Начался допрос. Допрашивающие очень жалели, что наша батарея захвачена соседней дивизией, а не ими... На большинство вопросов я не отвечал.
Один из офицеров снял с меня полевую сумку, я обомлел - ведь в ней мой партбилет! Офицер попросил разрешения у остальных взять ее на память, как трофей большой победы. В ответ последовало дружное: "Проше, пане!" Он тут же покопался в моей сумке, вынул и прочитал, переводя на польский язык, полученное мною приказание от командира дивизиона немедленно вернуть захваченные по моему распоряжению подводы со снарядами, адресованные другой батарее дивизиона. Поляк особенно подчеркнул последнюю фразу приказания: "вы будете преданы суду Ревтрибунала". Последовали язвительные комментарии этой фразы.
Меня вскоре выволокли на свежий воздух. К полудню в фольварке набралось много пленных красноармейцев, среди которых оказалось и несколько бойцов нашей батареи. Пленных построили. Человек десять, и я в том числе, остались лежать на земле. Белополяки приказали пленным выдать комиссаров и коммунистов. Красноармеец какой-то роты связи выдал своего комиссара, которого тут же расстреляли на глазах у всех. Остальные бойцы с презрением смотрели на предателя. Нет, в нашей батарее не найдется такого негодяя!
Военнопленных построили в колонну, неспособных передвигаться товарищи несли на руках. Тяжелая ноша была не под силу измученным людям. Носильщики все больше отставали. Наконец охрана вынуждена была положить нас на повозки.
Пленных загнали на берег Вислы. Почти двое суток были мы без крова и пищи. На всем пути польские крестьяне пытались нам давать еду. За это конвойные избивали их прикладами винтовок, а хлеб у нас отнимали.
Страшно страдали раненые. Медицинская помощь не оказывалась. У меня сильно отекли и ужасно болели ноги.
Нас разделили на рабочие роты. Вместе со мной оказались пять бойцов нашей батареи. Это радовало. Пленных погнали на окраину Варшавы. Товарищи несли меня и сильно отстали. Когда мы добрались до казармы, то все места на двойных нарах были уже заняты. Мы легли на голом цементном полу.
Вдруг раздался страшный шум. Рухнули нары. Послышались хрипы и стоны придавленных людей. Оставшихся в живых перевели в соседнюю казарму такого же размера. Многих недоставало, и теперь все свободно разместились на нарах.
Утром рота ушла на работы, я остался один. От боли то и дело терял сознание.
- Почему лежишь? Почему не на работах?
Открываю глаза. Надо мной склонился польский офицер. Выслушав мой ответ, он глянул на мои ноги и распорядился:
- В госпиталь!
Солдаты дотащили меня до медицинского пункта на железнодорожном вокзале. Несколько часов пролежал в коридоре на сквозняке, пока попал на операционный стол. Три врача долго вели осмотр. Они скороговоркой частили по-польски. Я понял только два слова: "гангрена" и "ампутация". Один из них глянул на меня и сказал по-русски: "Плохо, плохо!"
Меня трясла лихорадка: то было очень холодно, то снова бросало в жар.
Потом доставили в госпиталь. Оперировали под хлороформом. Очнувшись, приподнялся на локтях и тревожно спросил:
- Что с моими ногами?
Сестра по-русски ответила: "Целы!" - и отдернула одеяло. Какое счастье, я увидел из-под бинтов торчащие пальцы обеих ног!
Спустя двенадцать суток, хотя я не мог еще двигаться, меня перевели в лагерь для военнопленных. Больные и раненые жили здесь в так называемых железных бараках, здоровые - в землянках.
С наступлением зимы в бараках стало холодно, как на улице. Некоторые даже обмораживали ночью ступни ног или кисти рук. Перевязки делались очень редко и только тогда, когда под бинтами скапливались черви.
Наш барак находился близко от морга. Из окна было хорошо видно, как сюда сваливали, словно дрова, умерших, а затем грузили на парные повозки " куда-то увозили.
