В машине воцарилось тягостное молчание. За окнами возникли очертания скромной, но прелестной лонгпэришской церкви – места благочестивого паломничества жителей деревни на протяжении столетий. Люси, внезапно ощутив прилив эмоций, тут же поделилась своими выводами:
– Неудивительно, что Господь разгневался на Еву, съевшую плод с Древа познания. Согласно Книге Бытия, знание наделяет божественной властью. Ева в ответе за то, что мы лишились простодушия и приблизились к богам, которые мыслят разумно и действуют осмысленно. Только впав в первоначальное невежество, мы сможем поверить в белиберду о Вознесении. Алекс, в твоей семье не принято отговаривать женщин от погони за знаниями или осуждать их за подобные желания, поэтому они и не согласны с беспрекословным подчинением карающему Господу, и именно по их решению документы Ди были схоронены под тутовником – древом мудрости. Древнему сценарию, в котором Ева повинна в грехопадении мужчины и всех прочих его несчастьях, они предпочли классический – Ариадна, выводящая мужчину из лабиринта.
Алекс взглянул на Люси с молчаливым одобрением и поцеловал ее.
– Ты даешь мне столько пищи для ума! Кант говорил: «Sapere aude» – «Дерзай знать». Он поддерживал Еву.
За оживленным спором они и не заметили, как прошел час и впереди показался дом Стаффордов. Едва Саймон свернул на подъездную аллею, как автоматически включилось внешнее освещение, хотя на крыльце никто не появился. Саймон обернулся и в упор посмотрел на Люси:
– Но дерзнешь ли ты узнать, куда приведет ключ Уилла? Какой ящик Пандоры он открывает?
Она не успела ответить: в дверях уже маячила сухопарая фигура Генри Стаффорда. Отец Уилла и Алекса, не скрывая радости от приезда гостей, крикнул:
|
|
– Ну, вы собираетесь сидеть там всю ночь или все же зайдете и выпьете по стаканчику?
– Папа, шампанское? – удивленно засмеялся Алекс. – Слишком шикарно для обычного воскресного вечера. Куда же подевался твой «Лафройг»?[90]
Он вынул бутылку из ведерка со льдом, вытащил пробку и наполнил всем бокалы – лишь Люси, со времени операции не позволявшая себе лишнего, жестом поблагодарила и отказалась.
– Сегодня День матери, Алекс. Думаю, за ушедших друзей выпить не возбраняется? – Генри поднял бокал и чокнулся с гостями. – Саймон, я не хочу, чтобы ты отделялся от компании. Уборщица приходила в пятницу, на всех постелях свежие простыни. Комната для гостей свободна. Может, пропустишь за ужином пару стаканчиков, а уж завтра тронетесь в обратный путь?
– Генри, спасибо за заботу. Было бы бестактностью отказать вам – если, конечно, все остальные готовы встать пораньше.
Все согласно закивали. Саймон вгляделся в окружающие его радостные лица: от недавнего напряжения на них не осталось и следа.
– Грейс, все же напомни мне потом, чтобы я позвонил маме, иначе завтра утром мне грозят серьезные неприятности.
– А я своей уже позвонила, – похвасталась предусмотрительная Грейс. – За мою маму, и за твою тоже, Саймон! И особенно… – робко добавила она, – за миссис Стаффорд.
– Люси, можно нам выпить и за твою маму? Кажется, в Австралии этот праздник в другой день? – спросил Генри с таким естественным простодушием, что Люси сердечно откликнулась на его вопрос:
– Мне бы очень хотелось выпить за маму Алекса, Генри. Алекс, плесни мне все же немного…
|
|
Он передал ей свой бокал, а себе налил новый.
– Я пью за Диану, – с чувством произнесла Люси, и все хором повторили ее тост.
– Представляешь, папа, Люси и есть та девушка, о которой я собирался тебе рассказать. Вот только позвоню Элейн в паб и закажу столик.
