Да, я люблю разговаривать с Хозяйкой. На разные темы. Интересуюсь, где хранится колбаса, из какого стакана можно спокойно пить, наконец, почему она ест за столом, а мне туда ни-ни под страхом неприятного механического воздействия…
Иногда пытаюсь рассказать ей про свои пристрастия: куриную печенку и такие маленькие подушечки – их называют витаминками. К великому разочарованию, она меня не слышит. Или не понимает? А может, не может? И «песни кота Мурлыку» остаются фоном наших приватных бесед без поэтического перевода и даже без подстрочника. В общем, трусь о ноги, прыгаю перед самым носом, заглядываю в глаза, деру мягкое-красивое, мурлычу, как мотор под окном, и все зря. Да, зряшно-мультяшно, но не смешно. Полного взаимопонимания достичь пока не удается.
По утрам, чуть свет, спешу разбудить ее, чтобы не опоздала на работу и, главное, успела меня покормить, да и поиграть надо… и погладить по шерстке… и по голове… и за ушком… Опять размечталась, простите великодушно… Представьте, не только не понимает, но и не ценит, более того, возмущается так, что приходится растворяться в недосягаемом пространстве под огромным диваном. Кстати, опять «нет в мире справедливости»: она на диване, а я, ее Величество Кошка, вынуждена занимать унизительное положение внизу, играть в прятки и спасаться бегством.
Однажды, получив тапком по спине за благородное служение будильником, я задумалась: каким образом наладить контакт двух инопланетных существ? Мурвербально не получается. И тут в памяти всплыли какие-то пиктограммы, то ли тибетские, то ли месоамериканские, и меня осенило: хвост! У кошек есть хвост! Это не атавизм, а средство выражения моих глубоких мыслей и тонких чувств.
Я предложила ей игру-семинар «Говорящий хвост». Если мне что-то не нравилось, я вертела хвостом, сначала тихо, медленно, а потом все сильнее, быстрее, в разные стороны, изображая разные фигуры: то крючком, то колечком… Хозяйка заинтересовалась. Смотрите-ка, – говорила она, – какой красивый у нашей Глаши хвост. Хвостик! Хвостишка! Хвостушечка! Хвостище!!
От такой непочтительности по отношению к моей родовой гордости я чуть навсегда не утратила древний дар хвостовых знаков моих предков.
В общем, не сразу, то есть не с первого урока моя Хозяйка наконец догадалась, что хвост-то не простой, а ГОВОРЯЩИЙ. Она стала «читать» мои желания по хвосту и переводить мое настроение на свои возможности. Перестала дергать по пустякам, даже если ей хотелось срочно (!) меня погладить, срочно (!) взять на руки, или, наоборот, немедленно (!) прогнать со своего стула, на который я всегда успеваю прыгнуть первой.
Есть контакт! – обрадовалась я, подводя итоги первого обучающего семинара, и, завернувшись говорящим хвостом, впервые спокойно заснула у нее под боком, чтобы утром, когда едва рассветет, пробраться на теплое плечо и, причмокивая, пожелать ей доброго утра.
– Просыпайся, вставай, моя радость! Утро уже! Четыре с хвостиком!
Сказка 2. КОШАЧИЙ ГЛАЗ
«Да, глаза кошки – загадочные… зеленое отражение, не освещенное никакой человеческой нежностью… со зрачком в виде магической буквы, меняющейся в разные часы дня; глаза, в которых прячется неведомое; глаза, внушающие тревогу, когда они наблюдают за вами и испытующе смотрят на вас».
Эдмон де Гонкур
Вчера моя хозяйка достала из шкатулки с драгоценностями камешек, бликующий на блестящей цепочке, и, примеряя, вдруг сказала:
– Кошачий глаз!
Стоп-сигнал! Я не поверила своим ушам: неужели в маленькой коробочке она хранит глаза кошек, которые раньше здесь жили. Что же получается? Тех кошек давно нет, а их глаза… Нет, невозможно представить, как она выковыривала глазки у несчастных…а теперь… Значит, со временем и мои глаза повиснут на цепочке!?
