Но город Эга довольно интересен. Стоило остановиться, чтобы его осмотреть. Поэтому решили, что жангада пробудет здесь до 27 июля, а завтра, 26-го, вся семья отправится на берег в большой пироге. Таким образом усердный экипаж жангады получит заслуженный отдых.
Ночь провели на якоре возле довольно высокого берега, и ничто не нарушило покоя путешественников. Кое-где на горизонте вспыхивали зарницы, но гроза прошла стороной, миновав озеро.
Эга
26 июля, в шесть часов утра, Якита, Минья, Лина и двое молодых людей готовились сойти на берег.
Жоам Гарраль, вначале не выражавший желания покидать жангаду, на этот раз, по настоятельной просьбе жены и дочери, решил отложить свою ежедневную изнурительную работу и сопровождать их во время прогулки.
А Торрес не собирался осматривать Эгу, к великому удовольствию Маноэля, который чувствовал к нему отвращение и ждал только случая, чтобы его выказать.
Что касается Фрагозо, то он был больше заинтересован в посещении Эги, чем Табатинги, которая по сравнению с Эгой была лишь бедным поселком.
Эга, главный город округа, насчитывает полторы тысячи жителей, в нем находятся все власти, представляющие администрацию такого значительного, по местным масштабам, города: военный комендант, начальник полиции, мировой судья, начальник таможни, школьный учитель и воинская часть под командой офицеров разных чинов.
Если в городе живет столько должностных лиц с женами и детьми, то, надо думать, там нет недостатка в цирюльниках и парикмахерах. Поэтому Фрагозо не ожидал там для себя никакой поживы.
Хотя наш Фигаро и не собирался заниматься в Эге своим ремеслом, он, разумеется, хотел участвовать в общей прогулке, потому что Лина сопровождала свою молодую хозяйку; но когда все общество покидало жангаду, он остался по просьбе Лины.
|
|
— Господин Фрагозо, — сказала она, отведя его в сторону.
— Что, сударыня? — спросил Фрагозо.
— Кажется, ваш друг Торрес не собирается идти с нами в Эгу?
— Да, он и впрямь остается на жангаде; но я вас очень прошу — не называйте его моим другом!
— А разве не вы надоумили его попроситься на жангаду? Ведь сам бы он не додумался.
— Да, боюсь, что в тот день, если говорить начистоту, я сделал большую глупость.
— Если говорить начистоту, этот человек мне совсем не нравится.
— А мне и того меньше! Притом мне все время кажется, что я его уже где-то видел. Но у меня осталось лишь смутное воспоминание, и ясно только одно — впечатление было неприятное!
— Где и когда вы могли встретить этого Торреса? Неужели вы не можете вспомнить? А ведь было бы неплохо узнать, кто он, особенно — кем он был!
— Нет… Как я ни стараюсь… Когда это было?.. В каких краях, при каких обстоятельствах?.. Никак не могу припомнить!
— Господин Фрагозо!
— Что, сударыня?
— Вам надо остаться на жангаде, чтобы следить за Торресом, пока нас не будет.
— Что?! Не идти с вами в Эгу и целый день вас не видеть?
— Я вас прошу!
— Это приказ?
— Нет, просьба.
— Я остаюсь.
— Господин Фрагозо!
— Что, сударыня?
— Благодарю вас!
— В благодарность пожмите мне покрепче руку, — ответил Фрагозо. — Я, право, заслужил.
Лина протянула руку доброму малому, и тот на минуту удержал ее в своей, любуясь прелестным личиком девушки. Вот почему Фрагозо не отправился со всеми и принялся украдкой следить за Торресом. Чувствовал ли Торрес, что возбуждает всеобщую неприязнь? Возможно, но, по-видимому, у него были веские причины не обращать на это внимания.
|
|
От места стоянки жангады до Эги было четыре лье. Чтобы пройти туда и обратно, то есть восемь лье, в пироге с двумя гребцами и шестью пассажирами, потребовалось бы несколько часов, не говоря о том, как утомительно путешествие по такой жаре, хотя небо и было покрыто легкими облаками.
