— Тогда надо подумать об инструменте. У тебя есть пила и топор?
— Нет. Это можно купить. Нам нельзя долго задерживаться, потому что, если мы проживем последний сантим, нам не на что будет выехать. А киснуть здесь, право, нечего.
— Значит, регистрироваться не будем?
— Нет смысла.
— Так и быть! — Волдис хлопнул Карла по плечу. Новое решение наполнило его энергией, и вместе с ней вернулась жизнерадостность, совсем было покинувшая его в последнее время.
— Чего нам, двум холостякам, горевать! — говорил Карл. — Сколько заработаем, тем и обойдемся. По крайней мере будем сыты и как-нибудь дождемся весны.
— Надолго мы поедем?
— Надолго ли? Как понравится. Кто нас может удержать? Набьем полный кошелек и вернемся домой.
Будущие лесорубы весь день ходили по лесопромышленным конторам. Они купили номер газеты «Яунакас зиняс», прочитали объявления и обошли все адреса, где требовались рабочие. Но везде их опережали латгальцы[37]— они были настоящие лесорубы и до тонкостей знали условия работы во всех лесах Латвии. Они только поглаживали пышные бороды, когда лесоторговцы называли им свои цены. Их нельзя было провести.
В одном месте требовались лесорубы в отъезд на север, в Видземе. Там обещали приличную сдельную оплату, жилье, обеспечивали подвоз продуктов. Только… расходы на проезд обещали возместить через месяц работы. Латгальцы уже были осведомлены о том, что там ни черта нет: лес плохой, продукты дороги, а квартиры очень далеки от лесосеки. Контора заинтересована в том, чтобы заманить туда людей, а там уж волей-неволей придется отработать положенный срок.
— Ну их к дьяволу! — отплевывались латгальцы. — Пойдем лучше на станцию. Там потолкуем с браковщиками.
|
|
Наши друзья, не найдя ничего определенного, прекратили поиски.
— Лучше сделаем, как латгальцы, — сказал Карл. — Пойдем с утра на станцию и уедем. А там где-нибудь найдем работу.
— Но тогда нам надо собрать вещи.
— Конечно.
Купив у Попова хорошую пилу, марки «И-К», два топора и пару напильников, они обнаружили порядочную брешь в своем скромном бюджете.
Потом друзья пошли на набережную, запаслись на рынке продуктами — копченой свининой, несколькими караваями хлеба, сахаром, салом. Теперь у каждого оставалось всего несколько латов.
— Вот видишь? — сказал Карл. — Если бы мы подождали еще несколько дней, вообще никуда бы не уехали. Что у нас осталось? Еле хватит на проезд.
Уговорившись встретиться утром на станции, они расстались.
Вечером Волдис уложил в мешок продукты, две смены белья, носки, рукавицы, топор, потом собрал все тетради, бумаги и книги, запер в коричневый сундучок и поставил его под кровать. После этого зашел к Андерсониете и поделился с ней своими планами.
— Пусть комната останется за мной, сколько бы времени я ни пробыл в отъезде. Если застряну надолго, напишу и, когда вернусь, заплачу за все время.
Андерсониете ничего не имела против. Она пообещала никому не сдавать комнату Волдиса, тем более что в качестве залога оставался выходной костюм жильца.
Волдисом в этот вечер овладела какая-то непонятная грусть. Было жалко расставаться с городом. Предстоящее путешествие пугало своей неопределенностью. Все опять обрывалось. Надолго ли? Кто мог знать… Милия не приходила целую неделю. Карл сообщит ей сегодня эту новость. Лаума… Волдис с удовольствием поговорил бы с ней сегодня, но было уже поздно, да может, это и к лучшему.
|
|
Проклятый пятиэтажный город! Жадная мачеха, выгоняющая своих пасынков в зимнюю стужу на улицу, чтобы они создавали ценности для нее и для тех счастливчиков, которые попали в число ее любимцев… Жадный, жадный город!..
