В 1234 г. папа Григорий IX потребовал у Франции заключения мира с Англией и участия в новом крестовом походе на Восток. В этом же году умер дядя графа Тибо Санчо VII Наваррский. Регентша и Людовик IX позволили своему вассалу принять корону этого зажатого между Францией и Испанией королевства.
Моклерк, в бешенстве от того, что его дочь отвергли, организовал новую лигу. Не решаясь вступить в открытую борьбу с короной, мятежники обратились против графа Тибо. Они объявили незаконными его права на Шампань. Филипп Булонский, горько сожалея, что в свое время отказался от предложенной ему баронами короны, вторгся в графство.
Шампань благодаря своей развитой промышленности и торговле вином была страной преимущественно демократической. Там графы «делали больше для буржуа и крестьян, чем для рыцарей», говорит местный хроникер. В 1224 г., когда граф Шампанский отбыл с Людовиком VIII в поход на Сентонж, один горожанин из Бар‑сюр‑Об, по‑видимому, выполнял функции наместника графства на время отсутствия суверена. Понятно, что правители Шампани были там популярны.
Чтобы не доставаться неприятелю, три города погибли в пламени. Жители великодушно покинули их ради спасения своего графа, который после геройской защиты страны ждал прибытия королевских войск.
Бланка вместе с сыном поспешила на помощь своему союзнику и торжественно водворила графа Тибо в Труа, в самом центре оспариваемой области. «Настращав одну часть союзников, она искусно вошла в соглашение с другой и без единой битвы освободила Шампанское графство».
Всякий неудавшийся мятеж усиливает правительство, против которого был направлен. Гордые бароны покорились этой замечательной женщине. Лишь один злокозненный Пьер Моклерк, граф Бретонский, оставался непримиримым.
В расцвете сил, обладающая даром безошибочно судить и властью осуществлять свои решения, регентша избегала военных действий, чтобы не делиться славой с мужчинами‑военачальниками. Однако ее политика была непреклонна и агрессивна.
Как самовластная правительница, Бланка имела в своем распоряжении большую королевскую печать овальной формы, где ее изображение заменяет традиционное изображение короля, восседающего на троне. Она представлена стоя в широком свободном одеянии, в открытой короне на распущенных волосах. В правой руке она держит скипетр в виде королевской лилии, левая рука прижата к сердцу. Изображение королевы обрамляют стилизованные француз‑скис лилии. II. окружности печати расположена надпись «Бланка, милостью Божьей Королева Франции».
Ее часто обвиняли в религиозном фанатизме, в слепом подчинении интересам церкви. Однако она проявила много твердости и упорства в 1229 г., когда в местечке Сен‑Марсель на Масленицу студенты Парижского университета[17]изнасиловали дочь одного городского торговца и избили заступавшегося за нее отца. В это время студенты стали настоящим бичом Парижа. Молодые люди, стекавшиеся сюда из всех провинций Франции и сопредельных уделов, не знали, где безопасно переночевать, где поесть по сходной цене. Они с криками шатались по улицам, задирая стражу. Доходило до того, что школяры осаждали королевский дворец. Перемена профессора, разногласия между учителями и учениками – все могло стать поводом к таким выступлениям. Еще в 1200 г. благодаря вмешательству Филиппа‑Августа были систематизированы занятия медициной и правом, а кроме того, определены привилегии для преподавателей и студентов. Однако буйные толпы школяров игнорировали принятые предписания.
Кардинал Франжипани не любил Парижский университет, и тот вполне платил ему взаимностью. Кардинал разбил университетскую печать, то есть лишил университет всех его привилегий; студенты в ответ разграбили его дом. Горожане, желая отомстить школярам за их бесчинства, вооружились дубинами, кухонными ножами и всем, что попало под руку, и учинили кровавое побоище. Им на помощь регентша послала парижского прево с его отрядами. Более трехсот студентов погибло, причем пострадали все землячества, хотя было доподлинно известно, что зачинщиками выступали пикардийцы.
