— Для счастья энтомологов, — ответил Маноэль. — Ей-богу, мне очень трудно найти лучшее объяснение!
Маноэль сказал о москитах истинную правду. И когда Бенито, окончив закупки, вернулся на жангаду, лицо и руки у него были покрыты тысячью красных волдырей, не говоря уж о том, что клещи, несмотря на кожаные сапоги, впились ему в ноги.
— Прочь, прочь отсюда, не медля ни минуты! — закричал Бенито. — Иначе полчища этих проклятых москитов налетят на жангаду, и жить в ней станет невозможно!
— И мы привезем их в провинцию Пара, — добавил Маноэль, — а там и своих предостаточно!
Итак, не задерживаясь на ночь у этих берегов, жангада отчалила и снова поплыла по течению.
От Лорето Амазонка слегка поворачивает на юго-восток и течет между островами Арава, Куяри, Урукутео. Жангада поплыла по темным водам Кажару, сливающимся со светлыми струями Амазонки. Вечером 23 июня, пройдя этот левый приток реки, она уже спокойно скользила вдоль большого острова Жахума.
Ясный закат на безоблачном небосводе предвещал дивную тропическую ночь, каких не знают в умеренном климате. Легкий ветерок освежал воздух. На небо скоро должна была взойти луна и заменить своим светом сумерки, — их не бывает на этих широтах. А пока, в темноте, звезды сияли необычайно ярко. Огромная равнина бассейна реки, казалось, уходит в безбрежную даль, словно море, и над ней, на высоте двести тысяч миллиардов лье, сверкал на севере единственный алмаз Полярной звезды, а на юге — четыре бриллианта Южного Креста.
На левом берегу острова Жахума выступали черные силуэты полуосвещенных деревьев. Их можно было узнать лишь по общим очертаниям. Вот стройные, как колонны, стволы копаюсов, с раскинувшимися, словно зонтики, вершинами; вот купы сандисов, из которых добывают густой и сладкий молочный сок, пьянящий, как вино; вот несколько винных деревьев высотой в восемнадцать футов, с трепещущей от малейшего ветерка листвой. Воистину можно сказать: «Какая прекрасная поэма эти амазонские леса!» И добавить: «Какой величественный гимн эти тропические ночи!»
|
|
Слышались последние вечерние песни лесных птиц: бентивисов, которые подвешивают свои гнезда на прибрежном камыше; местных куропаток «ниамбу», песенку которых, состоящую из четырех нот, повторяют многие пернатые подражатели; жалобный напев «камичи»; крик зимородка, словно по сигналу отвечающего на последние выкрики собратьев; звонкие, как труба, голоса «каниндэ» и красных попугаев ара, прикорнувших в ветвях жакетибы, сложив крылья, яркие краски которых погасила спустившаяся ночь.
Команда жангады оставалась на своих местах, но отдыхала. Только лоцман стоял на носу, и его высокая фигура едва выделялась в сгустившейся темноте. Вахтенные, застывшие на борту с длинными баграми на плече, напоминали стан татарских всадников. Бразильский флаг на носу жангады неподвижно повис на древке, и у ветра не хватало силы его развернуть.
В восемь часов с колокольни маленькой часовни раздались первые три удара колокола, возвещавшие начало вечерней молитвы. Затем прозвучало еще два раза по три удара, и вскоре вечерня закончилась частым перезвоном.
Между тем семья Гарраля вышла на веранду подышать свежим воздухом после жаркого июльского дня. Так бывало всякий вечер. Жоам Гарраль обычно молчал, прислушиваясь к разговорам, а молодежь весело болтала, пока не наступало время ложиться спать.
|
|
— Ах, как хороша наша река, наша величавая Амазонка! — воскликнула Минья, которая не уставала восхищаться могучим водным потоком.
— И правда, несравненная река, — отозвался Маноэль, — я тоже оценил ее гордую красоту. Сейчас мы плывем по ней, как в прошлом веке Орельяна и Лакондамин, и я не удивляюсь, что они оставили нам такие восторженные описания.