Раз в неделю пленных гоняли в лагерную польскую "лазню" (баню), которой все страшно боялись. Прямо на улице нас заставляли раздеваться, отбирали одежду и направляли ее в парилку. А мы стояли под пронизывающим ветром, скорчившиеся, посиневшие. Наконец пленных начинали впускать в баню по одному. Польский фельдшер не спеша брызгал каждому на голову несколько капель зеленого мыла. В моечном зале сначала лилась абсолютно холодная вода. Бежать было некуда, люди стояли вплотную друг к другу и только стонали и ругались. Внезапно холодный душ сменялся нестерпимо горячим. Все вокруг окутывалось паром.
В это время раскрывались двери и нас опять выгоняли на мороз. Десятки минут мы раздетые ждали выдачи одежды. После каждой такой "бани" многие заболевали и уже больше не могли подняться.
Я долго лежал с воспалением легких. Потом у меня началось рожистое воспаление лица. Дважды довелось перенести тиф. В довершение ко всему в бараке вспыхнула холера. Я уцелел чудом. Никакого лечения не было. Военнопленные врачи и фельдшер вовсе не получали медикаментов. Русский врач из нашего барака заболел и умер от тифа. Когда у меня началось воспаление легких, меня вырвал из рук смерти опытный фельдшер Орлов, которого я знал по совместной службе. Он лечил украденным в польском лазарете лекарством.
Неожиданно меня снова потащили в операционную. Она находилась по соседству, за дощатой стеной В щель я не раз наблюдал, что там творилось. Когда меня положили на операционный стол и объявили, что сейчас будут выпрямлять мои ноги, я категорически запротестовал. Дело в том, что я недавно видел точно такую же операцию - больной дико кричал, ноги его хрустели и в конце концов их ампутировали. Бедняга умер.
Мои протесты были, очевидно, настолько яростными, что меня оставили в покое. Русский врач из числа военнопленных научил приемам массажа. Я усердно следовал его советам и, нужно сказать, с большим успехом. Правая нога поправлялась быстро, и я уже вскоре смог передвигаться на костылях.
Возвращение к жизни
Наступила весна 1921 года. Солнце, тепло принесли нам небольшое облегчение. Я жил уже в землянке, где размещалось около сотни таких же выздоравливающих. Днем нам разрешали сидеть на воздухе.
Разнесся слух, что приехала советская делегация Красного Креста. Затеплилась надежда на скорое освобождение.
Среди обитателей нашей землянки создалась небольшая группа, человек десять, связанных крепкой дружбой. Почти все были коммунистами. Мы действовали очень осторожно, боясь, что в землянке могли оказаться провокаторы. Поддерживали слабых духом, вели беседы, рассеивали ложные слухи, вселяли веру в наше правое дело. Помню, как один военнопленный раздобыл где-то потрепанную газету. Из нее мы узнали о разгроме Врангеля нашей славной Красной Армией. Эта радостная весть придала силы, укрепила уверенность, что мы доживем до светлого дня освобождения из неволи.
Этот момент скоро наступил. Нас отправили в польском санитарном поезде на пограничную станцию Негорелое.
Весеннее апрельское солнце встретило нас на родной земле. Немногие сами вышли из вагона - большинству помогали сойти, а иных вынесли на носилках. Польский полковник долго нас пересчитывал и проверял по спискам. Наконец он подал знак, и к нам на перрон прибыла советская приемная комиссия. Красные офицеры были отлично обмундированы, имели превосходный воинский вид, держали себя с большим достоинством. У меня появились слезы на глазах.
В нашем присутствии были подписаны акты приема и сдачи.
Командиры из приемной комиссии объявили, что мы вновь стали советскими гражданами, и поздравили с возвращением на Родину. Они пожимали нам руки и обнимали нас.
Начался митинг. Рассказали о международной и внутренней обстановке, о политике партии и Советского правительства. Мы узнали много нового. Слова докладчика были для нас настоящим откровением.
