– Можно? – спросила она.
– Именно за этим вы сюда пришли?
Губы ее чуть подернулись улыбкой – весьма двусмысленной улыбкой. Катя потянула за ленту, и та поддалась ей почти без усилий. Тодд почувствовал, что бинты ослабли. Еще одно движение – и уже ничего нельзя будет исправить. Уставившись на женщину во все глаза – в этот долгий миг, предваряющий ее решающий жест, – Пикетт задавал себе один вопрос: отвергнет она его или нет, когда увидит опухшее, с многочисленными шрамами лицо. На ум ему сразу пришла сцена тихого ужаса, которая не раз являлась его внутреннему взору с тех пор, как Берроуз закончил творить над ним свое грубое дело. Устрашившись видом его лица, Катя Лупеску – живое воплощение многократно представляемой им героини – в отвращении шарахается прочь от того, что некогда возбуждало ее любопытство. Он же, чудовище, будучи не в силах вынести презрение дамы и охватившую его ненависть к себе, приходит в неконтролируемое бешенство…
Но отступать было слишком поздно. Катя уже снимала бинтовую повязку, аккуратно отделяя ее от поврежденной кожи.
Его обнаженное лицо ощутило ночную прохладу воздуха, но еще большей прохладой повеяло от испытующего взгляда Кати. Бинты упали на пол. Теперь он чувствовал себя таким уязвимым, каким еще никогда не был в жизни, – куда уязвимее, чем в самых страшных кошмарах.
Она не ужаснулась. Не вскрикнула и даже не вздрогнула. А просто уставилась на него ничего не выражающим взглядом.
– Ну? – не выдержал он.
– Конечно, ваше лицо превратили в кашу. Но это заживет. И если для вас хоть что-то значит мое мнение, скажу, что все закончится хорошо. И далее очень хорошо.
Улучшив ракурс, Катя стала всматриваться в его лицо более подробно. Провела взором вдоль линии скул, потом по изгибу висков вверх.
|
|
– Но ваше лицо никогда не будет по-прежнему безупречным, – заявила она.
У Тодда свело в животе. Вот она, горькая правда, которую никто не хотел признавать, даже он сам. Его испортили – возможно, совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы низвергнуть с пьедестала славы. Его замечательное, драгоценное лицо, красота которого превратила Тодда Пикетта в кумира миллионов людей, было непоправимо испорчено.
– Знаю, – заметила Катя, – вы сейчас думаете, что жизнь больше не имеет смысла. Но вы не правы.
– Откуда, черт побери, вам знать? – вскричал он, потрясенный открывшейся ему жуткой правдой и одновременно взбешенный откровенностью Кати.
– Потому что я видела всех великих звезд в мрачные минуты их жизни. Поверьте, даже самые сильные из них, когда их карьера подходила к концу, пожимали плечами и говорили: что ж, выходит, мое время прошло.
– И что с ними было потом?
– Прислушайтесь к себе! С потерей славы жизнь не кончается. Конечно, это будет другая жизнь, к которой нужно приспособиться. Но у людей всегда есть возможность обрести очень хорошую жизнь…
– Не желаю я этой хорошей жизни. Хочу жить, как жил.
– Увы, это невозможно, – просто ответила ему Катя. Слишком давно Тодду никто не говорил, будто бы что-то ему не по плечу. Очевидно, поэтому ее заявление возымело на него столь сокрушительное действие. Гнев охватил его внезапно. Схватив женщину за запястья, он резко отстранил ее руки от своего лица и едва поборол в себе желание ее ударить, чтобы навсегда выбить из Кати эти глупые слова.
|
|
– Вы сумасшедшая! – в ярости выкрикнул он.
– А разве я не предупреждала? – отозвалась она, больше не делая никаких поползновений, чтобы прикоснуться к нему еще раз. – Подчас по ночам на меня нападает такое безумие, что впору повеситься. Однако я этого не делаю. И знаете почему? Я сама создала для себя этот ад. Так кому, как не мне, в нем жить?
