В САМОМ ЦЕНТРЕ БЕЗМОЛВИЯ 6 глава

Вот как функционирует человеческий ум: один человек обманывает вас, а вы перестаете доверять всему человечеству. Ему следовало бы поклоняться женщине. Но он так уродлив, что мстит не только своей жене, но всему Женскому, относя их к барабанам, к животным, к неприкасаемым: «Бейте их! — чем лучше вы побьете их, тем более покорными они будут, тем больше они будут у вас в руках».

Женщина жила такой болью... и все же Альмустафа совершенно забывает, кто задает вопрос. Можно принять смену сезонов — но не десять тысяч лет рабства. Сезон не меняется...

Женщине нужен мятеж, неприятие.

Мужчина — самое похотливое животное на земле. У всякого животного есть сезон, когда самец заинтересован самкой. Иногда сезон — всего несколько недель, иногда — месяц или два, а потом на целый год они полностью забывают о сексе, они полностью забывают о воспроизведении. Вот почему у них нет ситуации перенаселения. Только мужчина сексуален круглый год, а если он американец, то он сексуален и ночью, он сексуален и утром. И вы просите женщину принять боль?

Я не могу просить моих людей принимать такую боль, боль, которую навязывают вам другие.

Вам нужна революция.

И если мужчина обращается с вами как с барабаном, то вы должны также обращаться со своим мужчиной как с барабаном. Вы имеете равные права: бейте своего мужчину так, чтобы до него дошло.

И вы безмятежно смотрели бы сквозь зимы своей печали.

Почему? Если мы можем изменить это, то почему должны наблюдать?

Наблюдают лишь то, что не может быть изменено.

Наблюдают лишь то, что естественно, — свидетельствуют его.

Но это такая поэтическая хитрость. Прекрасные слова: безмятежно смотрели бы... — а если бы Халиля Джебрана била его собственная жена? «Наблюдать безмятежно!» Наблюдайте безмятежно все естественное, поднимайте бунт против всякого страдания, навязанного кем бы то ни было. Мужчина это или женщина, ваш отец или мать, священник или профессор, правительство или общество — восстаньте!

Если у вас нет мятежного духа, вы не живы в истинном смысле слова.

Многое из вашей боли выбрано вами самими.

Это верно. Все ваше страдание, вся ваша боль... многое из этого не навязано другими. Против того, что навязано другими, — восставайте, а то, что вы выбрали сами, — бросьте. Тут не нужно наблюдать, простого понимания — я сам навязал это себе — достаточно, чтобы отбросить его прочь. Пускай другие наблюдают, как вы бросаете его! Увидя, как вы отбросили его прочь, они, возможно, тоже поймут: «Зачем страдать понапрасну? — соседи отбросили прочь свое горе!»

Ваша зависть, ваш гнев, ваша жадность — все это приносит боль. Ваши амбиции — они все приносят боль. И они выбраны вами.

Это горькое зелье, которым лекарь в вас исцеляет ваше больное Я.

Опять он занимается утешением. Он не проводит четкого различия. Есть боли, которые навязаны другими, — восстаньте против них. А есть боли естественные — свидетельствуйте их безмятежно, потому что это горькое лекарство природно, врач внутри вас исцеляет ваше больное Я.

Поэтому доверьтесь лекарю и пейте его лекарства в молчании и спокойствии.

Но помните: это о враче — не о вашем муже, не о правительстве. Они навязывают вам боль не для вашего исцеления, а чтобы уничтожить, подавить вас, потому что, чем больше вы разрушены, тем легче над вами господствовать — тогда нечего опасаться восстания с вашей стороны. Так что помните, кто врач. Природа исцеляет, время исцеляет — вы просто ждете, свидетельствуете. Но будьте очень чуткими, различая естественное и искусственное.

...ибо его руку, пусть тяжелую и жесткую, направляет заботливая рука Незримого.

Природа — это не что иное, как видимая часть невидимого Бога. Даже если его рука тяжелая и жесткая, ее направляет сам дух сущего. Так что не беспокойтесь.

И хотя обжигает вам губы чаша, которую он подносит, она сделана из глины, которую Гончар смочил своими святыми слезами.

Все естественное... против него никакое восстание невозможно. Тогда не будьте несчастными; тогда принимайте его с благодарностью. Это — незримая рука божественного, которая хочет исцелить вас, которая хочет привести вас к более высокому состоянию сознания. Но все неестественное...

