Стало светлее — дрезина вынырнула из зелёного сумрака перед станцией «Лужники». Похожее явление встречалось во многих местах: изогнутые стволы деревьев по обе стороны от насыпи смыкались над головой, образуя тоннель, но на самих путях, между шпалами, не росло даже былинки. Вездесущий проволочный вьюн и прочая ползучая флора делали стены «тоннеля» почти непроницаемыми, так, что выбраться наружу можно было далеко не везде — чаще всего, на разрушенных станциях или возле мостов и путепроводов. А если надо сойти где-нибудь ещё — бери топор в руки, прорубай проход. Но учти: не пройдёт и дня, как прореха затянется, будто и не было её вовсе.
От самой станции мало что осталось: перроны и козырьки давным-давно разодрали на части деревья. Дальше начинался длинный участок, почти свободный от растительности, и с высокой насыпи открывался вид на Лужники. Деревья здесь росли нормальные — ни одного гиганта под сотню метров высотой. Справа краснела сквозь непролазный кустарник кирпичная стена кладбища да сверкали золотом купола Новодевичьего Скита — безопасного приюта паломников, сумевших добраться туда вопреки «Лесной Аллергии».
Вокруг Большой Арены в древесном пологе угадывалась прогалина. Там обосновалась самая многочисленная в окрестностях фермерская община. Покровительство Новодевичьего Скита и близость реки с одной стороны и железной дороги с другой делали это место весьма привлекательным: численность лужниковцев перевалила за семь сотен, местный рынок манил к себе фермеров, охотников и челноков со всего района Хамовники.
— Мужики, а чего на Лужниках-то не тормознули? — спохватился Сергей, бросив взгляд на медленно уплывающие назад руины. — Вон, ждут какие-то страдальцы, а у нас на платформе место есть. Могли бы и подхватить, а то застрянут там до морковкиного заговенья!
«Голосовать» в Лесу было не принято — путейцы сами тормозили, завидев на насыпи человека. Дрезины считались неприкосновенными, и даже отморозки из числа охотящихся за барахольщиками и челноками бандитов, не рисковали нарушать этот запрет. Себе дороже — всякий знал, что путейцы, в отличие от прочих обитателей Леса, комплексами насчёт оружия не страдают и ставят на свои дрезины пулемёты.
— Не… — помотал головой сетунец. — Они нас узнали. Это местные, лужниковские, им в Ските запрещают иметь с нами дело.
— Вот те раз! — удивился Сергей. — И давно?
— Да уж с месяц. Позавчера зашли на рынок за пчелиным воском — а они попрятались по домам и носа не кажут. Даже приезжие, кто на рынке торговал — и те отворачиваются.
— А монахи-то тут причём?
— Как причём? Они всем и заправляют, без ведома Скита в Лужниках ничего не делается.
— Ну так и поговорили бы с ними. Отец Андро̀ник — мужик толковый и вменяемый.
— Не хотят! — уныло отозвался сетунец. — Чёрт знает, что они не поделили — то ли с нашими старшинами, то ли с золотолесцами.
Это было любопытно. До сих пор Сергею не доводилось слышать о разногласиях между монахами Новодевичьего Скита и Золотыми Лесами. А уж чтобы в это были замешаны обитатели Сетуньского Стана…
— Знаешь, я тут прикинул — может, и правда, двинуть с вами?
— Правильно! — обрадовался сетунец. — Не пожалеешь, Бич, слово даю!
Правый берег Сетуни захватили громадные узловатые вязы; их корни кое-где перекрыли русло речки, образовав небольшие запруды. С другой стороны, от полотна Киевской железной дороги, подступали непролазные заросли бамбука — иные стебли вымахивали высотой с шестнадцатиэтажный дом, а в обхвате достигали полутора метров.
