В классическую эпоху «светское»означало мирскоеи противопоставлялось церковному. В XIX веке под светским стали понимать то, что является принадлежностью «хорошего общества», или просто «общества», как было принято говорить в те времена.
Выезжать в свет: «Мой отец не бывал в свете» пишетРемюза, рассказывая о Ста днях, эпохе, когда отец его не бывал ни у кого, кроме г-жи Девен. Итак, «выезжать в свет» означает «бывать в салонах».
Выражение «светский человек», согласно словарю Робера, имеет три значения. Старинное: человек благородного происхождения; устаревшее: придворный, царедворец; современное: «Человек, который живет в обществе и знает принятые там нормы». В интересующую нас эпоху понятие «светский человек» имело совершенно определенный социальный смысл, точно так же, как «политик» или «литератор»: тем более, что в одном и том же салоне можно было порой встретить одновременно носителей всех этих званий. Рассказывая о некоем вечере, Ремюза сообщает, что среди гостей всего двое были «просто светскими людьми», то есть, жили на ренту и проводили время в салонах.
Аристократы эпохи Реставрации понимают «свет» исключительно как собрание особ, допущенных ко двору. Однако думать так - значит забывать два важных обстоятельства: во-первых, навыки светского общения были свойственны далеко не только придворному кругу, а во-вторых, придворное общество тоже эволюционировало: двор эпохи Реставрации и двор Июльской монархии - это совсем не одно и то же.
В самом деле, если вплоть до 1830 года двор и Сен-Жерменское предместье были связаны множеством уз, одни и те же лица блистали и при дворе, и в салонах Предместья, то при Июльской монархии, напротив, обитатели Предместья в большинстве своем оставили двор. Поскольку Луи-Филиппа часто упрекали в том, что при его дворе принимают людей без всякого разбора, никому уже не приходило в голову отождествлять светское общество с обществом придворным.
|
|
При Июльской монархии общим местом становятся жалобы на происходящие кругом перемены. В чем состояли эти перемены, разъясняет Ремюза. С одной стороны, «последние представители общества XVIII столетия», которое он еще застал в молодости, «умерли, одряхлели или разъехались». С другой стороны, «новая часть общества, возвысившаяся благодаря революции», не создала новых форм светского общения, и атмосфера, царившая в ней, была «бесцветна и бесплодна». Двор состоял из людей заурядных, правительство- из людей самого разного происхождения, и это смешение представителей многих сословий рождало стеснение и опускало всех до уровня посредственностей.
Разумеется, бесчисленные вариации на тему «светского общества больше нет» порождались прежде всего ощущением, что безвозвратно исчезло то общество, какое существовало при Старом порядке. Светские дамы, еще помнившие салоны XVIII столетия, салоны дореволюционные, постепенно уходили из жизни, а с ними исчезало аристократическое умение жить, вести беседу, шутить. Символичен один образ, возникающий под пером Ремюза. Стиль прошлого века сталкивается со стилем века нового: великосветская дама шествует рука об руку с аферистом. Это - последнее появление г-жи де Ла Бриш на страницах «Мемуаров» Ремюза.
Эту перемену стиля часто объясняют значительной ролью, которую в эти годы стала играть политика. Виржинии Ансело подробно развила эту мысль в двух своих книгах, посвященных салонам, - книгах, в которых отразился ее личный опыт, ибо эта дама, родившаяся в 1792 году, принимала гостей в своем салоне при четырех властях, от Реставрации до Второй империи, и зналась со «всем Парижем» в течение полувека. Г-жа Ансело была супругой академика и сама сочиняла пьесы, пользовавшиеся успехом. В эпоху Реставрации чета Ансело занимала одну из квартир в особняке Ларошфуко, на улице Сены, а при Июльской монархии переехала в маленький дом на улице Жубера, в квартале Шоссе-д'Антен. По мнению г-жи Ансело, после 1830 года в салонах любого толка возобладали политические страсти: обитатели Сен-Жерменского предместья дулись и злились; им недоставало тех, кто, последовав за свергнутым королем и его семейством, покинул Париж; впрочем, сторонники новой власти также были недовольны и мало склонны к светскому общению: они «столь часто подвергались нападкам газетчиков и депутатов, что не могли скрыть озабоченности и тревоги».