– Fait accompli,[91]Алекс, – она уже ждет нас. Столик у витрины заказан на полвосьмого. Но сейчас идти еще рано – у нас в запасе целый час. Ничего?
Со времени прогулки с Люси по нормандскому садику Алекс немного по‑иному взглянул на натуру своей матери. Ее мягкая сила, разнообразие интересов и познаний и раньше вызывали у него искреннее благоговение; ему всегда казалось, что ее творческие увлечения служили выражением некой внутренней сущности, отвергнутой ею в угоду браку. Она, пожалуй, вполне могла бы стать профессиональной художницей, или скульптором, или дизайнером. Но его мать была детищем своего поколения и не могла нарушить обычай, принятый в их буржуазной среде: «Семья прежде всего». Сыновей и домашнее хозяйство она превратила в дело всей жизни и совершенствовалась в искусстве сглаживать острые углы. Но теперь Алекс нашел клад, о существовании которого он даже не подозревал, и горел желанием разузнать о нем побольше. Он понимал, что отец, скорее всего, не готов выслушивать от него такого рода вопросы, ведь Алекс не то что Уилл, его жизнь куда определеннее, надежнее, чем у брата, а здесь он столкнулся с явлениями менее осязаемыми и прямолинейными.
– Я не говорил тебе: мы с Люси недавно нагрянули в наш дом в Нормандии. Там прекрасно, вот только дождь лил почти все время. – Алекс искал на лице отца реакцию на свое заявление. – А почему ты приобрел дом в Эгле? Ты сам его выбрал или мама так пожелала?
|
|
– Как хорошо, что вы там побывали, Алекс…
Саймон, собираясь долить Генри шампанского, взглянул на него, спрашивая позволения, и заметил, что тот улыбается сыну и Люси. В этой улыбке Саймон прочел отцовское благословение и подумал, что Генри знает о старшем сыне гораздо больше, чем можно было предполагать, несмотря на упрямое умалчивание Алексом семейных трагедий и неудач собственного брака.
– В основном она, – ответил Генри на вопрос сына, – и не просто пожелала, а, я бы сказал, велела. Я с радостью поддержал ее, хотя климат в том же Провансе куда теплее. Но она сказала, что в крайнем случае за погодой всегда можно съездить в землю Ож. А почему ты вдруг спросил?
– Ладно, сознаюсь уж… Сегодня мы с Люси пришли к выводу, что мама создала свой сад с неким умыслом. Нам с Уиллом, когда мы были еще маленькими, она объясняла, как дорог ей этот лунный сад, посвященный ее покровительнице, богине Диане. Клумбы повторяли рисунок на гербе Стаффордов, и весь сад в целом являлся своеобразным елизаветинским ребусом, в котором было зашифровано ее имя. Но мне кажется, мама наделила то место священным смыслом, создав из него реликварий. Я понятно рассказываю?
– Продолжай, – задумчиво ответил Генри.
Саймон и Грейс слушали Алекса, затаив дыхание.
– Я думаю, для нее имела значение сама местность – возможно, из‑за близости к Шартру. Сегодня утром мы случайно – вовсе не нарочно! – обнаружили, что в саду был тайник для… чего‑то. Я сам не знаю для чего. Мы наткнулись на расшатанную плитку, а под ней оказалась пустота; туда могла поместиться, например, статуэтка или еще один ящичек вроде того, который Люси вычислила здесь, под шелковицей. – Алекс изо всех сил пытался не выказывать Генри свой интерес, подозревая, что тот будет удивлен его небезразличием. – А ты знал о подобных маминых затеях?
– Алекс, – вмешался Саймон, – твоя мама нарочно разбила сад для хранения в нем неизвестного клада, а вы с Уиллом ничего об этом не знали? И неизвестно когда бы узнали?
От волнения он залпом допил шампанское.