После обеда мы отправились на поезде в Могилев на Днепре. Прошли регистрацию и медицинское освидетельствование. Меня здесь продержали недели две в госпитале. Когда окреп, получил направление в распоряжение начальника артиллерии 16-й армии, той самой, в которой я служил раньше.
Сердечно, со слезами на глазах прощался я со своими друзьями, с которыми переносил муки плена: многим из них еще предстояло долго лечиться.
На другой день я уже был в штабе армии. Взволнованный, вошел в кабинет, щелкнул каблуками тяжеленных сапог и представился, как положено по уставу. Начальник артиллерии Хандажевский помнил меня и встретил очень тепло.
- Товарищ Воронов, вы к нам с того света прибыли совсем или в командировку? - спросил он шутливо.
Он считал меня погибшим с августа 1920 года. Начались расспросы. Хандажевский в свою очередь рассказал много новостей из армейской жизни. Наконец он объявил о моем новом назначении. Я стал командиром батареи 2-й стрелковой дивизии, которая дислоцировалась в районе Минска. В заключение начальник артиллерии пожелал здоровья и успехов в службе.
Раскрыв как-то издававшийся на Западном фронте военный журнал "Революция и война" No 4-5 за 1921 год, я нашел статью командира нашей 10-й стрелковой дивизии Н. Какурина "На пути к Варшаве". Из нее мне стал ясен ход событий в тот день, когда я попал в плен. Внимательно читая страницу за страницей, я дошел до описания боевых действий 28-й стрелковой бригады. Автор указывал, что к тому времени действия бригады уже не носили единого, цельного характера, а сводились к боям отдельных полков. 17 августа 1920 года во второй половине дня бригадный резерв - 83-й стрелковый полк - имел задачу сдерживать противника, чтобы дать возможность 82-му и 84-му стрелковым полкам пройти с артиллерией. С 83-м полком следовала первая батарея 1-го легкого артиллерийского дивизиона в составе двух орудий.
"Следуя на с. Земене, 83 стр. полк с батареей пришел около 17 часов в с. Ржахта; здесь к командиру полка прискакал разведчик первой батареи и доложил, что в тылу (?) по направлению на Юзефов и Земене идет сильная ружейная и артиллерийская перестрелка... Только тогда командир полка выслал вперед разведку на с. Юзефов. Только на основании звуков стрельбы командир полка вывел определенное заключение, что противник движется от Колбеля на Ново-Минек, а от Ново-Минска навстречу на Колбель, дабы отрезать полку путь отступления, и послал соответствующее донесение командиру бригады.
Последний тотчас прибыл к полку, который в это время подходил к с. Юзефов, полковые разведчики вступили в это время в перестрелку с противником у шоссе Колбель - Ново-Минек.
В с. Юзефов командир полка отдал приказание 1-му батальону цепью двигаться на юго-восток, а 2-му батальону цепью двигаться на северо-восток с целью, как говорит командир полка, "разрезать" цепь противника, оттеснить его и создать коридор - одним батальоном перерезать шоссе севернее Юзефов фронтом на Ново-Минек, а другим батальоном - южнее, фронтом на Колбель, рассчитывая пропустить коридором 84 и 82 стр. полки, обозы и артиллерию.
Нет никаких указаний в реляции командира полка о том, какую задачу он дал своей артиллерии, но из донесения командира 1-го легкого артиллерийского дивизиона усматривается, что батарея снялась прямо с передков в узкой улице с. Юзефов, куда она уже успела въехать.
Чтобы вполне оценить этот маневр, припомним, что 83 стр. полк к началу боя имел всего 186 штыков в своем составе, таким образом, для атаки на каждое расходящееся направление командиром полка предназначалось по 84 стрелка.
Припомним также, что приблизительно около этого же времени у с. Подрудзе занимал позицию 86 стр. полк, примерно такой же численности, а лесом южнее Ново-Минек на Мариянки пробирался 85 стр. полк с приблизительно таким же количеством штыков; не будем удивляться поэтому, что полк, занимающий позиции у Подрудзе, не чувствует присутствия другого полка своей дивизии, готовящегося атаковать противника, несмотря на расстояние между этими пунктами всего 3 - 4 версты. Не будем слишком строги и к полкам, которые, по существу, представляли уже роты половинного военного состава, к тому же истомленные продолжительными боями и переходами. Будем только помнить это при дальнейшем изложении и обращать внимание не на название "полк", а на то, сколько в этом полку было штыков в тот или иной момент боя.
