По особо важным делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 4 /реально, по описи значится под № 3/, л. 91

К о п и я

П р о т о к о л

1919 года марта 5/6 дня, Судебный Следователь по особо важным делам Омского Окружного Суда в г. Омске допрашивал в качестве свидетеля нижепоименованного с соблюдением 443 ст. уст. угол. суд., предупредив, что на суде он может быть спрошен под присягой, и сделав внушение о необходимости показывать всю правду по чистой совести. На предложенные вопросы свидетель отвечал:-

Петр Андреевич ЖИЛЬЯР – сведения о лич-

ности см. л. д. 81 том 1-й.

Свои показания, которые я давал уже по этому делу Члену Суда Сергееву, я подтверждаю и на Ваши, Г. Судебный Следователь, вопросы дополнительно показываю следующее.

С 1905 года я был приходящим преподавателем французского языка дочерям Его Величества. С 1912 года также в качестве приходящего преподавателя я стал преподавать этот предмет Алексию /так!/ Николаевичу. Мои занятия с Ним начались в Спале. Но они скоро прервались. В Спале с Ним произошел печальный случай, о котором я передаю со слов других близких к Царской Семье лиц. Алексий Николаевич купался в бассейне, упал и ушиб полость живота. Это вызвало временный паралич левой ноги. Болезнь потребовала продолжительного лечения. Поэтому и прервались наши с Ним занятия. Они возобновились в 1913 году, когда я уже поступил на должность помощника воспитателя Алексия Николаевича. С этого времени я поселился во дворце и стал жить в комнатах, соседних с комнатами Алексия Николаевича.

В 1913 году мы ездили в Крым; потом переехали в Царское Село. Весной 1914 года мы опять были в Крыму, оттуда ездили в Констанцу, потом в Царское, Петергоф и Финляндию. Из Финляндии мы вернулись снова в Петергоф для приема Господина Пуанкарэ. Здесь Царскую Семью и захватило начало войны. До 1915 года мы жили в Царском, пока Государь не принял Верховного командования над армией. С этого же времени мне часто приходилось ездить с Алексием Николаевичем в ставку, на фронт, вообще всюду, куда Государь брал с С обой С ына. Когда вспыхнула революция, Государь был в ставке, С емья – Царском. Конечно, С емья пережила много тревожных минут. Все Д ети в это время были больны корью. Сначала заболел Алексий Николаевич, а затем одна за другой все Княжны. Всех томила неизвестность положения и судьба Императора. Были волнения, вспышки и в воинских стрелковых частях, стоявших в Царском. Одна ночь, помню, была очень тревожная. Слышалась стрельба. Однако солдатские вспышки скоро прекратились, так как офицерам удалось успокоить солдат. Об отречении Государя за Себя и за Алексия Николаевич аС емья узнала от генерала, командовавшего сводным полком; фамилию его я забыл. После этого во дворец явился Великий Князь Павел Александрович и оффициально объявил об отречении Государя Ее Величеству. Затем во дворец приехал генерал Корнилов. Он объявил Государыне, что Она должна считать себя арестованной. После его приезда Ее Величество мне объявила, что все лица, находящиеся во дворце, должны его оставить; если же кто хочет остаться, то должен подчиниться режиму для добровольно арестованных. Почти все остались. Остался и я. В это время Мария Николаевна заболела воспалением легких.

Затем в Царское приехал Государь и стал жить здесь.

Ограничения, которым была подвергнута Царская Семья, состоял и в ограничениях свободы. Дворец был окружен караулом. Выходить из дворца можно было только в парк, только в определенное время и, конечно, в сопровождении караула.

Писать и получать корреспонденцию можно было только через коменданта.

Комендантом первым был Коцебу. После него комендантом дворца был Коровиченко, а после него – Кобылинский, сначала бывший комендантом гарнизона.

Г. Керенский в Царском был несколько раз. Он приезжал к нам, как глава нового правительства, чтобы видеть условия нашего режима. Его обращение с Государем носило характер сухой, оффициальный. На меня это его обращение производило впечатление отношения судьи к обвиняемому, в виновности которого судья убежден. Мне казалось, что г. Керенский считает Государя в чем то виноватым и поэтому обращается с Н им сухо. Однако я должен сказать, что все же Керенский проявлял полную корректность. В о б ращениях к Государ юо н называл Его Величество “Николай Александрович”. Впрочем, я должен сказать, что не только Керенский, но и все вообще представители тогдашнего правительства, когда они сталкивались с Государем, избегали называть Его, как будто бы они стеснялись называть Его “Николай Александрович”.

Однажды Керенский прибыл к Государю в сопровождении Коровиченко и Кобылинского и отобрал у Государя Его бумаги. Явившись после этого во дворец, Керенский был другой. Его обращение с Государем изменилось к лучшему. Оно утратило характер прежней сухости и стало более мягким. Я эту перемену объясняю так. Мне казалось, что Керенский, ознакомившись с содержанием отобранных им у Государя бумаг, понял, что Государь не совершил ничего плохого перед Родиной, и сразу переменился в обращении с Ним.