|
|
Свет - это целая галактика, состоящая из салонов, кружков, придворных партий, которые постоянно стремятся расширить сферу своего влияния, однако расширение это совершается неупорядоченно и непостоянно, особенно после 1830 года, когда Сен-Жерменское предместье порывает с новой властью, а двор, открыв доступ в Тюильри едва ли не всем желающим, теряет свой престиж.
Двор эпохи Реставрации при всей своей суровости играл роль центра. Двор Июльской монархии этой роли играть не мог. Виктор Балабин, секретарь русского посольства, прибывший в Париж в мае 1842 года, имел основания написать 20 января 1843 года: «Всякое общество нуждается в центре; здесь же центра не существует; здесь есть только никак не связанные между собой партии - разрозненные члены тела, искалеченного революциями. Каждая из них - листок, вырванный из великой книги национальной истории».
|
|
Люди, знакомые с другими столицами, подчеркивают, что разобраться в светской географии Парижа на редкость трудно. Проведя в Париже восемнадцать лет, Рудольф Аппоньи не перестает изумляться этому обществу, «не имеющему никаких границ». Тому, кто хочет приобрести здесь известность, впору прийти в отчаяние. Как узнать, кто задает тон? Чьего расположения добиваться? В Лондоне достаточно быть принятым в доме герцога X или показаться на людях в обществе леди Y, чтобы получить право именоваться человеком светским. В Париже, напротив, «приходится снова и снова ежедневно завоевывать это звание в каждом из салонов; здесь никто не признает ничьего авторитета; вчерашний успех нисколько не помогает вам сегодня; любимец одного салона не известен ни одной живой душе в доме напротив».
Итак, приезжему разобраться в светских взаимоотношениях чрезвычайно трудно. В апреле 1835 года князь Шёнбург, посланник австрийского императора, не может взять в толк, отчего, сколько бы он ни наводил справки, он все-таки не может составить себе ясного представления о французском свете. Рудольф Аппоньи замечает в связи с этим: «Чтобы судить о речах, произносимых французами, мало знать, к какой партии они принадлежат; надо еще учитывать, какую позицию занимали они до Июльской революции, были ли они в оппозиции и если были, то по какой причине; кроме того, надо попытаться выяснить, какие обстоятельства вынудили их встать на сторону Луи-Филиппа, искренне ли они ему привержены или же разделяют мнение правительства только по определенным вопросам».
Чтобы разобраться во всех этих проблемах, в описываемую пору была придумана целая топология. Парижский свет делился на кварталы: Сен-Жерменское предместье, предместье Сент-Оноре, квартал Шоссе-д'Антен, квартал Маре. Это позволяло определять по адресу особняка, к какой из светских «партий» принадлежит его обитатель.
Впрочем, слава и роскошь - отнюдь не синонимы. Некоторые прославленные салоны Севрской улице, на улице Ферм-де-Матюрен, на Королевской улице - ютятся в квартирках из двух комнат. Их хозяйки в прошлом либо сами вращались в большом свете, либо обладали состоянием, достаточным для того, чтобы завязать там знакомства, и сохранили эти связи, перебравшись в более скромные жилища.