— И притом не очень правдоподобные, — заметил Бенито.
— Брат, — строго остановила его Минья, — не говори дурно о нашей Амазонке!
— А я и не говорю, сестренка, я хочу только напомнить, что о ней сложили немало легенд.
— Да, много, и среди них есть чудесные!
— Какие легенды? — спросил Маноэль. — Должен признаться, они не дошли до Пара, во всяком случае, я их не слышал.
— Чему же тогда вас учат в беленских школах? — засмеялась Минья.
— Теперь я понимаю, что ничему! — ответил Маноэль.
— Как, сударь? — спросила Минья с шутливой строгостью. — Вы не знаете старых преданий? Например, о том, что на Амазонке время от времени появляется громадный змей Миньокао и что вода в реке поднимается или убывает, смотря по тому, ныряет ли этот змей или выходит из воды, до того он велик!
— А вы сами видели когда-нибудь этого диковинного Миньокао? — спросил Маноэль.
— Увы, нет! — вздохнула Лина.
— Какая досада! — сказал Фрагозо.
— Есть у нас еще Маэ д'Агуа, — продолжала Минья, — прекрасная, но страшная женщина: она завораживает взглядом и увлекает в реку неосторожных путников, вздумавших поглядеть на нее.
|
|
— О, Маэ д'Агуа в самом деле существует! — воскликнула простодушная Лина. — Говорят, она бродит по берегам реки, но стоит только к ней подойти, тотчас исчезает, как и русалки.
— Ну что ж, Лина, если ты ее увидишь, тотчас позови меня, — пошутил Бенито.
— Чтобы она вас схватила и утащила на дно? Ни за что!
— Да ведь она этому верит! — вскричала Минья.
— Что ж, многие верят и в ствол Манао, — заметил Фрагозо, всегда готовый вступиться за Лину.
— Ствол Манао? — спросил Маноэль. — А это что еще за штука?
— Господин Маноэль, — ответил Фрагозо с комической важностью, — говорят, что есть, или, вернее, был когда-то, ствол турумы, который каждый год в одно и то же время спускался вниз по Риу-Негру, останавливался на несколько дней в Манаусе и отправлялся дальше в провинцию Пара, заходя по пути в каждую гавань, где туземцы благоговейно украшали его флажками. Доплыв до Белена, он останавливался, поворачивал назад, поднимался вверх по Амазонке, затем по Риу-Негру и возвращался в лес, откуда так таинственно приходил. Как-то раз его хотели вытащить на берег, но река забурлила, разлилась, и взять его не удалось. В другой раз капитан какого-то судна зацепил его багром и попытался тащить за собой на буксире. Но и на этот раз река разгневалась, оборвала канат, и ствол чудесным образом скрылся.
— А что с ним было потом? — спросила юная мулатка.
— Говорят, в последний раз он сбился с пути, — ответил Фрагозо, — и, вместо того чтобы подняться по Риу-Негру, поплыл дальше по Амазонке. С тех пор его больше не видели.
— Ах, как хотелось бы его встретить! — воскликнула Лина.
— Если мы его встретим, — сказал Бенито, — мы тебя, Лина, посадим на него; он увезет тебя в свой таинственный лес, и ты тоже сделаешься сказочной наядой.
— А почему бы и нет! — задорно ответила девушка.
— Вот сколько у вас легенд, — проговорил Маноэль, — и должен сказать, ваша река их вполне достойна. Но с ней связаны и правдивые истории, стоящие этих легенд. Я знаю одну такую быль, и если бы не боялся вас опечалить — ибо она в самом деле печальна, — я бы ее вам рассказал.
— Ох, расскажите, господин Маноэль! — вскричала Лина. — Я так люблю истории, от которых хочется плакать!
— А разве ты умеешь плакать, Лина? — спросил Бенито.
— Умею, но со смехом пополам.