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
На следующее утро друзья уехали из Риги. Их надежда встретить на вокзале браковщиков не оправдалась, так как была среда, а браковщики выезжали на место работы по понедельникам. На вокзале, как всегда, толпились латгальцы, с топорами, пилами, специальными топорами-шпалотесами и дорожными котомками. Круглый год они странствовали из одного конца Латвии в другой в вечных поисках работы. Где только они не были! Чего только не испытали!
Уверенные в том, что латгальцы знают хорошие лесные участки, друзья обратились к ним за советом. Те охотно пускались в разговоры, но, к несчастью, говорили все разом, стараясь перекричать один другого и блеснуть своей осведомленностью. Один советовал податься в Тауркалне. Другой высмеивал его и предлагал поехать в гулбенские леса. Третий расхваливал близлежащие лесосеки: Инчукалнс, Ропажи, Аллажи, Огре. Все эти места были хороши и одновременно плохи. Так и не поняв ничего, друзья решили отправиться в Олайне, поближе к Риге. В случае неудачи оттуда легче возвратиться в город.
Когда поезд шел по мосту, Волдису стало грустно. Он смотрел в окно на Даугаву, на белый штеттинский рейсовый пароход «Нордланд», причаливавший к таможне, и позавидовал счастливчикам, которые будут работать на разгрузке этого парохода: они могли остаться на насиженных местах, ничто не нарушит их налаженный, привычный и потому милый сердцу жизненный распорядок.
|
|
В Олайне приехали около полудня. Сойдя с поезда, друзья стали в полном неведении бродить вокруг станции. К путям были подвезены бревна и дрова. На ужасной дороге выбивались из последних сил заиндевелые лохматые крестьянские лошаденки, пытаясь стронуть с места возы. Возчики понукали своих кляч, бранили и били кнутами до тех пор, пока кнуты не ломались. Друзья подошли к подводам.
— Лесорубы? У нас полные леса лесорубов — одни уходят, другие приходят. Как платят? Как где. Все углы кишат рижанами и латгальцами. Ничего нельзя заработать — два-три лата в день. Очень плохой лес, одни сучья. Нет, туда не стоит ходить. Двенадцать верст от станции. Лучше поискать что-нибудь здесь, поближе.
Крестьяне указали на небольшой лес у края полотна. Там тоже идут заготовки леса.
Приятели направились туда. Пришлось пройти около двух километров по железной дороге. Уже издали был слышен стук топоров и шум падающих деревьев. Пять или шесть пар лесорубов — каждая пара по отдельности — жгли костры, складывали дрова в поленницы, обрубали сучья на поваленных деревьях, дымя трубками с самосадом, запах которого уже на расстоянии бил в нос. У всех на ногах были пасталы, на руках — варежки, обшитые плотными тряпками; все носили теплые заячьи треухи.
Это были настоящие лесорубы — с обветренными лицами, обледеневшими усами, оборванные и закопченные. Разговорившись с друзьями, они сразу выплакали все свои обиды, накопившиеся на сердце…
Плохой лес. Платят за кубический фут, а бревна такие тонкие, что ничего не заработаешь. Живут в каком-то старом заброшенном домишке с испорченным дымоходом, нет тяги; комната всегда полна дыма и холода. Браковщик — настоящий цепной пес: так и норовит урвать при приемке с каждого бревна по дюйму в поперечнике и по футу в длину. Скоро этот квартал будет вырублен, и новых лесорубов, вероятно, сюда нанимать не станут.
Друзья пришли в уныние. Везде они слышали только стоны и жалобы. Два, три, самое большое четыре лата в день. Нет, здесь и на пропитание не заработаешь! Они вышли на шоссе и принялись обсуждать, что им делать. То тут, то там по дальним опушкам леса горели костры лесорубов, раздавались треск падающих деревьев, крики людей. Везде кипела работа. За два-три лата в день, со скрежетом зубовным, с проклятиями трудились люди.