Уступать любому виду рабства означает разрушать свою собственную душу. Лучше умереть, чем жить как раб, потому что смерть бунтаря дает ему достоинство.

Сократ имеет это достоинство даже сегодня. Он мог бы легко спасти свою жизнь. Главный судья давал ему эту возможность, так как он тоже чувствовал, что этот человек не совершал никакого преступления — он был невиновен. Но это был демократический город, и голоса разделились. Разница была небольшой: сорок девять процентов были за Сократа, а пятьдесят один процент — против него. Но все законы слепы. Всего из-за двух процентов горожан, — которые могли быть отсталыми, идиотами, сумасшедшими, — они уничтожили свой лучший цветок.

С тех пор Греция никогда не восходила к такой славе. Она опускалась все ниже и ниже, и сегодня каков статус Греции в мире, какова сила? Зачем надо было убивать человека, который был их высочайшим сознанием, носителем благой вести людям?.. Они уничтожили его, поскольку то, что он говорил, было болезненным. Он говорил: «Избавьтесь от всего старого; только так будете возрождены. Доверяйте только своему опыту, иначе вы будете просто таскать хлам».

Главный судья был опечален. Та же самая печаль была в сердце Понтия Пилата, когда евреи требовали распять Иисуса. Понтий Пилат был более культурным, более человечным, и у него не было еврейских предрассудков, ведь он не был евреем. Ситуация с Сократом была совсем другой. Сам он был греком, и там было много оскорбленных его величием. Любой верблюд оскорбится, если вы приведете его к горам. Вот почему они никогда не ходят к горам, они живут в пустыне; там горы — они сами.

Судья сказал: «Я предоставляю тебе некоторые возможности, можешь выбирать. Ты можешь покинуть Афины, единственный город-государство, — ты можешь жить сразу за пределами Афин, и те, кто любит тебя, будут приходить. Это не так далеко».

Сократ сказал: «Нет, потому что это покажет, что я был больше заинтересован в спасении своей жизни, чем в борьбе за истину».

Судья сказал: «Тогда сделай вот что: оставайся в Афинах, но не проводи своих бесед. Перестань говорить об истине, молчи».

Сократ сказал: «Какой смысл мне жить, если я не могу высказывать истину?»

Главный судья сказал: «Тогда ты ставишь меня в такую безвыходную ситуацию, что единственный выбор — это убить тебя, дав яду».

Сократ сказал: «Кажется, ты предложил лучшую из всех альтернатив, потому что, по крайней мере, я умру с достоинством, и меня будут помнить достойно». И вправду, Греция не создала больше человека такого же достоинства. С Сократом умерло нечто существенное в самой душе этой земли.

Так что всегда помните, что истина выше, чем жизнь.

Всем можно пожертвовать, но истиной жертвовать нельзя.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.

 

даже не сердце... только свидетель

22 января 1987.

 

Возлюбленный Мастер,

И просил мужчина: «Скажи нам о Самопознании».

И он ответил: «Ваши сердца знают в безмолвии тайны дней и ночей.

Ваши уши жаждут услышать знание вашего сердца.

Вам хочется познать в словах то, что вы всегда знали в мыслях.

Вам хочется коснуться пальцами нагого тела ваших грез.

И это благо.

Тайный родник вашей души должен излиться и с журчанием потечь к морю;

И сокровище собственных беспредельных глубин откроется вашим глазам.

Но не стремитесь взвесить на весах ваше неведомое сокровище;

И не пытайтесь измерить глубины своего знания посохом или лотом.

Ибо Я — это море беспредельное и безмерное.

Не говорите: «Я нашел истину»; скажите лучше: «Я нашел некую истину».

Не говорите: «Я открыл путь души».

Скажите лучше: «Я повстречал душу, идущую моим путем».

Ибо душа ходит всеми путями.

Душа не идет в одном лишь направлении и не растет как тростник.

Душа раскрывается как лотос с бесчисленными лепестками».

Я действительно чувствую печаль и досаду всякий раз, когда приходится критиковать человека, столь замечательного во многих отношениях, как Халиль Джебран. Моя любовь к нему огромна, и благодаря моей любви я имею право критиковать его. Это из-за моей любви я не могу соглашаться с ним, когда он не прав.