Тодд ничего не ответил, он все еще не мог прийти в себя от гнева, который пробудили в нем слова Кати.
– Понимаете, о чем я говорю?
– Думаю, я понял ваш совет на ближайшую ночь, – сказал он. – Только почему бы вам не убраться туда, откуда вы пришли…
В этот момент раздался голос Марко:
– Босс! С тобой все хорошо? Где ты, черт побери?
Тодд обернулся к двери, ожидая, что там увидит Марко – но его там не было. Тогда Тодд взглянул на Катю – или как там эту ненормальную звали. Едва заслышав голос Капуто, она ринулась в дальний конец комнаты, жестом веля не выдавать ее присутствия.
– Все нормально! – откликнулся Тодд. – Где ты?
– У меня все хорошо. Налей мне еще выпить. Я сейчас приду на кухню.
Катя уже успела раствориться во тьме дальней части зала, откуда она впервые появилась перед Тоддом.
– Стойте! – обратился к ней Пикетт, все еще не поборов в себе ярость.
Ему хотелось, чтобы эта дамочка зарубила себе на носу: вновь явиться к нему без предупреждения, подкрасться во время сна или выкинуть еще какую-нибудь чертовщину он ей не позволит. Но Катя молча повернулась к нему спиной, не обращая на его оклик никакого внимания, и Тодду ничего не оставалось, как броситься за ней вслед.
|
|
В глубине густого мрака растворилась дверь, и лицо Пикетта обдало ночным воздухом, напоенным прохладой и благоуханием. Он не знал, что в конце «казино» имелась наружная дверь. Не успел он и глазом моргнуть, как Катя, юркнув в нее, оказалась во дворе (он заметил, как мелькнул ее силуэт на залитой лунным светом тропинке), а к тому времени, когда сам он вышел на порог, ее и след простыл. Во всяком случае, кроме трепетавших кустов, в которых женщина скрылась, никаких напоминаний о ее недавнем присутствии не осталось.
Пикетт огляделся вокруг, пытаясь сориентироваться во тьме. Тропинка, по которой убегала Катя, петляя, уходила в гору. Куда она могла деться? Наверняка вернулась обратно в домик для гостей. Где, как не в нем, могла обитать эта сумасшедшая? Так или иначе, это легко проверить. Завтра же он пошлет туда Марко, и тот вышвырнет ее вон.
– Босс?
Он вернулся в «казино» и обвел взглядом комнату, в которой недавно рисовал в воображении картины прелюбодеяний Кати. Как ни странно, отчасти он ей поверил. Во всяком случае, об этом свидетельствовало его мужское достоинство.
В конце зала стоял Марко.
– Что, черт побери, здесь происходит? – спросил он.
Не откладывая в долгий ящик, Тодд собрался было выложить ему все начистоту, чтобы тот лично разобрался с особой, вторгшейся на чужую территорию и скрывавшуюся где-то на горе. Однако внимание Марко неожиданно привлекло нечто, валявшееся на полу. Как оказалось, это были бинты с лица Тодда.
– Ты их снял? – удивился Марко.
– Да.
Тодд вспомнил, с какой нежностью Катя смотрела на него – просто и не давая никакой оценки, – и гнев его стал постепенно таять.
– В чем дело, босс?
– Я нашел еще один выход из дома, – не слишком твердым тоном сообщил тот.
– Там кто-то был? – спросил Марко.
– Не знаю, – ответил он. – Возможно. Я побродил вокруг и вернулся назад…
– Дверь была не заперта?
– Нет-нет, – поспешил разуверить его Тодд, громко хлопнув дверью. – Я надавил, и замок сам открылся.
– Нужно будет поставить новый, – недоверчивым тоном произнес Марко, будто чувствовал, что ему говорят неправду, но не желал подавать виду.
– Да, нужен новый замок.
– Хорошо. Сделаем.
На миг между ними воцарилось неловкое молчание.