— Веселенькое дело! — Карл задумчиво покачивал головой. — Поди попытайся найти работу по этим лесным трущобам. Самые лучшие участки уже заняты. Если нас и возьмут, то отведут место, где растут одни розги, или на каком-нибудь заброшенном пастбище. Так и лата в день не заработаешь.
— Попытаемся еще порасспросить, может, кто-нибудь знает места получше.
Весь день они бродили от одной лесосеки к другой, но везде встречали одни жалобы и ругань. Да здесь и лесов-то настоящих не было. Чтобы получить деньги и увеличить площадь своих полей, новохозяева продавали рощи — жидкие еловые лесочки площадью не больше полугектара.
— Нам нужно двинуться в казенные леса, где работа ведется в широких масштабах, — сказал Волдис, когда они под вечер покинули последнюю лесосеку.
— Поди знай, где они, — проворчал Карл. — От этих людей мы толку не добьемся: они или не знают, или не хотят говорить.
— Что нам предпринять? Здесь задерживаться не имеет смысла. Ехать обратно в Ригу?
— Ни в коем случае. Перед отъездом я всем сказал, чтобы раньше весны меня не ждали. Если мы теперь вернемся, засмеют.
Они уныло тащились к станции, утомившись больше, чем после тяжелого трудового дня.
— Знаешь что? — сказал Волдис таким голосом, будто он нашел выход.
— Ну?
— Вернемся обратно в Ригу, но домой не покажемся. Попытаемся найти на станции какого-нибудь подрядчика, а если не удастся — поедем в другом направлении.
— Я тоже так думаю. А где мы переночуем?
— Поедем завтра. Переночуем здесь, поищем где-нибудь ночлег.
Быстро надвигался вечер. В глубокой темноте они подошли к новому некрашеному двухэтажному дому. У изгороди стояло несколько привязанных лошадей. Это была лавка и вместе с тем чайная. Они вошли и заказали себе чаю. Кроме них здесь было несколько возчиков, завернувших сюда погреться и поужинать, перед тем как ехать обратно в лес. Хозяин, щуплый на вид человек, подавал кушанья, разносил чай, неловко возился с посудой, улыбаясь каждому посетителю и не особенно торопясь. Хозяйка, вдвое солиднее его, важная, как откормленная утка, сидела за прилавком, отпуская посетителям папиросы, спички и охотничью колбасу.
— Холодно сегодня! — говорила она каждому, входившему в чайную.
— Да, холодно! — отвечали ей.
Пока друзья уплетали свои бутерброды и согревались чаем, в чайную несколько раз заходила упитанная, широкоплечая девица, принося и унося что-то и перекидываясь словечком-другим с хозяйкой.
— Ваша сестра торгует теперь в лавке? — спросил кто-то из возчиков хозяйку.
— Да, я сама не могу торговать в двух местах. Пока здесь работают лесорубы, одной постоянно приходится быть в лавке.
Кто-то из лесорубов, вероятно, желая кутнуть, заказал жареную охотничью колбасу и сладкое. Ему подали все сразу, добавив несколько ломтей хлеба. Карл подтолкнул локтем Волдиса, и они, развеселившись, стали наблюдать, как лесоруб ел колбасу с кисло-сладким хлебом и запивал компотом.
Поев, они осведомились о ночлеге. Хозяйка, переглянувшись с мужем, заявила, что они иногда пускают переночевать.
Да, она была радушной, эта дородная женщина, весившая раза в два больше мужа. Когда сестра заперла лавку, она велела ей постелить обоим рижанам в кухне, а сама не уходила, желая узнать какие-нибудь подробности о молодых людях. Муж тоже принял участие в разговоре. Они говорили по очереди, и всегда муж оказывался глупее жены и ни разу не пытался возразить ей. Они уже достигли известного достатка: им принадлежал двухэтажный дом, лавка у самого шоссе и участок земли. Хозяин подавал чай, хозяйка сидела за прилавком, а латгалец-батрак возил хворост, рубил дрова и кормил скотину. Его поднимали в три часа ночи, а спать разрешали ложиться после девяти, — ведь он был батраком, да к тому же латгальцем. Его кормили и еще платили двадцать латов в месяц, — разве этого мало?