– Может, и неизвестно когда – откуда мне знать? Могу сказать только, что мама прятала там какой‑то предмет или информацию. Признаюсь, я не имел об этом никакого понятия, думаю, и брат тоже. Зато я уверен – а почему, сейчас объясню, – что в конце концов Уилл до чего‑то докопался и именно это он срочно хотел со мной обсудить. А ты что‑нибудь такое знал? – обернулся Алекс к отцу.
– Она не посвящала меня в подобные вещи, сынок. Я обыкновенно без должного сочувствия выслушивал истории о всякой мистике, о людях вроде Джона Ди с их тайнами, да и вообще о любых загадочных явлениях. Зато Диана была большой выдумщицей по этой части. К религии она относилась не слишком консервативно, но не без должного почтения; ее интересовали любые конфессии. Думаю, именно таких называют одухотворенными личностями. Большинство рассуждений о вере и о Боге она встречала с терпимостью, но имела свой собственный взгляд на эти вопросы. Наш… агностицизм нисколько ее не смущал. Наверное, не меня, а все же тебя следует считать истинным атеистом.
Генри исчез в коридоре, ведущем из гостиной к лестнице, и вернулся оттуда с рамкой, на которую была натянута материя.
– Ты говоришь, местность имела значение… Помнишь эту мамину вышивку? Она давнишняя. В нормандском доме есть подушка с похожим рисунком.
Он подал Алексу рамку, и тот вгляделся в узор, которого не видел с самого детства.
– Рисунок как‑то связан со священным узором Шартрского лабиринта, – пояснил Генри.
Он и сам с трудом помнил, почему жена придавала этой вышивке такое значение.
На канве белым и синим была выткана крылатая женщина‑ангел, в одной руке она держала пальмовую ветвь, а в другой – сноп пшеничных колосьев. Фон составляли различные оттенки голубого, в основном ближе к лазурному, но кое‑где сгущающиеся в полуночную синеву. Поверх ее одеяний шерстяной нитью под золото была вышита странная фигура – воздушный змей с хвостом, направленным в нижний левый угол рамки. Такой же рисунок располагался под опрокинутой фигуркой серафима с лицом, напоминающим человеческое.
Алекс наклонил вышивку так, чтобы Люси тоже могла ее рассмотреть.
– Мне кажется, это созвездие Девы, – неуверенно произнесла она.
– Верно, Люси, – откликнулся Генри, – думаю, ты угадала. Диана начала эту вышивку сразу, как родился Алекс. Это ведь твой знак зодиака, Алекс?
Озадаченный Алекс кивнул.
– Мы купили дом, когда Уилла еще не было и в помине – тебе тогда не исполнилось и года. Ранней весной, когда мы с Дианой подыскивали подходящий вариант, мы какое‑то время жили у твоих крестных родителей под Руаном. Знал ли ты, что тебя крестили в Шартре? Твоей матери почему‑то ужасно этого захотелось, и твоему крестному удалось это устроить для нее: у него были там кое‑какие знакомства. А крестины Уилла проходили в Уинчестере.
– Я ничего этого не знал, – потрясенно качал головой Алекс. Люси перевела взгляд с него снова на вышивку и заметила, что золотая нить образует контур змея, протянувшись от одной звезды к другой – ими служили мельчайшие хрусталики, ярко сияющие на свету. Такое же в точности созвездие было повторено в нижнем рисунке, но верхний был дополнительно снабжен символами, которые Люси не сумела прочесть. Саймон и Грейс склонились к ее плечу, желая помочь.
– Вверху слева вышита цифра «три», но в зеркальном отображении, – констатировала Грейс.