— Ну, тогда рассказывай, Маноэль.
— Это история француженки, чьи несчастья прославили эти берега в восемнадцатом столетии.
— Мы вас слушаем, — сказала Минья.
— Итак, — начал Маноэль, — в 1741 году два французских ученых, Бугер и Лакондамин, были посланы в экспедицию для измерения дуги меридиана под экватором. А позже к ним прислали известного астронома, по имени Годен дез Одонэ.
Этот Годен дез Одонэ отправился в Новый Свет, но не один: он взял с собой молодую жену, детей, тестя и брата жены.
Путешественники прибыли в Кито[25] в добром здоровье. Но тут на семью дез Одонэ посыпались несчастья, и меньше чем за год они потеряли нескольких детей.
В конце 1759 года Годен дез Одонэ окончил работу, и ему пришлось переехать из Кито в Кайенну. Прибыв в этот город, он хотел вызвать к себе и свою семью, но тут началась война, и ему пришлось добиваться у португальского правительства пропуска на госпожу дез Одонэ со всеми домочадцами.
Трудно поверить, но проходили годы, а он все не мог добиться нужного разрешения.
В 1765 году Годен дез Одонэ, в отчаянии от этой задержки, решил подняться по Амазонке и взять семью из Кито. Но перед самым отъездом он внезапно заболел и не мог выполнить своего плана.
Однако в конце концов хлопоты его увенчались успехом, и португальский король дал госпоже дез Одонэ разрешение снарядить судно, чтоб спуститься по реке и соединиться с мужем. В то же время был отдан приказ, чтобы в миссиях Верхней Амазонки ее ждал конвой.
Госпожа дез Одонэ, как вы увидите дальше, была женщина необыкновенно отважная. Она, не колеблясь, отправилась в путь через весь континент, несмотря на опасности этого путешествия.
— Таков долг верной жены, Маноэль, — сказала Якита, — и я поступила бы так же на ее месте.
— Госпожа дез Одонэ, — продолжал Маноэль, — отправилась в Риобамба, к югу от Кито, взяв с собой детей, брата и француза-врача. Им надо было добраться до миссии на бразильской границе, где их ожидало судне и конвой.
Сначала путешествие шло благополучно; они спускались в лодке по притокам Амазонки. Но с каждым днем затруднений и опасностей становилось все больше, к тому же в этой местности свирепствовала оспа. Разные проводники, предлагавшие им свои услуги, через несколько дней сбегали, а последний, не покинувший их, погиб в реке, бросившись спасать тонувшего французского врача.
Скоро лодка, которая билась о скалы и сталкивалась с плывущими по реке бревнами, вышла из строя. Пришлось высадиться на берег, и там, на опушке непроходимого леса, путешественники построили себе шалаши из веток. Врач вызвался пойти вперед вместе с негром-слугой, который никогда не покидал госпожу дез Одонэ. Они отправились. Их ждали много дней… но напрасно! Так они и не вернулись!
Между тем запасы провизии иссякли. Всеми покинутые, путники попытались спуститься по реке на плоту, но потерпели неудачу. Они вернулись на берег, и им пришлось двинуться в путь пешком, сквозь почти непроходимую чащу.
Бедным, измученным людям это уже было не под силу. Они умирают один за другим, несмотря на все старания стойкой француженки их спасти. Проходит несколько дней, и погибают все — дети, родные, слуги!
— Несчастная женщина! — воскликнула Лина.
— Госпожа дез Одонэ осталась совсем одна, — продолжал Маноэль, — одна, за тысячу миль от океана, до которого ей надо было добраться. Теперь несчастную мать, своими руками похоронившую детей, вела вперед не материнская любовь… ее поддерживала только привязанность к мужу.
Она шла день и ночь и наконец вышла на берег Бобонаса. Здесь ее подобрали доброжелательные индейцы и вывели к миссии, где ее ждал конвой.
Но она пришла туда одна, а за ней остался путь, усеянный могилами.