Тогда нам станет ясно и понятно, что эти "полки" с их боевыми порядками даже в масштабе двухверстной карты, в сущности, являлись лишь точками, затерянными в лесистом треугольнике внутри железных дорог: Варшава - Пилява и Пилява - Ново-Минек - Варшава.
Развернувшись в эксцентричный боевой порядок, 83 стр. полк двинулся в атаку.
Несмотря на свою малочисленность, стрелки смело бросились вперед, встреченные сильным огнем противника, огнем двух бронемашин с шоссе и танка с орудием. После минутного успеха - отхлынули назад в с. Юзефов, понеся большие потери убитыми и ранеными. Бой был настолько скоротечен, что батарея, стоявшая в узкой улице с. Юзефов, едва успела дать один - два выстрела картечью по перешедшим в атаку полякам и была захвачена противником, так как подать передки и повернуться в узкой улице, забитой бегущими людьми и обозами, она не могла и не успела. Здесь смертью храбрых пал командир 1 батареи тов. Воронов, отстреливавшийся картечью и оставшийся один, чтобы испортить свои орудия".
Последние строки я перечитывал много раз и думал с улыбкой: нет, не погиб командир первой батареи Воронов! После ужасов плена он снова в строю и будет верно служить революции!
В мирное время
К знаниям!
Здоровье быстро восстанавливалось. Костыли я забросил еще в день освобождения из плена, а теперь расстался и с палкой. Помогли физические упражнения, нормальное питание, свежий воздух, верховая езда.
Вся артиллерия 2-й стрелковой дивизии была передислоцирована в Калугу. Началась планомерная боевая учеба. Бойцы и командиры совершенствовали свои навыки в стрельбе, тактике артиллерии, в эксплуатации техники. Врезались в память лекции по астрономии с демонстрацией большого набора диапозитивов. Лекции эти читал очень симпатичный старый ученый - астроном, который получал за это половину красноармейского пайка. Он увлекательно проводил свои занятия, и на них собирались почти все свободные от нарядов и работ.
Но недолго привелось служить в Калуге. В те годы меня часто перебрасывали с места на место. И об этом не жалею: многое увидел, многому поучился. Несколько командиров батарей были направлены на Западный фронт. В числе их был и я. Инспектор артиллерии фронта В. К. Садлуцкий послал нас в Дорогобуж на формирование батарей отдельных артиллерийских дивизионов резерва Верховного командования.
Зима 1921/22 года была тяжелой во всех отношениях - мы мерзли, недоедали. Формирование шло медленно: запаздывала материальная часть артиллерии, приборы, средства связи и конский состав.
Только к весне новая батарея была обучена и достаточно сколочена. Она стала единой дружной семьей. У нас был даже свой девиз: "Учиться - так учиться, нести службу - так нести ее по-настоящему, работать - так работать, а веселиться - так веселиться всем, скучных нам не надо!"
Мы действительно учились, а в свободные часы умели и повеселиться.
Не раз командование устраивало учебные тревоги и проверяло нашу боевую готовность. Однажды после напряженного учебного дня я отдыхал дома, когда услышал сильный стук в окно. Выглянул и первое что увидел - красивую голову моего скакуна Аполлона. В поводу его держал ординарец Ахметов. Встревоженный до крайности, он выпалил:
- Товарищ командир, скорей в батарею! Приехал большой начальник, объявил тревогу, ругается и шумит...
Когда я галопом прискакал на батарею, она была уже построена в конном строю. Командир взвода Корольков, бывший фейерверкер царской армии, заканчивал заполнение бланка строевой записки. Он доложил мне о полной готовности. Выхватив у него записку, я поскакал к группе командиров, среди которых узнал инспектора артиллерии фронта.