Когда университетские профессора явились к регентше с требованием наказать виновных, она приняла их в присутствии кардинала‑легата и решительно высказалась в защиту горожан. Выдать на расправу прево, выполнявшего ее приказ, она также не соизволила. Не добившись своего, магистры устроили забастовку, прекратили лекции. Отказ Бланки дать удовлетворение университету заставил профессоров и студентов толпой покинуть Париж. Они разъехались в Анжер, Орлеан и Тулузу; некоторые перебрались даже в Англию. Все винили королеву. Говорили, что она нанесла ущерб Церкви и государству и опозорила французскую корону.
Знаменитый университет прекратил свое существование.
Лишь спустя четыре года благодаря вмешательству папы Григория IX Бланка согласилась пойти на уступки и от своего имени дать университету новые права. Конфликт был улажен.
Известно много примеров, когда королева‑регентша вступала в противодействие с князьями Церкви. Руанский архиепископ превысил свою власть, вмешавшись в выборы аббатиссы; он был вызван на суд и присужден к лишению доходов; наложенный им в ответ интердикт нимало не поколебал Бланку, и конфликт приобрел затяжной характер. Только посредничество папы помогло погасить этот скандал.
Регентша поддержала горожан Бове против их архиепископа и наложила на прелата огромный штраф. Возмущение других князей Церкви, чья корпоративная гордость была задета, не смутило регентшу. Ее правительство вступило в длительную борьбу с частью епископата, и положение было урегулировано уже Людовиком IX.
Бланка имела свое мнение не только в отношении подвластного ей духовенства, но и по поводу действий самого понтифика.
Исполненная истинного благоговения к королевской власти, она была шокирована попыткой Иннокентия IV раздуть из ссоры с Фридрихом Штауфеном Священную войну. Когда папа вознамерился лишить трона потомков Фридриха II, Бланка пригрозила конфискацией земель у всякого дворянина, который откликнется на призыв папы воевать против Конрада Гогенштауфена.
Однако в характере Бланки присутствовало нечто от религиозного фанатизма, стремление очистить веру от еретической скверны. Полагая, что зло ереси в мире распространяется как страшная болезнь и предательски уничтожает чистые души, если ее вовремя не уничтожить, Бланка и Людовик в 1233 г. ввели во Франции инквизицию. «Сам факт Крестовых походов поселял в неразвитых умах идею необходимости меча в делах веры». Правители знали, что инквизиция предполагает подтвержденные законом пытки затаившихся еретиков. Им были известны такие, например, инструкции представителям инквизиции, специалистам допроса: «Палец следует зажать в устройстве, а затем повернуть рычаг. Сначала слегка, чтобы он только попробовал боль на вкус, потом необходимо делать более резкие движения. когда кость выскочит из сустава, он заговорит, если только он не сам дьявол. А если будет молчать, можете не сомневаться, что он находится в сговоре с темными силами». Жестокость подобных инструкций не останавливала короля и его наставницу, ибо религиозная свобода, то есть право иметь те или иные религиозные убеждения, рассматривалась ими как источник заговоров, тайных обществ и политических сект.
СВЕКРОВЬ И НЕВЕСТКА
История оказалась не слишком милостивой к Бланке. Быстро забылись или были приписаны Людовику Святому ее труды на благо государства. В памяти потомков она осталась заурядной сластолюбивой вдовушкой – ее любовниками называли то толстого и претенциозного провинциального королька, то священника, давшего обет целомудрия, что равно вызывало злобные насмешки. Кроме того, эта необыкновенная женщина, поднявшаяся над своим веком, стала героиней анекдотов о смешной и тупой ревности к своей невестке, супруге Людовика IX, Маргарите Прованской.
Бланка безумно любила сына. Ради него она боролась с баронами, ради него расширяла границы Франции, укрепляла ее могущество. И Людовик также беззаветно и преданно любил мать. Он сочувствовал ее раннему вдовству, вместе с ней переживал потери – кончины отца, братьев; восхищался ее талантами правительницы, ее твердостью, политическим чутьем, безупречной врожденной добродетелью и слегка высокомерным достоинством.
Они без слов понимали друг друга, одинаково мыслили, стремились к одной и той же цели – и эта цель была процветание Франции. Не могло быть более сплоченных сообщников и союзников, чем эти мать и сын.
Однако долг королей – продолжить династию.