Затем она попала в Лорето, где мы были несколько дней назад. Из этой перуанской деревни она спустилась по Амазонке, как мы спускаемся сейчас, и наконец встретилась с мужем после девятнадцати лет разлуки.
— Бедная женщина! — вздохнула Минья.
— Бедная мать прежде всего, — сказала Якита.
В эту минуту на корму пришел лоцман Араужо и доложил:
— Жоам Гарраль, мы подходим к Дозорному острову, где пересечем границу.
— Границу! — повторил Гарраль.
Он встал, подошел к борту жангады и долго смотрел на островок, о который разбивалось течение реки. Потом провел рукой по лбу, будто хотел прогнать какое-то воспоминание.
— Границу! — прошептал он и невольно опустил голову.
Но прошла минута, он снова выпрямился, и лицо его выражало решимость выполнить свой долг до конца.
Фрагозо за работой
«Braza», раскаленный уголь, — слово, вошедшее в испанский язык еще в XII веке. От него произошло слово «бразиль», обозначающее дерево, из которого добывают красную краску. Отсюда и название «Бразилия», данное обширному краю в Южной Америке, через который проходит экватор и где часто встречается это дерево. С давних времен с северянами велась торговля этим деревом. Хотя в местах, где оно растет, его называют «ибирапитунга», за ним сохранилось и название «бразиль», данное потом стране, которая под лучами тропического солнца пылает, как громадный раскаленный уголь.
Первыми заняли Бразилию португальцы. В начале XVI века лоцман Альварес Кобраль присоединил ее к португальским владениям. И хотя затем Франция и Голландия тоже кое-где водворились в этой стране, она все же осталась португальской и обладает всеми качествами, какими отличается этот небольшой, но мужественный народ. Теперь она стала одним из самых крупных государств Южной Америки, и во главе ее стоит умный и талантливый король Дон Педро.
Вечером 25 июня жангада остановилась перед Табатингой, первым бразильским городом на левом берегу Амазонки, у самого устья ее притока, от которого город и получил свое название. Жоам Гарраль решил провести здесь больше суток, чтобы дать отдохнуть всему экипажу. Итак, отъезд назначили на утро 27-го.
На этот раз Якига с дочерью, которым меньше угрожала опасность стать жертвами местных москитов, выразили желание сойти на берег и познакомиться с городком.
В Табатинге насчитывалось в то время четыреста жителей, почти одних индейцев, в том числе и кочевников, которые чаще бродили по берегу Амазонки и ее притоков, чем сидели на месте.
Уже несколько лет, как пост на острове Дозорном забросили и перенесли в Табатингу, так что теперь это гарнизонный городок. Однако гарнизон его состоит всего из девяти солдат-индейцев и одного сержанта, который и считается настоящим комендантом форта.
Берег высотой в тридцать футов, с кое-как вырубленными в нем ступенями осыпающейся лестницы, образует крепостной вал перед этим крошечным фортом. Помещением для коменданта служат две хижины, поставленные под прямым углом друг к другу, а солдаты занимают длинный барак в ста шагах от него, под высоким деревом.
Группа хижин на берегу как две капли воды похожа на все селения и деревушки, разбросанные по берегам Амазонки; ее отличает только бразильское знамя на длинном шесте, поднятое над вечно пустующей будкой часового, да еще четыре бронзовые камнеметные пушечки, готовые обстрелять всякое судно, приближающееся к берегу, не соблюдая правил.
Что касается самой деревни, то она разместилась внизу, по ту сторону «крепости». Дорога, или, вернее, овражек, затененный фикусами и миртами, приводит к ней через несколько минут. Там, на крутом растрескавшемся глинистом берегу, стоит вокруг сельской площади дюжина крытых пальмовыми листьями хижин.
Все это не очень интересно, но зато окрестности Табатинги очаровательны, особенно близ устья Жавари, которая здесь очень широка. На берегу растут прекрасные деревья, и среди них много пальм; из гибких пальмовых волокон плетут гамаки и рыболовные сети — предметы местной торговли. Это один из самых живописных уголков на Верхней Амазонке.