– Это по‑гречески, – пояснил Алекс. – Здесь нет ничего загадочного, просто греческие буквы. Например, тут, где начинается крыло, – он указал на перевернутую тройку, – греческая Е, или эпсилон. В самом низу ромба, у края ангельской мантии, – гамма. А верхняя часть крыла – это ню. Вот вам три главные точки в созвездии Девы. Все остальные гораздо меньше, но от этого, кажется, не менее яркие. Ню расположена вверху справа, эта – в середине ромба; самый острый угол прямоугольника занят бетой, напротив нее – дельта, а альфа – ярчайшая в созвездии – видна в хвосте, где пшеничные колосья. – Алекс с воодушевлением указывал друзьям на скопления хрусталиков, рядом с которыми были вышиты крошечные значки. – Все звезды в созвездии Девы обозначены греческими буквами, что весьма интересно. А что у нас с нижним рисунком? Ведь это то же самое созвездие, но уже без греческих символов?
Все склонились ближе к вышивке, и Люси вслух прочитала названия французских городов, вышитых рядом с каждой звездой:
– Вероятно, Байё соответствует эпсилону на верхнем рисунке, Амьен располагается на месте ню, Эврё точно совпадает с дельтой. Как называются другие, Алекс?
– Так, под бету подходит Реймс – там один из крупнейших французских соборов, где раньше проходили коронации. Думаешь, Лан – это каппа? – Он сдвинул брови. – Париж соответствует эте, а Шартру, по‑видимому, достается гамма. Очень странно. Что это за затея была у мамы?
Генри сдернул с носа очки и ответил с необычайной живостью:
– Мы совершили по ним турне, когда ты, Алекс, был еще младенцем. Диана сказала, что все эти великие французские готические соборы посвящены Мадонне, то есть Богоматери. Она утверждала, что они воплощают созвездие Девы здесь, на земле, к чему я всегда относился с большой оглядкой, но ей эта идея доставляла истинное удовольствие! Дева – единственное «женское» созвездие в зодиаке; оно связано с Церерой, римской богиней злаков, и с Исидой из египетского пантеона богов.
– И разумеется, с Девой Марией. – Люси вспомнила сведения, вычитанные ею в путеводителе, купленном в Шартре. – Во всех других соборах – и в Реймсе, и в Байё, и в Амьене – тоже существовали лабиринты, но только Шартрский сохранился нетронутым с тысяча двухсотого года. – Она все больше воодушевлялась и неожиданно подумала о вербном крестике, выпавшем из Библии. – Примечательно, что у Девы в руке веточка вербы, а Алекса крестили в Вербное воскресенье. А что же звезда в хвосте – как ты ее назвал, Алекс? Альфой? Может, это ваш дом в Эгле?
– Так‑так, интересно, – поглядел на нее Алекс. – «Мои альфа и омега…» Ты думаешь, здесь есть связь со страничкой манускрипта, которая досталась Уиллу?
– Вполне возможно, – улыбнулась ему Люси, – если только тайник в саду означает и альфу созвездия Девы, и омегу всех тайн – начало и конец.
Алекс вдруг ощутил неловкость.
– Папа, ты, должно быть, не веришь, что стоит искать смысл во всей этой священной геометрии?
Генри помолчал и ответил:
– Дело совсем не в том, Алекс, заключена ли в ней некая истина или нет. Может, и заключена, откуда нам знать? Здесь самое интересное то, что в нее верили готические архитекторы. Очевидно, что проект содержит в себе некий замысел – вне зависимости от того, принимаем ли мы его сверхъестественную составляющую. Твою мать глубоко волновала христианизация места, где предположительно некогда находилась более древняя женская усыпальница. Ей нравилось это наложение, подобное слоям вышивки, – древний миф, созданный на основе древнейшего. Диана называла такое явление плюрализмом веры; ее обнадеживало то, что уходящие в глубь веков ритуалы не искореняются, а дополняются новыми. Ей казалось, что людские верования в такой форме обретают непрерывность, что в ней наглядно видна некая общая нить, связующая разные религии. Превращение созвездия Девы в Деву Марию вдохновляло ее.
– С обратной стороны рамки есть какая‑то надпись, – сообщила вдруг Грейс.
Люси перевернула вышивку и прочитала: «Она и сестра, и невеста», а затем оживленно обратилась к Алексу:
– Твоя мама наверняка что‑то имела в виду! Она вышила этот рисунок, разбила сад… У нее в голове был определенный замысел. А Уилл, скорее всего, вплотную подошел к его разгадке, тебе не кажется?