Подобные переселения происходили в эпоху Реставрации - послереволюционную эпоху, когда люди богатели и беднели так стремительно, что можно было не утратить светских связей, даже разорившись. Но при Июльской монархии деньги стали играть решающую роль. Это подтверждается примером Джеймса Ротшильда. Банкир Ротшильд был очень богат уже в эпоху Реставрации, однако в то время светское общество его бойкотировало. В благодарность за оказанные услуги личного свойства, он выпросил у Меттерниха дипломатический пост австрийского консула в Париже и в этом звании получил доступ во многие салоны, двери которых не открылись бы перед ним, будь он простым банкиром. При Луи-Филиппе барон уже не имел нужды в дипломатической должности для того, чтобы занять главенствующее положение в свете: устраиваемые им великолепные празднества приходились по вкусу всем приглашенным, а при дворе его присутствие почитали за честь.
Вернемся, однако, к светской географии. Названия четырех кварталов связаны с реальной географией Парижа лишь весьма приблизительно. Можно жить в предместье Сент-Оноре, но составлять часть Сен-Жерменского предместья. Названия кварталов указывают не столько на местожительство, сколько на социополитическую принадлежность того или иного человека и его отношение к духу времени и новшествам. Это дает Дельфине де Жирарден основание в 1839 году описать кварталы, беря за точку отсчета их отношение к моде. Получается вот что: квартал Шоссе-д'Антен, подобно министрам, предлагает. Предместье Сент-Оноре, подобно палате депутатов, одобряет. Сен-Жерменское предместье, подобно палате пэров, освящает. Наконец, квартал Маре, подобно правительству, исполняет, проводит в жизнь.
Шоссе-д'Антен. Шоссе-д'Антен - это квартал на правом берегу Сены, расположенный между Итальянским бульваром и улицей Сен-Лазар. На востоке он ограничен улицей Предместья Монмартр и улицей Мучеников, на западе - улицами Аркад и Роще. В конце 1836 года в этом квартале был выстроен роскошный новый храм - церковь Лоретской Богоматери.
В начале XVIII столетия квартал Поршерон представлял собою большой лесной массив, состоявший из парков, которые принадлежали откупщикам, и обширных земель, которые находились во владении аббатства Монмартрских канонисс. В 1720 году, когда квартал начали делить на участки для продажи, его назвали кварталом Гайон, а затем стали именовать кварталом Шоссе-д'Антен - по названию главной улицы. В 1793 году эту улицу перекрестили в улицу Мон-Блан, но в 1815 году окончательно возвратили ей название Шоссе-д'Антен. Со второй половины XVIII века здесь стали селиться финансисты и художники, положив таким образом начало традиции, продолжившейся в следующем столетии.
Этот район Парижа начал активно застраиваться в эпоху Реставрации. В 1820-е годы здесь между улицами Ларошфуко и Тур-де-Дам, с одной стороны, и улицами Бланш и Сен-Лазар, с другой, возникли «Новые Афины». А рядом, между улицами Ларошфуко и Мучеников, начиная с 1823 года стала строиться часть квартала, получившая название Сен-Жорж.
По традиции, восходящей к XVIII столетию, рядом с представителями делового мира в квартале Шоссе-д'Антен селились художники.
Жили в квартале Шоссе-д'Антен и знаменитые актеры: мадемуазель Марс, мадемуазель Дюшенуа, Тальма. Арналь, комик из театра «Водевиль», в 1843 году проживал в особняке Жокей-клуба, на пересечении улицы Гранж-Бательер и Итальянского бульвара. Мадемуазель Марс, купившая в 1822 году участок Трех Братьев, продала его в 1829 году. Архитектор Крези разрушил старое здание и выстроил на том же месте, получившем название «Орлеанский сквер», новый дом, где жили многие артисты; в 1840 году сестра Малибран, певица Полина Виардо с мужем, и великая танцовщица Мария Тальони; в 1842 году Жорж Санд, Шопен и Калкбреннер - великий пианист, соперник Листа. Дом 56 по улице Предместья Пуасссоньер, законченный в 1838 году, в 1840 году принадлежал Делестру-Пуарсону, сочинителю водевилей и театральному антрепренеру; вначале он жил там сам, а затем продал особняк Александру-Шарлю Соважо, бывшей первой скрипке в оркестре Оперы. Певцы Дюпре и Роже (второй из Комической оперы) жили в особняке на улице Рошешуар.