– С тобой в самом деле ничего не случилось? – еще раз осведомился Марко.
– Да. Все нормально.
– Смотри, как бы алкоголь с наркотой тебя не погубили.
– Буду надеяться, – ответил он с напускной веселостью под стать Марко.
– Ладно. Раз говоришь, что все в порядке, – значит, все в порядке.
– Да, не волнуйся, все хорошо.
– А что с этим делать? – указал Марко на бинты.
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Тодд, переходя на нормальный тон. Дверь была закрыта. Женщина и тропинка, по которой та улизнула от дома, находились вне поля его зрения. Что бы она ни говорила, он может не придавать ее словам никакого значения, по крайней мере пока. – Сожги их. Где мой бокал? Это нужно отпраздновать.
– Что именно?
– То, что я избавился от бинтов. А то я был похож бог знает на кого.
– А вдруг Берроуз скажет, что ты поторопился снять бинты?
– Да пошел он куда подальше! Это мое дело – носить бинты или нет.
– И это твое лицо.
– Вот именно… – Вперившись взглядом в пол, Тодд вновь представил себе все те картины, что рисовала ему Катя. – И это мое лицо.
Глава 2
На следующий день к Тодду приехала Максин, чтобы рассказать ему о прошедшем празднике «Оскара». Ничуть не считаясь с его уязвимым состоянием, менеджер поведала ему во всех подробностях как о самой церемонии, так и о последовавших за ней вечеринках. Несколько раз Тодд был готов заткнуть ее на полуслове, но любопытство брало верх. Что ни говори, но ему жутко хотелось узнать, кто победил на этом конкурсе славы, а кто – нет.
Разумеется, как обычно, было много огорчений, а также дешевых слез радости, на которые всегда щедры вечно удивленные и готовые рассыпаться в благодарностях инженю. В этом году не обошлось без мордобоя. Так, на парковке разразилась драка между молодым и многообещающим режиссером Квинзи Мартинаро, который создал две киноленты и всего за пятнадцать месяцев приобрел невероятную славу, и Винсентом Динни, порочно известным журналистом «Вэнити фэйр», который в своей статье изобразил Мартинаро самым нелестным образом. Между тем Динни сам далеко не являлся образцом совершенства. Более того, он был злым и язвительным типом, который в начале своей карьеры пришелся кинематографической аристократии не ко двору и, ступив на писательскую стезю, стяжал славу изобличением подноготной Голливуда. Никому до его трудов не было бы никакого дела, не будь в них изрядной доли горькой правды. Например, в портрете Мартинаро он упомянул его склонность к героину, что не лучшим образом характеризовало молодого режиссера.
– Ну, и кто же победил?
– Квинзи упал на капот своего автомобиля и сломал два пальца, а у Динни хлестала из носа кровь. Так что кто из них победил, я не знаю. Они вели себя как дети.
– И ты вправду видела, как они дрались?
– Нет, я встретила Динни только потом. С кровью на рубашке… – Она на мгновение запнулась. – Боюсь, он что-то пронюхал.
– Что?
– Он всегда человек довольно информированный. Ты же его знаешь. Сморщенная змея. Не стал ходить вокруг да около, а заявил напрямик: дескать, слышал я, у Тодда какие-то медицинские проблемы и ты его держишь под замком. Я посмотрела на него и ничего не сказала. Но он все понял.
– Хреново!
– Честно говоря, даже не знаю, как мы теперь выпутаемся. Рано или поздно он предложит статью в «Вэнити фэйр», и те за нее с радостью ухватятся.
– О проклятье! – тихо выругался Тодд. – И чем я только это заслужил?
– Между прочим, – заметила Максин, пропустив его восклицание мимо ушей, – ты помнишь Тэмми Лоупер?
– Нет.
– Ту, что возглавляет фэн-клуб.
– А, ну да.
– Такая толстушка.
– Разве она толстая?
– Еще какая! Буквально заплывшая жиром.