Так жили в этом благополучном доме, где Волдису с Карлом пришлось провести первую ночь после отъезда из Риги.
Возможно, хозяйке давно не доводилось говорить с молодыми людьми, или, может, она считала своим долгом занимать их, но, как бы то ни было, толстуха несколько раз заходила в кухню и, остановившись в дверях, разговаривала с Карлом и Волдисом.
— Не спортсмены ли вы? — удивил их неожиданный вопрос.
Ну конечно, в Риге все по последней моде, там много всяких обществ. У них здесь, в Олайне… Тут стало понятно, почему она завела разговор о спорте: прошлым летом здесь организовали спортивный кружок. Сестра ее тоже спортсменка. Летом устраивали соревнования по бегу, прыжкам и разным играм. Ее сестра принимала участие в беге и прыжках…
После этого разговора приятели давились от смеха, представляя себе сестру хозяйки — эту широкоплечую особу, весившую не менее ста килограммов — в спортивном костюме, бегущей на стометровую дистанцию и прыгающей в высоту с разбега.
Ох, эти деревенские девицы! Какое у них завидное здоровье и как мало потребностей! Такую жену легко прокормить, гораздо легче, чем городскую. У всех у них сундуки полны всякого добра, некоторые получают в приданое даже корову. Правда, все они немного простоваты. Но разве это так уж плохо? Карл не думал об этом: его девушка, Милия из Задвинья, была городская. А если Волдис и размышлял об этом, то только потому, что ему не хотелось еще спать и нужно было чем-нибудь отвлечься, чтобы не думать о бесцельно проведенном дне, о неприглядном будущем и о кошельке, в котором оставалось всего несколько мелких монет.
Утром они возвратились в Ригу.
Браковщиков леса им встретить не удалось. Проходил час за часом, наступил полдень, а на вокзале не появлялся ни один нужный человек. Наконец в зал ожидания ввалилась большая толпа латгальцев. Их сопровождал бородатый еврей. Волдис подошел к нему и разговорился. Да, ему требуются лесорубы, десять-пятнадцать пар. Он оплачивает проезд туда, а если проработают две недели, то и обратно. Это недалеко, в сорока километрах от Риги. Очень хороший лес. Надо пилить бревна, крепежный лес, кругляки и дрова. Платят по два сантима за кубический фут, четыре сантима за штуку крепежного баланса и десять латов за кубическую сажень дров.
Через час, в сопровождении еврея, они уехали в лес с большой партией латгальцев. Сойдя на маленьком полустанке, отправились пешком. Латгальцы заворчали, что нет подводы для вещей. Сопровождающий вначале делал вид, что не замечает недовольства рабочих, подбадривал их и торопил, говоря, что это не так далеко — всего лишь около двух километров. Пройдя эти два километра, он опять сказал, что осталось только несколько километров. Тогда латгальцы уселись на краю дороги и заявили, что дальше не пойдут.
Целый час проводник бегал как угорелый по ближайшим усадьбам в поисках подводы. Но крестьяне только отмахивались от него: он предлагал слишком низкую плату. Наконец ему удалось уговорить какую-то бобылку, жившую одиноко в крохотном домике; у нее была маленькая мохнатая кляча.
Сложив вещи на подводу, лесорубы шумным караваном потянулись вдоль дороги. Шли пустынными полями, потом через молодой лесок.
— Далеко еще? — спрашивали они у каждой усадьбы.
— Нет, теперь уже близко. Осталось всего несколько километров.
