически осмотрев свою работу, – думаю, мы подготовили маленькую вечеринку с сюрпризом.
Подняв молоток и две коротких доски вместе с «гребенками», он проследовал вперед к тени у стен château, – туда, где по утверждению подвыпившего егеря, тот увидел громадную змею. Здесь он приложил две доски под прямым углом к более коротким, сколотил их гвоздями, затем поставил это приспособление на землю перед щелью в часовню, уперев в стену. Любое животное, крупнее земляного червя, пролезая чрез трещину в стене, должно было бы либо подскочить, либо сползти по остриям гвоздей.
– Bien, – прокомментировал он, одобрительно осматривая свою работу, – теперь применим ваш мудрый американский принцип «техники безопасности» на практике.
Мы отправились обычным нашим путем к мрачной старинной часовне, и он втиснул доски, усеянные гвоздями, в косяк с внутренней стороны дверного проема.
– А теперь, – объявил он, когда мы возвратились в жилую часть дома, – перед обедом у меня появился великолепный аппетит, а потом, когда время придет, наступит и желание сна.
– Что означают все эти детские игрушки, де Гранден? – спросил я: любопытство взяло вверх.
Он шаловливо мигнул вместо ответа, насвистел кусочек мелодии, затем произнес не к месту:
– Если у вас есть желание сыграть на деньги, cher ami, тогда я держу пари на пять франков, что здоровье нашей милой пациентки улучшится завтра утром.
Он выиграл пари. На следующий день, впервые, с тех пор как мы прибыли в Бруссак, Адриенна Биксби появилась за завтраком, и здоровый цвет на щеках и яркое сверканье прекрасных глаз говорило о долгом безмятежном сне.
Прошло два дня, и все увидели улучшение в ее настроении и здоровье. Фиолетовые круги под глазами сменились свежим розовым цветом, ее смех журчаньем ручейка раздавался под мрачными сводами château.
– Я признателен вам, док, – похвалил меня Биксби, – вы привели мою маленькую девочку в чувство. Назовите свою цену, и я оплачу счет от всего сердца – так, как никогда еще не платил!
– …Доктор Троубридж, – обратились ко мне Адриенна однажды утром, перед тем как я собирался присоединиться к де Грандену в библиотеке. – Помните, вы говорили на днях об импорте кусочка Оклахомы во Францию? Так вот, я только что получила письмо – самое дорогое письмо – от Рэя. Он приезжает через… он будет здесь послезавтра! Думаю, независимо от мнения матери, мы поженимся сразу же. Я достаточно долго была дочерью госпожи Биксби – теперь я собираюсь быть женой господина Кифера. Если мать заставит папу отказать нам в деньгах, это ничего не изменит. До того, как отец разбогател, я преподавала в школе, и я знаю, каково быть женой бедного человека. Я хочу быть с мужчиной – моим мужчиной! и ни с кем больше! – и никто – ни один человек – не сможет удержать меня ни на день!
– Отлично! – приветствовал я ее бунтарство.
Еще не зная молодого Кифера, я был уверен: он именно тот, кто станет врагом жены Биксби.
Но следующим утром Адриенны за завтраком не было, и удрученное выражение на лице ее отца больше говорило о разочаровании мною, чем произнесенные им слова.
– Кажется, с девочкой снова неудача, док, – пробормотал он, отводя глаза. Его жена смотрела на меня, сурово сдвинув брови, и хоть и не сказала ни слова, я чувствовал, что она считает меня самым никудышным докторишкой.
– Mais non, monsieur le docteur [30], – возразила Роксанна в ответ на мое вторжение в спальню Андриенны, – вы не должны будить ее. Бедный ягненок сп