– Она приходила в офис?
– Нет, мне звонили из полиции Сакраменто. Интересовались, не видела ли я ее. Она пропала.
– И они думают, что ее скрываю я?
– Не знаю, что они думают. Вопрос только в том, видел ты ее здесь или нет.
– Нет.
– Может, где-нибудь в Бел-Эйр?
– Я не был в Бел-Эйр. Спроси Марко.
– Ну хорошо. Я обещала тебя спросить и спросила.
Тодд подошел к окну гостиной и вперил взгляд в деревья, называвшиеся «райскими птицами» и росшие по соседству с домом. Их обремененные цветами и порченой листвой кроны, которые давно никто не обстригал, вымахали так высоко, что заслоняли от взора близлежащую гору. Но представить, как выглядит каньон, Тодду было совсем не трудно. Пальмы, что окаймляли стоявший напротив горный хребет; тропинки и потайные рощицы; плавательный бассейн без воды; пустой пруд, статуи, возвышавшиеся из высокой травы. Пикетта охватило неодолимое желание оказаться среди этой природы под теплыми лучами солнца, подальше от Максин и ее злосчастных слухов.
– Я хочу выйти, – сказал он менеджеру.
– Куда ты?
– Просто хочу выйти, – ответил Тодд, направляясь к двери.
– Постой, – окликнула его Максин, – мы еще с тобой не все обговорили.
– Может, поговорим потом?
– Нет, этот вопрос не ждет.
Тодд тяжело вздохнул и, обернувшись к Максин, спросил:
– Ну, что еще?
– Последние дни я долго размышляла. О нашем с тобой сотрудничестве.
– Ну и что?
– Кажется, оно зашло в тупик. Думаю, нам пора расстаться.
Не проронив ни слова, Тодд с выражением полного недоумения на лице уставился на Максин, будто она внезапно заговорила на непонятном ему языке. Спустя несколько секунд он вновь перевел взгляд на окно.
– Ты не представляешь себе, как это утомительно, – продолжала Максин, – каждый день просыпаться и думать только о том, как идут дела у Тодда Пикетта, а вечером с этой же проклятой мыслью ложиться спать. Нет ни минуты в течение дня, когда я не думала бы о тебе. Больше я так не могу. У меня на это просто не хватает здоровья. У меня поднялось давление, высокий холестерин…
– Но ведь я тебе многие годы хорошо платил, – попытался возразить ей Тодд.
– И я заботилась о тебе. Мы с тобой были успешными партнерами. Ты сделал меня богатой, а я тебя – известным.
– Не ты меня сделала известным.
– А если не я, то кто, черт побери, кто?
– Я сам, – ответил Тодд» прибавив силы своему голосу. – Это на меня приходили смотреть люди. Это меня они любили. Я сам себя сделал известным.
– Не слишком-то обольщайся, – молвила она каменным тоном.
В воздухе надолго повисла тишина. Ветер сгреб листья «райских птиц» в кучу, и кроны деревьев стали походить на букеты из пластмассовых мечей.
– Постой, – произнес Тодд. – я понял, в чем дело. У тебя появился новый парень. Я прав? Начала трахаться с каким-то молодым говнюком, и…
– Ни с кем я не трахаюсь, Тодд.
– Но со мной ты же трахалась.
– Всего два раза. И это было давно. Теперь делать этого я бы не стала.
– Прошу заметить, я тоже.
– Вот и все, что я должна была тебе сказать, – одарив его ледяным взглядом, закончила Максин.
Она уже направлялась к выходу, когда Тодд ее окликнул:
– Но почему именно сейчас? Зачем было ждать, когда я стану таким беспомощным, что не смогу даже нормально соображать? – С каждым словом, если не с каждым слогом, его голос становился громче и громче.
– Ты не волнуйся! Я позабочусь о том, чтобы кто-нибудь за тобой присмотрел. У тебя будет прекрасный уход. Только не думай, что я от тебя решила отделаться.
