Дмитрий, лавина людского внимания послужила вам поддержкой или еще большим испытанием?
Дмитрий Хворостовский: Я как был человеком не публичным, таким и остался. В момент интенсивного лечения я ушел в подполье и мало с кем общался. Мои близкие, зная это, выборочно информировали меня о происходящем вокруг. Но из-за болезни я вынужден был отменить много важных контрактов. И недосказанность, мне кажется, породила бы еще больше кривотолков, поэтому я решил рассказать все, как есть на самом деле. Я знаю, чувствую, что очень много людей волновались, переживали, и молились за меня. И я всем очень благодарен за это.
Как вам кажется, сегодня у Вас друзей стало больше, чем было раньше?
Дмитрий Хворостовский: Мой ближний круг не изменился. Мой тыл - это моя семья. Моя жена Флоранс приняла удар на себя. За ее улыбкой и красотой скрыты настоящий характер и железная воля. Конечно, меня очень поддерживают и мои родители. Мы с отцом как братья и самые близкие друзья. Мама и папа до сих пор любят меня, порой, как маленького мальчика. Это, конечно, расслабляет, но дает дополнительный стимул. Они уже не молодые люди, и я должен заботиться о них. Поэтому это тоже помогает себя держать в тонусе.
А у вас не возникло вопроса: "за что мне такое испытание?"
Дмитрий Хворостовский: Как я только узнал о диагнозе, во мне сразу будто бомба взорвалась. Вся моя жизнь начала крутиться передо мной на невероятной скорости. Задумался, сколько я сделал? Достаточно ли? Что я должен еще успеть сделать и как поступить сейчас? И за что я так наказан, что я такого свершил?
Нашли ответ на этот вопрос?
Дмитрий Хворостовский: Нет, я отмел этот вопрос как дурацкий и ненужный. В случившемся нет ни закономерностей, ни объяснений. И зачем задаваться бессмысленными, но мучительными вопросами, на которые никто не сможет ответить. Конечно, я был очень раздражен и потерян. Но всего лишь после двух дней лечения я спел концерт в посольстве России в Лондоне для того, чтобы не умереть от ужаса. Благо, что все, прежде всего, наш посол Александр Яковенко, пошли мне на встречу. Вечер был организован замечательно. Это было в самом начале лечения, но я увидел выход из тоннеля. А потом я опять ушел в тоннель и, конечно, одурел за эти три месяца мучительного лечения. Приезд в сентябре в Нью-Йорк, работа в Metropolitan Opera над "Трубадуром" Верди, с одной стороны, стало избавлением. С другой, было очень трудно, потому что иногда на репетициях мне было плохо: меня трясло и колотило. Но, тем не менее, я ничего не отменял и не изменил в постановке.
Вы довольны "Трубадуром" так же, как им был восхищен мир, наблюдая за трансляцией спектакля?
Дмитрий Хворостовский: По большому счету, да. Я многое сумел доказать себе. Во-первых, что я не споткнусь, не упаду в буквальном смысле, так как главная проблема моей болезни - это проблемы с равновесием, координацией. А в этом спектакле, например, есть выход по огромной лестнице, где и в нормальном состоянии было не очень комфортно, а в данном моем состоянии было супер некомфортно. Мне говорили, если хочешь, выходи из-за кулисы. Но я не допустил ни одного послабления. И все эти бесконечные шпажные бои я выдержал с честью. Потому что, уж если бороться, то нужно бороться по полной. И эта работа стала выходом из моего подполья, из этого тоннеля, из черноты, моей настоящей победой.
Во-вторых, что касается вокального мастерства, мне кажется, это было хорошо сделано. Я пел лучше, чем в предыдущей серии спектаклей три с половиной года назад. Трубадур - очень сложная опера для всех исполнителей и, в частности, для баритона. Очень форсированная иногда, в некоторых местах, очень высокая и белькантовая. И сейчас я понял, что, быть может, никто другой лучше не справится с этой партией. Мой голос прекрасно подходит к этой роли. У меня есть и беглость, и большое дыхание, кантиленность, я легко держу высочайшую тесситуру. И для себя я решил, что я должен это попробовать, и если все получится, то я в игре.
Откуда в вас столько воли?
Дмитрий Хворостовский: На протяжении всей жизни я преодолеваю трудности - то горы, то ущелья. В конце концов, это очередная. Сцена, музыка, искусство, театр - это любовь, прежде всего. Для меня это еще и жизнь. Не будь у меня этого дела, не знаю, чем бы я вообще мог заниматься в жизни. И я ни на один день не переставал заниматься. С самого первого дня болезни, когда я начал терапию, и даже когда мне сделали операцию - биопсию в Америке. В день операции я делал приседания и хотел убежать из клиники, чтобы себя взбодрить, доказать себе, что жизнь продолжается. И сегодня, где бы ни был, в какой дыре, я каждый день занимаюсь: бегаю, тягаю веса, и вокальную форму поддерживаю. Когда возникает такая ситуация, человек или пан, или пропал - третьего не дано. Даст Бог, в скором времени это будет вспоминаться как нечто, бывшее в прошлом. Я на протяжении всей своей жизни привык глядеть только вперед, не оборачиваясь назад. Что нас не убивает, делает нас только сильнее, теперь я это точно знаю.