Несколько километров, еще несколько… Солнце уже склонилось к западу, когда усталые люди подошли к полуразвалившемуся домику с замшелой крышей и подслеповатыми оконцами, одиноко стоявшему на лесной вырубке. Здесь могло разместиться восемь пар лесорубов. Когда Волдис хотел снять свою котомку с подводы, проводник таинственно ему улыбнулся.
— Не торопитесь, я вас устрою поудобнее.
Они направились дальше. Через полчаса они подошли к речке и перебрались через нее. Подвода остановилась у опрятного, недавно построенного домика. Проводник пошел туда и очень быстро вернулся обратно, познав Волдиса с Карлом. Он отобрал еще четверых, а с остальными отправился дальше.
— В семь утра явиться к браковщику! — крикнул он. По пути он указал лом, где жил браковщик.
Лесорубов впустили в темную, наполненную клубами пара кухню. Маленькая керосиновая лампочка еле освещала большой котел, где парилась кормовая свекла и ботва для скотины. Неровный земляной пол был заставлен ведрами, подойниками и обувью. Две девушки, с измазанными лицами, наспех заплетенными косичками, в небрежно спустившихся мужских носках и в коричневых стареньких кофтах, помешивали в котле. Пристально взглянув на вошедших, они слегка смутились и торопливо стали поднимать спустившиеся носки.
Здесь, наверное, уже жили лесорубы: в углу кухни, против плиты, были устроены широкие нары. Хозяйка, седая неопрятная женщина с давно немытым лицом, повела мужчин в сарай и показала, где взять солому для постели. Затем все стали устраиваться на ночлег. Латгальцы развязали котомки и занялись приготовлением ужина: у них были сковороды, котелки, чайники. А молодые люди, приехавшие из Риги, не захватили даже кружек для питья.
— Хозяюшка, нельзя ли достать у вас молока? — попросил Волдис.
— Отчего же нельзя. Сколько вам нужно?
Они уговорились брать по литру молока утром и вечером.
Вскоре в кухню вернулись девушки, теперь уже умытые, в простых опрятных платьях. Они прибрали кухню, не торопясь вымыли подойники, и видно было, что им совсем не хочется уходить. Наконец, они очень неохотно ушли. Через несколько минут, когда все растянулись на соломе, из комнаты хозяев послышались звуки пианино. Играли какую-то народную мелодию.
Что за люди живут в этом доме? Они ходят с неумытыми лицами — и играют на пианино. Почему не видно ни одного мужчины? Волдис не мог заснуть. Простая мелодия успокаивала, будила надежды.
Рядом с ним лежал Карл, который тоже не спал и все время беспокойно ворочался. Ну конечно, — Милия…
Смолкло пианино, утихли приглушенные голоса женщин. На дворе, будто состязаясь между собой, неистово лаяли собаки.
Волдис думал о своей комнате на улице Путну. Как в ней все привычно. Он бы сегодня опять долго-долго читал.
Стиснутый с обеих сторон соседями по нарам, Волдис наконец уснул, не имея возможности повернуться на другой бок. Рядом с ним лежало потное человеческое тело. Кто-то во сне скрипел зубами. Вши прежних постояльцев, почувствовав чужих людей, выползли на разведку: они любили разнообразие, эти хитрые насекомые. А на дворе, глядя на луну, выли собаки.
***
Лесосека, отведенная Волдису и Карлу, находилась в двух километрах от дома. Когда-то там начали рубить лес, но за недостатком рабочих рук прекратили. Участок находился в стороне, имел форму клина, суживавшегося в северной части, и густо зарос орешником и кустами ольхи. Кустарник надо было вырубить и сжечь.
— Неужели у вас не нашлось лучшего участка? — спросил Карл у браковщика.
— Кому-то надо вырубить и его, — ответил тот.
— Что мы здесь заработаем? — пожал плечами Волдис. — Почему именно мы должны возиться с этим кустарником?