– Именно это ты и решила.
Тодд повернулся, чтобы снова взглянуть на нее. Кровь ударила ему в голову, и все лицо сделалось ярко-пунцовым.
– Решила, что пора на мне ставить крест. Поэтому бросаешь меня на растерзание проклятым журналистам в этом проклятом месте.
Не обращая внимания на его гневное обвинение, Максин продолжала твердить свое:
– Я подыщу кого-нибудь, чтобы он позаботился о тебе. Он защитит тебя лучше, чем я. Потому что я так же устала, как и ты, Тодд. Я собираюсь устроить прощальный вечер в своем прибрежном доме, а потом послать этот город ко всем чертям, пока он окончательно меня не убил.
– А я не позволю тебе уйти.
– О, только не надо угроз…
– А я и не угрожаю, я просто напоминаю. У нас с тобой заключен контракт. Благодаря мне ты сколотила себе целое состояние, а когда наступили трудные времена, решила драпать. Учти, сделать это я тебе не позволю. Ты принадлежишь мне.
– Что?
– Так значится в контракте. В течение следующих двух лет.
– Я не могу. И не буду.
– Тогда я через суд вытряхну из твоей задницы все до последнего цента. Все, что ты заработала на мне.
– Попробуй.
– Суд будет на моей стороне.
– Говорю же, попробуй. Хочешь вынести наше грязное белье на люди – пожалуйста. Только имей в виду, ты будешь выглядеть не лучше меня. Вспомни, сколько раз я тебя покрывала, Тодд.
– К тому же ты подписала тайное соглашение. Если ты его нарушишь, я привлеку тебя к суду и за это.
– А кому до меня есть дело? Моя задница никого не интересует. Я всегда была паразитом по профессии. А вот ты – кинозвезда. Ты – первый американский парень. Тебе нужна репутация, а значит, есть что терять. – И, немного помолчав, уже гораздо тише, будто рассуждала сама с собой, она добавила: – Я могу порассказать такого…
– У меня тоже найдется что рассказать.
– Никто не может обозвать меня как-нибудь так, как меня не называли уже сотню раз. Я знаю, что за глаза все меня зовут сучкой. Разве не так? «Как ты можешь работать с этой паскудной бабой?» Я скорей соглашусь на то, чтобы лишний раз услышать подобный «комплимент» в какой-нибудь приемной, чем и дальше терпеть твои хныканья и жалобы.
– Ну ладно, хватит, – произнес Тодд, – раз дело принимает такой оборот…
– Если хочешь знать, – направилась к выходу Максин, – я могу прямо сейчас поехать и привезти целый лимузин парней в десять раз талантливее тебя. Они все околачиваются здесь в надежде обрести лавры новоиспеченного Тома Круза, или Леонардо ди Каприо, или Тодда Пикетта. Симпатичные парни с крепкими задницами и твердым прессом. Большинство из них закончат тем, что будут торговать своими задницами на бульваре Сайта Моника. В лучшем случае станут официантами. А если я захочу, то могу кого-нибудь из них сделать кинозвездой. Может, и не такой, как ты. А может, и еще лучше. Главное – подходящее лицо, подходящее время и подходящая картина. Отчасти успех диктуется удачей, а отчасти – умением преподнести материал. Все дело в том, как я тебя продавала, Тодд. Я говорила, что у тебя будет большое будущее. Я повторяла это так часто, что это стало правдой. А каким славным парнем ты тогда был! Таким… естественным. Ты был всегда у меня под рукой, и, если ты, конечно, хочешь знать, я была в тебя чуточку влюблена. Как, впрочем, и все остальные. Но продолжалось это недолго. Ты изменился. Я тоже. Мы оба разбогатели. И оба стали алчными. – Прикоснувшись рукой к губам, она легонько провела по ним пальцами. – А знаешь что, Тодд? Никто из нас никогда не был счастлив. Согласен? Ты не был счастлив даже тогда, когда получил все, о чем когда-либо мечтал.