Есть много случаев, когда он не прав — не может быть правым, — поэтому я также чувствую сострадание. У него есть способность, потенциал, двигаться гораздо выше, но он не знает дороги. Он остается большее время поэтом, мечтателем. Его поэзия прекрасна, его грезы прекрасны, но это не истина, которую мы ищем. Я удивляюсь иногда... возможно, его замечатель­ная способность выражения воспрепятствовала его переживанию.

Читатели не смогут обнаружить, где он ходит по земле, а где летит в небесах. Я шел по земле и пришел к самому дальнему пределу высоты и глубины, доступному для человека, но он лишь грезит об этом. Увы, если бы он был не таким хорошим поэтом, он, возможно, отыскал бы истину. Это очень необычный случай.

Есть люди, которые обрели истину и остались в молчании, потому что не знают, как выразить ее. Халиль Джебран — явление прямо противополож­ное: он не обрел истину, но он способен выражать. И человечеству, живущему в темноте, кажется, что его поэзия идет из источника самопозна­ния. Это не так — и вы увидите, почему я говорю, что это не так...

И просил мужчина: «Скажи нам о Самопознании».

Первое, что бросается в глаза... Замечаете разницу, когда спрашивает женщина и когда спрашивает мужчина? Женщина спрашивает о том, что интимно, близко; она глубоко укоренена в земле. Мужчина — это бродяга; ему любопытны многие вещи, он хочет знать все. Женщине достаточно знать несколько существенных вещей, и они преобразят ее существо, но мужское любопытство не знает пределов.

Сам вопрос показывает, что этот мужчина — не медитирующий: он даже не осознает того, что никто не может рассказать о самопознании. Похоже, он ученый стипендиат: это эксгибиционизм. Как он может спрашивать об обычных мирских вещах? Его вопросы должны показать миру, что здесь мужчина, он задает самый важный вопрос. Сам его вопрос может одурачить несведущего, но для меня он разоблачает его и его невежество.

И он ответил: Ваши сердца знают в безмолвии тайны дней и ночей.

Халиль Джебран никогда не идет глубже сердца, а сердце — это не вы, и сердце не может содержать самопознание. Оно лучше, чем голова, а самопознание означает выход за пределы обоих — ума и сердца, выход за пределы мышления и чувствования. Только тогда вы узнаете, что таит безмолвие.

Безмолвие не известно уму — это базар; безмолвие не известно сердцу — сердце так наполнено эмоциями, чувствами. Вы их не слышите, потому что сердце может лишь шептать; оно недостаточно красноречиво, так как не получило образования. Ум обучали точному выражению, сердце игнорирова­ли. Поэтому я не могу согласиться с его постоянным акцентом на сердце. Сердце — станция на полпути, это не конечный пункт. Конечный пункт — это ваше существо; там дорога оканчивается, потому что некуда больше идти.

Мужчина спрашивает о самопознании, и ответ не соответствует вопро­су: Ваши сердца знают в безмолвии тайны дней и ночей... Но вопрос не о том. Тайны дней и ночей — это не самопознание. Видимо, он и сам не сознает, что его ответ не по существу.

Но ваши уши жаждут услышать знание вашего сердца.

Мне самому больно, когда я говорю, что иногда его изречения глупы. Но ваши уши жаждут услышать знание вашего сердца... Жажда — в существе, не в ушах. Уши жаждут только из любопытства; они значат не много. И как может сердце рассказать ушам? — ведь сердцу и самому не известно, кто вы есть.

Да, сердце может дать вам прекрасные грезы, но те прекрасные грезы могут стать величайшей помехой в вашем паломничестве к истине, потому что вы начнете верить в те грезы. И Халиль Джебран, похоже, верит в те грезы. Они могут быт прекрасными, и вы можете почувствовать, что теперь не надо двигаться вперед; вы обрели такое замечательное пространство... можно остаться здесь.

Но вы — не сердце. Сердце все еще часть тела, а вы только свидетель — точно как вы были свидетелем внешнего мира — своего ума и постоянного движения его мыслей. Вы пошли немного глубже и теперь думаете: «Я прибыл».

Сердце не удовлетворит вас. Скоро вас утомят те грезы, ведь они нереальны, они не могут питать вас. Вы должны будете двигаться все глубже — до тех пор, пока станет невозможным идти дальше, потому что дороги нет: вы дошли до конца. Только тогда вы узнаете, кто вы есть.