Узкая полоса между речкой и Сетуньским проездом, обозначавшим границу бамбуковой рощи, осталась нетронутой. Когда-то здесь была база каскадёров, мотоциклистов-байкеров и парк киноприключений с макетом средневекового замка, площадью, вымощенной булыжником, и ристалищами для рыцарских боёв. В этих постройках обосновалось сообщество, членов которого в Лесу прозвали «сетуньцами», хотя те и пытались ввести в обиход более звучные термины: «витязи», «ратоборцы» и даже «ведьмаки» — словечко, позаимствованное из архаичной компьютерной игры.
Подражая легендарным персонажам, сетуньцы объявили своей главной задачей истребление монстров. К таковым причислялись твари Чернолеса, порождения Щукинской Чересполосицы, и разнообразные страшилища, что время от времени объявлялись в разных уголках брошенного мегаполиса. Лесовики отнеслись к этому начинанию без энтузиазма: на заре своей деятельности сетуньцы попытались обложить взятые под покровительство общины данью, но понимания не встретили — фермеры и сами могли дать укорот шипастым и чешуйчатым соседям. До прямых столкновений, к счастью, не дошло, но с тех пор обитатели Стана истребляли чудищ из идейных соображений, не требуя воздаяния.
Обустроились сетуньцы основательно — замкнули кольцо стен, привели в порядок постройки, возвели над башнями замка сторожевые вышки. А главное, расчистили вокруг участки земли, куда потянулись фермеры-одиночки со всей округи. Они разводили в запрудах карпов, сеяли ячмень и варили из него превосходное пиво. Со временем в речной долине возник целый городок с населением человек в пятьсот.
Охотников на монстров из них было не более пятидесяти; неизбежная естественная убыль с избытком компенсировалась притоком добровольцев. Жаждущие приключений юнцы стремились в Сетуньский Стан — упражнялись во владении оружием, притирались к будущим боевым товарищам, изучали повадки обитающих в Лесу тварей и способы их изничтожения. А раз в полгода в Стане проводили обряд Посвящения, во время которого соискатели демонстрировали приобретённые навыки и добивались права носить боевое имя.
На этот праздник и зазывал Сергея попутчик. Егерь, по здравому размышлению, приглашение принял. В самом деле: пока Коля-Эчемин пройдёт досмотр на Метромосту, пока преодолеет на своей пироге заросшее русло напротив Смотровой площадки, пока выгребет против течения до Лужнецкого моста, пройдёт часа четыре. Ждать на берегу — удовольствие небольшое, так почему не провести это время в доброй компании за парой кружек сетуньского тёмного эля, по общему мнению, лучшего в Лесу?
III
Рынок раскинулся между корпусами «Д» и «Ж», во внутреннем дворе, почти не тронутом растительностью. Обитатели ГЗ, лишённые иммунитета к Лесной Аллергии не испытывали здесь особых неудобств.
Народу пока было немного. Наплыв ждали позже, к обеду, а сейчас между рядами бродило от силы человек двадцать: присматривались, приценивались, судачили, обменивались новостями и сплетнями. Торговцы раскладывали на прилавках и расстеленных на земле тряпицах товар, ожидая половины второго, когда прозвенит звонок и истощённые непосильной учёбой студенты кинутся за горячими пирожками с копчёной олениной и ягодными взварами. Следом подтянутся преподаватели и сотрудники кафедр, лабораторий, деканатов — все те, кого не устраивает ассортимент университетских буфетов и столовок.
— Почему цены везде указаны двойные? В рублях — это я понимаю, а что за цифирка в овале?
— Это жёлуди. — Лина пошарила в сумочке на поясе и продемонстрировала спутнику дубовый желудь. — Вот — лесная валюта!
— А в чём их ценность?
— Жёлуди входят в число популярных ингредиентов для местных снадобий. Дубов в Лесу не так много, а жёлуди нужны любому, кто занимается зельеварением.
— А что, трудно привезти снаружи? Ваши э-э-э… зелья пользуются за МКАД бешеным спросом. Только скажи, вмиг завалят желудями, и не горстками — мешками, вагонами!