В хрониках можно найти намеки на то, что в молодости Людовик Святой разбирался в женской красоте. Конечно, все его чувства были исключительно чистыми и платоническими. Для блага государства королевские инстинкты должны были быть укрощены, взнузданы и впряжены в работу. Людовику необходимо было вступить в брак и дать короне наследника. В невесте предполагались такие качества, как целомудрие, благочестие, набожность и неяркая внешность.
Суженой Людовика стала Маргарита Беранжера Прованская.
Ее отец, Рамон Беренгер, последний граф Прованский и Форкалье, был самовластным государем в своей богатой свободной стране. «Он довольствовался почетом, присягой, доходами от своих вассалов и городов, а во всем прочем предоставлял их самим себе. Иначе и нельзя было поступать с такими городами, как, например, Марсель, Арль и Ницца, которые снабжали полудикую Францию и даже Англию мануфактурными изделиями Италии и Востока, хлебом, пряностями и оружием», – писал известный исследователь Средних веков Н. Осокин. В браке с Беатрисой Савойской, принцессой, прославленной своей красотой, Рамон Беренгер не имел наследника мужского пола. Зато судьба благословила их брак четырьмя дочерьми. Все четыре стали супругами могущественных королей: Маргарита – Людовика IX Французского, Элеонора – Генриха III Английского, Беатриче, которую отец сделал наследницей всех своих владений, – Карла Анжуйского, Санча – Ричарда Корнуэльского.
Молва утверждала, что творцом богатства и благосостояния графа стал исключительно одаренный простолюдин Ромео ди Вилланова. Возвращаясь из паломничества к святому Иакову Компостельскому, он очутился в Провансе, где поступил на службу к графу Рамону Беренгеру. Преданно служа своему сеньору, верный домоправитель преумножил его достаток, добился высокого положения в государстве и выгодно выдал прованских принцесс за великих государей. Когда его оклеветали придворные, он ушел, не взяв ничего с собой, как бедный пилигрим, и под старость лет просил милостыню.
Такова была судьба честного и мудрого советника при дворе земного владыки. О нем рассказывает Данте в шестой песне «Рая».
История называет самой красивой из сестер Санчу. Элеонора, умная, набожная и хорошо воспитанная, известна тем, что до замужества стала автором куртуазного романа «Блонден Корнуэльский». Много добрых слов сказано о Беатриче, плодовитой супруге, нежной матери, верной сподвижнице своего супруга. Маргарита же прославилась скорее своей неуживчивостью.
Еще в отцовском доме один провансальский поэт высмеял ее в ироничной поэме. Маргарита добилась его высылки; правда, потом раскаялась и вернула провинившегося обратно.
Разумеется, выбор Бланки супруги сыну не был спонтанным. Планируя брак, к делу подходили ответственно, советовались не только с родственниками, но и с влиятельными вассалами. Государственный совет рассмотрел не одну кандидатуру, прежде чем сделал свой выбор. Женитьба короля в глазах его матери имела, прежде всего, политический характер. Интересам страны кандидатура невесты соответствовала. Как старшая дочь графа Прованса Маргарита должна была представлять на юге интересы Франции, и, хотя Рамон Беренгер оставил все свои владения младшей дочери Беатриче[18], а трем старшим выделил приданое деньгами, еще неизвестно, как в дальнейшем распорядилась бы судьба.
Бланке скрупулезно собрала подробные сведения о провансальской принцессе и была удовлетворена рассказами о ее неглубоком уме, невыраженном характере и скромной внешности. Однако в ней заранее возникло предубеждение против девчонки, которая с полным правом сможет претендовать на любовь Людовика. Поэтому неудивительно, что при первой встрече будущая невестка королеве не понравилась, и неприязненное чувство не развеялось со временем, а только упрочилось и окрепло. Столкнувшись с необходимостью отдать сына другой женщине, Бланка оказалась не на высоте. Невестка и свекровь не смогли поделить супруга и сына. И только за одно умение долгое время сохранять любовь обеих женщин, а вовсе не за разорительные Крестовые походы, Людовика IX можно назвать святым.
Свадьба Людовика Французского и Маргариты Прованской состоялась в Сансе в конце мая 1234 г. Горячий прием, который устроили горожане Маргарите, был делом рук Бланки; она немало потрудилась для этого. Все окна украшали гирлянды, стены домов были занавешены алыми, голубыми и зелеными тканями, теплый ветерок развевал пестрые ленты и вымпелы, под ноги молодым бросали охапки цветов. Королева Бланка, стиснув зубы, наблюдала, как подданные ликуют и радостно приветствуют молодых. Ее появление уже не вызывало такого бурного восторга: народ, легкомысленный и переменчивый, быстро забывал былых героев и с готовностью поклонялся новым кумирам.
