Доктор Джон Бирсфилд Марстон, широко известный в этой части страны как эксперт в костных операциях, заявил о своем намерении завершить свою практику. Он продал свой дом и уезжает из города.
– Картина пока что представляется весьма ясной, – отметил де Гранден, рассматривая первую вырезку с поднятыми бровями. – Но… morbleu, друг мой, посмотрите, посмотрите на эту картинку: это Дора Ли. Она вам никого не напоминает? А?
Я взял вырезку и внимательно всмотрелся в иллюстрацию статьи, объявляющей о разрыве помолвки молодого Марстона. Женщина была молода и разодета в пух и прах по моде времен испано‑американской войны.
– Гм… никого… – начал было я, но тут же замолчал. Внезапное сходство поразило меня. Несмотря на высокую сложную прическу и неподходящую к ней матросскую соломенную шляпку, женщина на картинке имела определенное сходство с изуродованной девушкой, которую мы видели полчаса тому назад.
Француз увидел озарение на моем лице и кивнул.
– Ну, конечно, – сказал он. – А теперь возникает вопрос: молодая девушка с изуродованными глазами – родственница этой Доры Ли, или это просто совпадение? И если так, что стоит за ним? Hein?
– Я не знаю, – признался я. – Какая‑то связь должна быть…
– Связь? Конечно, связь есть, – подтвердил де Гранден, роясь в портфеле. – Ах! Что это? Nom d’un nom, друг мой Троубридж, кажется, я вышел на дневной свет! Смотрите!
Он держал перед собой одну из популярных нью‑йоркских ежедневных газет, где на целой полосе располагался сенсационный материал, снабженный портретами полдюжины молодых женщин.
«ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ПРОПАВШИМИ ДЕВУШКАМИ?» – прочитал я кричащий заголовок.
«Чьи зловещие невидимые руки тянутся из тьмы, выхватывая наших девушек из дворцов и лачуг, магазинов, со сцены и офисов? – риторически вопрошали читателей. – Где Эллен Манро и Дороти Сойер, Филлис Бучет и три другие прекрасные блондинки, ушедшие в небытие в течение прошлого года?»
Я прочитал до конца сенсационную статью об исчезновениях. Случаи казались схожими: ни одна из исчезнувших молодых женщин не возвратилась в свой дом и ни одна из них (согласно статье) не собиралась ни в какое путешествие.
– Parbleu, он глуп – даже для журналиста! – резюмировал де Гранден по прочтении мною статьи. – Держу пари, что и мой добрый друг Троубридж уже заметил одно важное обстоятельство, упущенное автором статьи, – столь же банальное, как нос на его лице.
– Мне жаль разочаровывать вас, старина, – отвечал я, – но мне кажется, что репортер описал это дело со всех возможных ракурсов.
– Ах, так? – саркастически заметил он. – Morbleu, мы должны будем проконсультироваться с окулистом, перед тем как возвратимся домой, друг мой! Смотрите, смотрите, я умоляю вас, на портреты этих исчезнувших женщин, cher ami! И скажите мне, что вы не видите не только сходства между ними, но и сходства с мадемуазель Ли, бросившей сына доктора Марстона? Что? И сейчас, после моих указаний, вы не видите этого?
– Нет… по… почему… да… да, конечно! – отвечал я, рассматривая портреты. – Дьявол! Де Гранден, вы правы! Похоже, что у этих девушек есть фамильное сходство! Вы нащупали это!
– Hélas, нет! – сказал он, пожимая плечами. – Я еще ничего не понимаю, друг мой. Я только пытаюсь растопырить руки, подобно слепому, над которым издевается толпа мальчишек, и мои бедные пальцы не могут ничего нащупать. Pah! [86]Жюль де Гранден, ты – величайший глупец! Думай же, думай, тупица!
Он сел на краешек кровати, обхватив лицо руками, и наклонился вперед так, что его локти уткнулись в колени.
Внезапно он подпрыгнул, и одна из его волшебных улыбок осенила его мелкие правильные черты.
– Nom d’un chat rouge, друг мой, есть! Есть! – объявил он. – Питомцы… питомцы, о которых говорил старый вор автомобилей! Они находятся в подвале! Pardieu, мы посмотрим на этих питомцев, cher Троубридж, нашими четырьмя глазами. И почему этот отвратительный вор сказал, что «она» должна была стать одной из них? Теперь, во имя сатаны и серы, кого он подразумевал, говоря «она», если не несчастного ребенка с глазами la grenouille? [87]А?
– Почему… – начал я, но он махнул рукой.
– Давайте, давайте, пойдем, – убеждал он меня. – Мне не терпится, я волнуюсь, я не властен над собой! Мы обследуем дом и лично убедимся, какие‑такие питомцы содержатся у человека, показывающего молоденьким девушкам их деформированные лица в зеркале и – parbleu! – крадущего автомобили у моих друзей!
Мы быстро спустились по главной лестнице, отыскивая вход в подвал. Наконец, нашли дверь и, вооружившись свечами из зала, держа их над головами, стали спускаться по шатким ступенькам в темный как смоль подвал с влажными заплесневелыми стенами и сырым земляным полом.
– Parbleu, темницы château в Каркассоне будут повеселее, – заметил де Гранден, остановившись на ступеньке, водя свечой над головой и осматривая мрачные своды.
Подавляя дрожь от холода и дурного предчувствия, я посмотрел на каменные своды без окон и всяческих отверстий, готовясь вернуться назад.