В недалеком будущем Табатинга должна стать довольно крупной гаванью и, наверно, начнет быстро развиваться. Тут будут останавливаться бразильские пароходы, идущие вверх по реке, и перуанские суда, спускающиеся в ее низовья. Здесь будут перегружаться товары и пересаживаться пассажиры. Для английской или американской деревни этого было бы достаточно, чтобы за несколько лет превратиться в крупный торговый центр.
На этом отрезке река очень красива. Разумеется, в Табатинге, расположенной более чем в шестистах лье от Атлантического океана, обычно не чувствуется морских приливов и отливов. Но «поророка» — громадный водяной вал сталкивается с течением реки и во время солнечного противостояния трое суток вздувает воды Амазонки и гонит их назад со скоростью семнадцати километров в час. Говорят, что в таких случаях уровень воды в реке поднимается от устья до самой бразильской границы.
На другой день, 26 июня, семья Гарраль собралась сойти на берег и осмотреть город.
Жоам, Бенито и Маноэль уже бывали во многих бразильских городах, а Якита и Минья — никогда. Для них это было первое знакомство с Бразилией. Не мудрено, что они придавали ему большое значение.
С другой стороны, если Фрагозо, как бродячий цирюльник, исколесил немало провинций в Центральной Америке, то Лина, как и ее юная хозяйка, еще не ступала на бразильскую землю.
Прежде чем сойти с жангады, Фрагозо зашел к Жоаму Гарралю, и между ними произошел следующий разговор.
— Господин Гарраль, — сказал Фрагозо, — с того дня, как вы приютили меня на фазенде, одевали, кормили, поили — словом, оказали редкое гостеприимство, я должен вам…
— Вы мне ровно ничего не должны, друг мой, — ответил Жоам Гарраль. — Так что не стоит и говорить…
— О, я не о том! — воскликнул Фрагозо. — Ведь я сейчас не в состоянии отблагодарить вас. Вдобавок ко всему вы еще взяли меня на жангаду и дали возможность спуститься вниз по реке. Но теперь мы на бразильской земле, которую мне никогда не довелось бы увидеть, кабы не та лиана…
— За это вам надо благодарить Лину, только Лину, — остановил его Жоам Гарраль.
— Да, я знаю, — ответил Фрагозо, — и никогда не забуду, чем я обязан и ей и вам…
— Можно подумать, Фрагозо, что вы пришли попрощаться со мной! — заметил Гарраль. — Разве вы собираетесь остаться в Табатинге?
— Ни за что, господин Гарраль, раз уж вы позволили мне ехать с вами до Белена, где я надеюсь снова заняться своим делом.
— А коли так, о чем же вы хотите меня просить, мой друг?
— Я хотел только спросить вас, разрешите ли вы мне заниматься моим ремеслом и по дороге? У меня уже чешутся руки, — ведь этак можно и сноровку потерять! К тому же несколько горсточек рейс так приятно звенят в кармане, особенно когда их честно заработаешь! Вы знаете, господин Гарраль, что цирюльник, он же и парикмахер, — я не смею сказать: он же и лекарь, из уважения к господину Маноэлю, — всегда находит себе клиентов в деревнях на Верхней Амазонке.