Увидев, что все в комнате смотрят на него заинтригованно, Алекс ответил Люси:
– Почему бы нам не показать папе свою находку?
Она вынула плитку и осторожно перевернула ее, так что все увидели нарисованную на ней необычную звезду с подписью внизу и ключ, зачем‑то прикрепленный в самом центре.
– Что бы ни было в тайнике, Уилл первым его обнаружил. Вероятно, клад как‑то связан с его мотоциклом, верно? – спросила Люси.
Генри внимательно рассмотрел надпись и задумчиво произнес:
– «И здесь мы вышли вновь узреть светила…» Дантов «Ад». Те же строчки написаны в посвящении на обороте миниатюры – я до мельчайших деталей изучил картину после того, как ее возвратили из Интерпола.
Алекс непонимающе свел брови, но мысли Генри уже обратились к мотоциклу. Теребя пальцами ключ и недоверчиво покачивая головой, он сказал:
– Видишь ли, Алекс, «дукати» несколько недель был в ремонте, хотя больших повреждений в нем не нашли. Полиция осматривала его очень тщательно, поэтому, думаю, вряд ли от них чтонибудь укрылось. Под седлом мы проверяли – остается заглянуть только в коробку топливного бака. Но если там что‑то и было, нам давно бы уже все вернули.
«Если, конечно, никто не лазал туда до ремонта», – подумал Алекс, а вслух произнес:
– Ты прав. Но все‑таки давайте проверим – на всякий случай.
* * *
Он расстегнул пыльный чехол, и гоночный мотоцикл засиял перед ними лимонно‑желтой гаммой ярких красок.
– Уилл называл его «моя упрямая красотка». Хоть сейчас выставляй в салон на продажу. – Алекс, скрестив руки, облокотился о капот отцовской машины. Он явно любовался покорным с виду мотоциклом. – Стоит в два раза дороже моей «ауди». Уилл купил его на деньги, подаренные мамой незадолго до ее смерти. Никому из нас не удалось его отговорить.
– Какой же он красивый! – восхитилась Грейс. – Мой брат, наверное, из обожания упал бы перед ним на колени.
– Уиллу он очень подходил. – Саймон провел рукой по сиденью, затем по кузову. – На нем Уилл никогда не опаздывал на съемки. Он говорил, что этот мотоцикл легче в управлении, чем его первый «дукати». Конечно, имея «пивное» брюшко, на таком далеко не уедешь – надо держать нос по ветру! И здоровья требует – ого‑го! На больших расстояниях чертовски неудобен. Где ключ?
Люси замешкалась: ей почему‑то не хотелось отдавать ключ Саймону, но она послушно оторвала его от плитки и подала приятелю Уилла. Через секунду тот был уже в седле. Саймон покрутил акселератор, включил зажигание – мотоцикл заревел, дернулся с места, но так же резко заглох в руках неофита. Опыты Саймона вызвали у всех неловкие смешки.
Алекс, ухмыляясь, забрал у него ключ и открыл коробку топливного бака – пусто, как и предсказывал Генри. Затем он ощупал мотоцикл с боков – ничего лишнего или необычного, никаких добавочных отделений, вообще ничего, кроме самого бака. Алекс, впрочем, и сам знал, что Уилл никогда не стал бы вредить обтекаемости мотоцикла дополнительным тюнингом. Удрученно качая головой, он спросил отца:
– А что было под седлом? И в рюкзаке?
– Насколько я помню, ничего особенного. Впрочем, я ничего такого и не искал. Мы можем вместе перебрать всю ту мелочовку. А что ты хочешь там найти?