– Здесь нет ничего, – заявил я, – это можно увидеть и вполглаза. Место так же пусто, как…
– Быть может, друг мой Троубридж, – согласился он. – Но Жюль де Гранден не смотрит вполглаза. Он использует оба глаза и неоднократно, если его первого взгляда оказывается недостаточно. Взгляните на тот деревянный настил! Что вы скажете о нем?
– Ну… кусок дервянного покрытия… – рискнул предположить я.
– Может – да, может – нет, – сказал он, – давайте посмотрим!
Он прошел по подвалу, наклонился и обратился ко мне с удовлетворенной улыбкой.
– У настила обычно не бывает колец, друг мой! Ха! – Он ухватился за железное кольцо и поднял деревянную крышку, обнажившую почти трехфутовый люк с деревянной, почти вертикальной лестницей, ведущей в непроницаемую темноту.
– Allons, мы спускаемся, – заявил он, оборачиваясь и ступая на верхнюю ступеньку лестницы.
– Не будьте глупцом, вы же не знаете, что там… – посоветовал я.
– Верно, – ответил он, когда его голова сровнялась с полом, – но через миг узнаю. Так вы идете?
Я с досадой вздохнул и последовал за ним.
На последней ступеньке он остановился, поднял свечу и огляделся. Вокруг нас была земляная шахта с перекрытиями из досок и деревянными балками.
– Ах, все только усложняется, – пробормотал он, ступая в темный туннель. – Вы идете, друг мой Троубридж?
Я последовал за ним, размышляя, что может оказаться в конце этого темного, покрытого плесенью прохода – но мой взгляд встречал только древесный грибок и сырые земляные стены.
Де Гранден продвигался на несколько шагов впереди меня. Пройдя приблизительно пятнадцать футов, я услышал крик удивления и ужаса моего компаньона и в два прыжка оказался рядом. Прибитые гвоздями к деревянным блокам, с обеих сторон туннеля свешивались белые блестящие предметы – и разум отказывался узнавать их. Но даже непрофессионал не перепутал бы их ни с чем другим, тем более я, врач. Справа, призрачно белея в мерцании свечей, висели кости человеческих ног, отлично собранные от ступней до таза.
– Боже правый! – воскликнул я.
– Sang du diable! – прокомментировал де Гранден. – Посмотрите, что вот там, друг мой! – И он указал на противоположную стену. Четырнадцать скелетов рук, полностью собранных от лопатки до кончиков пальцев, свисали с деревянных балок.
– Pardieu, – пробормотал де Гранден. – Я знал людей, собирающих чучела птиц и засушенных насекомых; знал тех, кто хранил египетские мумии и даже черепа давно умерших людей – но никогда прежде не видел коллекции рук и ног! Parbleu, он caduc [88] – безумный чудак, если я что‑то понимаю.
– Так это они и были его питомцами? – спросил я. – Да, он несомненно безумец: держать такую коллекцию да еще в таком месте. Бедняга…
– Nom d’un canon! – вмешался де Гранден. – Что это?
Из темноты донесся странный, невнятный звук, будто человек пытался говорить с набитым едой ртом. А за ним, словно проснувшееся эхо, этот звук повторился, умноженный в несколько раз – словно бормотали около полдюжины младенцев или такое же количество ненормальных взрослых.
– Вперед! – Отвечая на неизвестный вызов, как воин, повинующийся звуку трубы, де Гранден бросился в сторону странного шума, освещая себе по сторонам. Затем послышалось:
– Nom de Dieu de nom de Dieu! – завопил он. – Смотрите, друг мой Троубридж! Смотрите и скажите: вы видите то, что вижу я, или я тоже сошел с ума?
Вдоль стены выстроились в ряд семь маленьких деревянных клеток, каждая с дверцей из вертикальных планок, наподобие таких, в которых крестьяне держат куриц, не больше. В каждой из клеток находился объект, подобный которому я никогда прежде не видел, даже в кошмарных снах.
Они имели туловища людей, хотя ужасно отощавших от голодания и покрытых грязной коростой – но на этом подобие человеку прекращалось.
С плеч и с талии свисали вялые отростки плоти, верхние, заканчивающиеся плоскостями, подобными плавникам и отдаленно напоминающими руки; нижние конечности, когда‑то бывшие ногами, завершались пятью иссохшими фрагментами плоти – пальцами.
На худых шеях крепились головы с карикатурными лицами – плоскими, без носов и подбородков, с ужасными иссеченными и расходящимися глазами, с разверстыми отверстиями от щеки до щеки вместо ртов и – о, ужас ужасов! – с выступающими на несколько дюймов языками, качающимися в бессильной попытке произнести слова.
– Сатана, твое искусство превзойдено! – крикнул де Гранден, высвечивая клочки бумаги, украшающие каждую из клеток наподобие названий животных в зверинце. – Смотрите! – сказал он, указывая дрожащим пальцем на надпись.
Я глянул и в ужасе отскочил. На бумаге был портрет и имя Эллен Манро, одной из девушек из газетной вырезки, найденной нами в спальне покойного. Ниже нетвердым почерком нацарапано: «Уплачено 1‑25‑97».
Подавленные, мы прошли мимо клеток. На каждой имелся портрет молодой и симпатичной девушки и подпись: «Уплачено» с датой. Все девушки из газетных вырезок были представлены в клетках. Последняя, самая маленькая клетка была отмечена фотографией, именем Доры Ли и датой «оплаты» красными цифрами.
– Parbleu, друг мой, что нам делать? – истерично прошептал де Гранден. – Мы не можем вернуть этих бедолаг миру, это было бы высшим проявлением жестокости. И уклониться от акта милосердия, о котором они попросили бы, если б могли говорить, тоже невозможно.