– Как ты думаешь, почему?
– Я не знаю почему, – сухо произнесла она. – Думаю, в этом и есть вся проблема, если говорить в двух словах. Словом, я не знаю почему. – Максин на миг перевела взгляд вдаль. – С тобой все будет хорошо, Тодд. – наконец произнесла она – Без меня тебе будет даже лучше, чем со мной. Вот увидишь. Я подыщу кого-нибудь, чтобы позаботился о тебе. Эппштадт найдет для тебя подходящую картину, и через несколько месяцев твое безупречное лицо вновь замелькает перед кинокамерами. Если именно этого ты хочешь.
– А с чего бы мне не хотеть? – осведомился он.
– Потому что все это гроша ломаного не стоит, – вскинув на него уставшие глаза, ответила Максин.
С ней можно было поспорить, и Пикетт знал, что контраргументы у него найдутся – однако не сумел достаточно быстро их отыскать, а Максин, воспользовавшись его замешательством, повернулась и удалилась прочь.
Он не стал ее останавливать. Какой от междоусобиц толк? Пусть этим занимаются юристы. Кроме того, у него были дела поважнее, чем обмениваться оскорблениями со своим менеджером. Ему нужно было отыскать Катю.
День стоял в самом разгаре, и солнце было не просто теплым, а жарким; если не считать суетившихся в листве голодных колибри, то в каньоне царили тишина и гармония. Миновав разросшийся кустарник, теннисные корты и древние солнечные часы, Тодд взял курс в гору, к домику для гостей. Постепенно дорожка начала забирать все круче вверх, а на узкой, от времени обветшалой лестнице все чаще стали попадаться просевшие, а подчас и вовсе разрушенные ступеньки. Как вскоре выяснилось, там, где тропа разветвлялась, он выбрал неправильное направление. Тем не менее, Тодду не пришлось об этом пожалеть: экскурсия по живописным закоулкам сада стоила того, чтобы ее совершить. Сначала она привела путника в ореховую рощу, посреди которой высился полуразрушенный бельведер, потом – в небольшой сад, огражденный одичалой живой изгородью из бирючины. Здесь росли розы – вернее то, что осталось от их прошлогодней красы; борясь друг с другом за сферу обитания, кусты настолько густо переплелись меж собой ветвями, что не осталось никакой возможности протиснуться сквозь их тернии. Чтобы попасть на другую сторону дорожки, Тодд был вынужден обойти заросли вдоль наружной стороны изгороди. Но и это оказалось непросто: хотя растения, через которые он пробирался, не имели шипов, они одичали и разрослись до такого безобразия, что их старыми ветками он сразу исцарапал себе лицо, испачкал рубашку, а кроссовками изрядно начерпал сухой земли. Прежде чем Пикетту удалось обогнуть этот маленький сад и продолжить свой путь по тропинке, сил и терпения у него существенно поубавилось, а к уже имевшимся ранам на лице добавилась дюжина свежих.
Наконец он вышел на пятачок, с которого открывался потрясающий вид. Внизу, среди пальм и «райских птиц», возвышался большой особняк. Тодд сумел даже разглядеть флюгер в стиле барокко, установленный наверху бельведера, а также садовый домик, что он уже встречал во время одной из своих предыдущих прогулок по саду. Все утопало в теплых лучах калифорнийского солнца – именно этот кристально чистый свет привлек сюда создателей кино почти столетие назад. От приобщения к историческому прошлому Тодда в очередной раз посетило приятное чувство; ему стало в некотором смысле любопытно узнать, какие люди бывали здесь и разговаривали. Какие ими двигали амбиции, когда они прогуливались по этому саду? Были они людьми искушенными или простаками? То немногое что знал Пикетт о Старом Голливуде, он услышал из уст Джерри Брамса. Хотя Тодд прежде не слишком прислушивался к подобным рассказам, он твердо усвоил то, что начало двадцатого века было золотым временем, по крайней мере для таких людей, как он. Дуглас Фэрбенкс, Рудольф Валентино, Чарли Чаплин, клан Бэрриморов и прочие им подобные знаменитости жили как короли, господствуя в своем новом владении на Западе. Для таких скользких типов, как Эппштадт – с его происхождением, а также бесконечным маневрированием в различных корпорациях, – вряд ли нашлось бы место в том мире, который до сих пор олицетворял этот каньон.