Но, к счастью, с северо-запада задул свежий попутный ветер, так что пирога могла пройти под парусом по озеру Теффе до Эги даже не лавируя, а если ветер не переменится, то быстро вернуться обратно.
Итак, на пироге подняли парус. Бенито сел за руль, Лина махнула рукой, напоминая Фрагозо, чтобы он хорошенько караулил, и лодка отчалила.
Путь к Эге лежал вдоль южного берега озера. Два часа спустя пирога вошла в гавань этой основанной кармелитами миссии, которая в 1759 году стала городом и отошла к Бразилии.
Пассажиры вышли на плоский берег, возле которого выстроились не только местные суденышки, но и несколько небольших шхун, ведущих каботажное плавание вдоль Атлантического побережья.
Все удивляло девушек, когда они высадились в Эге.
— Какой большой город! — вскричала Минья.
— Сколько домов! Сколько людей! — вторила ей Лина, у которой просто глаза разбегались.
— Еще бы! — смеясь, подхватил Бенито. — Полторы тысячи жителей, не меньше двухсот домов, есть даже двухэтажные, и две-три настоящие улицы!
— Милый Маноэль, — сказала Минья, — защитите нас от моего брата! Он смеется над нами только потому, что сам уже побывал в самых красивых городах на Амазонке!
|
|
— Значит, он смеется и над своей матерью, — добавила Якита. — Признаюсь, я тоже никогда не видела ничего подобного.
— Тогда, матушка и сестра, берегитесь обе, — заявил Бенито, — вы придете в восторг, увидев Манаус, а приехав в Белен, упадете в обморок!
— Не беспокойся, — сказал, улыбаясь, Маноэль, — наши дамы понемногу привыкнут восхищаться, побывав в первых городах Верхней Амазонки.
— Как, и вы, Маноэль? — воскликнула Минья. — Вы заодно с Бенито? Вы тоже насмехаетесь?..
— Нет, Минья! Клянусь…
— Пускай эти насмешники смеются, — перебила его Лина, — а мы с вами будем смотреть во все глаза, тут так красиво!
Красиво! И всего-то куча глинобитных или побеленных известью домиков, крытых чаще всего соломой или пальмовыми листьями, и лишь кое-где — каменная или деревянная постройка с верандой, ярко-зелеными дверьми и ставнями, окруженная садиком с цветущими апельсинами. Было там, правда, и два-три учреждения, одна казарма и церковь Святой Терезы, которая по сравнению с икитосской часовней казалась собором.
А оглянувшись на озеро, можно было увидеть красивую панораму, обрамленную каймой кокосовых пальм, подступавших вплотную к водной глади, а в трех милях подальше, на другом берегу, — живописную деревню Ногейра, домишки которой выглядывали из густой листвы старых олив.
Но восхищение обеих девушек вызвало иное зрелище — зрелище, особенно интересное для женщин: они залюбовались нарядами местных щеголих, носивших не простенькие платья уроженок племени мурас, а одетых, как настоящие бразильские горожанки. Да, жены и дочери здешних чиновников и крупных торговцев гордо носили парижские туалеты, правда, довольно старомодные, но ведь Эга находится за пятьсот лье от Пара, а Пара — за несколько тысяч лье от Парижа.
— Глядите, глядите скорей, до чего же красивые дамы и какие на них прелестные платья!
— Боюсь, они сведут нашу Лину с ума! — засмеялся Бенито.
— Если б эти дамы умели носить свои красивые платья, — заметила Минья, — они, может, не казались бы такими смешными.
— Поверьте, дорогая, — сказал Маноэль, — в вашем скромном ситцевом платье и соломенной шляпке вы куда изящнее всех этих дам в высоченных токах и юбках с воланами, которые чужды и их стране, и их народу.