— Особенно среди бразильцев, — заметил Жоам Гарраль, — потому что туземцы…
— Прошу прощения, — возразил Фрагозо, — особенно среди туземцев! Правда, им не приходится брить бороду, ведь природа поскупилась и лишила их этого украшения, но всегда находятся головы, которые нужно причесать по последней моде. Туземцы очень это любят — и мужчины и женщины! Стоит мне только выйти на площадь в Табатинге с бильбоке в руках, — сначала их привлекает бильбоке: я очень недурно играю, — и не пройдет десяти минут, как меня со всех сторон обступят индейцы и индианги. Они ссорятся, добиваясь моего внимания. Останься я здесь на месяц, и все племя тикуна было бы причесано моими руками. Тотчас разнесся бы слух, что Горячие Щипцы — так они меня прозвали — снова в Табатинге. Я побывал тут уже два раза, и мои ножницы и гребенка, право, творили чудеса! Но только нельзя слишком часто возвращаться на то же место. Сеньоры индианки причесываются не каждый день, как наши модницы в бразильских городах. Нет! Уж если они причешутся, так не меньше чем на год, и целый год изо всех сил стараются не повредить сооружения, которые я строю из их волос, и довольно ловко, смею вас уверить! Вот уже скоро год, как я не был в Табатинге. Наверно, я найду все свои постройки в развалинах и, если вы ничего не имеете против, господин Гарраль, мне хотелось бы еще раз доказать, что я достоин репутации, которую заслужил в этих краях. Но для меня это прежде всего вопрос денег, а не самолюбия, уверяю вас!
— Действуйте, мой друг, — сказал, улыбаясь, Жоам Гарраль, — но действуйте быстро! Мы пробудем в Табатинге только один день, а завтра на рассвете отправимся дальше.
— Я не упущу ни минуты, — ответил Фрагозо. — Только захвачу свои инструменты — и бегу!
— Ступайте! И пусть деньги сыплются на вас дождем!
— Да, это благодатный дождь, но он никогда не баловал вашего преданного слугу!
С этими словами Фрагозо убежал.
Минуту спустя вся семья, кроме Жоама Гарраля, сошла на берег. Жангада смогла пристать к нему вплотную, так что это не представляло труда. Путешественники поднялись на площадку по ступеням изрядно разрушенной лестницы, вырубленной в высоком берегу.
Якиту и ее спутников встретил комендант форта, который хоть и был весьма небогат, однако знал законы гостеприимства и пригласил их позавтракать у него в доме. По площади ходили взад-вперед солдаты гарнизона, а из дверей казармы выглядывали их жены, из племени тикуна, с довольно невзрачными ребятишками.
Поблагодарив за приглашение, Якита сама пригласила коменданта с женой позавтракать на жангаде.
Он не заставил себя долго просить, и встреча была назначена на одиннадцать часов.
А пока Якита с дочерью, служанкой и, конечно, в сопровождении Маноэля отправилась погулять в окрестностях форта, оставив Бенито улаживать с комендантом дела по оплате стоянки в порту и таможенных сборов, так как сержант был одновременно и военачальником и начальником таможни.
Закончив дела, Бенито собирался, как всегда, поохотиться в окрестных лесах. Но на этот раз Маноэль отказался идти с ним.
Тем временем Фрагозо уже покинул жангаду. Но, вместо того чтобы подняться на сторожевой пост, он отправился в деревню через овражек, тянувшийся справа и выходивший прямо на площадь. Он вполне разумно рассчитывал больше на местное население Табатинги, чем на солдат гарнизона. Без сомнения, жены солдат были бы рады отдать свои головы в его ловкие руки, но их мужья не собирались попусту тратить рейсы на всякие причуды своих кокетливых подруг.
У туземцев же все было иначе. Веселый цирюльник прекрасно знал, что здесь и жены и мужья окажут ему самый радушный прием.
Итак, Фрагозо поднялся по затененной густыми фикусами дороге и вышел в самый центр Табатинги.
Едва знаменитый парикмахер появился на площади, как его тотчас заметили, узнали, окружили.
У Фрагозо не было ни барабана, ни бубна, ни трубы, чтобы сзывать клиентов, не было у него и фургона с блестящими медными украшениями, яркими фонарями и зеркалами, или громадного зонта — вообще ничего такого, чем привлекают толпу на ярмарках. Нет! У Фрагозо был только бильбоке, но зато как ловко плясала в его руке эта игрушка! С каким искусством он насаживал головку черепахи, привязанную на шнурке вместо шарика, на шпенек, торчащий из ручки! С каким изяществом он заставлял этот шарик лететь по точно рассчитанной кривой, которую, пожалуй, не могли бы вычислить даже математики, рассчитавшие знаменитую кривую, «по которой собака бежит за хозяином».