Люси все это время в нерешительности стояла неподалеку; только теперь Алекс обратил внимание на выражение ее лица. Он был озадачен: либо у нее неожиданно переменилось настроение, как уже бывало не раз, либо ей стало дурно, либо она что‑то затевала. Но что бы ни было у нее на душе, кажется, она опять ощутила свое сродство с Уиллом и теперь воспринимала действительность, как некогда он, – хотя Алекс и склонен был отнести подобные домыслы к области чистой психологии. Впрочем, Люси весь вечер не выказывала признаков чрезмерного волнения и выглядела спокойной. Когда она без слов протянула руку за ключом, Алекс от изумления улыбнулся, но послушно отдал его.
Люси оперлась о сиденье, наклонилась и стала шарить рукой по его тыльной стороне. Нащупав там что‑то, она одной рукой отвела маленькую крышку на пружинке, а другой вставила ключ в открывшееся аккуратное отверстие. Алекс присел на корточки, наблюдая за ее действиями. Задняя половина седла подалась на несколько сантиметров, обнажив миниатюрное отделение, по‑видимому встроенное туда нарочно по заказу Уилла. Люси просунула руку внутрь.
Четверо зрителей застыли, глядя, как она поочередно вынимает четыре кожаных мешочка и некий предмет, завернутый в кусок тонкого черного бархата и перетянутый сверху кожаным ремешком. На лицо Саймона набежала тень, когда она отдала этот предмет Алексу. Грейс озадаченно взглянула на приятеля, не зная, чему больше удивляться: таинственной находке или необычному способу ее обнаружения. Возглас Генри: «Боже праведный!» – подтвердил, что и он удивлен не меньше прочих.
– Это «Лейка»[92]Уилла, – благоговейно произнес Алекс. – А я‑то думал, куда же она запропастилась… Он все время хранил ее вот так, только иногда перекладывал в карман, когда работал. Теперь такую нигде не достать, она стоит целое состояние. Здесь сам фотоаппарат, а в мешочках, скорее всего, запасные объективы – не меньше двух.
Алекс снова стал прежним, хотя Амаль расслышал бы в его голосе непривычные нотки. Люси и Генри тоже их различили. Саймон взвесил находку на ладони.
– Я помню, – сказал он. – Кажется, «Лейку» ему подарил ваш дедушка? То есть ваш отец, Генри… Уилл говорил, что она досталась ему на восемнадцатилетие.
Генри крепился, хотя его лицо морщилось от переживаний.
– Мой отец выменял ее где‑то под Франкфуртом на грузовик с продовольствием, – пояснил он. – Это было то ли в конце сорок четвертого, то ли в начале сорок пятого года. Думаю, сам он не мог оценить этот фотоаппарат по достоинству и взял его только затем, чтобы тому человеку не было так неловко. Похоже, он увидел, как семья пытается варить мороженную конину. Дети выглядели голодными и измученными.
– Уилл рассказывал мне, – кивком подтвердил Саймон, – что практически весь провиант, поступающий в их роту, его дед раздавал голодающим беженцам. Я так понял, что те бежали от наступления русских по всей территории, начиная от Дрездена. Один из них и подарил деду свой фотоаппарат – фактически всучил насильно. Уилл утверждал, что ни одно из достижений современной фототехники по точности не идет ни в какое сравнение с настоящей «Лейкой».
Алекс осторожно развернул обертку и вынул фотоаппарат Уилла в эбонитовом корпусе, поблескивающий матовыми никелированными частями. «Лейка» была явно не новая – очевидно, ею много пользовались, но тщательно берегли. Алекс взглянул на отсчет кадров – пленка была отщелкана не до конца.
Люси тем временем начала исследовать содержимое кожаных мешочков. Как и предсказывал Алекс, в двух из них хранились превосходные новые объективы, а в третьем она нашла четыре коробочки из‑под кассет и потрясла их, чтобы проверить, есть ли внутри пленка. В последнем мешочке Саймон обнаружил еще две коробочки и одну кассету, на первый взгляд пустую. Люси взяла ее, отковырнула крышку и пощупала внутри пальцем.