Несколько дней я жила в страхе и шарахалась от своей хозяйки при малейшей ее попытке взять меня на руки.
План был таков: пробраться в, открыть шкатулку и захоронить несчастные кошачьи глазки на балконе, в цветочных горшках, а потом и самой спасаться бегством.
С четвертой попытки, когда хозяйка отвлеклась, я юркнула в недра огромного платяного и затаилась. Открыть коробку было делом несложным: мои царапки лучше всякой отвертки. Но тут я поняла: хозяйка никого не убивала. О, мой кошачий бог, благодарю тебя за оперативное раскрытие страшного детектива! В шкатулке лежали не скелеты, а камни, да, простые камни. Я все их перепробовала на зуб и глазом своим, настоящим, кошачьим фонариком, подсветила, чтобы понять, в чем дело.
И поняла: камень тот переливался желто-зеленым светом и бликовал по поверхности, как глаз обыкновенной кошки.
Вот он, момент истины! Я со всех четырех лап помчалась к своей хозяйке просить прощения. Прыгнула к ней на колени, доверчиво потерлась, лизнула, заглянула прямо в глаза (слышали про телепатию? мы, кошки этим даром владеем с рождения!) и посвятила ее в тайну «кошачьего глаза».
Слушайте вместе с ней!
Мы, кошки, самые универсальные охотники. Так устроены. Вибриссы, то есть усы, наши глаза, уши, лапы и весь кошачий аппарат – все работает на охоту победителя. Сидеть в засаде можем долго, но, в один миг оценив расстояние до своей добычи, делаем точный прыжок, и вот уже трофей в зубах.
Но сейчас о глазах. Они видят острее ваших, человеческих, по меньшей мере раз в шесть. Это уникальные приборы дневного и ночного видения. Не случайно глаза у нас такие несоразмерные с величиной головы. Кошачье зрение просто феноменально: и сумеречное – видим почти в абсолютной темноте, и фокусное – ведем съемку, как хорошая фотокамера, и скоростное – засекаем самые быстрые движущиеся предметы, и даже цветное есть – хотя здесь мы вам, людям, конечно, уступаем.
В общем, зрение для кошки – один из двух самых важных даров природы. Слепые кошки долго не живут. Ну, это я опять о камнях вспомнила.
Больше всего вас удивляет свечение наших глаз в темноте. Так это не мы… Ну, как вам понятнее объяснить? Там, внутри глаза, есть такая шторка что ли. Когда свет попадает в глаза, она мгновенно закрывается и отражает увиденное обратно. Что сложного? Просто понаблюдайте, как кошачий зрачок то сужается, то расширяется, реагируя на избыток дневного светила. Ну, по принципу фотообъектива, если вам дано понять, что это такое. Не обижайтесь. Мы ведь такие разные. Просто мне кажется, что вы нас, кошек, недооцениваете.
Об этом, кстати, сам Брюс Фогл писал в знаменитой книжке «Поведение кошек»: «Некоторых людей пристальный взгляд кошки нервирует или пугает. Они считают, что она делает это нарочно, высказывая тем самым свое к ним пренебрежение или даже ненависть. На самом деле… широко распахнутый взгляд кошки означает одно: «Ты мне не только нравишься, но и интересен». Когда же мы пристально вглядываемся в ее глаза, то нередко, в глубине души, начинаем понимать, как плохо думали о ее умственных способностях».
Открою еще один секрет: у нас в глазах еще и «уши» есть, такие нервные ниточки, которые подают сигнал из глаза в мозг (да, представьте, у нас и мозги имеются, не хуже ваших, между прочим): мышиный писк мы слышим за десятиметровой стеной или даже за несколько километров. А уж когда хозяин за дверью топчется или ключами в подъезде звенит – тоже мне проблема!
Вы, наверное, думаете, откуда я это знаю, мол, кошки читать не умеют. Так я и не умею – считываю, вернее, снимаю кошачьим фотоаппаратом и вставляю лаповым курсором в свои сказки. Это меня Кот ученый давно научил. И компьютерную мышку, кстати, он придумал. Ну да мы, кошки, еще и не то умеем.