Выслушав мой доклад, Садлуцкий посмотрел на часы, приказал своему адъютанту записать время и поставил задачу батарее: как можно быстрее прибыть на площадь против горисполкома.
Стало понятно: предстоит испытание на быстроту. Батарея помчалась переменным аллюром.
Впереди был крутой спуск и не менее крутой подъем. Но вот беда - батареи все еще не получили из Смоленска съемные тормоза, а без них спускаться с кручи невозможно: орудия обязательно стали бы накатываться, и могло случиться несчастье.
Батарея остановилась. Надо было быстро принять решение. Тогда мы разобрали ближайший забор и вложили колья и доски между спицами колес. Это нехитрое приспособление помогло нам провезти под гору наши орудия. А подъем преодолевать уже было легче: бойцы научились так управлять лошадьми, чтобы нагрузка равномерно падала на коренников и на уносы.
Мы галопом прискакали на площадь и оказались первыми. Встретивший нас незнакомый командир записал время нашего прибытия, приказал спешиться и ждать приезда начальства.
Когда на площадь приехал Садлуцкий, мы провели конно-батарейное учение. Инспектор артиллерии остался доволен и объявил личному составу благодарность за отличную боевую готовность батареи.
На обратном пути мы остановились у поломанного нами забора, попросили хозяина извинить нас и пообещали починить забор. Но хозяин оказался бывшим конным артиллеристом.
- Ничего не надо, сам все сделаю,- сказал он.- Я рад, что мой забор такую хорошую службу вам сослужил. А ловко вы со спуском управились, любо-дорого смотреть было!
Пока хозяин восторгался нашей выучкой и находчивостью, красноармейцы быстро поправили забор.
Летом наши дивизионы были расформированы: их сменили артиллерийские подразделения 27-й Омской стрелковой дивизии. Жаль было расставаться с друзьями, но что поделаешь!
Меня назначили командиром гаубичной батареи Омской дивизии. Батарея оказалась неплохой, я быстро подружился с ее командирами и красноармейцами.
Осенью батарея в полном составе была направлена в Смоленск. Она вошла в состав особого учебного опытного отряда (две стрелковые роты, пулеметная рота, кавэскадрон, батарея, инженерная рота), который экспериментально отрабатывал новую форму войсковой организации, получившую название "огневая рота".
Начались длительные учения. Я получил возможность присутствовать на разборах и совещаниях, которые проводил командующий Западным фронтом М. Н. Тухачевский. Это было большой теоретической и практической школой.
Весной 1923 года батарею направили в Лужский лагерь для обслуживания стрельб Высшей артиллерийской школы комсостава.
Жизнь в Луге была очень интересной. Мы выходили на полевые занятия вместе со слушателями школы, которые проводили многочисленные стрельбы под руководством сильных, отлично подготовленных преподавателей. Бывало, внимательно следишь за ходом стрельбы, ее разбором и столько полезного почерпнешь из указаний преподавателя. Как мне хотелось самому поучиться в этой школе!
Летом из Москвы приехала комиссия крупных специалистов артиллерии для отработки стрельб с участием самолета-корректировщика. В этих стрельбах участвовала наша батарея. Мы отрабатывали различные приемы корректировки артиллерийского огня с воздуха. Стрельбы проводились утром и вечером.
Методы, которые испытывались в то лето, были подробно изложены в специальном наставлении артиллерии Красной Армии, а некоторые нашли применение даже в годы Великой Отечественной войны.
В свободные часы я снова, как в ранней юности, бродил по лужским лесам, охотился на глухарей и тетеревов. По-прежнему увлекался конным спортом и футболом. Закалился, окреп. Моему здоровью и силе теперь многие могли позавидовать. А ведь еще совсем недавно считали инвалидом, не годным для службы в армии!
К осени батарея вернулась в свою дивизию. И тут меня ожидала радость: предложили держать экзамены в ту самую артиллерийскую школу, которую мы обслуживали летом.