— Кому они сдались, замкадные-то? — презрительно фыркнула девушка. — Нужными свойствами обладают только взятые от тех дубов, что растут в Лесу, да и то не каждый — один из десятка, а то и реже. К тому же здешние дубы почему-то приносят очень мало желудей. За МКАД с одного дуба их можно набирать мешками, а тут — несколько горстей за счастье.
Она достала из сумочки ещё один жёлудь.
— Смотри: вот этот привезли из-за МКАД. Фальшивка, ни один лесовик на такой не поведётся.
Егор покрутил жёлуди в пальцах.
— Как же их отличать?
Вместе ответа девушка лизнула кончик жёлудя.
— Чуть-чуть кислит. Но ты можешь не пробовать — у вас, замкадников, вкус не настолько тонкий, чтобы почувствовать разницу. Чтобы научиться отличать правильные жёлуди, надо несколько лет прожить в Лесу, пропитаться им хотя бы немного.
— Ясно. И где их брать, правильные? А то у меня только рубли…
— Так вон же лавка менял! — Лина показала на будку, в отличие от других, снабжённую дверью и маленьким окошечком. — Там не обманут, всё честь по чести, гарантия. И текущий курс указан, видишь?
На фанерной стенке мелом было выведено «259».
— Сегодня — 259 рублей за жёлудь, но он почти не меняется. Спрос на жёлуди постоянный, а на всякие там котировки валют здесь всем наплевать. Это замкадышам нужна торговля с Лесом, а не наоборот!
— Как это? — не понял Егор. — А промышленные товары? Патроны, например?
Лина усмехнулась.
— Вот почему, стоит заговорить с замкадниками о торговле, как они сразу вспоминают о патронах? Как будто, мы только и делаем, что воюем? Да в Лесу, к твоему сведению, патронов навалом каких угодно!
— Откуда?
— Ты хоть представляешь, сколько здесь было отделений полиции? И в каждом — оружие, боеприпасы! А охотничьи магазины, стрелковые клубы? Тридцать лет прошло после Зелёного Прилива, а до сих пор далеко не до всех добрались.
— Ну… — Егор смутился. — Не только патроны, конечно…
— А что ещё? Деньги? Драгоценности? Так их отсюда тащат, а не наоборот. Лекарства? Ваша химическая отрава здесь даром никому не нужна. Одежда? Смешно — там сплошь синтетика, в Лесу она и пяти минут не проживёт. Электроника, аппаратура? У нас она не работает. Инструменты, утварь, всякие бытовые мелочи? Заходи в любой дом, в любой магазин, выбирай, чего душе угодно!
— Так что тогда везут снаружи?
— Да почти ничего. Главные потребители товаров из Замкадья — обитатели Универа, ВДНХ и Речвокзала, те, кто не хочет отвыкать от прежнего образа жизни. А лесовики — ну шоколадку купят иногда, пачку кофе или чая. Да и то больше по старой памяти, а так пьют отвары трав и кореньев. Фермеры ещё иногда животных заказывают, на развод — цыплят, поросят, семена ещё. А так всё своё.
Егор озадаченно хмыкнул и почесал затылок. Лесная коммерция открывалась ему с неожиданной стороны.
— Деньги можешь пока не менять, — Лине определённо нравилась роль наставницы. — На рынке торговцы принимают рубли, по курсу, разумеется. Но если соберёшься куда-нибудь, лучше заранее озаботиться.
Во время прогулки по рынку Егора не оставляло чувство, будто он попал на фестиваль исторической реконструкции. За прилавками и в маленьких мастерских сплошь сидели обитатели Леса, в домотканых одеждах, с сумочками-кошелями и ножами на поясе. У многих — браслеты, как у его спутницы, кожаные с золотым узором, отличительный знак золотолесцев. Покупатели, напротив, несли на себе неизгладимый отпечаток цивилизации.
В самом большом ряду торговали съестным. Здесь пекли пирожки и лепёшки, варили кулеш — нечто вроде каши из саговой крупы, картошки и сала — жарили на углях мясо и рыбу. Запах был такой, что у Егора, успевшего позавтракать в «шайбе», потекли слюнки.