На площади собрались все местные жители: мужчины, женщины, старики и дети, в своей неприхотливой одежде; они смотрели во все глаза и слушали развесив уши. Веселый фокусник балагурил, как всегда, и нес всякий вздор, наполовину по-португальски, наполовину по-индейски, поглядывая на всех с самым разудалым видом.
Он говорил все, что кричат балаганные зазывалы, предлагая публике свои услуги — выступает ли испанский Фигаро или французский парикмахер. У него была та же самоуверенность, то же знание человеческих слабостей, те же затасканные остроты, то же забавное фиглярство и изворотливость, а туземцы слушали с таким же изумлением, любопытством и доверчивостью, что и зеваки цивилизованного мира.
Вот почему не прошло и десяти минут, как завороженные зрители столпились вокруг нашего Фигаро, устроившегося на площади в «ложе», то есть в лавчонке, служившей и кабаком.
Эта «ложа» принадлежала бразильцу, жителю Табатинги. Здесь за несколько ватемов (местная монета стоимостью в 20 рейсов или 6 сантимов) жители могли пить туземные напитки, чаще всего «ассаи». Это довольно густой ликер, изготовленный из пальмовых плодов, и пьют его из «куй», то есть из половинки выдолбленной тыквы, — такими сосудами широко пользуются в бассейне Амазонки.
Теперь мужчины и женщины спешили занять место на табуретке перед цирюльником, причем мужчины торопились не меньше, чем дамы. Ножницам Фрагозо приходилось бездействовать, ибо не могло быть и речи о том, чтобы остричь эти роскошные шапки волос, отличавшиеся тонкостью и густотой. Но зато его гребню и щипцам, которые уже накалялись на жаровне в углу, предстояла немалая работа.
А как наш мастер подзадоривал толпу!
— Глядите, глядите, друзья мои! — кричал он. — Вы увидите, как прочно будет держаться завивка, только не сомните ее, когда ляжете спать. Она продержится целый год, а ведь это самые модные прически в Белене и в Рио-де-Жанейро! Королевские фрейлины и те причесаны не лучше! И обратите внимание — я не жалею помады!
Что и говорить, помады он не жалел! Правда, он брал просто немного топленого сала и подмешивал к нему сок душистых цветов, но смесь эта застывала, как цемент!
Воистину сооружения, созданные рукой Фрагозо, можно было бы назвать волосяными дворцами, в которых сочетались все архитектурные стили. Локоны, кольца, завитки, косички, кудряшки, волны, штопоры, букли — всему находилось место. И никакой подделки: ни накладных волос, ни валиков, ни фальшивых шиньонов! Волосы у туземцев не какая-нибудь чахлая лесная поросль, истощенная частыми вырубками, это, скорее, густой лес во всей его девственной силе. Однако Фрагозо не пренебрегал и украшениями: он добавлял то несколько живых цветов, то две-три длинные рыбные кости, то кое-какие медные или костяные побрякушки, которые приносили ему местные щеголихи. Уж наверно щеголихи времен Директории,[26] позавидовали бы изысканности этих причудливых причесок, уложенных в три, а то и в четыре яруса, и сам великий Леонар[27] пожалуй, преклонился бы перед своим заморским соперником.
Вот тут-то ватемы и рейсы — единственные деньги, на которые жители Амазонки обменивают свои товары, — потекли в карманы Фрагозо, который принимал их с явным удовольствием. Однако вскоре стало очевидно, что до наступления вечера он не успеет обслужить клиентов, которые все прибывали. У входа в «ложу» теперь толпились не только жители Табатинги. Весть о приезде Фрагозо мгновенно облетела округу. Туземцы стекались со всех сторон: индейцы Тикуна — с левого берега; Майоруна — с правого; пришли и те, кто жил на берегах Кажуру, и те, кто поселился в деревнях на Жавари.