— Если я вам нравлюсь и так, — ответила девушка, — то мне некому и не в чем завидовать!
Но ведь они пришли сюда, чтобы все осмотреть. Поэтому они побродили по улицам, где оказалось больше ларьков, чем магазинов; погуляли по площади, где встречались местные франты и франтихи, задыхавшиеся в своих европейских костюмах; и даже позавтракали в гостинице, смахивавшей на постоялый двор, где они пожалели о вкусных блюдах, подаваемых каждый день на жангаде.
После обеда, состоявшего исключительно из черепашьего мяса в разных видах, Гаррали отправились еще раз полюбоваться озером, сверкавшим в лучах заходящего солнца, и вернулись на пирогу, пожалуй, немного разочарованные в красоте города, который можно было осмотреть за один час, и немного уставшие от прогулки по раскаленным улицам, таким непохожим на тенистые тропинки Икитоса. И даже восторг любопытной Лины немного поостыл.
Каждый занял свое место в пироге. Ветер по-прежнему дул с северо-запада и к вечеру немного посвежел. Подняли парус и пустились в обратный путь по озеру, питаемому темными водами реки Тефе, по которой, как говорят индейцы, можно сорок дней плыть на юго-запад, и она все будет судоходна. В восемь часов вечера пирога вернулась домой и пристала к жангаде.
Как только Лина улучила минуту, она отозвала Фрагозо в сторону.
— Ну как, заметили вы что-нибудь подозрительное? — спросила она.
— Нет, ничего. Торрес почти не выходил из своей комнаты, он все время что-то читал и писал.
— А он не входил в дом, не заходил в столовую, как я опасалась?
— Нет, только иногда прогуливался на носу жангады.
— И что он делал?
— Держал в руке какую-то старую бумагу, как будто изучая ее, да бормотал под нос что-то непонятное.
— Все это, может быть, совсем не так просто, как вы думаете, господин Фрагозо! И чтение, и писание, и старые бумаги — что-то за этим кроется! Ведь этот буквоед и писака — не учитель и не адвокат!
— Ваша правда!
— Последим еще, господин Фрагозо.
— Будем следить, сударыня.
Назавтра, 27 июля, как только рассвело, Бенито дал лоцману приказ отчаливать. Между островами, разбросанными по всему заливу Арепано, на минуту показалось устье Япуры шириной в шесть тысяч шестьсот футов. Этот могучий приток разветвляется на несколько рукавов и вливается через восемь устьев в Амазонку, раскинувшуюся здесь как море или морской залив. Япура бежит издалека, с высоких гор Колумбии, и течение ее лишь один раз преграждают водопады, в двухстах десяти лье от впадения в Амазонку.
Жангада плыла весь день и к вечеру поравнялась с островом Япура, после которого островов стало меньше и плыть было значительно легче. К тому же довольно медленное течение позволяло без труда обходить островки, и жангада ни разу не ткнулась в берег и не села на мель.
На другой день жангада плыла мимо широких, покрытых высокими дюнами берегов, образующих песчаный вал, за которым тянутся огромные пастбища, где можно было бы вырастить и откормить скот со всей Европы. Считается, что это самые богатые черепахами берега во всем бассейне Верхней Амазонки.
Вечером 29 июля жангада крепко пришвартовалась у острова Катуа; здесь решили провести ночь, которая обещала быть очень темной.
Солнце еще не зашло, когда на острове показалась толпа индейцев Мурас, потомков древнего и могучего племени, которое занимало когда-то более ста лье вдоль побережья, между Тефе и Мадейрой.
Индейцы расхаживали взад и вперед по берегу, рассматривая стоявший неподвижно плот. Их было около сотни человек, вооруженных сарбаканами из местного тростника, вставленного для прочности в полый ствол карликовой пальмы.
Жоам Гарраль, оторвавшись на минуту от работы, занимавшей все его время, приказал хорошенько следить за этими индейцами и не раздражать их. В самом деле, борьба с ними была бы неравной. Индейцы необыкновенно ловко мечут из сарбаканов отравленные ядом стрелы, которые летят на триста шагов и наносят неизлечимые раны.
