Современное определение экономики

Следствием этого является не только то, что женскому экономическому участию жестко предписано место маргинального. Сама оппозиция ключевого и маргинального, отвечающая иерархическим отношениям маскулинного и феминного, скрытым образом задает структуру экономического знания, систему приоритетов, даже понятия экономического как универсального, закономерного, мужского, а неэкономического - как частичного, случайного, женского.
Выводы об андроцентрической природе экономического знания и маргйнализации "женского" экономического участия принципиально важны сегодня для анализа ген-дерных противоречий в переходной экономике. По мнению американского экономиста Р. Хайлбронера [10, с. 53], экономическая наука в современном обществе выполняет важную функцию легитимации рыночного порядка, обеспечивая членам общества моральную уверенность в естественности и справедливости существующего социального устройства. Не случайно постсоветская экономическая наука ориентируется на неоклассическую теорию рынка и допускает в качестве научно обоснованной только неолиберальную политику, тем самым идеологически обеспечивая становление капиталистической экономики. Именно на основе либеральной доктрины возник проект "перехода к рынку", в основе которого лежала идея освобождения частной инициативы, стимулируемой западными стандартами потребления.
Дискурс рынка был и остается не только и не столько научной концепцией рыночных реформ, сколько утопическим проектом "возвращения к природному порядку вещей", к "естественным законам общества" из "исторического тупика коммунизма". Тем самым идеология "перехода к рынку" оправдывает дезинтеграцию общества и значительные социальные издержки, сопровождающие рыночные реформы. Выдвигая рыночную рациональность и эффективность в качестве основных приоритетов, экономическая теория и скрытая за ней идеология рассматривают ухудшение положения женщин в сфере занятости и резкое снижение их социальной защищенности как неизбежное следствие прогресса в сторону рынка.
С точки зрения феминистского подхода именно идеологическая природа экономической науки служит причиной ее гендерной нечувствительности, а представление о естественности и неизменности существующего разделения труда между полами является составной частью идеологической легитимации рынка. Если же дискриминация и становится иногда предметом экономического анализа, это является следствием внешнего вторжения в дискурсивное поле экономики, но никак не результатом самой экономической логики.
Таким образом, маскулинизация экономической жизни в переходный период, марги-нализация женского участия<;вязаны с тем, что экономическая наука, основанная, как уже было показано, на скрытых андроцентрических посылках и допущениях, становится формой идеологии, средством легитимации нового рыночного порядка. Это обусловливает доминирование в политико-экономическом дискурсе ключевых маскулинных ценностей: рыночной эффективности индивидуализма, автономного и ориентированного на собственный интерес экономического субъекта. Жесткий маскулинный уклон в сторону рыночных ценностей связан с идеологической функцией экономической теории, поэтому любая апелляция к оппозиционным феминным ценностям рассматри^ вается как отказ от "прогрессивного курса" экономической либерализации общества. Феминные ценности справедливости, солидарности, ориентации на сообщество оказываются принесенными в жертву утопии идеального рынка.

Проблематизация "экономического подхода":
возможна ли "фемина экономикуc"?

Под влиянием политических стратегий эгалитарного феминизма экономический статус женщины в развитых странах Запада значительно изменился. Достигнуто существенное продвижение в сторону гендерного равенства в различных сферах эконо-
мической жизни, профессиональная карьера и мир бизнеса стали более доступны для женщин, обеспечены законодательные гарантии предотвращения дискриминации и профессиональной сегрегации по признаку пола. Эти трансформации нашли отражение в современной экономической науке. Исследование экономических механизмов дискриминации, "новая теория домашнего хозяйства", исследования брачного и репродуктивного поведения представляются признаками преодоления маргинальное&trade; женской проблематики, а возможно, и самой бинарной оппозиции ключевого и маргинального в структуре экономической теории.- Насколько существенной для современной экономической теории является эта тенденция? Насколько плодотворными оказались совпавшие в этом направлении усилия эгалитарного феминизма и экономической науки?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к анализу "экономического подхода к человеческому поведению" - концептуальной основе доминирующей сегодня неоклассической школы. Хотя основные постулаты экономического подхода не являются чем-то принципиально новым для экономической науки, однако именно Г. Беккер [11] и его последователи придали им универсальный характер и сделали возможным "экономический империализм" - экспансию методов экономического анализа в другие дисциплины и новые предметные сферы.