По соседству предлагали свою продукцию ремесленники Леса: деревянную и глиняную посуду, изделия из кожи и бересты, сшитую вручную обувь. Здесь, как и в «обжорном» ряду, торговали в основном фермеры — десятки маленьких поселений, порой из двух-трёх семей были рассыпаны вокруг МГУ и по Воробьёвым горам. Самое крупное носило название колхоз «Пионерский» и располагалось на территории парка бывшего Дворца Пионеров. Колхозники занимали на рынке отдельный ряд и щеголяли эмалированными пионерскими значками, которые, как поведала Лина, барахольщики выискивали для них по всему Лесу.
За прилавками фермеров начинался блошиный рынок, царство барахольщиков: механические часы и будильники, чашки, тарелки из разрозненных сервизов, слесарный и столярный прочий инструмент. Отдельно продавалось оружие: от охотничьих ножей и арбалетов до охотничьих двустволок. Егор с удивлением обнаружил здесь несколько «макаровых», «наганов», старую разболтанную трёхлинейку и охотничий карабин «Вепрь». Владельцу лавки и в голову не пришло спрашивать лицензию — ограничения на торговлю оружием здесь, похоже, не действовали.
А ещё — очень много книг, потрёпанных, в пятнах, многие без обложек. Попался и лоток, заставленный фарфоровыми и бронзовыми статуэтками, самоварами (настоящими, дровяными!) чугунными утюгами, пепельницами. Были и музыкальные инструменты — гитары, скрипки и даже обшарпанный аккордеон с надписью «WELTMEISTER». Ни дать ни взять — витрина захудалого антикварного магазинчика.
— Это ещё что! — хмыкнула Лина, увидев, что Егор рассматривает бронзовый бюстик какого-то исторического деятеля. — Вот у Кубика-Рубика — там есть на что посмотреть. А здесь хлам, мелочёвка.
— Кубик-Рубик? Кто это?
— Самый первый в Лесу антиквар. Ты, вроде, был на Речвокзале — неужели не заметил? Приметная такая лавочка…
Егор вспомнил угол зала, отгороженный ширмами и пожилого коренастого — действительно, кубик! — армянина, безмятежно восседающего под куском картона с корявой надписью от руки: «СТАРЬЁ БИРЁМ». Дизайн вывески полностью соответствовал убогому ассортименту.
— Антиквар, говоришь? А мне он показался просто старьёвщиком.
— Кубик-Рубик-то? — засмеялась Лина. — Да он нарочно выставляет напоказ всякую рухлядь, а дела ведёт с самыми крутыми коллекционерами Замкадья. Все знают, что на него работает половина егерей Леса. Даже Бич, говорят, принимает заказы!
— Заказы? А что…
Но девушка уже не слушала.
— Мне пора возвращаться в библиотеку, так что давай поскорее. Что ты собирался купить, нож? Вон подходящая лавочка, выбирай.
IV
Проскочив мост, дрезина миновала эстакаду через Третье Кольцо и остановилась. Здесь влево уходила ветка, соединяющая МЦК с путями Киевской железной дороги, а с другой стороны стеной нависали громадные ясени, до основания разрушившие индустриальные кварталы за Потылихой. У этой развилки сетуньцы возвели из бетонных блоков и шпал блокгауз и держали на нём гарнизон — трёх новичков под командой сержанта из ветеранов. Отсюда к Стану вела тропа. Егерь и его спутник миновали в ворота из толстенных брусьев, пересекли площадь, полную по случаю праздника народа, и направились к трактиру «Мистер Панин».
Никто не знал точно, почему центр общественной и культурной жизни Стана получил такое имя. Согласно самой популярной версии — в честь основателя Стана, в одиночку уничтожившего гнездо засевших здесь чернолесских кикимор. Однако, старожилы утверждали, что ни самого героя, ни кикимор, не было и в помине, а названием своим трактир обязан скандально известному актёру, который ещё до Зелёного Прилива устраивал здесь попойки с девками, травкой, порошком и прочими богемными шалостями.