К счастью, индейцы не предприняли никаких враждебных действий, хотя известно, что они ненавидят белых. Правда, они не так воинственны, как были их предки.
Когда стемнело, на острове за деревьями послышались звуки дудочки, наигрывавшей печальную мелодию. Ей ответила другая дудочка. Эта музыкальная перекличка длилась две-три минуты, а затем индейцы исчезли.
Фрагозо, развеселившись, решил спеть им в ответ песню на свой лад, но Лина вовремя остановила его, прикрыв ему рот рукой, и не дала блеснуть своими певческими талантами.
2 августа, в три часа пополудни, пройдя еще двадцать лье, жангада подошла к озеру Апоара, из которого вытекает река того же названия, а два дня спустя остановилась около пяти часов у озера Куари.
Это одно из самых больших озер, сообщающихся с Амазонкой, оно служит водоемом для нескольких рек. В него впадают пять или шесть потоков, там они смешивают свои воды и через узкий проток вливаются в главную водную артерию.
Путешественники издали посмотрели на высокие домики деревни Такуа-Мири, стоящие на сваях, как на ходулях, чтобы спастись от наводнений при половодье, часто заливающем эти низкие места, и вскоре жангада пристала на ночь к берегу.
Плот остановился против селения Куари, состоящего из дюжины довольно ветхих хижин, которые прячутся в густой чаще апельсиновых и тыквенных деревьев. Вид этой деревушки очень часто меняется в зависимости от подъема или спада воды: порой озеро представляет собой обширный водоем, порой превращается в узкую протоку, такую мелкую, что даже перестает сообщаться с Амазонкой.
На рассвете 5 августа жангада снова пустилась в путь, прошла мимо протока Юкуры, входящего в запутанную сеть озер и рукавов, и утром 6 августа подошла к озеру Миана.
За это время на плоту не случилось ничего нового, жизнь там текла с почти методичной размеренностью.
Фрагозо, по настоянию Лины, не переставал следить за Торресом. Несколько раз он пытался выведать у него что-нибудь о его прошлом, но авантюрист упорно уклонялся от таких разговоров и в конце концов замкнулся и стал чрезвычайно осторожен с цирюльником.
Но с семейством Гарраль его отношения не изменились. С Жоамом он говорил мало, зато охотно обращался к Яките и ее дочери, делая вид, что не замечает их явной холодности. Впрочем, обе утешали себя тем, что по прибытии жангады в Манаус Торрес уйдет, и они никогда больше о нем не услышат. Якита следовала советам отца Пассаньи, который уговаривал ее набраться терпения; но доброму пастырю было труднее удержать Маноэля, решительно желавшего поставить на место втершегося к ним наглеца, которого незачем было пускать на жангаду.
В тот вечер случилось лишь одно небольшое происшествие.
Спускавшаяся вниз по течению пирога, по приглашению Жоама Гарраля, пристала к жангаде.
— Ты плывешь в Манаус? — спросил он индейца, стоявшего в пироге с веслом.
— Да, — ответил индеец.
— Когда ты там будешь?
— Через неделю.
— Значит, ты попадешь туда гораздо раньше нас. Не передашь ли ты это письмо по адресу?
— Охотно.
— Возьми же его, мой друг, и отвези в Манаус.
Индеец взял протянутое ему Гарралем письмо вместе с горстью рейс в награду за услугу.
Никто из членов семьи Гарраля, уже ушедших в дом, не узнал об этом случае. Свидетелем его был только Торрес. Он даже слышал разговор Жоама Гарраля с индейцем, и по его нахмурившемуся лицу было нетрудно понять, что отправка письма неприятно удивила его.
Нападение
Между тем Маноэль, так ничего и не сказав Торресу, чтобы избежать какой-нибудь бурной сцены на жангаде, решил на другой день поговорить о нем с Бенито.