Первый постулат — принцип максимизирующего поведения — является, пожалуй, основополагающим для экономической науки. Он предполагает, что индивид всегда ведет себя экономически рационально — стремится к достижению наилучшего результата при минимальных издержках, т.е. к максимизации собственной функции полезности. Таким образом, экономическая рациональность — не просто способность субъекта адекватно воспроизводить ситуацию, формулировать цели и действовать в соответствии с ними, адаптируя имеющиеся средства применительно к поставленным задачам.По словам Г. Саймона [12], "в экономической теории рациональный человек - это максимизатор, соглашающийся лишь на лучший вариант".
Второй постулат связан с идеей, также не новой для экономической теории, - идеей рынка как универсального регулирующего механизма, обеспечивающего координацию деятельности людей в обществе. Современные неоклассики лишь придали этой идее всеобъемлющий характер: оказалось, что рынки могут быть как явными, так и неявными (например, брачный рынок). Во втором случае они регулируются теневыми ценами, теневыми издержками и человек однотипно реагирует на' изменение как рыночных, так и теневых цен. Этот постулат служит концептуальным дополнением первого: существование теневых цен и теневых издержек объясняет, почему в некоторых случаях человек отказывается от очевидной выгоды и действует будто бы в ущерб собственным интересам. В такой расширенной трактовке даже самоубийство и преступление могут быть экономически рациональными действиями.
Наконец, третий постулат гласит, что предпочтения не изменяются сколько-нибудь значительно с ходом времени и не слишком отличаются у людей различного материального положения, национальности или культуры [13]. Авторы данной статьи показывают, что предпочтения людей изменяются по отношению к рыночным товарам, но остаются неизменными по отношению к базовым потребительским благам (здоровье, комфорт, уважение и т.д.). Кроме того, существующая разница в предпочтениях обусловлена не разными вкусами, а различным уровнем накопления специфического потребительского капитала (специальные навыки и способности потребления определенных благ). Например, вкус к классической музыке - способность получать от нее удовольствие, выработанная в ходе многократного прослушивания. Этот постулат означает, по сути, что не эмоции, ценности и личные вкусы, а именно и только лишь цены (рыночные и теневые) являются единственным регулятором человеческого поведения.
Сегодня "экономический подход к человеческому поведению" - это больше, чем просто очередная экономическая концепция. Он служит концептуальным обоснованием притязаний экономистов на "господство" в сфере социальных наук, на статус "всеобщей грамматики наук об обществе". Он означает в действительности, что одна и та-же поведенческая модель (модель экономически рационального индивида) применима к рыночной и внерыночной сфере, к мужчинам и женщинам, к различным обществам и культурам. Столь привлекательная для Беккера бентамовская модель человека, в любой ситуации "исчисляющего наслаждения и страдания", находит, по его мнению, подтверждение в современной социобиологии и эволюционной теории. Максимизирующее поведение и стабильность предпочтений являются не просто исходными предпосылками, но могут быть выведены из концепции естественного отбора пригодных способов поведения в ходе эволюции человека [II]. Что дает гендерным исследованиям это "эпистемологическое всемогущество" современной экономической теории?
В-определенном смысле описанные сдвиги в экономической теории открывают возможности для ее "феминизации". Трактуемая предельно широко как "изучение распределения ограниченных средств для удовлетворения конкурирующих целей", она предоставляет возможности для включения новых предметных полей. Распространение "экономического подхода" к различным сферам внерыночной активности (в том числе к семье, брачному поведению, деторождению) оборачивается реабилитацией женщины как полноправного экономического субъекта. Поведение женщины-домохозяйки (как, впрочем, поведение политика, ребенка, безработного негра и т.д.) предстает экономически рациональным в такой же мере, как поведение предпринимателя, осуществляющего инвестиции.
Более того, предложенная неоклассиками "новая теория потребления" позволяет придать полноправный экономический статус домашнему труду в рамках семьи. По мнению Беккера, объектами потребления являются не приобретаемые на рынке товары, а "потребительские блага", производимые членами семьи на основе приобретенных яа рынке товаров и внутренних ресурсов членов семьи (навыков, знаний, времени). Функция максимизации полезности осуществляется именно по отношению к этим потребительским благам, а следовательно, издержки, связанные с затратами времени и усилий на домашнюю работу, приобретают экономическое значение.