Квартал Шоссе-д'Антен, символизировавший динамичность и современность благодаря своему соседству с Большими бульварами, имел также репутацию шумного царства богатства и моды.
Маре.Кварталы отличались один от другого нравами, нарядами, манерой говорить, и различия эти были весьма значительны. Поэтому для того, чтобы добиться успеха в парижском свете, необходимо было знать, по каким критериям оценивают людей в каждом из кварталов. Нагрянув к почтенным господам из старинного дворянского рода, обитающим в квартале Маре, юный денди из квартала Шоссе-д'Антен со своими сигарами, модными словечками и безапелляционными суждениями типа: «это абсурдно» и «это колоссально», «этот старый хрыч» и «этот выживший из ума болван», имел все шансы перепугать чопорных родичей своей невесты и не получить ее руки.
На противопоставлении Шоссе-д'Антен и Маре строится повесть Бальзака «Побочная семья». Когда прокурор Гранвиль, женившись на набожной провинциалке, приезжает с нею в Париж, то по желанию г-жи Гранвиль они селятся в Маре, на углу улицы Вьей -дю-Тампль, неподалеку от церкви. Сам г-н де Гранвиль предпочел бы жить в квартале Шоссе-д'Антен, «где все молодо и полно жизни, где моды являются во всей своей новизне, где по бульварам гуляет элегантная публика, а до театров и прочих развлекательных заведений рукой подать». Чтобы доставить удовольствие своей супруге, Гранвиль соглашается «похоронить себя в Маре», но любовницу он поселяет на улице Тебу, в самом сердце Шоссе-д'Антен. В старинном центре Парижа живут люди ограниченные. Если о человеке говорят, что он «вырос в Маре», это значит, что, даже перебравшись в Сен-Жерменское предместье, он будет грешить самой вульгарной прижимистостью. Журнал «Скандальная хроника» насмехается над некоей г-жей д'Анж... которая, обосновавшись в одном из особняков Сен-Жерменского предместья, постоянно страдает от мысли, что гости что-нибудь «испортят» в ее роскошных залах. В свои великолепные апартаменты она наведывается лишь в дни приемов, живет же в квартире этажом выше, среди грошовой мебели. Старинные семейства из квартала Маре, которые по своему происхождению могли бы претендовать на значительную роль в свете, теряются на фоне яркой, показной светскости Шоссе-д'Антен.
Предместье Сент-Оноре.Шарль де Ремюза причисляет себя к «кругу предместья Сент-Оноре». С 1797 по 1868 год он сменил четырнадцать квартир (не считая министерских), и все в пределах этого предместья, границами
которого служили Вандомская площадь и бульвар Мадлен, улица Соссе иулица Предместья Сент-Оноре, улицы Анжу-Сент-Оноре и Руаяль-Сент-Оноре. Отличительными чертами жителей этого предместья Ремюза считалздравомыслие и умеренность. Уходящее корнями в обществодореволюционное, не чуждое философии Просвещения, выступающее за«добропорядочную революцию», общество, обитавшее в предместье Сент-Оноре, было связано «многими узами» с Империей. Но, в конце концовразочаровавшись в Наполеоне, предместье" Сент-Оноре приняло сторонуРеставрации, чьи идеи, «хотя и с некоторыми оговорками, вполне разделяло».
Репутация у предместья Сент-Оноре была гораздо менее ярко выражена, чем у Сен-Жерменского предместья или его антипода, квартала Шоссе-д'Антен. По Ремюза, предместье Сент-Оноре представляло собой средоточие либеральной аристократии, в отличие от Сен-Жерменского предместья - оплота аристократии легитимистской. Впрочем, дело тут было в самых тонких оттенках, ибо в конечном счете тех и других сближали общее происхождение и общая история: «Здесь жило немало эмигрантов, немало людей, чьи отцы погибли под ножом гильотины в 1793 году. Еще больше было здесь людей благороднорожденных, а также светских людей, которые изо всех сил старались мыслить, как люди благороднорожденные».