Но Людовику нареченная пришлась по нраву, может быть, по контрасту со строгой, серьезной и слишком одухотворенной матерью. Молодая девушка, воспитанная при веселом южном дворе, «где властвовали наслаждения», привыкла радоваться каждой минуте жизни. Отмеченная ранней зрелостью южанки, она откровенно бросала на своего белокурого статного жениха смелые и томные взгляды и сразу покорила его сердце. Принцессу сопровождала свита таких же свежих юных, смешливых и шаловливых созданий, а также целый сонм трубадуров, жонглеров и акробатов. Еще Филипп‑Август, не любивший трубадуров, изгнал их из своего дворца, и вот теперь они вернулись снова. Мрачный королевский дворец Лувр наполнился молодостью, жизнью, весельем. Любовные интрижки, ночные свидания, провансальские песни, серенады… 19‑летний король наслаждался этой непривычной атмосферой, так же как и его еще более молодые братья.
Земля уходила у Бланки из‑под ног. Ей казалось, что она стала для Людовика скучной и неинтересной дуэньей, что он уже больше не таков, как раньше, – суетен, нечестив… Он был околдован, порабощен и почти поглощен греховным чувством к этой пустой легкомысленной девчонке, даже, по ее мнению, совсем не красивой. Любовь к сыну, которой Бланка жила все это время, уже не приносила ей счастья, а только тоску, смятение, ночи без сна. Это ощущение, ужасное само по себе, вызывало у регентши еще более страшные предчувствия и подозрения. Она боялась, что Людовик, до этого времени лишь носивший титул короля, но ничего не решавший без ее совета, попадет под влияние сумасбродной амбициозной супруги, желающей играть в стране важную роль, и отнимет у матери реальную власть.
Сами нравы пылкого юга вызывали у Бланки неприятие. С присущей монархине твердостью она стала умерять при дворе юное буйство чувств. Особенно необузданные придворные Маргариты отправились обратно в свой пронизанный солнцем, пахнущий чабрецом и чесноком Прованс. Когда один особенно задорный трубадур‑провансалец был заколот в пьяной стычке в парижском кабачке, королева‑мать не выказала ни малейшего желания найти и наказать виновных. С невесткой и сыном в присутствии прелатов и вельмож велись назидательные душеспасительные беседы. Бланка напомнила молодым о королевских обязанностях, возложенных на них Богом по праву рождения и при короновании. Людовик был несколько пристыжен, хотя и не понимал, что греховного в его законных чувствах и радостях. Маргарита же отвечала свекрови молчаливым, но от этого не менее презрительным неприятием. Обе женщины начали войну, постоянную, но никогда не доходившую до решающего сражения.
Вдовствующая королева ощущала сгустившееся вокруг нее одиночество. Существовало некое пространство – молодое, беззаботное, легкомысленное, над которым она была не властна и куца была не вхожа. Ни раболепие придворных, ни заботы о младших детях не могли заменить ей привязанности и доверия Людовика, которые она, казалось, потеряла навсегда. Королевские братья (за исключением самого младшего, Шарля) были всецело на стороне молодой правящей четы, что представлялось их матери настоящим предательством.
Единственная дочь Бланки, Изабелла Французская, отреклась от мира и удалилась в монастырь. Скорее всего, это произошло под влиянием воинствующей религиозности, царящей при дворе ее матери. Набожность, которой Бланка постоянно пользовалась, чтобы сделать больно не столь ревностно преданным Господу окружающим, шла у девушки от чистого сердца. Надо полагать, решение принцессы порадовало регентшу. Дочери, ставшие невестами Христовыми, не рассматривались родителями как потеря – это не им, а сыновьям предстояло стать опорой семьи и продолжить род.