— Бенито, — начал он, уведя его на нос жангады, — мне надо с тобой потолковать.
Бенито, всегда такой веселый, взглянув на Маноэля, остановился, и лицо его омрачилось.
— Я знаю о чем. О Торресе?
— Да!
— Я тоже собирался поговорить с тобой, Маноэль.
— Значит, и ты заметил, что он волочится за Миньей? — воскликнул Маноэль, бледнея.
— Надеюсь, ты не станешь ревновать ее к подобному человеку? — вспыхнул Бенито.
— Конечно, нет! Боже меня упаси нанести такое оскорбление девушке, которая скоро будет моей женой! Нет, Бенито! Она сама не выносит этого проходимца! Дело совсем не в этом, но мне противно смотреть, как этот пройдоха навязывает свое общество твоей матери и сестре, как он старается втереться в вашу семью, которую я считаю и своей.
— Маноэль, я разделяю твое отвращение к этому подозрительному субъекту, — мрачно сказал Бенито, — и если бы считался только со своими чувствами, я бы давно выгнал его с жангады! Но я не смею.
— Не смеешь? — вскричал Маноэль, схватив Бенито за руку. — Как, не смеешь?..
— Послушай, Маноэль, — продолжал Бенито, — ты хорошо присмотрелся к Торресу, правда? Ты заметил, что он увивается за моей сестрой. Да, в этом нет сомненья! Но ты увидел одно, а другое проглядел: этот подозрительный человек глаз не сводит с моего отца, следит за ним с непонятным упорством, как будто замышляет против него что-то злое.
— Что ты говоришь, Бенито! Разве у тебя есть основания думать, что Торрес желает зла твоему отцу?
— Никаких… Ничего такого я не думаю. Это только предчувствие. Но понаблюдай хорошенько за Торресом, за выражением его лица, и ты увидишь, как он злобно усмехается, стоит ему только взглянуть на отца.
— Тогда тем больше причин его прогнать!
— Тем больше… или тем меньше… Я боюсь, Маноэль… Чего? И сам не знаю. Но убедить отца высадить Торреса… быть может, неблагоразумно! Повторяю тебе — я боюсь, хотя у меня нет ни одного факта, который объяснил бы мой страх.
Произнося эти слова, Бенито весь дрожал от гнева.
— Значит, ты думаешь, — проговорил Маноэль, — что надо выждать?
— Да, выждать и пока не принимать решений, а главное — быть все время начеку!
— В конце концов дней через двадцать мы будем в Манаусе, — заметил Маноэль. — Там Торрес должен остаться. Он нас покинет, и мы навсегда от него избавимся. А до тех пор не будем спускать с него глаз.
— Ты понимаешь меня, Маноэль?
— Конечно, понимаю, мой друг, мой брат! Хоть и не разделяю, не могу пока разделять твоих опасений. Какая может быть связь между твоим отцом и этим проходимцем? Твой отец, несомненно, никогда его и не видел!
— Я не говорю, что отец знает Торреса, — ответил Бенито, — но мне кажется, Торрес что-то знает об отце… Что делал этот человек возле нашей фазенды, когда мы встретили его в лесу? Почему он отказался тогда от предложенного ему гостеприимства, а потом все так подстроил, чтобы мы взяли его на плот? Мы прибываем в Табатингу, а он уже тут как тут, словно дожидался нас! Случайны ли эти встречи или они произошли по заранее обдуманному плану? Наблюдая упорный и в то же время ускользающий взгляд Торреса, я снова вспоминаю эти странные совпадения. Не знаю… Я теряюсь и ничего не могу объяснить! И как это пришло мне в голову пригласить его на нашу жангаду!
— Успокойся, Бенито, прошу тебя!