— Не волнуйтесь, — браковщик стал совсем приветливым. — Вы не раскаетесь, работайте спокойно. Мы вам будем платить кроме обычного вознаграждения отдельно за расчистку — по десять сантимов с пня.
— Тогда другое дело.
— Только не говорите остальным, получится скандал. Если у вас спросят о расценках, скажите, что получаете по два сантима с кубического фута.
Они приступили к работе. Несколько часов вырубали и жгли кустарник, чтобы освободить место для бревен, потом валили десять — пятнадцать деревьев, обрубали сучья и сжигали их тут же на кострах. В дальнейшем сжигание сучьев оставляли на вечер. До сумерек пилили деревья, вырубали орешник, а с наступлением темноты жгли сучья, что отнимало у них часа два. Уже совсем ночью, когда на небе серебрилась луна, они отправлялись домой, Ужинали ржаным хлебом с салом, выпивали по пол-литра молока и шли к колодцу умываться ледяной водой.
— Почему вы не берете теплую воду? — удивлялись девушки. — Это же ничего не стоит.
Но они продолжали свое. На завтрак ржаной хлеб, сало и молоко, а на обед брали с собой хлеб с мясом. Хлеб, сало и искусственный мед им привозила раз в неделю хозяйка из имения. Они, таким образом, избавлялись от приготовления пищи, что крайне поражало латгальцев.
— Что вы за люди, как это вы обходитесь без горячего? — изумленно спрашивали они, и сами каждое утро кипятили чай, а по вечерам варили жидкую похлебку. Молодые рижане только усмехались: они заказывали себе несколько караваев хлеба и совсем не собирались худеть.
Начиная со второго или третьего вечера, вся семья хозяйки стала засиживаться в кухне до полуночи. Девушки перестали показываться сюда в мужских носках и коричневых блузах, — в доме находились теперь молодые люди из Риги; с ними было о чем поговорить, они много читали и вели себя вполне прилично. Даже у хозяйки появилось чувство уважения к постояльцам, а девушки по вечерам долго не шли спать, с видимым удовольствием сидели на кухне, приносили из комнаты большую лампу, читали книги, иногда вчетвером играли в карты. Когда в лампе кончался керосин, они уходили. После их ухода с полчаса еще слышались звуки пианино. Время шло незаметно.
Оба приятеля уходили на работу последними, зато вечером задерживались в лесу дольше всех: они никогда не бросали недоделанной начатую работу. Было что-то привлекательное в громадных кострах, которые они разводили по вечерам. В воздух поднимались фонтаны искр, и окружающие ели розовели в свете пламени. Друзьям нечего было торопиться домой — все равно раньше полуночи лечь не удастся. Еще одно дерево, еще один костер!
Как-то вечером, возвратясь домой, они увидели на синих постелях матрацы и подушки. У других по-прежнему лежала солома. Никто ничего не сказал, никто не ждал благодарности. Карл и Волдис взяли с собой по одному полотенцу, за неделю они загрязнились дочерна. Однажды полотенца оказались на своих местах выстиранными и выглаженными. И опять ничего не было сказано, а девушки делали вид, что не замечают удивленных лиц парней, вытиравшихся в тот вечер чистыми полотенцами. Вот какие были эти девушки, оставшиеся без отца.
Обе они в свое время посещали в Риге среднюю школу. Одна из них окончила ее, другая нет. Отец был учителем. Теперь, после его смерти, три женщины вели хозяйство на небольшом клочке земли. Сами пахали, косили, убирали хлеб, ездили в лес за дровами — словом, выполняли всю мужскую работу и не роптали при этом па судьбу. Это были жизнерадостные люди, и если соседи иногда и подтрунивали над неумелым хозяйничаньем, то только потому, что слегка завидовали выдержке этой интеллигентной семьи.
Волдис с Карлом, вероятно, были единственными из всей партии лесорубов, кто работал и по воскресеньям, а когда через три недели наступило рождество, они не поехали в Ригу. Волдис попытался заговорить об этом, но Карл удивленно поглядел на него.