Затаив дыхание, Пикетт продолжил восхождение. Чем ближе он подходил к домику для гостей, тем гуще становились заросли кустарника. Сейчас пригодился бы хороший тесак, но поскольку Тодд его не прихватил, то приходилось орудовать палкой, подобранной по дороге. Тодд раздвигал с ее помощью цветущие кусты, с наслаждением вдыхая их чудесный, уже знакомый ему аромат. Так пахла она. Точно такой запах исходил от тела Кати. Уж не бродит ли она по этим зарослям нагишом, впитывая кожей их цветочное благоухание? Если так, то на это зрелище стоило посмотреть.
На эту мысль Тодда тотчас откликнулся его приятель – не так, как обычно, а гораздо сильнее. Он уже не помнил, когда последний раз так неодолимо, буквально до боли, его тянуло к женщине, и это ощущение существенно укрепило в нем внутреннее состояние комфорта. Теперь, когда до гостевого домика было рукой подать, преисполненный любопытства, радости и юношеского энтузиазма, Пикетт прибавил шагу. Плевать он хотел на то, что Максин собралась его бросить. Плевать даже на то, что ему больше никогда не быть Золотым Парнем. Главное, что он жив и здоров, что в руках у него – палка, между ног – твердый член, а в мыслях – купающаяся в цветочной ванне Катя.
Наконец заросли расчистились, и Тодд вышел на небольшую неухоженную лужайку. Напротив него стоял двухэтажный дом, построенный в таком же стиле, что и основной особняк, только гораздо более скромных размеров. Над дверью в штукатурке красовалась единственная плитка с изображением всадника верхом на коне. Взглянув на нее мельком и поправив ладонью вышедшую из повиновения мужскую плоть, дабы она не слишком обращала на себя внимание со стороны, Пикетт постучался в дом, где обитала сумасшедшая дамочка.
Глава 3
На его стук никто не ответил, и вообще дом не подавал никаких признаков жизни. Тодд постучал во второй раз и спустя несколько секунд в третий. И вновь безуспешно. Тогда он толкнул дверь – она легко подалась, и Пикетт вошел в дом, который сразу же овеял его прохладой.
В первый миг он решил, что неверно истолковал слова Кати и что на самом деле дом не жилой, а используется как складское помещение. Комната, в которой он очутился, была загружена мебелью и всякой всячиной; достаточно больших размеров, с высокими потолками, она мало чем отличалась от обыкновенной кладовки. Однако, когда глаза привыкли к освещению в доме – довольно мрачному по сравнению с солнечным, – стала вырисовываться несколько иная картина. Хотя комната на самом деле была переполнена вещами, они представляли собой отнюдь не старый хлам. На одной стене висел огромный гобелен с изображением сцены средневекового застолья; на другой, напротив двери, красовались барельефы из белого мрамора, как будто вывезенные из какого-то римского храма. В дальнем углу, по соседству с большой дубовой дверью, разместились другие каменные плиты с вырезанными на них иероглифами. Перед массивным камином стоял элегантный фаэтон, а посреди комнаты – стол с ножками чересчур замысловатой формы в стиле барокко. По какой-то причине все это, судя по всему, перенесли сюда из большого дома. Еще сложнее было найти объяснение такому разнообразию стилей.
Пройдя в комнату, Тодд вновь громко заявил о своем присутствии, надеясь, что на его зов кто-нибудь да откликнется. И опять не последовало никакого ответа. Не долго мешкая, он прошествовал мимо мебели и прочего антиквариата к большой дубовой двери и вновь постучался. Опять безрезультатно. Тогда Пикетт повернул резную ручку, и дверь легко открылась. Несмотря на то, что с виду она выглядела тяжелой, это впечатление оказалось обманчивым.