Вступительные экзамены длились почти целый месяц. Выдержал я их неплохо, и только по топографии не повезло: получил неудовлетворительную оценку не столько за пробелы в знаниях, сколько за попытку поспорить с экзаменатором. Пережил томительные дни, пока решалась моя судьба. Нечего и говорить о радости, которую я испытал, когда увидел свою фамилию в списке слушателей Высшей артиллерийской школы.
Зимой школа квартировала в Детском Селе, под Ленинградом. Изредка я смог бывать в родном городе, навещать отца и друзей. С первых же дней с жаром взялся за учебу, до поздней ночи сидел за книгами, чертежами и топографическими картами.
Занимались снами опытнейшие преподаватели, крупные знатоки артиллерии. Каждый час занятий давал очень много. Наряду с военными дисциплинами мы с увлечением изучали историю партии, политическую экономию и партийно-политическую работу. Я прочитал первый том "Капитала" Маркса и много ленинских работ.
Наша учебная группа, состоявшая в большинстве из командиров батарей, была дружная, организованная, спаянная настоящим товариществом. Это делало учебу еще более плодотворной.
А летом я снова оказался в Луге. На хорошо знакомом мне полигоне мы проходили летнюю практику. Батарейные стрельбы проводились двух видов: методические, с разбором каждого выстрела (их слушатели называли "разговорными"), и боевые, с учетом времени и расхода снарядов в зависимости от характера поражавшихся целей. Каждому слушателю на летнюю практику отпускалось 200 снарядов разных калибров. А мне повезло - привлекли на большое артиллерийское учение в качестве командира батареи, действующей с ротой в головной походной заставе. Посредником был наш преподаватель В. В. Муев. Все стрельбы прошли под его придирчивым контролем, и каждая была тщательно разобрана.
После окончания школы меня назначили заместителем командира, а вскоре и командиром легкого артиллерийского дивизиона в той же 27-й Омской дивизии. Дивизион оказался хорошим во всех отношениях. Все три его батареи были награждены Красными знаменами ВЦИК за боевые заслуги в гражданской войне.
Командиры батарей В. Горбатов, М. Харитонов и С. Шпади - разные по характеру люди, но все трое были энтузиастами своего дела и обладали достаточным опытом. Виктор Семенович Горбатов впоследствии окончил Артиллерийскую академию, стал видным специалистом и в годы Великой Отечественной войны принес много пользы нашей артиллерии.
Боевая подготовка велась углубленно. Особенно тщательно отрабатывалось взаимодействие пехоты и артиллерии в основных видах боя. Вопросы разведки, связи и управления, организации боевых порядков в статике и динамике современного боя, сочетания огня и маневра не сходили с повестки дня. Совместные учения с пехотой проводились систематически.
На артиллерийских стрельбах мы увлекались "уточненной стрельбой". По тем временам у нас были большие достижения в топографической подготовке исходных данных для стрельбы. Широко использовалась стереотруба и специальные рейки для точных измерений расстояний. Мне было поручено сделать доклад по "уточненной стрельбе" на собрании военно-научного общества полка. Наш опыт широко использовался в других подразделениях артиллерии дивизии и даже корпуса. В тот период я опубликовал несколько статей в журнале "Вестник АКУКС" (Артиллерийских курсов усовершенствования командного состава) и вскоре стал уполномоченным этого журнала по Витебскому гарнизону: в мои функции входили подписка, сбор статей и обсуждение опубликованных материалов среди командиров.
Дивизион, которым я командовал, был превращен в учебное подразделение, готовящее кадры младшего командного состава для артиллерии дивизии. Мы поставили себе целью добиться, чтобы учебный дивизион стал лучшим, показательным в полку. Прошло немного времени, и мы свою цель осуществили.
Из Москвы нагрянула инспекция под руководством инспектора артиллерии Красной Армии, выдающегося советского артиллериста Владимира Давидовича Грендаля. Полк серьезно проверяли, но особо тщательно - его учебный дивизион. Результаты проверки оказались лучше, чем мы сами ожидали. В. Д. Грендаль дал высокую оценку всему дивизиону, сравнил его с военно-артиллерийскими школами, готовящими командиров взводов для советской артиллерии и добавил, что у нас учеба поставлена даже много лучше, чем в некоторых школах. Это окрылило нас и прибавило энергии в работе.