Сопровождающий экономическую науку с момента возникновения извечный дуализм альтруизма и эгоизма также снимается Беккером путем придания альтруистическому поведению статуса "экономического" на том основании, что оно также рационально. Альтруистическое поведение не опровергает универсального принципа максимизации функции полезности индивида, поскольку альтруизм понимается как положительная зависимость между функциями полезности разных людей (мать, стремясь к благополучию собственного ребенка, умножает, таким образом, собственное благополучие). Итак, на рынке преобладает эгоистическое поведение, а в семье -альтруистическое, только потому, что в обоих случаях этим достигается наибольшая эффективность. В определенной степени это служит ответом на критику со стороны феминистской экономической теории, обвиняющей традиционную экономическую науку в недооценке женского экономического опыта, связанного с альтруизмом, заботой, деятельностью, направленной не на материальный или стоимостной результат, а на создание связей, отношение и переоценку эгоизма как движущей силы экономического поведения.
Однако достаточно ли всего этого, чтобы преодолеть гендерную нечувствительность экономическойтеории, сделать женский опыт и вклад "видимым"? Может ли таким образом быть преодолена женская маргинальность в реальной экономической жизни и в экономическом дискурсе?
Ряд феминистских авторов Н.Фолбр, Ишяенд, Страссман), задаваясь этими вопросами, дают на них отрицательные ответы. По мнению Ингленд [7], в основе базовых допущений неоклассической теории лежит представление о человеке как об изолированном, независимом, ориентированном на собственный интерес субъекте, лишенном эмоциональных связей с другими людьми и вступающем с ними только в "рыночные" отношения. Она последовательно доказывает это на основе анализа нескольких избранных ею положений неоклассической теории: 1) полезность — это удовлетворение субъективных желаний индивида, поэтому сравнение полезности для разных индивидов невозможно; 2) вкусы (предпочтения) людей экзогенны и неизменны; 3) действия субъектов рынка определяются их собственным интересом (эгоизмом).
Все три положения предполагают такую модель "экономического человека", для которого определяющим являются независимость и личный интерес, на которого не оказывают влияния общение и взаимодействие с другими людьми (его вкусы и пристрастия не меняются); он лишен эмоциональных связей с другими людьми и поэтому руководствуется в своих действиях лишь собственной пользой, по определению "не умея" сопоставить ее с пользой этих действий для другого человека.
Такая модель "экономического человека" с позиций особого женского опыта и места в экономике представляется неоправданной универсализацией экономического поведения в социального опыта мужчин. Можно ли принимать всерьез абстракцию автономного "экономического человека", спрашивает автор, если именно благодаря альтруистическому труду женщин мужчина достигает зрелости и продолжает пользоваться плодами этой альтруистической деятельности, даже становясь взрослым?
Фербер и Нельсон [14] замечают по этому поводу, что современная западная культура ассоциирует маскулинность с идеями "отдельности", "обособленности", а фе-минность - с идеями "связи" и "отношения". В маскулинной модели люди рассматриваются как независимые индивиды, отделенные от природы и друг от друга, в феминной модели — как связанные с человеческим и экологическим окружением. Например, американские и европейские мужчины традиционно идентифицировали себя через свою профессию или работу, а женщины - через свои взаимоотношения как жен и матерей. Излишне говорить, какая модель стала основой научного знания и, в частности, экономической науки. Аналогичное преувеличение независимости и обособленности характерно и для других наук, например для психологии развития. К. Гиллиган [15] отмечает, что все ведущие психологи (3. Фрейд, Юнг, Эриксон, Пиаже и Кольберг) рассматривают индивидуализацию как синоним взросления, а взаимосвязь с другими -как регрессивный признак.
Именно претензия на универсальность предлагаемой модели экономического поведения,; вроде бы обеспечивающая возможность включения женской проблематики в экономический дискурс, вызывает сомнения с точки зрения женского социального опыта. Критика феминистских авторов, реализующая политические стратегии феминизма различия, направлена против абсолютизации принципа максимизирующего поведения и господствующей логики, допускающей женщину в сферу экономического на том основании, что ее поведение "тоже" экономически рационально; при этом исходной моделью экономически рационального поведения остается поведение человека на рынке. Таким образом, по мнению феминистских критиков, речь идет не о визуализации женской специфики, а о вписывании в универсализирующий шаблон экономи-ЧЦЕКОЙ рациональности.
Однако данный тип феминистской критики, актуализирующей женское различие, оставляет открытыми некоторые вопросы.
1. Не способствует ли акцентирование специфики женского экономического опыта консервации женской маргинальности?
2. Как инкорпорировать этот особый женский экономический опыт в/экономическую теорию? Другими словами, возможна ли "фемина экономикус", возможна ли экономическая теория, основанная на иных, альтернативных допущениях?