— Маноэль! — воскликнул Бенито, не в силах справиться с волнением. — Поверь, если б дело шло обо мне, я не раздумывая выкинул бы за борт этого человека, который внушает нам такое отвращение. Но, если и правда дело идет об отце, я боюсь, что, поддавшись своим чувствам, только напорчу. Внутреннее чутье говорит мне, что опасно действовать против этого коварного врага, пока он сам себя не выдаст. А тогда это уже будет наше право… и долг! В сущности, на жангаде он всегда на виду, и если мы будем оба оберегать отца, мы рано или поздно заставим Торреса сбросить личину и выдать себя, как бы искусно он ни вел игру. Значит, надо подождать!
Появление на палубе Торреса прервало этот разговор. Тот искоса поглядел на молодых людей, но не сказал им ни слова.
Бенито не ошибался, говоря, что Торрес не спускал глаз с Жоама Гарраля, когда думал, что за ним никто не наблюдает.
Нет, Бенито не ошибался, уверяя, что лицо Торреса становится зловещим, когда он смотрит на его отца.
Какая же таинственная связь соединяла двух этих людей, как мог один — воплощенное благородство — быть связанным с другим, разумеется, сам того не зная?
При таком положении вещей, когда молодые люди объяснились и за Торресом стали следить с одной стороны Бенито и Маноэль, а с другой Лина и Фрагозо, вряд ли ему удалось бы сделать какой-нибудь ход, который они бы тотчас не пресекли. Быть может, Торрес это понял. Но так или иначе, он этого не показал и ни в чем не изменил своего поведения.
Довольные тем, что объяснились, Маноэль и Бенито дали друг другу слово неотступно следить за Торресом, стараясь, однако, не вызвать у него подозрений.
В следующие дни жангада прошла мимо рек Камара, Ару, Журипари, которые текут параллельно правому берегу Амазонки, но не втекают в нее, а убегают на юг, где сбрасывают свои воды в реку Пурус и уже вместе с ней вливаются в великую реку. 10 августа, в пять часов вечера, жангада стала на якорь у Кокосового острова.
Здесь находился поселок серингейро, или заготовителей каучука; добывается он из дерева серингера, которое ученые называют «сифония эластика».[34]
Говорят, что вследствие плохого ухода за деревьями и неумелой эксплуатации число их в бассейне Амазонки уменьшается, но все же леса каучуковых деревьев на берегах Мадейры, Пуруса и других притоков великой реки еще очень обширны.
На Кокосовом острове десятка два индейцев добывали и обрабатывали каучук, что делается чаще всего в мае, июне и июле.
Убедившись, что стволы деревьев, которые во время половодья фута на четыре погружаются в воду, уже вполне пригодны для добычи каучука, индейцы принимаются за дело.
Сделав глубокий надрез в заболони дерева, они привязывают под ним небольшие горшочки, которые за сутки наполняются густым млечным соком; этот сок можно собирать и с помощью бамбуковой трубочки, опущенной в стоящий под деревом сосуд.
Добытый сок индейцы окуривают на костре, чтобы сохранить содержащееся в нем смолистое вещество. Набрав сок деревянным совком, его держат в дыму, отчего сок почти сразу густеет, принимает желтовато-серую окраску и понемногу затвердевает. Образующийся каучук снимают с совка слой за слоем и сушат на солнце, после чего он еще твердеет и становится обычного, коричневого цвета. Тогда каучук готов.
Бенито, воспользовавшись случаем, скупил у индейцев весь каучук, хранившийся в их стоявших на сваях хижинах. Назначенная им цена была достаточно высока, и они остались очень довольны.
Спустя четыре дня, 14 августа, жангада подошла к устью Пуруса. Эта река — еще один из самых больших притоков на правом берегу Амазонки — судоходна даже для крупных судов на протяжении свыше пятисот лье. Она течет с юго-запада, и устье ее достигает четырех тысяч футов ширины. Течение ее затеняют фикусы, тахуарисы, пальмы «нипа», цекропии; при впадении в Амазонку она разделяется на пять рукавов.