Вся Европа знала, что Бланка имеет на сыновей огромное влияние. Младшие принцы были немедленно призваны к порядку. Но если Альфонс в силу природных склонностей и особенностей характера сразу же покорился, справиться с Робером было не так просто. Бланка посулила ему графство Артуа, выгодный брачный союз с юной красавицей и такими обещаниями привлекла на свою сторону. В 1237 г. Робер вступил в подготовленный матерью брак с Матильдой Брабантской[19], и их первый ребенок – дочь – получил имя бабушки.
Может быть, в этих мелких домашних интригах всегда присущая Бланке благородная сдержанность изменила ей.
По свидетельству современников, она не давала любящим супругам возможности побыть наедине, преследовала и порицала их законную привязанность, при любой возможности почти вырывала Людовик из объятий жены, подслушивала и подсматривала за молодыми людьми, вынужденными прятаться от нее в чуланах и под лестницами.
Не потому ли за 6 лет брака у королевской четы не появилось ни одного ребенка? Королева Бланка заговаривала с сыном о необходимости развода и новой женитьбы, но тот не желал и слушать о расставании с Маргаритой. Однако влияние матери сделало свое дело: теперь он смотрел на свое супружество как на необходимое зло, совершаемое для благой цели: не впасть в иной грех и дать государству наследника. И со временем это осознание греховности супружеских отношений только укреплялось.
25 апреля 1236 г. король Людовик IX был провозглашен совершеннолетним. 9‑летнее регентство королевы Бланки окончилось. Но сын постарался сделать этот момент как можно более щадящим для любимой матери. По‑прежнему во время торжественных церемоний он пропускал ее вперед, приглашал председательствовать на заседаниях государственного совета, сажал рядом с собой на трон, когда принимал иностранных послов. Он оказывал ей всевозможные знаки почтения и уважения, искал ее советов в государственных делах, дорожил ее мнением.
Когда в феврале 1241 г. Людовик собрал в Сомюре двор на праздник в честь своего избавления от болезни, на него со всей страны съехались более 3 тыс. рыцарей, которых пригласили на пир в городских палатах. Гостей рассаживали по ранжиру, но три стола предназначались для особ исключительных. Один стол был для кораля, его брата Альфонса, короля Тибо Шампанского и самых влиятельных баронов; второй – для высшего духовенства, епископов и архиепископов. За третьим же столом царила королева‑мать Бланка. И так король выделял ее всегда. Королева Маргарита бесилась, многие видные представители двора осуждали Людовика за это, но будущий святой твердо шел своим путем.
Врожденная умеренность короля и привитый матерью аскетизм плохо сочетались с его высоким положением. Тяжесть ханжеского благонравия вдовствующей королевы раздавила в нем все слабые ростки светских интересов. Скрепя сердце Людовик тратил время на пустые забавы – охоту, беседы с дамами, развлечения с менестрелями и жонглерами, игру в шахматы. Он предпочел бы заполнить это время молитвой или государственными делами. Он никогда не пел мирских песен, хотя голос имел красивый, и чувствовал себя неловко, когда их пели другие. Такой настрой молодого супруга вызывал негодование королевы Маргариты. Она стремилась к торжественности, веселью, роскоши – всем этим светским суетным развлечениям – и постоянно жаловалась своей семье на его привычки. Но это были лишь житейские мелочи, в основном же брак Людовика оказался счастливым.
Несмотря на любовь к сыну, его счастье в браке не радовало Бланку. Невестка мешала, отравляла существование, угрожала ее положению. Любовь и забота сына казались недостаточными и вынужденными. Гордая женщина не хотела становиться приживалкой при новом дворе, но и удалиться в свой вдовий удел или в монастырь она тоже не желала. В отчаянии она выбрала компромиссный вариант: совершить паломничество на родину, к Сантьяго да Компостела. Невестка откровенно ликовала, предвкушая, что злая свекровь надолго покинет двор, и сама она наконец станет полновластной хозяйкой. Даже любимый сын не возражал против такого богоугодного дела, хотя и грустил о предстоящей разлуке. Бланка понимала, что если удалится от двора сейчас, то вернется она совсем в другую обстановку и, возможно, уже на другую роль, но не находила веских оснований отказаться от паломничества. Помощь пришла с неожиданной стороны: Гийом Овернский, архиепископ Парижский посоветовал своей духовной дочери вместо того, чтобы тратить время и силы на утомительное и опасное путешествие, предпринять символическую процессию к св. Жаку Парижскому, приюту доминиканцев, у которых накопилось много долгов. Вручить им отложенные для паломничества деньги будет весьма богоугодным делом.