Представляется, что если не рассматривать отношения феминизма равенства и феминизма различия в качестве непримиримой оппозиции, то акцент на визуализации специфики женского экономического участия ни в коей мере не противоречит стратегии достижения гендерного равенства. Более того, эта задача вообще не может быть полностью решена с позиций эгалитарного феминизма, поскольку внутри господствующего маскулинного дискурса, не признающего женское различие, требование равенства остается абстрактным понятием.
Борьба за партийное участие женщин в тех сферах деятельности и профессиях, которые традиционно рассматривались как мужские, будет безрезультатной, если
игнорировать истоки существующего неравенства - представление о женском как "ином", чуждом и враждебном существующему порядку культуры. Поэтому визуализация особенностей женского экономического участия, поведения и ценностей направлена не на то, чтобы закрепить женщину за второстепенной сферой семьи и домашнего хозяйства, а на то, чтобы поставить под сомнение саму эту второстепенность, тот порядок экономического дискурса, который обесценивает деятельность по обеспечению жизнеспособности семьи, но рассматривает в качестве приоритета экономический рост и рыночный обмен.
Моноцентрическая логика "экономического подхода" может быть подвергнута критике не только с точки зрения женского социального опыта, но и с точки зрения других типов обществ, где рынок не является универсальным регулирующим механизмом. Так, Хайлбронер, рассматривая претензию современной экономической науки на универсальность, сравнивает общество с рыночной экономикой с первобытным и командным обществами. И в том и в другом случае экономика представляет собой "скрытую социализацию или субординацию". Однако в рыночном обществе роль механизмов социализации и подчинения приказам не только принижена, под воздействием рыночных стимулов и-санкций возникает принципиально новая структура социальной деятельности, в которой логика рационального выбора приобретает конструктивную значимость [10, с. 48]. Понятно, почему в условиях рыночной системы «неоклассический анализ отсекает любые аспекты социального взаимодействия, которые не могут быть представлены в терминах гедонистического расчета, получая в остатке высокочистую фракцию "максимизации полезности", которая объявляется фундаментальной и неразложимой субстанцией человеческой мотивации» [10, с. 49].
Но что получится, если продолжить логику Хайлбронера применительно к обществу с переходной экономикой? Применима ли экономическая теория, основанная на универсальных посылках максимизирующего поведения, в ситуации, когда отсутствуют условия рационального экономического выбора? И возможна ли в принципе такая экономическая теория, которая была бы не приложением универсальной логики "экономического подхода" к особенностям переходной экономики, а их концептуализацией?
Д. Джакобсен'[16] называет несколько реально существующих альтернатив рациональному поведению.
1. Иррациональное поведение: не имеет подражательного образца или модели, является в принципе случайным и беспорядочно отвечает на внешние влияния.
2. Поведение, подчиняющееся приказам: является ответом на требования других людей, не ведет к максимизации интереса самого субъекта, но может быт,ь результатов личного интереса других.
3. Традиционное поведение: использует чье-либо прошлое поведение или социеталь-ные обычаи как модели для текущего поведения безотносительно к меняющимся обстоятельствам.
4. Рутинизированное поведение: субъект действует на основе, стандартных операционных процедур и правил, но не подвергает их рефлексии.
Следуя логике "экономического подхода", можно подвести под определение рационального поведения практически любой из четырех типов поведения, рассматривая, например, следование рутинным нормам или обычаям как более "дешевый" путь, сокращающий издержки на сбор информации. Однако будет ли правомерной универсализация в условиях квазирыночной реальности переходной экономики, где условия рационального выбора и соответственно экономически рационального поведения зачастую отсутствуют?
Можно ли в условиях переходной экономики пренебрегать особой ролью социальных норм, традиций, принципов уравнительной и распределительной этики? Ведь в западных обществах принцип максимизирующего поведения восторжествовал в теории как отражение зафиксированных М. Вебером изменений в социальном этосе, когда права "личного интереса" получили морально-религиозную легитимацию.
Можно ли отбросить как несущественный тот факт, что экономическая жизнь переходного общества буквально пропитана насилием, когда модель добровольного контракта равных партнеров представляется абсурдной ввиду господства рэкета на всех уровнях, прямого принуждения, осуществляемого как легальными, так и нелегальными структурами, систематического нарушения государством устанавливаемых им же "правил игры" и практикуемого на этой основе шантажа по отношению к частному бизнесу?
Наконец, возможно ли просто отмахнуться от результатов свободной игры личных интересов в условиях переходной экономики, от того обстоятельства, что в отсутствие институциональных предпосылок рынка и общей конвенциональной основы освобожденная энергия максимизирующего собственную функцию полезности индивида приобретает разрушительные для общества последствия?