За дверью находился широкий коридор, на стенах которого висели белые маски. Вернее сказать, не просто маски, а белые гипсовые слепки человеческих лиц, причем каждый запечатлел редкостно жуткое, натужное выражение спокойствия. Подобные штучки со своим лицом проделывал и сам Тодд с помощью специалистов по спецэффектам. Один раз, чтобы изобразить рану на лице при съемках «Стрелка», а второй раз – пулевое ранение. Когда он увидел себя со стороны, ему стало не по себе. «Именно так я буду выглядеть, когда умру», – подумалось Пикетту.
На стенах висело тридцать или сорок преимущественно мужских масок. Некоторые лица были смутно знакомы Тодду, однако ни одно из них он не мог связать с именем. Определенно оригиналы были очень хороши собой, а некоторые из них – почти безукоризненно красивы. Пикетт невольно вспомнил рассказ Кати о вечеринках, которые она будто бы устраивала в своем доме, в том числе о странном способе плотского удовлетворения, которому она якобы подвергла Валентино. Не эта ли коллекция пробудила в ней столь бурную фантазию? И не потому ли она воображала себя совокупляющейся с разными знаменитостями, что слепки их лиц были развешаны у нее по стенам?
Дверь в конце украшенного масками коридора тоже оказалась обманчиво легкой. На этот раз Тодд был озадачен: почему? Но, изучив ее более подробно, сразу все понял: это была подделка. Большие ржавые гвозди оказались не железными, а вырезанными из дерева и выкрашенными под цвет металла; налет старины был искусным образом наведен художником. Не иначе как эту дверь изготовили для какого-то фильма и она некогда являлась частью декораций. Теперь, узнав, что двери фальшивые, Тодд задался вполне резонным вопросом: а как же гобелен, барельефы и резной стол причудливой формы? Скорее всего, они также ненастоящие, а украдены или куплены на киностудии во время горящей распродажи. Не иначе как вся обстановка комнаты и коридора – обыкновенная бутафория.
Тодд открыл дверь и прошел в другую комнату – поменьше площадью, но так же беспорядочно заставленную вещами. На стене напротив висело большое зеркало; его оправу украшали резные фигурки обнаженных мужчин и женщин, замысловато сплетенных меж собой и запечатленных в столь пикантных позах, что невольно пробуждали до боли приятные, сладострастные ощущения. Обыкновенно Пикетт никогда не проходил мимо зеркала, не бросив на него взора; и даже сейчас, зная, что ему не понравится то, что он там увидит, Тодд не мог не взглянуть на свое изображение. Вид у него был на редкость безобразный: одежда после путешествия по каньону оказалась истерзана, не говоря уже о лице, которое знавало куда лучшие времена. А не дать ли ему задний ход, вместо того чтобы в таком виде предстать перед Катей? Едва эта мысль пронеслась у него в голове, как дверь, что находилась слева от зеркала, слегка скрипнула и – очевидно, от сквозняка – немного приоткрылась. Перестав разглядывать своего жалкого двойника, Тодд приблизился к двери и заглянул внутрь.
Когда он увидел огромную, размером в четыре афиши, кровать, столбики которой были декорированы в том же роскошно-эротическом духе, что и позолоченная рама зеркала, мысли о том, чтобы сбежать, тут же рассеялись. Сверху свисал балдахин из темно-пурпурного бархата с тяжелыми фалдами, слегка собранными в виде приподнятого занавеса. На постели вздымались большие красные подушки, щедро украшенные кремовым шелком и кружевной каймой. Шелковая простыня сползла вниз, и тот, кто под ней спал, уже лежал раскрытым.
Разумеется, это была Катя – она лежала на кровати лицом вниз, с разметанными волосами и полностью обнаженная.