Вдовствующая королева, скрывая облегчение, позволила себя уговорить и устроила из своего псевдопаломничества торжественное шествие. Взяв флягу и посох, в сопровождении толпы приближенных и огромной свиты, она пешком направилась к доминиканцам, к великой радости Людовика и ярости разочарованной до слез Маргариты.
Фернандо III Кастильский, племянник Бланки, предложил поженить своего наследника Алонсо и дочь короля Наваррского Тибо – Бланку. Посредством этого брака Наварра получила бы провинцию Гипускоа и тем самым выход к морю через Бискайский залив. Однако сплетение разнонаправленных политических интересов не позволило состояться этому браку. Тибо был горько разочарован. Французские правители нанесли ему уже много обид, глубоко задевавших самолюбие этого неординарного человека. В то же время Людовик и Бланка с опасением наблюдали за растущей самостоятельностью короля Наваррского. Назревал конфликт интересов. Не испросив согласия Людовика IX, Тибо выдал Бланку за юного герцога Бретонского. Так был возрожден союз крупных вассалов, направленный против Франции.
Тут же корона потребовала себе три замка, обещанные ей в том случае, если правитель Шампани выдаст замуж дочь по своему выбору. Тибо не уступил и объединился с графами Бретонским и Маршским. Людовик двинул против него войска, но Тибо принял крест, надеясь на папскую защиту. Однако Людовик не обратил внимания на папское послание и продолжал свое победоносное шествие к столице Шампани Труа. Тогда Тибо сдал королю замки Брей и Монтеро, но Людовик не счел этот дар достаточным. Гордому графу Шампанскому пришлось лично молить его о снисхождении. Пойти на это унижение своему старому другу посоветовала Бланка Кастильская. Очевидно, что разыгранный сценарий детально разрабатывался и обсуждался королем и королевой‑матерью.
Трудно предположить в святом человеке мстительность и злопамятство, однако нельзя отмахнуться от впечатления, что Людовик недолюбливал признанного паладина своей матушки. Тибо много раз приходил на помощь короне и регентше в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях; но, с другой стороны, были Авиньон, дружба с графом Бретонским, попытки проявлять независимость, наконец, сплетни, пятнавшие благородную мать короля. В конечном итоге Людовик снизошел до прощения ослушника, но одновременно провел очень выгодную для себя сделку: способствовал установлению мира между Тибо и его племянницей, королевой Кипра Алисой, оспаривавшей у графа свое наследство. Чтобы откупиться, король выплатил ей 40 тыс. ливров, а взамен заставил Тибо уступить ему графства Блуа, Шартр, Сансерр и виконтство Шатоден. Кроме того, тот должен был отказаться от своих владений в Центральной Франции и 7 лет прожить в ссылке – либо в Наварре, либо на Востоке, куда он, как и обещал, отправился в Крестовый поход. Тесные родственные связи с Палестиной расширяли горизонты его мечты…
Тибо возглавил отряд из нескольких знатных баронов, объединившихся для новой священной войны и не желавших сидеть без ратного дела, поскольку альбигойская война закончилась. Это были герцог Бургундский, графы Барский, Сансеррский, Неверский, Монфорский и др. Пьер Моклерк Бретонский оставил герцогство сыну и тоже отправился в поход.
Прекрасная дама короля Наварры уже достигла 48 лет. Но Тибо глазами сердца не видел ни морщин, ни отвисших щек, ни увядших губ. Более того, он не гневался за ее, мягко говоря, не очень дружеское поведение. Долгое время служение королеве дарило ему наслаждение и страдание, награду и наказание, неутолимое томление и невоплотимую мечту. Однако теперь Тибо желал выполнить обет, данный его отцом, и был готов покинуть свою даму во имя другой женщины – матери Иисуса Христа.
Будь добра ко мне, царица небесная,
Я потерял ради тебя царицу души моей… –
просил он в очередной сирвенте.
Трубадуры и менестрели аплодировали королю наваррскому и были готовы следовать за ним на край света.
Европейская политика, как всегда, укреплялась брачными союзами.