Поэты поют об этом, грезят об этом, пишут об этом, но все это просто описание луны, рассматривание лунного отражения в озере; оно выглядит, как луна, но это не луна. А если вы броситесь в озеро, поближе к луне, она пропадает. Беспокойное озеро не может отразить луну; так же не может и беспокойное сердце создать прекрасные поэмы — это очень утешительно для людей, которые всегда жили в уродливом мире ума.

Сердце — это, конечно, шаг в направлении самопознания, но это не самопознание.

Вам хочется познать в словах то, что вы всегда знали в мыслях.

Это просто безумное изречение, потому что истина никогда не была известна в словах, и истина никогда не была выражена в мыслях. Мысль принадлежит уму, и слова тоже принадлежат уму.

Ум может философствовать, сердце — это поэт, но дом мистика — в вашей сущности, там, где мысли, слова, невинность — все оставлено позади и забыто.

Люди обычно считают — и это кажется самым разумным, — что безмолвие означает: никаких мыслей, никаких слов, никакого шума. Это негативное понимание безмолвия; вы не говорите ничего о безмолвии.

У безмолвия есть свое собственное позитивное существование, гораздо более основательное, гораздо более ценное — часть вечности. Безмолвие — это не мысль и не отсутствие мысли; когда вы видите отсутствие ваших мыслей и грез — они просто заснули. Вы можете обмануться, считая, что их отсутствие и есть безмолвие, но такое безмолвие будет пустым: в нем не будет ни танца, ни блаженства. Это будет безмолвие кладбища. Мертвые не могут разговаривать, но это не значит, что мертвые достигли безмолвия.

Безмолвие в своем реальном, позитивном существовании — это почти музыка, это безмолвие сада, где цветы без слов шлют послания другим цветам.

Ученые обнаружили, что, видимо, у пчел есть определенный вид языка. Мы не можем понять его, но их поведение показывает, что должна сущест­вовать коммуникативная система, иная, чем наши, — и это исследовали годами. Ученые были озадачены.

Одна пчела находит сад с подходящими цветами, и тут же возвращается; она танцует перед другими пчелами — и странным образом все пчелы находят сад. Своим танцем пчела рассказывает — но ученые все еще бессильны: как она может указать направление, расстояние, сорт цветов? Она продолжает танец до тех пор, пока все пчелы не отправятся в сад. Первая пчела доберется туда последней.

Иногда первая пчела может не обнаружить цветов, и снова она будет танцевать. Нам очень трудно понять разницу между этими двумя танцами, однако ни одна пчела не вылетит и не отправится ни в каком направлении — пришло сообщение, что вокруг цветов нет. Ни единого слова не было произнесено. И со своими самыми изощренными приборами мы не в состоянии заметить разницу между двумя танцами. По-нашему, они выглядят абсолютно одинаково, но там есть разница, и все пчелы ее понимают.

Безмолвие — это не только отсутствие слов и мыслей: это живая музыка, танец, песня без слов. Это и есть путь сердца.

Если вы глубоко полюбите кого-то, сердца начнут глубокое, тесное общение, которого никогда не осознать уму, потому что ум не может понять безмолвные послания, он не может понять музыку, которая возникает без инструментов, он не может понять танца, которого не видит. Но у другого сердца есть эта способность.

В этом и заключается секрет Востока: сидящему у ног Мастера ничего не говорится, но все передается. Ум даже и не осознает того, что происходит великое общение, сопричастие.

Но все же безмолвие сердца, хотя это и большой шаг к самопознанию, не есть само самопознание; оно только открывает дверь к дороге, которая ведет к самопознанию.

Вам хочется познать в словах... Это абсолютный нонсенс. Никакой мистик нигде в мире не согласится с этим — что вы будете знать в словах то, что всегда знали в мыслях. Так функционирует философия, но не мистицизм. Философия ничего кроме слов и мыслей не содержит; мистицизм — это совершенно другой мир, другое измерение.

Вам хочется коснуться пальцами нагого тела ваших грез.

Вот где поэты промахиваются. Они загипнотизированы собственными словами, они гипнотизируют миллионы людей своими словами, но эти слова — только колыбельные.