Ждите третью сказку – про кошачьи локаторы – обязательно расскажу…
Игорь Бушуев (стихи см. выше)
ВЕСНА В ВОЛШЕБНОМ ЛЕСУ
Лес проснулся, захрустел, заворочался, не спеша, разминая могучие корни, затекшие густой янтарной смолой. По ним, словно по набухшим в ожидании паводка руслам, пульсируя и пенясь, переливаясь через край, неслась неудержимая, бурлящая кленовым потоком новая жизнь. Щедрая, горячая, земная, она угощала зверей и перелетных птиц первыми зелеными ростками. Певчие дрозды и клесты, свиристели, и пестрые зяблики клевали ее сочные побеги, продолжая начатую жизнь. И весна расцветала вновь, она щебетала в траве, в небесах, среди скал, на опушке, превращаясь то в белую бабочку на голубом цветке, то в соловьиную трель, подаренную звонкоголосому ручью.
Оглохший от орущих вороньих стай, Лес с треском собрал в тугой пучок золотистые кроны корабельных сосен. Непослушные стволы, натертые ярким солнышком до блеска, пахли серой солью, голубым заливом и хвоей. Гранитные валуны-великаны молча становились в ряд, пропуская Лес со всех сторон, и он возвращался ветреный и молодой. Весь в оранжевых облаках, напомаженных утренним туманом, Лес впервые, словно затейливый парикмахер Ее Высочества Первой Весенней Листвы, расчесал сиреневым чертополохом светлые полянки, заросшие душистым васильком. Розовощекие и луговые, они не знали другого счастья, кроме радости буйно цвести и быть любимыми однажды и навек.
Затаив кедровое дыхание, Лес кружился ежевичным вьюнком по ветвям молодого орешника, упруго вытянувшегося в знак благодарности и восторга своим незрелым кустом. Соблюдая правила весеннего этикета, Лес незаметно укрыл рябиновым шарфом полупрозрачные лепестки Ее Высочества, открытые сильным ветрам, ястребком посмотрел вокруг, свил грачиные гнезда, улыбнулся и с нескрываемым восхищением украсил ее тонкие перелески массивными черничными бугорками. Пробежал брусничкой среди мхов, постоял оленем у ручья и, звеня кедровыми орешками, зажег рубиновые звездочки в глазах золотисто-желтых овсянок и лазоревых, как радуга, синиц.
Искусный мастер, верный друг и личный портной Ее Величества Белой Полярной Ночи, Лес щедро осыпал драгоценный наряд своей возлюбленной королевы целыми пригоршнями лебединых, гусиных и перепелиных стай, снующих по оврагам туда-сюда. И после весенней примерки, так было уже не раз, Лес распустил эти галдящие «аметисты» по грациозно вздернутым плечам первоапрельских проталин, отряхнувшихся от унылого прошлогоднего снега.
Рожденный солнцем и ветром, влюбленный в сказку и море, Лес вот уже тысячу вечнозеленых лет был безмерно счастлив и необычайно красив в своем роскошном наряде. Согретый не обжигающим весенним огнем и переливаясь звонкоголосыми ручьями, Лес громко пел, размахивая лебедиными крыльями, о новом дне в этой удивительной жизни, полной любви и самых смелых надежд.
Среди белоснежных дюн, пылающих ослепительным маревом на закате, раскатились, да так и остались лежать священные Сейды – каменные шары-великаны. Стражи языческих богов, кладовые моря и солнца, они вместе с удачным уловом возвращали смелым рыбакам частицы их проветренной души. Согласно древним преданиям саамских[1] легенд, «парящие» над землею Сейды – это звездные дети, рожденные в бесконечном пространстве космической любви. Упавшие с заоблачных небес на цветущую землю, они тихо спят в своих базальтовых колыбелях, надежно укрытые гранитным панцирем от посторонних докучливых глаз. Постелив под свои светлые головы воды Финского залива, дети сладко сопят, уютно свернувшись серебристыми калачиками. Очарованные забавным земным притяжением, они случайно нашли среди мрака и холода звезд свой далекий родительский дом. Малыши притихли на время, но сквозь беспокойный сон им кажется, будто бы навсегда они оставлены наедине с необъятной вселенной среди взрослой межгалактической суеты. А время течет и незаметно лечит, оно, как река в половодье, уносит сомнения прочь, превращая в чудесный сон одиночество и хандру.