Император Фридрих II, способствуя примирению дружественных ему Капетингов с Плантагенетами, устроил брак сестры Маргариты, Элеоноры, с Генрихом III Английским, хотя и не одобряемый матерью короля Изабеллой Ангулемской как недостаточно блестящий. Для этого пришлось довольно много интриговать, так как Генри был обручен с дочерью графа де Понтье, Жанной. Она приходилась родственницей Людовику IX как внучка сводной сестры его деда Алисы Французской – в прошлом невесты Ричарда Львиное Сердце, так и не ставшей его женой. Отвергнутая Жанна была в отчаянии, но французская дипломатия приложила все силы, чтобы пристроить и ее: она стала второй супругой племянника Бланки, Фернандо Кастильского. Впоследствии ее дочь Элеонора приобретет известность как горячо любимая и любящая жена сына Генриха III и Элеоноры Прованской Эдуарда I.
Умница Элеонора совершенно покорила мужа. 29‑летний супруг называл 13‑летнюю жену «маленькая прелестница». Южанка, она постоянно мерзла в Англии. Там простые люди жили, как свиньи, в лачугах с земляными полами, и даже благородное дворянство в своих горделивых замках ступало по ледяным каменным плитам, устланным гнилой соломой. Под расшитыми золотом и серебром бархатными одеждами ползали вши, по парадным залам разносилось зловоние из выгребных ям.
«Для удобства, изящества и великолепия», достойных Элеоноры, Генри приказал устроить доселе невиданное в Англии утепленное отхожее место со стенами, обитыми темно‑синим бархатом с вытканными на нем серебряными звездами. Даже представители высшей знати были шокированы таким развратным расточительством, не говоря уже о простых англичанах. Может быть, эта неслыханная прихоть молодой королевы и поселила в народе предубеждение против сумасбродной иностранки.
Воспитанная среди песен трубадуров, сама не чуждая поэзии, Элеонора высоко ценила людей, способных понимать и разделять ее вкусы и, презирая грубых английских баронов, возвышала провансальцев. Их подвижный ум, легкие привлекательные манеры создавали иллюзию, что она на своей прекрасной родине.
Элеонору раздражала вечная нехватка коронных средств. Чтобы доходы короля увеличились, достаточно было возвратить континентальные владения Плантагенетов. Юная королева стала вести собственную политику, оказывая на короля, у которого, по словам одного современника, было «сердце из воска», огромное влияние.
Маргарита тоже мнила себя политиком. Желая играть важную роль в делах правления и продемонстрировать свою значительность, она стала вмешиваться в государственные дела, «лоббируя» интересы Англии. Там обосновались ее родичи со стороны матери, представители Савойского дома: Гильом, Пьер и Бонифас. Они получили от короля весьма выгодные и почетные церковные должности. Обе сестры очень любили своих дядей и просто плясали под их дудку. Рассказывали, что Бонифас, получивший от зятя‑короля высшую церковную должность – архиепископа Кентерберийского, – вывез из Англии в Савойю целый караван мулов, груженных золотом.
Втайне Маргарита принимала английских послов, которые бессовестно льстили не очень умной женщине, заставляя ее проводить в жизнь их планы. Неудачливая интриганка, Маргарита не дорожила интересами страны, королевой которой по воле судьбы она стала, и думала только об обогащении своих алчных родственников. Она пыталась быть государственным деятелем, как свекровь, но в ее неуклюжих стараниях проявлялись уловки скрытной и хитрой натуры, иногда имевшие успех, но не доказывающие наличия государственного ума.
Англо‑савойские происки были очевидны для Бланки. Бе сторонники узнавали о попытках Маргариты передать спорные пограничные территории в Гиени английскому королю чуть ли не раньше, чем та высказывала такие намерения.
Королева‑мать была удовлетворена: она нашла оправдание своей неприязни к невестке. Действительно, какие чувства могла вызвать у нее женщина, своими неуклюжими, глупыми, да, наконец, просто преступными интригами грозившая погубить дело, которому Бланка посвятила всю свою жизнь? Однако Людовик не наказал и не прогнал интриганку, а лишь мягко пожурил ее. Маргарита мило покаялась, и все пошло как прежде. Людовик не тратил лишних слов, и в дальнейшем также мягко, но решительно отстранял ее от государственных дел.