Зал «Мистера Панина» был набит битком. Синий табачный дым плавал под низким потолком густыми слоями, пейзанки в чепцах и крахмальных передничках сновали туда-сюда с подносами и охапками кружек — в трактире старательно выдерживали «средневековый» стиль. Сергей и Тур (так звали его спутника) устроились в углу. Сетунец, извинившись, отлучился во двор по малой надобности, егерь же выцедил большую кружку ледяного эля и сразу спросил вторую. Блаженно вытянул ноги и стал прислушиваться к доносящимся со всех сторон обрывкам разговоров.
— Зашёл, значит, Бич на Речвокзал. Хочется выпить, а денег нет. Пошёл в «Старьё-Бирём» и говорит Кубику-Рубику: «Уважаемый, я что угодно для тебя сделаю, только поставь пузырь, а?»
За соседним столом устроилась компания из четверых юнцов. Анекдот рассказывал один из них, здоровенный детина, чей бицепс обвивали сплетённые на кельтский манер стебли с двумя цветками терновника — по числу убитых монстров. Всё ясно: мальчишка недавно закончил обучение, поучаствовал в паре-тройке вылазок и уверен, что схватил Бога за бороду.
А вот знака Посвящения в виде дуба, с переплетёнными ветвями и корнями, Сергей не заметил.
Здоровяк продолжал:
— «Ну что ж, — отвечает Кубик-Рубик. — Дам тебе три поручения. Первое: вон тот барахольщик меня кинул. Накажи его. Второе: у меня есть родственница, тётка Ануш. Ей за шестьдесят, а темперамент, как у молодой. Уважь её, доведи до трех оргазмов! И третье: в подвале стоит чан с кикиморой, на заказ взял, для зоопарка из Замкадья. Хорошая кикимора, здоровая, одна беда — не ест совсем. Ты её накорми, а?»
Взрыв хохота заглушил продолжение. Ржали не только собеседники рассказчика — к ним присоединились и сидящие за соседними столиками. Сергей нахмурился, сжав кружку так, что побелели костяшки пальцев. Раздражение накатывало, накрывало волной, гребень которой вспенивался глухой злобой.
«Нет, нельзя… Но до чего наглый юнец!..»
— …Бич хватает пустую бутылку, кидает в барахольщика. Тот стекает по стенке. Потом спускается в подвал, оттуда раздаются возня, рёв, крики. Через четверть часа вылазит, весь в лохмотьях, искусанный. Отдышался и спрашивает: «Где тут тётка Ануш? Ща я её накормлю!»
Снова хохот, от которого опасно задребезжали стёкла.
«… ну, всё! Клык на холодец, нет больше моего терпения!..»
Кружка разбилась о стену, в опасной близи от головы шутника, осыпав его и собеседников стеклянным крошевом.
— Ты, пацан, только в кабаке такой смелый? От кого спас мир — от пары кроликов? Или подстрелил бродячего пса и теперь быкуешь? Тогда базара нет, герой!
Трактир загудел — оскорбление было нешуточным. Здоровяк, обалдевший, было, от наезда, пришёл в себя и потянул из-за пояса кинжал.
— Эй-эй! — трактирщик заметил назревающую ссору и решил вмешаться. — Если собираетесь драться — валите на Спорный Ринг! Порядка, что ли, не знаете? Вот кликну шерифа, насидитесь в холодной!
Обиженный открыл рот, чтобы ответить — и едва не полетел с ног от могучего тычка в спину.
— Ты на кого лапку задрал, щенок?
Посетители расступились, и Сергей увидал Тура. Сетунец был разозлён так, что казалось ещё чуть-чуть — и из ушей повалит дым.
— Ты хоть знаешь, недоносок, кто перед тобой? Это сам Бич и есть! Ну что, всё ещё рвёшься ножичком помахать?
По толпе прокатился недоумённый гул. На гостя смотрели с удивлением, а кое-кто и с опаской. Здесь многие были наслышаны об отчаянном егере, забиравшемся в самые гиблые места Леса.