– Здесь заметки о выдержке для проявки и квитанция об отправке с уведомлением, – сообщила она, просматривая бумажные листки. – Заказное отправление, послано с почтового отделения в Канне. Адресовано какому‑то Брауну на Тридцать четвертую улицу в Нью‑Йорке.
Алекс взглянул через ее плечо на квитанцию и пояснил:
– Роланд Браун – независимый предприниматель, но сотрудничает с «Магнумом», фотоагентством, на которое работал Уилл. Они направляли его снимки в разные издания. Роланд и Уилл были приятелями, у него, кажется, и в Лондоне есть своя контора. Он тоже всячески восхвалял «Лейку» брата, потому что старые объективы без современного покрытия придавали снимкам совершенно иное качество. А когда настало засилье цифровых фотографий, Роланд превратился в ярого поклонника «Лейки».
– Уилл ценил ее за бесшумный затвор – за возможность фотографировать, не привлекая внимания, – спокойно заметила Люси.
Саймон кивнул, а Грейс изумленно взглянула на подругу:
– Тебе‑то откуда это известно?
– Знаешь, Грейс, – с улыбкой отмахнулась та, – когда снимается документальный фильм в Южной Америке, приходится попутно узнавать массу бесполезного. Это совсем иная школа, чем там у вас, в развлекательном секторе.
Алекс тоже поглядел на Люси. Они не договаривались держать в тайне ее открытие, которое явилось бы для всех серьезным испытанием и вызвало бы неоднозначные эмоции, но теперь он понял, что никакой особой договоренности и не требовалось. Он понимающе сжал ее руку и сказал:
– Мы опаздываем на ужин. Возьмем вещи с собой в паб, ладно? Здесь их оставлять опасно: слишком они ценные.
Генри выключил освещение в гараже, все снова надели пальто и бодрым шагом двинулись по тропинке к пабу, вдыхая прохладный вечерний воздух.
– Нам от силы пять минут ходьбы, – заверил друзей Алекс. Немного приотстав, чтобы не слышал отец, он обнял Люси за талию и шепнул ей на ухо:
– Всего пять минут ходьбы – и мы у конца радуги.
Они обменялись улыбками.
На протяжении всего ужина они оживленно обсуждали вопрос, что подразумевает под собой выражение «подготовиться к Вознесению». Саймон, на время умеривший свое ожесточение против политиков в обмен на удовольствие поделиться с собеседниками своими ценными мыслями по поводу наиболее смехотворных аспектов их теологии, расшумелся не на шутку. Он разглагольствовал о некой приверженке Вознесения, спроектировавшей туалет для себе подобных: чтобы пришествие Христа не застало вас в неудобный момент, прикрепите его изображение на сливной бачок – это должно уведомить ангелов о ваших религиозных позициях. По его словам, существовали и такие, кто каждый вечер ожидал чудесного события и надеялся, что воспарит во время вечерней семейной трапезы и прямо сквозь стропила понесется на воздусях в небеса. А наиболее громогласные из «вознесенцев» утверждали, что католики в целом все толкуют правильно, но их ввели в заблуждение, а Папа Римский является антихристом по той причине, что не позволяет молиться с иноверцами их богам.
– Поскольку других богов не существует, Господь может приревновать и назвать такой поступок «духовным адюльтером»!
Его аудитория завороженно внимала ему. Настроение за столом, поначалу недоверчивое, сменилось на смешливое, а затем и на подозрительное, не злоупотребляет ли рассказчик поэтическими вольностями.
– Это все правда, уверяю вас! – Саймон воздел руки, заранее защищаясь от нападок. – Я понимаю: все это кажется притянутым за уши, но люди, доверяющие подобного рода идеям, относятся без должного критического подхода к элементу фикции, присутствующему в любой пропаганде. Я решил написать в газету большой очерк на эту тему: «Субботнее обозрение» не откажется от хорошей разоблачительной статьи. Ищите на первой полосе.