— Ехать в Ригу? И не собираюсь. Только испортишь настроение, — не захочется обратно возвращаться. Потерпим до конца. Мы уж теперь привыкли, и нам один черт, где праздновать — здесь или там.
— А что скажет Милия?
— А что ей говорить? Я ее предупредил, чтоб ждала не раньше весны.
— Что же мы здесь будем делать все праздники? Все разъедутся, и мы с ума сойдем от скуки.
— Будем работать.
— Нас сочтут за дикарей.
— Ну и что же?
Все разъехались — рабочие, браковщики. Остались только Карл и Волдис. Все дни праздника от зари до зари слышался стук их топоров на дальней лесосеке. Каждый вечер зажигали они самую яркую в окрестностях рождественскую елку, щедро рассыпавшую фейерверк искр. Они работали с рвением, как молодые лошади. Ель за елью валилась на землю, уничтожался с корнями кустарник, и крестьяне, полные праздничной торжественности, качали, дивясь, головами.
— Что это за люди? Кому они делают назло — себе или всему свету? Такое кощунство в праздник!
Вечерами друзья оставались теперь совершенно одни. В первый день рождества девушки уехали куда-то на вечеринку, на второй день к хозяевам приехали гости — местная учительница и помощник волостного писаря. Хозяева зажигали елку на своей половине, пели, играли на пианино. Друзья угрюмо молчали в темной кухне, нарочно не зажигая света, чтобы не видеть невеселых лиц друг друга. За стеной царило веселье, молодые нарядные люди смеялись там над чем-то, а они валялись в темноте, грязные, в прожженной искрами одежде, с запачканными смолой руками…
Никто из уехавших не вернулся до Нового года. За это время Волдис с Карлом почти кончили всю лесосеку, осталось самое узкое место — клин, но там не было строевого леса, а одни тонкие елочки, которые шли на крепежный материал.
После Нового года опять съехались лесорубы — латгальцы и несколько пар рижан, — молодые ребята, считавшие работу в лесу интересным приключением.
Деревенские спекулянты успешно торговали с приезжими. Особенную предприимчивость проявил кулак, которого все окрестные жители называли не просто Пуполом, а господином Пуполом и который выписывал газету «Латвияс саргс» и руководил местными айзсаргами. Он, этот важный хозяин, расхаживал в высоких сапогах, всегда с хлыстом в руках, даже в тех случаях, когда был не на лошади; он имел самую породистую собаку в волости, настоящего волкодава; каждую неделю ездил в Ригу, скупал на мясном рынке возами постный шпиг по пятьдесят сантимов за фунт и третьесортную копченую свинину, привозил их домой и продавал лесорубам по лату за фунт. Он получал сто процентов прибыли и мог бы продавать еще дороже — ведь ближайшая лавка находилась в двенадцати километрах и в ней, кроме бисквитов и американского сала, ничего нельзя было купить. Этот кулак продавал молоко по тридцать сантимов за литр. Узнав у хозяйки Волдиса, что она отдает молоко по двадцать сантимов, он выругал нерасчетливую женщину:
— С таких молодчиков надо драть побольше! Разве они плохо зарабатывают?
Январь подходил к концу, когда на большинстве лесосек работа кончилась. Волдису с Карлом отвели второй участок, заросший одними осинами. Из каждого дерева получалось по два кругляка, остальное пилили на дрова. Когда и этот участок был вырублен, друзья собрали мешки, упаковали свои пилы и топоры и получили расчет. Каждому пришлось, за вычетом полученного аванса, больше ста латов: средний дневной заработок был не ниже шести латов.
Рано утром они отправились. Девушки уже встали и задавали скотине корм, — возможно, они не из-за этого так рано покинули теплые постели: закутавшись в овчинные полушубки, они пошли проводить уезжающих до моста. Под ногами, приветливо повизгивая, вертелись обе собаки. У моста Волдис и Карл распростились с девушками и пошли дальше. Пройдя шагов двадцать, они остановились и оглянулись, но было так темно, что ничего нельзя было рассмотреть. За рекой тявкали собаки.