Егерь поморщился. Реакция посетителей радовала его ничуть не больше выходки подвыпившего сопляка.
«Что же это такое на меня накатило? А вроде почти не пил, подумаешь, две кружки. Да, стареешь, брат…»
— …сгною в нарядах! Сегодня же, после Посвящения — на кухню, дрова колоть, лично проверю!
— Ладно Тур, хрен с ним, я сам погорячился… — Примирительно сказал Сергей, и не удержавшись, добавил с толикой яда в голосе:
— Так, значит, рассказывают обо мне? Ну-ну…
Физиономия ветерана от стыда пошла багровыми пятнами. Он опустил голову и злобно покосился на проштрафившегося парня.
«Вот теперь — сгноит, к бабке не ходи. Ну, извиняй, парень, сам дурак…»
V
— Проводник будет ждать возле Восточного фонтана, — Яков Израилевич Шапиро ткнул карандашом в висящую на стене схему. — Он и проводит вас до места. Задание несложное: обыскать квартиру, забрать документы. Они в кабинете, в письменном столе, скорее всего, в левом верхнем ящике. Или, может быть, в кейсе. Квартира принадлежала учёному, работавшему в ядерном исследовательском центре.
— В «Курчатнике»?
— Именно. За день до Зелёного Прилива он унёс домой с работы лабораторный журнал и тетрадь с рабочими заметками.
— Разве это не запрещено?
Вопрос был заведомо бессмысленным. Членкору РАН, ведущему физику страны подобные запреты не писаны.
— Разумеется, запрещено. Но Виктор Павлович часто работал дома. Говорил: ночью лучше всего думается.
— Он сам рассказал о бумагах?
— Увы, профессор Новогородцев погиб, пытаясь выбраться из города. Тело не нашли.
Егор озадаченно нахмурился.
— Но тогда каким образом…
— Один из сотрудников видел, как он собирался домой и клал лабораторный журнал в портфель.
— А другие подробности — кабинет, ящик стола? Сотрудник этого знать не мог.
Во взгляде завлаба мелькнуло раздражение.
— А вы дотошны, юноша. Полезное качество для исследователя. Честно говоря, я не в курсе. Быть может, рассказал кто-нибудь из близких? Вроде, у Новогородцева была дочь...
— Тогда, конечно. Позвольте ещё вопрос?
Завлаб кивнул.
— Какое отношение это имеет к микологии?
Раздражение в глазах Якова Израилевича сменилось недоумением, потом досадой.
— Э-э-э… видите ли… собственно, никакого. Нас попросили отыскать эти бумаги, поскольку мы много работаем в поле и обладаем соответствующим опытом.
«Попросили нас? Ох, темните вы, Яков Израилевич! Помнится, Лина давеча говорила, что задания учёных обычно выполняют золотолесцы. А ещё — что завлаб экспериментальной микологии, кандидат наук Шапиро избегает к ним обращаться…»
— Но у меня-то, откуда опыт? Один только раз был за пределами ГЗ, всего на пару сотен метров отошёл…
— Так ведь я вас не одного посылаю! — завлаб явно обрадовался смене темы. — Гоша отведёт куда надо, и поможет, если что. Вам надо только опознать нужные бумаги. Вы ведь физик по специальности?
— Да, физика элементарных частиц.
— Тогда вам и карты в руки! Заодно и опыта наберётесь. Не дальний свет, конечно, но пошагать придётся изрядно. Давайте я вам на схеме покажу...
— Яков Израилевич, можно?
В дверях стоял студент — среднего роста, в джинсах, клетчатой рубашке. Бросалась в глаза круглая, веснушчатая физиономия и уши, оттопыренные, словно лопухи. На ушах висели дужки очков в тонкой прямоугольной оправе.
— Что вам… Простите, не припомню?
— Лёша… Алексей Конкин, сто третья группа. Михаил Игнатьевич велел зайти насчёт завтрашней лабораторки.
— Да, конечно. Подождите, я скоро освобожусь. Вон стул, присядьте.