За время проживания Царской Семьи в Царском Селе было несколько неприятных для Нее случаев.

Первый случай – это отобрание у Алексия Николаевича, по требованию солдат, Е го детского ружья, о чем я уже достаточно подробно рассказывал Сергееву.

Второй случай – отказ солдат ответить на приветствие Государя. Государь всегда обращался к солдатам со словами приветствия. Они, после Его отречения, отвечали на Его приветствие словами: “здравствуйте г. полковник”. Однажды, когда Государь по обыкновению, обратился к солдатам с обычным приветствием, они промолчали. Это произошло однако не по их инициативе, а по приказанию какого то помощника коменданта дворца, фамилии которого я не помню.

Приходилось иногда Семье очень долго ожидать в полукруглом зале, где все собирались перед выходом на прогулку в парк: заставлял долго ждать себя караул.

Но, в общем, все эти случаи носили, конечно, характер ничтожный в сравнении с теми страданиями, которые выпали на долю Царской Семьи впоследствии.

В половине июля месяца нам стало известно, - не знаю, каким образом, что Государь и вся Семья должны выехать из Царского в новое место для жизни. Сначала называли Юг, но потом оказалось, что мы едем в Тобольск. Я не могу добавить ничего нового к тому, что я показывал ранее о нашем отъезде в Тобольск.

Вы, г. Следователь, спрашиваете меня, чем был вызван отъезд Царской Семьи в Тобольск? Этот переезд был вызван опасением правительства за благополучие Е е. Правительство тогда решило взять более твердый курс в управлении страной. Но в то же время оно опасалось, что новый курс может повлечь за собой народные вспышки, с которыми ему придется бороться вооруженной силой. Опасаясь, что эта борьба может ударить, так сказать, “рикошетом” по нас, правительство и решило выбрать для Царской Семьи иное, более спокойное место. Обо всем этом я Вам передаю со слов или Ее Величества или кого-нибудь из Великих Княжен. Им же так мотивировал решение правительства Керенский.

Я еще раз укажу тех лиц, которые переехали с Царской Семьей в Тобольск. Это были: Долгоруков, Та т ищев, Боткин, Гендрикова, Шнейдер и я. Впоследствии в Тобольск еще прибыли: Деревенько, мистер Гибсс /так!/и баронесса Буксгевден, выразившие желание находиться при семье еще в Царском.

Вся Царская Семья поместилась в Тобольске в губернаторском доме. С ней поместился я. Все остальные жили в Корниловском доме против губернаторского.

Нового я ничего сказать не могу про жизнь Семьи в Тобольске, кроме того что я уже говорил на первом допросе. Тобольская жизнь протекала также, как и в Царском, в таких же условиях режима.

Охрана наша состояла из Царскосельских стрелков. Комендантом дома был тот же Кобылинский. Нас еще сопровождали до Тобольска представители правительства Макаров /кажется, он эмигрант/, и член Государственной Думы Вершинин. Они несколько дней пробыли в Тобольске и уехали обратно. Отношение их обоих к Царской Семье было вполне приличное, корректное, даже, пожалуй, благожелательное, в особенности Макарова и в особенности к Д етям. Приблизительно, в первой половине октября к нам приехал комиссар правительства Панкратов с помощником своим Никольским. Они были главными распорядителями в нашей жизни и им был подчинен Кобылинский. Плохого я ничего не могу сказать относительно их, с точки зрения непосредственных интересов С емьи Государя. Они принесли нам вред бессознательно: своим обращением с нашими стрелками они их разложили.

Жители местные относились, видимо, к Царской Семье хорошо, поскольку мы могли наблюдать это отношение, как узники. Иногда жители присылали Семье конфекты /так!/, торты, вообще разные сласти. Когда они проходили мимо дома и видели кого либо из С емьи, всегда кланялись.

Отношение стрелков в общей массе было хорошее. Были некоторые из солдат хорошие люди. Они относились к нам хорошо, как хорошие люди. Были среди них и плохие. Но ничего нехорошего скверного они не позволяли себе до большевитского переворота.

Большевики отняли благополучие у Царской Семьи, как и у всей России.

Большевитский переворот сразу же отразился на настроении солдат. Те, которые из них были плохими, злыми людьми, стали грубее. Около 25 января солдаты выгнали Панкратова и Никольского и решили требовать присылки большевитского комиссара из Москвы. Они не допустили бронессу /так!/ Буксгевден жить в Корниловском доме.

Совсем же худо стало после Брестского договора. Солдаты стали вести себя неприлично. Однажды Алексей Николаевич заметил на доске качелей, которыми пользовались преимущественно Великие Княжны, какие то надписи. Он не успел их прочитать и понять их смысла. Государь увидел их и по пр осил Долгорукова убрать эт у доску. На этой доске солдатскими штыками были вырезаны скверные, цинич ные, глупые и грубые слова.

Было запрещено солд атами посещение Царской Семьей церкви.