На площади выстроился длинный хвост нетерпеливых клиентов. Счастливцы и счастливицы, побывавшие в руках у Фрагозо, гордо ходили из дома в дом, хвастаясь своей прической, но двигались с опаской, совсем как большие дети, какими они и были.
Понятно, что, когда пробило полдень, наш занятый по горло Фигаро не мог улучить минуту, чтобы сбегать позавтракать на жангаду, и ему пришлось ограничиться стаканчиком ассаи, горстью вареной тапиоки и черепашьими яйцами, которые он глотал между делом, продолжая орудовать щипцами.
Кабатчик тоже немало заработал, ведь каждая прическа обильно обмывалась напитками из погребов его «ложи». Воистину приезд знаменитого Фрагозо — штатного и сверхштатного парикмахера племен Верхней Амазонки — был для Табатинги крупным событием!
Торрес
В пять часов вечера Фрагозо трудился по-прежнему; он выбился из сил и боялся, как бы ему не пришлось провести здесь всю ночь, чтобы обслужить ожидающих клиентов.
В эту минуту на площадь вышел какой-то незнакомец и, увидев сборище туземцев, подошел к кабачку.
Несколько минут он внимательно и недоверчиво разглядывал Фрагозо. По-видимому, этот осмотр его удовлетворил, потому что он вошел в кабачок.
Незнакомцу было лет тридцать пять. Довольно изящный дорожный костюм подчеркивал статность его фигуры. Но густая черная борода, которой, как видно, давно не касались ножницы, и слишком длинные волосы настоятельно требовали вмешательства парикмахера.
— Здорово, приятель! — сказал он, слегка хлопнув Фрагозо по плечу.
Фрагозо обернулся, услышав эти слова, произнесенные на чистом бразильском языке, а не на смешанном местном наречии.
— Соотечественник? — спросил он, продолжая трудиться над непокорным завитком на голове индианки.
— Да, — ответил незнакомец, — соотечественник, который нуждается в ваших услугах.
— С моим удовольствием, сию минутку! — сказал Фрагозо. — Как только я обслужу эту даму.
И он закончил прическу двумя взмахами щипцов.
Хотя новоприбывший не имел права занять освободившееся место, он уселся на табуретку, что не вызвало возражений среди туземцев, вынужденных уступить ему очередь.
Фрагозо отложил щипцы и взялся за ножницы, спросив, по обычаю, своих собратьев:
— Что прикажете?
— Подстричь бороду и волосы, — ответил незнакомец.
— Слушаюсь. — И Фрагозо запустил гребень в густые волосы своего клиента.
Ножницы тотчас принялись за дело.
— Вы прибыли издалека? — заговорил Фрагозо, который не мог работать и не болтать.
— Из окрестностей Икитоса.
— Скажите, и я тоже! — воскликнул Фрагозо. — Я спустился по Амазонке от Икитоса до Табатинги. Разрешите узнать ваше имя?
— Пожалуйста, — ответил незнакомец. — Меня зовут Торрес.
Когда волосы клиента были острижены «по последней моде», Фрагозо перешел к его бороде, но, взглянув ему прямо в лицо, невольно остановился; однако он тут же снова заработал ножницами и наконец спросил:
— Послушайте, господин Торрес… ваше лицо мне знакомо! Не встречались ли мы где-нибудь с вами?
— Не думаю, — поспешно ответил Торрес.
— Стало быть, я ошибаюсь.
И Фрагозо снова углубился в работу.
Минуту спустя Торрес вернулся к разговору, прерванному вопросом Фрагозо.
— На чем вы ехали из Икитоса?
— От Икитоса до Табатинги?
— Да.
— На громадном деревянном плоту, по приглашению достойного хозяина фазенды, который плывет по Амазонке со всей своей семьей.