Студент кивнул и пристроился возле шкафа с лабораторной посудой. При этом он косился на Егора — то ли с любопытством, то ли с опаской.
«Ппочему бы и нет? Если верить Лине, я теперь знаменитость…»
— Да, так о чём я, Жалнин? Ах, да, карта… смотрите — вам вот сюда. Дома частично разрушены, но хоть какие-то ориентиры.
Карандаш в руках завлаба упёрся в красную отметку.
— Строителей шесть, корпус два… а дом цел?
— Вот вы и выясните. Да, и ракетницу возьмите, мало ли что?
— С вашего позволения, я бы лучше карабин.
— Незачем. Пропуск я приготовил — чтобы не позже, чем через час были снаружи! Гоша ждать не будет.
— Гоша? Это кто? Фомич… простите, Фёдор Матвеевич о нём упоминал, но без подробностей.
Завлаб усмехнулся.
— Гоша — лешак. Своеобразный тип, увидите. И зайдите на склад, подберите инструменты — топор там, монтировку, кувалду…
— Это ещё зачем?
— А как вы собираетесь проникнуть в квартиру?
Волны Зелёного Прилива совсем немного не докатились до монументального, украшенного колоннадой и статуями парадного входа. Асфальт перед ступенями кое-где взломали тощие деревца, и даже восьмигранные бетонные вазоны для цветов стояли на своих местах, по периметру площадки. Сквер вокруг памятника Ломоносову сохранил почти первозданный вид — разве что, поднялись ещё выше голубые ели, буйно разрослись кусты сирени, да трава на газонах вымахала в человеческий рост. Дорожки, выложенные брусчаткой, остались нетронутыми, будто и на них распространялся странный запрет, хранивший иные участки Леса, освоенные его двуногими обитателями. Многочисленные скамейки заброшены, краска облупилась — студенты давно уже не устраиваются в сквере в перерывах между парами.
Гоша дожидался Егора, сидя на бордюре заросшего диким виноградом фонтана. Увидев его, молодой человек понял, почему Шапиро назвал проводника лешаком — другое слово к нему попросту не подходило. Гоша напоминал Врубелевского Пана, только с дубовой корой вместо кожи и пальцами-корешками. На голове — не окаймлённая седыми кудрями лысина, а космы то ли мха, то ли водорослей. Длинный, слегка загнутый вверх нос походил на отпиленный сучок.
Всё это не производило отталкивающего впечатления, как запущенная кожная болезнь. Облик Гоши гармонично вписывался в окружающее: казалось, ожил обыкновенный пенёк — ожил, натянул на себя лохмотья и отправился прогуляться по дорожкам сквера.
— Как тебя звать-то, студент?
Голос был под стать облику — скрипучий, потрескивающий.
— Егор. Только я не студент, а лаборант.
— Так мы с тобой, выходит, тёзки? Помнишь — «он же Гога, он же Го̀ра…»
— Нет, а это откуда?
— Был такой фильм — давно ещё, в советские времена. Неужто ни разу не видел?
Егор виновато улыбнулся и развёл руками.
— Эх, молодёжь, святые вещи забыли! Помнится, я его в первый раз смотрел ещё студентом, в кинотеатре «Прогресс» — здесь, недалеко.
«Это дурдом», — отрешённо подумал Егор. Параллельная реальность. Перед ним сидит натуральный лешак из русских сказок и ностальгирует по кинофильмам давно рухнувшей империи. А дальше что — баба-Яга прилетит на ступе? Да запросто, кота-баюна он уже встречал.
— Сколько же вам лет?
— А пёс его знает! — проскрипел Гоша, как показалось Егору, с досадой. — Я уж и со счёта сбился. Помню только, что филфак закончил лет за десять до развала Союза.
«…лешак-филолог? Точно, клиника…»
— За десять? То есть во время Зелёного Прилива вам было лет семьдесят?
Гоша поморщился — насколько может поморщиться пенёк, покрытый растрескавшейся корой.
— Да, где-то около того.
— А сейчас, значит, не меньше ста?