Вам хочется коснуться пальцами... Вы можете придумать что-либо более нелепое? Касаться самопознания своими пальцами? Свести его к объекту? А если вы можете коснуться его пальцами, то можете и вытащить его, и продемонстрировать другим тоже. Если пальцами можно коснуться, рукой можно вынуть, и можно показать каждому: да, вот у меня есть душа. Но кто сделает это? — разве душа у вас в руках? Тело не может никоим образом познать то, что внутри него, потому что это не принадлежит телу. Ваша душа просто живет в теле; тело — всего лишь жилище.

Вы не просто можете коснуться — здесь изречение становится совершенно абсурдным, — вы можете коснуться даже нагого тела ваших грез! Грез не существует; грезы — это только несуществующие желания, которые вы не были в состоянии исполнить.

Грезы — это вроде миражей в пустыне, когда издали вы видите чудесный оазис. Не только ваши глаза обмануты — ваш здравый смысл тоже обманут, потому что вы можете видеть воду, озеро, и ваша логика удовлет­ворена: деревья стоят на берегу озера, отражаясь в воде. Если бы воды не было, деревья не отражались бы. Но когда вы приближаетесь, мираж постепенно исчезает.

Когда вы приходите — деревья есть, но нет озера, нет воды — она была изображена солнечными лучами: когда они отражаются от песков, то создают иллюзию озера — можно даже увидеть волны на озере, потому что лучи, отражаясь, вибрируют. Но когда вы прибыли на место, вы не находите ничего. Так и ваши грезы... грезы — это не самопознание.

Халиль Джебран попал в ту же ловушку, что и Зигмунд Фрейд. Тот тоже рассуждал, что если мы сможем понять все грезы человека, то понимать будет больше нечего: мы поймем саму сущность человека.

Но эти люди никогда не задумаются ни на один миг: кто есть вы, кто понимает грезы? Конечно, греза не может понять другую грезу. Никогда никто не слыхал, чтобы греза могла анализировать другую грезу. А как только вы проснулись, куда деваются все ваши грезы? Они реальны? — тогда анатомируйте человека, и вы обнаружите его грезы, скрытые где-то внутри него. Но никакой грезы никогда еще не обнаруживали.

Греза — это просто противоположность истины. Вот почему я говорю, что это самое абсурдное изречение Халиля Джебрана.

И это благо... — идти к сердцу, коснуться своей грезы, прежде чем остановиться на полпути. Он ни Зорба, ни Будда; он просто пробел между ними — пустой, без смысла, без субстанции. Я говорю вам, это не благо, если вы хотите этого.

Тайный родник вашей души должен излиться и с журчанием потечь к морю.

Как же вдруг вошла душа? По его мнению, сердце и душа — синонимы. Это не так. Сердце поддерживает жизнь тела, но не души.

Душа знает лишь одно питание, и оно не материально — это позитивное безмолвие, позитивная безмятежность, позитивный экстаз.

Тайный родник вашей души должен излиться и с журчанием потечь к морю... Нет нужды душе идти куда-либо, журчать и течь — это пути ума и сердца. Душа — уже часть моря.

В тот миг как вы достигнете своей души, вы застынете в огромном удивлении: ваша душа — не только ваша душа, это универсальная, вселен­ская душа. Тело было вашим, ум относился к обществу, сердце относилось к вашей биологии, химии, физиологии. Душа принадлежит вечной жизни. Она часть ее, она не должна идти никуда. Но поэтически это выглядит очень, красиво: Тайный родник вашей души должен излиться и с журчанием потечь к морю...

Он и есть само море.

И сокровище собственных беспредельных глубин откроется вашим глазам.

Это совершенно невозможно! Ваши глаза могут видеть только объекты, они могут видеть только материю. Между прочим, хочу напомнить вам, что английское слова «matter» и французское «meter» происходят от санскритс­кого корня «матра», количество. То, что можно измерить, не может быть беспредельным.

Он говорит: И сокровище собственных беспредельных глубин откро­ется вашим глазам... Ваши глаза могут смотреть только наружу. Объекты измеримы, вот почему мы называем их материей. Но ваша сущность неизмерима — это не материя; это качество, не количество. Можете вы коснуться любви? Можете вы измерить любовь? А когда вы делаете женщине предложение, разве вы упоминаете, сколько килограммов любви есть у вас для нее? Услышав такое, женщина убежит, сказав: «Этот человек, кажется, сумасшедший. Он говорит: "Я люблю тебя на двадцать килограммов». Качества не могут быть измерены: «Я люблю тебя в двадцать миль». Никакой способ измерения не годится.