В этом месте лоцману Араужо было легко управлять жангадой. В реке было значительно меньше островов, к тому же ширина ее достигала тут не менее двух миль.
Поэтому течение спокойно несло жангаду, и 18 августа она остановилась на ночь у деревни Пескейро.
Солнце уже стояло совсем низко над горизонтом и с быстротой, присущей ему на этих широтах, скатилось вниз почти отвесно, словно громадный огненный шар. Ночь здесь сменяет день почти без сумерек, как в театре, где, изображая ночь, сразу гасят огни рампы.
Жоам Гарраль с женой, Линой и старой Сибелой сидели перед домом.
Торрес сначала вертелся около Жоама Гарраля, как будто хотел поговорить с ним наедине, но, должно быть, ему помешал отец Пассанья, который подошел пожелать всем доброй ночи, и Торрес отправился восвояси.
Индейцы и негры лежали у бортов жангады, на своих местах; Араужо, сидя на носу, наблюдал за течением, которое убегало прямо вперед.
Маноэль и Бенито с беспечным видом болтали и курили, прогуливаясь посреди палубы перед сном, но зорко следили за всем.
Вдруг Маноэль, протянув руку, остановил Бенито и сказал:
— Что за странный запах? А может, мне кажется? Ты не чувствуешь? Пахнет как будто…
— Как будто мускусом! — ответил Бенито. — Здесь, должно быть, на берегу спят кайманы.
— Вот как! Природа мудро распорядилась, наделив их запахом, который их выдает.
— Да, это большое счастье, потому что они довольно опасны.
Чаще всего, когда наступает вечер, эти крокодилы выходят на берег, чтобы с удобством провести ночь. Там, пятясь задом, они заползают в ямы и засыпают, выставив голову с широко разинутой пастью, если только не подстерегают какую-нибудь добычу. Этим хищникам ничего не стоит броситься за своей жертвой либо вплавь под водой, работая одним хвостом, либо бегом по берегу, и притом с такой быстротой, что человеку от них не спастись.
Тут, на этих широких берегах, кайманы рождаются, живут и умирают, отличаясь необыкновенным долголетием. Старых, столетних кайманов можно узнать не только по зеленоватому мху, покрывающему их спину, и бородавкам, усеявшим кожу, но и по кровожадности, которая с возрастом все усиливается. Как правильно сказал Бенито, эти животные бывают очень опасны и нужно остерегаться их нападения.
Вдруг впереди раздались крики:
— Кайманы! Кайманы!
Маноэль и Бенито вздрогнули и посмотрели вперед.
Трем большим кайманам, длиной от десяти до двенадцати футов, удалось взобраться на жангаду.
— Хватайте ружья! Хватайте ружья! — закричал Бенито, делая знак индейцам и неграм, чтобы они отошли назад.
— Бегите домой! — подхватил Маноэль. — Прячьтесь скорей!
В самом деле, нечего было и пытаться сразу напасть на кайманов — значит, прежде всего следовало укрыться от них.
В одно мгновение все разбежались. Семья Гарралей скрылась в доме, к ней тотчас присоединились и двое молодых людей. Индейцы и негры попрятались в своих шалашах и хижинах.
Запирая двери дома, Маноэль спросил:
— А где Минья?
— Ее здесь нет! — ответила Лина, выбегая из комнаты своей хозяйки.
— Великий боже! Где же она? — ужаснулась мать.
И все принялись громко звать:
— Минья! Минья!
Никакого ответа.
— Неужели она на носу жангады? — спросил Бенито.
— Минья! — крикнул Маноэль.
Оба юноши, Фрагозо, Жоам Гарраль, не думая об опасности, бросились из дома с ружьями в руках.
Не успели они выйти на палубу, как два каймана повернулись и побежали им навстречу.
Меткая пуля Бенито попала в глаз одному из чудовищ, и смертельно раненный кайман, опрокинувшись на бок, забился в предсмертных судорогах.
Но тут подоспел второй, он несся вперед, и удержать его было невозможно.