Оба друга могли теперь возвращаться в Ригу, браковщик выплатил им проездные деньги. Но Карл и слышать не хотел об отъезде.
— Что нам сейчас делать в Риге? Порт замерз, судов нет, весна не скоро. Заработаем еще столько же, тогда и вернемся.
«Так, так… — думал про себя Волдис. — Милия собирается замуж. Карл копит деньги. Значит, до весны. А для чего же буду копить я?»
***
Около полудня они приехали в Инчукалнс и будто снова попали в Экспортную гавань: вокруг были навалены лесоматериалы, непрерывно подъезжали подводы с крепежным лесом, бревнами, осиновыми, березовыми, еловыми кругляками. В нескольких местах рабочие грузили лес в вагоны. Браковщики суетились, бегали, кричали.
Волдис побеседовал с возчиками, расспросил нескольких браковщиков, но никто не мог сообщить ему ничего определенного.
Около двух часов на станцию приехал высокий крестьянин с тремя возами березовых кругляков. Выяснилось, что он владелец довольно большой березовой рощи, которую хочет за зиму вырубить. Ему нужны три-четыре пары лесорубов. Обещает платить двадцать сантимов за каждый кругляк.
Волдис и Карл вместе с двумя другими парами лесорубов, тоже из Риги, поехали с этим крестьянином. Новый хозяин всю дорогу был очень разговорчив: сообщил, что он получил хутор еще от родителей, что у него два брата, которым он должен выплатить их долю наследства, — поэтому и приходится продавать березовую рощу. Значит, все они из Риги? Но пусть и не думают дурить — он айзсарг и справится с кем угодно.
— За кого вы нас принимаете? — спросил Волдис.
— Я знаю рижан! Все они бунтовщики и лодыри, с ними надо быть начеку.
— Квартира далеко от участка? — спросил Карл.
Айзсарг невнятно проворчал что-то в ответ.
— Квартира… У нас есть новый дом, но он еще не достроен, самим еле-еле места хватает. Может, подыщете квартиру у соседей; а если не найдете — велю батрачке вытопить баню. Как-нибудь проживете.
Все переглянулись, но ничего не сказали. Странный хозяин: нанимает рабочих, а жилье предлагает искать где угодно.
От корчмы Раганас они свернули налево, довольно долго ехали лесными полянами, проселками и, наконец, добрались до рощи, заваленной срубленными верхушками и ветками берез.
— Разве вы верхушки и сучья не пускаете на дрова? — спросил Волдис, указывая на валежник.
— Нет, это не окупается. Мы берем у дерева ту часть, которая годится на фанеру, остальное оставляем в лесу.
— Да, по-вашему, это не окупается. А мне вот кажется — нам тоже нет расчета ради одного кругляка валить целое дерево. Подумайте, сколько деревьев нам нужно свалить, чтобы заработать два дата.
— Разве это мало — два лата? Вы что, хотите разбогатеть за зиму? Сегодня вечером двое из вас вернутся в лес и напилят мне три воза кругляков, чтоб завтра свезти на станцию, остальные за это время подыщут квартиру.
— Вы не служили фельдфебелем? — спросил Волдис.
— А что? — не понял айзсарг.
— Вы командуете нами, как своими солдатами.
Хозяин принял это за шутку, сделав вид, что не слышит смешков. Он указал на ближайшие дома: вон в том доме много места; пожалуй, и в этом старом доме тоже примут постояльцев.
— Только не говорите, что вы из Риги, — рижан здесь недолюбливают. Прошлой зимой у нас было несколько пар… разрыли картофельные ямы, украли у соседей свинью. Истинные головорезы! Говорите, что вы из провинции, из Цесиса или Лимбажей.