«Беспредельное сокровище ваших глубин, — говорит он, — откроется вашим глазам». Тело не может увидеть душу — ваши глаза принадлежат телу. Стало быть, возможно — и так случалось, — что слепые люди, у которых нет глаз, приходили к самопознанию — потому что глаза не необходимы. Руки не необходимы, так что можно отрубить человеку руки — это не воспрепятствует ему познать себя.

Есть чудесная легенда — очень древняя, тех дней, когда писались Упанишады, — легенда о мужчине, юноше. Он был потрясающе разумным, но его тело было очень уродливо; одна рука была длинной, другая короткой, не хватало одного глаза — даже ноги были различной длины.

При дворе короля происходила великая дискуссия, и отец юноши, хорошо известный дипломированный ученый, отправился туда, чтобы при­нять в ней участие. Но дискуссии никогда не приводят к решению — в особенности дискуссии ученых и так называемых образованных людей. Если встретятся два просветленных человека, дискуссия никогда не возникнет. Они глянут в глаза друг другу — и решение есть.

Итак, становилось поздно... мать мальчика сказала ему: «Сходи посмот­ри, что случилось, и скажи отцу, что еда готова и остывает». Он пошел... Он был на редкость искалеченным человеком, почти как верблюд, или даже хуже. Его звали Аштавакра. Аштавакра означает, что он был искалечен в восьми местах своего тела — рука не была прямой; посередине был перелом. Он не мог держать голову ровно, потому что его шея была изогнутой... Он был прямо создан для какого-нибудь цирка, карнавала или музея.

Все ученые люди были при дворе, и как только он вошел, весь двор стал смеяться — они никогда не видали такого странного существа. Но он был чрезвычайно разумным и, в конце концов, стал одним из великих пробуж­денных людей мира — такой же высоты, как и Гаутама Будда. Все смеялись и шутили над ним, и его отцу стало стыдно: зачем он пришел сюда?

Аштавакра пошел прямо к королю и сказал: «Оказывается, вы собрали здесь башмачников, чамар». — Так называют людей, которые работают с кожей. — «Разгоните всех этих идиотов! Они могут видеть лишь мою кожу, мое тело; они слепые, у них нет никакого сердца — ни любви, ни сострадания, — и они еще разговаривают о самопознании и самореализации. Что общего у Я с телом?»

Настала полная тишина, ведь то, что он говорил, было абсолютно верным. И он сказал: «Я шел сюда не затем, чтобы смотреть на всех этих башмачников. Я пришел за своим отцом, моя мать ждет».

Сам король оказался под впечатлением, ведь мальчик не почувствовал ни стыда, ни потрясения, а заявление, сделанное им, оказалось гораздо более серьезным, чем все, что обсуждали эти ученые люди.

«Я — это не мое тело, а эти люди могут видеть только тело. Если бы у них было хоть какое-то самопознание, они бы не смеялись, глядя на мое тело. Они бы почувствовали присутствие человека, который просветлен».

Всю конференцию распустили, и король сказал Аштавакре: «С завтраш­него дня приходи и учи меня, подготавливай меня. Я хочу быть твоим учеником».

В книге «Аштавакрагита» собраны песни Аштавакры, наставления, которые он дал королю... каждое из них — бесценный бриллиант.

И сокровище собственных беспредельных глубин откроется вашим глазам…

Нет, сокровище открывается, когда вы забыли свои глаза, свои уши, свое тело, свой ум, свое сердце. Оно самосветящееся, самоочевидное. Ему не нужны глаза для свидетельства: «да, это Я». Что знают глаза?

Но не стремитесь взвесить на весах ваше неведомое сокровище.

Он застыл, потому что, как я уже говорил вам, он способен взлететь к высотам, но обычно он в состоянии лишь ходить. Он как прекрасный павлин, несущий радугу в своем оперении — столь ярких цветов природа не дала никому другому. У него есть крылья, но он не может летать высоко, как орел; он скачет с дерева на дерево, от жилья к жилью. Когда он перескакивает от одного жилища к другому, с одного дерева на другое, в промежутке между деревьями он свободен от земного притяжения и способен вид далеко. Но скоро он снова усаживается на дерево. С одной стороны, он говорит: И сокровище собственных беспредельных глубин откроется ва­шим глазам... С другой стороны, тут же перескакивает на другое дерево:

Но не стремитесь взвесить на весах ваше неведомое сокровище.