В Красной Армии были введены состязательные артиллерийские стрельбы с 15-километровым пробегом. Учебные артиллерийские дивизионы были поставлены в особые, более трудные условия стрельбы, чем линейные. В день состязаний многие дивизионы уже в самом начале потерпели неудачу и не были допущены к стрельбе. Но батареи нашего дивизиона успешно пришли к финишу, показали рекордные темпы во всех упражнениях и исключительные результаты в стрельбе. Они заняли лучшие места в Белорусском военном округе.
А я мечтал об артиллерийской академии. Исподволь готовился к вступительным экзаменам, но просить начальство направить на учебу не решался. Наконец осмелился. Рапорт дошел до командира дивизии.
Омской дивизией тогда командовал герой гражданской войны Степан Вострецов. Мы с восхищением смотрели на его четыре ордена Красного Знамени - столько же орденов имели тогда еще трое: Фабрициус, Федько и Блюхер. Комдив Вострецов был очень доступный и простой человек, пользовавшийся всеобщим уважением. пас подкупало отсутствие в нем всякой заносчивости, пытливость ума, человечность. Я рассчитывал, что он поддержит мою просьбу.
Но, увы, на моем рапорте командир дивизии наложил лаконичную резолюцию: "Отказать".
Это ошеломило меня и огорчило. При случае я попытался доказать ему, как необходимо мне высшее военное образование. Комдив терпеливо выслушал и ответил:
- Свое решение не отменю. Я отказал тебе только потому, что ты хороший строевой командир. Из тебя инженер не получится! Не обижайся, служи верой и правдой славной Омской дивизии.
Несмотря на категорический отказ, я не пал духом, а, наоборот, еще энергичнее взялся за подготовку в академию. Однако новая попытка весной 1926 года добиться направления на учебу имела те же последствия.
На мое счастье, летом начались межокружные маневры под непосредственным руководством начальника штаба РККА М. Н. Тухачевского. На эти маневры привлекались по одной сводной стрелковой дивизии по штатам военного времени из Белорусского и Ленинградского военных округов. В Белорусском округе для участия на маневрах была сформирована такая сводная стрелковая дивизия. Мне было приказано исполнять в ней должность заместителя командира сводного артиллерийского полка. Предстояло наступать против 11-й Ленинградской дивизии, которая заняла обороту.
Обе стороны старались изо всех сил. Все были охвачены стремлением успешно выдержать этот серьезный государственный экзамен, тем более что на маневрах присутствовали высокопоставленные иностранные военные представители.
Ленинградцы создали крепкую оборону. Репутация 11-й дивизии была очень высокой, и с первых же дней руководство маневрами и посреднический аппарат постоянно ставили нам в пример ее действия.
В нас заговорило ущемленное самолюбие. Каждому хотелось ни в чем не уступить ленинградцам. Мы придумывали всяческие неожиданности для "противника", стремились применить последние новинки в тактике, чтобы ошеломить обороняющихся.
Однако в ходе наступления было плохо организовано взаимодействие между подразделениями различных родов оружия. Дружной, слаженной работы не получалось. Видимо, командование нашего корпуса не добилось единства тактических взглядов у командиров стрелковых и артиллерийских частей и подразделений.
Руководитель маневров провел частный разбор первого этапа маневров. Наступающей стороне здорово попало. Ряд критических замечаний в весьма деликатной форме было высказано и в адрес артиллерии белорусской дивизии. Замечания М. Н. Тухачевского были тонкими, глубокими, основанными на конкретных примерах. Мне впервые пришлось услышать столь мастерский разбор совместных действий пехоты и артиллерии.
Мы не впали в уныние, не опустили рук, а, наоборот, дали себе слово на втором этапе маневров, во что бы то ни стало добиться успеха. Общее настроение было боевым.