Громадный хищник бросился на Жоама Гарраля, сбил его с ног ударом хвоста и прыгнул на него, разинув пасть.
В эту минуту из каюты выскочил Торрес с топором в руке и нанес такой ловкий удар, что топор вонзился по самую рукоятку в челюсть каймана, где и застрял. Кровь заливала зверю глаза, он бросился в сторону, свалился в реку и исчез.
— Минья! Минья! — вне себя звал Маноэль, прибежавший на нос жангады.
Вдруг девушка появилась. Сначала она спряталась в будке Араужо, но третий кайман опрокинул будку мощным ударом хвоста, и теперь Минья бежала к корме, преследуемая по пятам чудовищем, которое уже было от нее шагах в шести.
Минья упала.
Второй выстрел Бенито не остановил каймана! Пуля скользнула по шкуре животного, не пробив ее.
Маноэль кинулся к девушке, чтобы подхватить, унести, вырвать ее у смерти… но сильный удар хвоста сбил с ног и его.
Минья потеряла сознание. Казалось, она погибла, пасть каймана уже раскрылась над ней…
Но тут на него ринулся Фрагозо и вонзил ему кинжал в самую глотку, рискуя, что кайман откусит ему руку, если вдруг сомкнет свои страшные челюсти.
Фрагозо вовремя отдернул руку, но не успел увернуться, и кайман, падая, сбросил его в воду, на которой расплывались большие красные пятна.
— Фрагозо! Фрагозо! — закричала Лина, упав на колени у борта жангады.
Минуту спустя Фрагозо показался на поверхности реки. Он был цел и невредим.
С опасностью для жизни спас он девушку, которая уже понемногу приходила в себя; теперь все протягивали ему руки — Маноэль, Якита, Минья, Лина, — так что Фрагозо растерялся и в конце концов пожал руку юной мулатке.
Однако если Фрагозо спас Минью, то Жоам Гарраль был несомненно обязан своим спасением Торресу.
Значит, авантюрист не желал смерти Гарраля. Приходилось признать этот очевидный факт.
Маноэль шепнул об этом на ухо Бенито.
— Верно, — в замешательстве согласился Бенито, — ты прав, теперь у нас будет одной тяжелой заботой меньше. И все же, Маноэль, мои подозрения не прошли. Ведь можно быть злейшим врагом человека, но не желать его смерти.
Между тем Жоам Гарраль подошел к Торресу.
— Спасибо, Торрес, — сказал он, протягивая ему руку.
Ничего не отвечая, Торрес отступил на несколько шагов.
— Торрес, — продолжал Гарраль, — я сожалею, что ваше путешествие скоро окончится и через несколько дней нам придется расстаться. Я вам обязан…
— Вы мне ничем не обязаны, Жоам Гарраль, — перебил его Торрес. — Ничьей жизнью я так не дорожу, как вашей. Но если вы позволите… Я передумал… я не хочу сходить на берег в Манаусе, а предпочел бы доплыть до Белена. Вы согласны взять меня с собой?
Жоам Гарраль кивнул головой.
Услышав просьбу Торреса, Бенито в невольном порыве хотел было вмешаться, но Маноэль остановил его, и молодой человек удержался, хотя это и стоило ему большого труда.
Праздничный обед
Наутро, после ночи, которой едва хватило, чтобы успокоить людей, перенесших столько волнений, жангада отчалила от этого кишевшего кайманами берега и двинулась дальше. Если в пути не встретится никаких препятствий, она должна дней через пять войти в гавань Манаус.
Теперь Минья совсем оправилась от пережитого испуга; ее глаза и улыбка благодарили всех, кто рисковал жизнью, стараясь ее спасти.
Лина же, казалось, была еще более признательна храброму Фрагозо, чем если б он спас жизнь ей самой.
— Я отблагодарю вас, Фрагозо, рано или поздно, вот увидите! — сказала она ему, улыбаясь.