Генри чрезвычайно заинтересовался новой информацией, но сразу разграничил вздор, который Саймон смаковал с таким юмором, и действительно опасные аспекты подобных верований, признав и политическую заинтересованность некоторых лиц. С оксфордских времен у него остался друг, теперь заведовавший приходом в Уинчестере, – они и доныне частенько встречались за обедом и не теряли связи друг с другом. Генри собирался порасспросить его насчет «христианских сионистов», так сказать, для полноты восприятия. Он также предостерег Алекса от чрезмерной наивности: пребывая в идеалистическом медицинском мирке, легче всего верить, что большинство людей альтруистически стремятся к спасению жизни ближних.
– Я понимаю, Алекс: ты выбрал именно эту сферу, потому что веришь, что она проторит нам путь к лучшему будущему, к сокращению числа болезней, в особенности детских. Ты непогрешимо убежден, будто стволовые клетки – наша основная надежда, но иногда по возвращении с очередной конференции ты сетовал, что далеко не все разделяют твою точку зрения и что их политическое лобби не только не ослабевает, но даже становится все более крикливым. Мы уже обсуждали с тобой, как они пытались обвинить тебя и твоих коллег в присвоении себе функций Господа и, чтобы заставить вас замолчать, доходили до прямой агрессии и оскорблений. Эти люди, многие из которых далеки от каких‑либо моральных идеалов, в своих узких целях хотят загнать ваши исследования в рамки, а самые бескомпромиссные из них – те, кто продолжает нападки на тебя и вне конференций, – по духу очень близки фанатикам, о которых говорил Саймон. И если благодаря фамильному наследию ты окажешься в непосредственной близости к людям подобного толка, будь осмотрителен, Алекс. Твои взгляды на жизнь проистекают из выбранного тобой поприща, но ошибкой было бы игнорировать извращенный энтузиазм этих фанатиков. У них донельзя ограниченное мировоззрение, они всё видят по‑своему и не собираются даже обсуждать наличие иного восприятия. В их речах сквозит слепая приверженность идее, ненависть, порой даже страх. Эти люди не могут допустить правоты ни либералов, ни ученых, чем дискредитируют ту основу, на которой базируются их убеждения. Всё, что они вычитали в Библии, они наполняют смыслом по собственному выбору, и им вовсе не по нутру, когда кто‑то вступает с ними в полемику. Их манию недооценивать просто опасно.
У Генри был мягкий характер, и его пылкая речь встревожила Алекса. Его насторожил тон отцовского предостережения, от которого в воздухе ощутимо запахло опасностью. Надо будет непременно позвонить Максу и Анне – она уже вернулась и скоро приведет сынишку домой, – но не раздувать страсти, чтобы невзначай не напугать. В любом случае главный удар приходится на него и на Люси: только они двое непосредственно связаны с завещанием и с находкой документов.
Люси слушала Генри очень внимательно и ни разу не перебила, но теперь решилась предложить Алексу, если его отец не против, проявить в фотолаборатории Уилла незаконченную пленку: возможно, так они получат какие‑нибудь сведения о предмете, хранившемся в саду под плиткой, или хотя о том, где побывал Уилл, прежде чем сесть на паром во Франции. Для Алекса ее навыки явились новостью – оставалось предположить, что Люси действительно знает толк в фотоделе. Однако он высказал опасение, что день выдался длинный и она устала.
– Уже поздно, Люси. Давай я привезу тебя сюда как‑нибудь вечерком на неделе, и тогда ты займешься пленками.
Но Люси, все еще под впечатлением от предостережения Генри, не желала откладывать дело в долгий ящик.
– Я бы все же проявила их прямо сейчас. Время работает против нас. А через час я уже настряпаю вам готовые снимки – если, конечно, вы, Генри, меня поддержите.
– Да я вовсе не против! Люси, вы умеете со всем этим обращаться? Сам я ровным счетом ничего не понимаю в проявке фотопленки. А ты, Алекс?