Сквозь хрустальную пелену, отражаясь земными видениями то в кристально чистой воде, то в непостижимой небесной выси, дети видят во сне, как родная дорогая мамочка, наклонившись над Млечной кроваткой, ласково покачивает их, напевая колыбельную песенку: «Месяц белый, месяц серый, приходи к нам ночевать на пуховую кровать, нашу звездочку качать». Рукой, уставшей от домашних забот, мама гладит по курчавой головке свое неразумное сокровище, сдувая с носика звездную пыль. Мама поправляет облака-одеяльца, сбившиеся набок во сне, подворачивает теплые перышки-уголки, упавшие дождиком на землю. А время, как синяя птица, все куда-то летит и летит.
И вот уже все как один беззаветно любящие детские сердца готовы с легкостью расколоть надоевшую им скорлупу взаимных обид, неисполненных обещаний и неоправданных надежд. Ровно бьющиеся в такт лунным приливам, они согласны вернуть своим беспокойным владельцам всю былую уверенность и неукротимую звездную резвость. Детские счастливые сердца готовы нежно любить, прощать, надеяться и верить в чудеса, ждать рассвет, сомневаться и помнить. Только время: «Тик-так! Тик-так!» Его ни на миг не остановишь!
В этой необъятной и самой загадочной вселенной, засыпая среди вечной взрослой суеты, все оставленные без внимания дети, затаив дыхание, с надеждой ждут... Что однажды в час их чудесного пробуждения с первыми лучами восхитительного солнца они продолжат свой удивительный полет по чистому небосклону все прощающей родительской любви. Полетят высоко-высоко, расправив волшебные руки-крылья, навстречу любимой мамочке – сияющей Полярной Звезде и родному папочке – Млечному Пути, сверкающему мириадами всевидящих и всезнающих звезд.
Лес, словно безусый юноша, хохотал над первоапрельской шуткой, рассказанной «по большому секрету» и «только ему одному» болтливой сорокой, флиртующей на весенних опушках, заросших осиновым мелколесьем, с влюбленными и поэтому совершенно глухими тетеревами. Вместе с проснувшимся Лесом над ее «бородатыми» шуточками дружно гоготали, щебетали и крякали, роняя перышки, надрывая животики и теребя хвосты, все счастливые обитатели Лосиного солончака.
Насмеявшись досыта, Лес, с хрустом потянувшись, встал, раскинул кедровые ветви-крылья над веселыми муравейниками, рассыпавшими под горячим солнышком отсыревшие за зиму бока. Постоял, потрещал сосной за бугорком, задымился по оврагам синевой и, засунув дольку спелого водопада, в раскрасневшийся от счастья грот сделал свой первый шаг навстречу ветру и чистому небу, брызнувшему птичьими стаями с высоты. Шагая в тумане над рекой, Лес распушился с вербой у ручья, постучался дятлом и застыл среди голых скал, утиных гнезд и необъятных валунов, отливающих кедровым сургучом.
Охваченный гусиным ажиотажем и ослепленный ярким облаком лебединых стай, Лес, посвистывая и покрякивая на камнях, сбежал вислоухой трусцой с Веселого косогора, горящего малиновым огоньком. Прихватив светлым краешком неба парочку сиреневых туч, Лес нырнул в студеное озеро, надутое дождиком и ветерком. Так сильно потянуло на волю, захотелось освежиться, помолодеть, поиграть кедровыми мускулами, а затем ненадолго раствориться шоколадными водоворотами в его агатовой глазури, разойтись по ней таинственными кругами вместе с бурой листвой, позеленевшей от счастья.
[1] Саа́мы – малочисленный финно-угорский народ.