Гоша поскрёб в замшелых кудрях корявой пятернёй.
— Пожалуй, что и так. Лес, он, знаешь ли, жизнь продлевает, тем, кто живёт в нём по правилам.
— По правилам? По каким?
«Вот и Шапиро упоминал о правилах…»
Гоша встал, скрипнув суставами. Звук был такой, словно открыли с натугой рассохшуюся, приросшую к косяку дощатую дверь. Егор едва не присвистнул от удивления — росту в лешаке было больше двух метров.
— Экий ты шустрый, паря… Время придёт — сам всё узнаешь, а сейчас пошли, пора.
VI
Купол, накрывавший Арену, был сделан из прочной металлической сетки. В нескольких местах она была пробита и залатана — где наскоро, проволокой, а где и капитально, железными листами. По бокам на защищённых решёткой помостах стояли тяжёлые станковые арбалеты, заряженные метровыми болтами с зазубренными наконечниками. От купола к металлическому ангару вёл забранный стальной решёткой коридор.
— Объявляется первая схватка финального раунда Посвящения! Алексей Пархоменко, соискатель — против ракопаука! Напоминаю, вес взрослой особи…
Объяснения потонули в шквале криков, свиста, улюлюканья. Служители налегли на рукояти ворота, решётка, отделяющая коридор от арены, со скрежетом поползла вверх. Из ангара послышалась возня, матюги, и на арену выскочила уродливая тварь, казалось, состоящая из одних ног, жвал и шипов. Замерла, угрожающе вскинув мощные, сложенные как у богомола, клешни. Они заканчивались остриями, способными пришпилить жертву к земле, и вибрировали, словно кастаньеты, сотрясая воздух россыпями сухих костяных щелчков. Ракопаук, гордый воин, бросал вызов гуманоидному ничтожеству, замершему у противоположного края арены.
Зрители восторженно взревели. Сергей внимательно оглядел трибуны. Среди сетуньцев и окрестных фермеров, собравшихся поглазеть на интересное зрелище, мелькнули знакомые плащи.
«Золотолесцы? И не один — четверо! Судя по платью, не из рядовых. Ну-ка, ну-ка…»
Он сощурился, пытаясь разглядеть узор на браслетах.
«Вот так сюрприз! И что же вам здесь понадобилось, таким важным? Не на этот же балаган явились полюбоваться?..»
Ракопаук продолжал заливаться трескучими трелями.
— Хорош, а? — сетунец пихнул егеря локтём. — В холке почти два метра!
Создание походило на помесь арахнида и невиданного ракообразного. Восемь суставчатых ног, треугольная головогрудь с широким затылочным гребнем, ощетинившимся длинными шипами. Пасть — отверстие, окружённое шевелящимися хелитцерами. Выше россыпь белёсых пузырей размером с апельсин — глаза. Спина защищена хитиновым панцырем, и Сергей по собственному опыту знал, что его сегменты способны удержать заряд картечи из двустволки.
— Где вы его раздобыли?
— У них гнездо в развалинах ТЭЦ, выше, по Бережковской набережной. — вполголоса ответил сетунец. — Но там таких здоровых нет, только мелочь, размером с собаку. Они всё время друг друга жрут и не успевают вымахать.
— А этот?
— Мы ещё в январе отловили полдюжины особей и держали в ангаре — чтобы подросли к Посвящению. Выжили, правда, только три, но больше и не понадобилось.
— Так мало соискателей?
— Было десять. Посвящение проходит в три раунда: сначала схватка с щитомордником, потом с чернолесской выдрой. Кто уцелеет — будет иметь дело с ракопауком. В этом году до финала добрались двое.
— А остальные?
— Один труп, пятеро раненых. Двое отказались.
— По-взрослому у вас…
— Приходится. Понизишь планку — сразу пойдут потери. Нет уж, пусть опыта набираются!
— …Соискатели могут выбирать оружие. Как видите, Андрей Пархоменко кроме рунки, взял ловчую сеть и клевец. Стоит отметить, что…