Он, очевидно, почувствовал, что говорит... глаза могут видеть лишь объекты, которые измеримы; поэтому он вовремя поправляется, сразу же добавляя:

Но не стремитесь взвесить на весах ваше неведомое сокровище; и не пытайтесь измерить глубины своего знания посохом или лотом. Ибо Я — это море беспредельное и безмерное.

Он исправился, но опять...

Не говорите: «Я нашел истину», скажите лучше: «Я нашел некую истину».

Это выглядит смиренным, полным понимания, но так только кажется. Читая это предложение, я было подумал, что он хотел сказать: «Не говорите: я нашел истину...» Я подумал, он говорит: «Я, эго, сам — не может найти истину». Я думал, он говорит: «Истина нашла меня» — или же говорит: «Я не нашел истину, потому что Я — это барьер. Истина была найдена, но я потерял мое Я». Тогда это было бы глубокое изречение.

Но у него на уме было что-то другое. Он говорит... Но лучше: «Я нашел некую истину». Он не отказался от Я, он заменил «истину» на «некую истину» — и опять промахнулся. Истина всегда истина... «Некая истина» означает, что есть много истин. Как может быть много истин?

Может быть много обманов, но не может быть много истин.

Истина должна быть одной; она должна быть истиной.

Потому я и говорю вам: не говорите «я нашел истину» — скажите лучше «истина была найдена, но я потерял себя: Я и истина не могут сосущество­вать».

Я — это фальшивая ваша сущность, выращенная обществом. В свете истины вся темнота обязана исчезнуть. В огне истины все ложное обязательно сгорит.

Не говорите: «Я открыл путь души». Скажите лучше: «Я повстречал душу, идущую моим путем».

Понимать Халиля Джебрана хлопотно; если вы не очень бдительны, если вы не добрались до больших глубин, чем он, то будете обмануты. Его слова — золотые.

Первое изречение было абсолютно неверным. Есть только одна истина, не бывает многих истин, так что не может быть речи о нахождении некоей истины. Истина Гаутамы Будды, истина Бодхидхармы, истина Тилопы, истина Наропы... это просто означает — истина.

Искателей много, но искомое одно.

В этом и красота поиска:

Чем ближе вы подходите к искомому, тем больше растворяетесь и исчезаете.

Однако во втором изречении у него опять очень глубокое прозрение:

Не говорите: «Я открыл путь души». Скажите лучше: «Я повстречал душу, идущую моим путем», — я и есть путь; и я нашел душу, идущую моим путем.

Есть замечательная история, за пять тысяч лет никогда не толковавша­яся правильно. Я говорил вам о Кришне и его повелении своему ученику, Арджуне, вступить в войну против своих двоюродных братьев, — иначе будет малодушно для воина ранга Арджуны... еще прозовут эскапистом. Он не знал слова «хиппи», иначе он воспользовался бы этим словом: «хиппи» означает эскапист — тот, кто показал свою задницу обществу и оставил его, убежал прочь, видя хлопоты и проблемы. Слово «хиппи» происходит от задницы.

Кришна убедил его, в конце концов, самым фашистским способом. Видя, что его аргументы не срабатывают, он заявил: «На то Божья воля, чтобы ты сражался. Не беспокойся о насилии, ведь душа никогда не умирает, и не беспокойся о поражении, ибо я вижу, что враги просто ждут своей смерти, — только ткни, и на земле будут трупы. Так что это будет нетрудно. Не беспокойся и не будь трусом; следуй воле Божьей — Бог будет с тобой».

Это не аргумент; это просто эксплуатация веры в Бога, которая была навязана уму Арджуны с самого начала.

Война состоялась, миллионы людей погибли... Но никто здесь не вечен. Пришел день, когда все пять братьев, Арджуна и его четыре брата и их единственная жена... Это редкий случай в мировой истории. Бывают мужчи­ны, у которых много жен, но Драупади — единственная женщина в целом мире, у которой было пять мужей. Только не думайте, что это было из почтения или любви — отнюдь...