В предместье Сент-Оноре сосуществуют светские люди двух категорий: аристократы, придерживающиеся либеральных убеждений, и иностранцы, в том числе некоторые послы.
Сен-Жерменское предместье. Сен-Жерменское предместье располагалось на левом берегу Сены; с востока его ограничивала улица
Святых Отцов, с запада - Дом Инвалидов, с севера - набережная Сены, а с юга - ограда семинарии Иностранных миссий. Предместье состояло из пяти длинных улиц: Бурбонов (после 1830 года ее переименовали в Лилльскую улицу), Университетской, Гренель, Варенн, Сен-Доминик. При Людовике XV аристократы полюбили этот район Парижа и охотно чередовали жизнь здесь с пребыванием в Версале. Во время революции многих знатных жителей предместья казнили, другие эмигрировали, а имущество тех и других было реквизировано или распродано. Однако с J796 года началось постепенное возвращение имущества бывшим владельцам, завершившееся в 1825 году принятием закона о миллиарде для эмигрантов. Полученная компенсация позволила некоторым семьям обновить свои особняки.
В эпоху Реставрации все особняки Сен-Жерменского предместья оказались снова заселены. Одна лишь улица Сен-Доминик насчитывала двадцать пять особняков, из которых иные были построены в XVIII или даже в XVII столетии. Знать времен Империи и фавориты новой власти соседствовали здесь со старинной аристократией. Именно в эту пору главной отличительной чертой Сен-Жерменского предместья, прежде славившегося красотой своих построек и уютом садов, стало благородное происхождение его обитателей.
В царствования Людовика XVIII и Карла X жизнь в Сен-Жерменском предместье позволяла аристократам пребывать разом и в городе, и при дворе. Чтобы попасть из Предместья в Тюильри, достаточно было перейти мост. И даже те сто с лишним аристократов, которые занимали придворные посты и потому жили в Тюильри, оставляли за собою и дома в Сен-Жерменском предместье, ибо у многих придворная служба была «поквартальной». В ту пору Предместье и двор полностью совпадали друг с другом. Сначала название «Сен-Жерменское предместье» обозначало реальный квартал, где жили преимущественно аристократы, но вскоре оно приобрело значение символическое. Выражение «Сен-Жерменское предместье», порой превращавшееся в «благородное предместье» или просто «Предместье» с заглавной буквы, стало метонимически обозначать высший слой французского дворянства, живущего в Париже и вращающегося при дворе. Выражение это стало подразумевать не одну аристократию, но - шире - стиль, достойный старой элиты, предполагающий старинное изящество языка и манер. Символ оказался сильнее географии. Если Сен-Жерменское предместье - не только место, но и стиль, то можно жить в другом районе Парижа и при этом оставаться воплощением «духа Предместья». Бальзак намекает на это в «Герцогине де Ланже»: «И на Королевской площади, и в предместье Сент-Оноре, и в квартале Шоссе-д'Антен есть Особняки, где дышит дух Сен-Жерменского предместья».
При Июльской монархии символический смысл выражения «Сен-Жерменское предместье» сделался еще более очевидным. К представителям Предместья стали относить всех аристократов, сохранивших верность старшей ветви Бурбонов, в то время как под обитателями Шоссе-д'Антен и предместья Сент-Оноре стали понимать сторонников новой власти или представителей новых правящих классов. «Сен-Жерменское предместье» стало символом верности, противостоящей предательству, символом старинных ценностей, противостоящих современности.
Кто жил в Сен-Жерменском предместье? Порой в одном и том же особняке из поколения в поколение обитала одна и та же семья, принадлежавшая к старинной знати. Но гораздо чаще вследствие разделов между наследниками и политических катаклизмов особняки переходят от одной семьи к другой.
Салоны