Как мы уже видели, феминистский подход, связанный со спецификой женского опыта, не востребованного экономической теорией, позволяет обнаружить культурные и социальные конструкции экономического знания, навязывающего нам свою унифицирующую логику. Опыт постсоциалистических обществ, переживающих переходный период, показывает, что здесь возникает аналогичный "зазор" между теорией и реальным опытом повседневной жизни, вынуждающий критически переосмыслить концептуальные основания экономической науки.

Вместо заключения. Феминистская утопия "человекоцентрической" экономики

Несмотря на всевозрастающее количество работ по экономике гендера, поиск теоретических стратегий инкорпорирования женщины в экономическую теорию еще только начинается. И в этом отношейии наибольший интерес вызывают попытки трансформировать логику доминирующего маскулинного дискурса экономической теории, преодолеть традиционную оппозицию экономического и неэкономического (социального) как главного и второстепенного, доминирующего и маргинального.
К числу таких попыток можно отнести признание множественности экономических явлений, плюральности экономической жизни, в которой максимизирующее поведение и рациональный экономический выбор существуют наряду с внеэкономическим принуждением, даром, расточительством. Это попытки отразить в экономической теории видимое возрастание роли некоммерческих субъектов рынка, без которых невозможно сегодня обеспечение воспроизводства человеческой жизни. Это стремление рассмотреть ценности кооперации, сотрудничества и солидарности вне бинарной логики противопоставления независимости и индивидуализму в их самостоятельном экономическом значении.
Попыткой преодоления доминирующей экономической логики является выработка нового экологического (и экономического) мышления: не от имеющихся ресурсов к максимизации выпуска продукции ради удовлетворения человеческих нужд (или, точнее, желаний, выраженных через денежный спрос), а, наоборот, от оптимизации производства на основе разумных потребностей к сохранению и восстановлению среды обитания человека как первоочередной цели. Отказ от приоритетов "ковбойской экономики" (Д. Кортон) совпадает с феминистским стремлением определить экономику как теорию взаимодействия человека с окружающим миром, как преодоление установки на овладение и потребительское использование природы.
Опыт последних десятилетий заставил специалистов поставить под сомнение "концепции развития" и "экономического роста", не учитывающие влияния на ресурсы, окружающую среду и человеческое благосостояние населения. Проблема экономического развития не может больше решаться с технократических, сциентистских-позиций, минуя вопрос о его принципах, ценностях и целях,
Характерное для эпохи модерна обособление экономической сферы от общества, от процессов социального воспроизводства, выделение ее в самостоятельную систему со своими собственными целями и динамикой, находящее отражение в особом типе дискурса - экономическом (в силу присущих ему законов маргинализирующее "женское"), похоже, подходит сегодня к концу. (На это указывает, например, И. Валлер-стайн.) С точки зрения феминистской критики экономика не сводится к теории рынков. Ее предметом должна стать сложная взаимосвязь человека с окружающим миром, все разнообразие экономических отношений, как рыночных, так и внерыночных, возникающих в процессе обеспечения жизнедеятельности. "Свободный обмен - важная часть экономики, но есть еще дар и принуждение. Организованные, деперсонализован-ные рынки — фокус экономической активности, но есть еще домашние хозяйства, правительства, неформальные организации и объединения людей" [5, р. 33].
Парадокс обществ "новой демократии" состоит в том, что они вынуждены реконструировать рыночную экономику, основанную на иерархическом дуализме экономического и социального (маскулинного и феминного), как раз тогда, когда в развитых странах начинают обнаруживаться тенденции становления "постэкономического" общества. Очевидная, казалось бы, победа политической и экономической идеологии либерализма "во всемирном масштабе" не может скрыть того, что основополагающее разделение публичного и приватного, рыночной экономики и сферы домохозяйств, непосредственного воспроизводства человеческой жизни переживает сегодня существенные трансформации.
Возможно, поиски новых подходов в феминистской экономической теории, нарушающие законы дискурса и установленную дисциплинарную логику, покажутся кому-то утопичными. Однако не является ли утопия "человекоцентрической экономики" необходимым противовесом утопии другого рода - утопии "перехода к рынку", которая легитимирует становление социальных институтов рыночного общества как универсальных, естественных и справедливых, маскируя при этом их патриархатный характер?

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Жерёбкина И.А. Женское политическое бессознательное. Проблема гейдсра и Женское движение на Украине. Харьков, 1997. С. 27-31.
2. Irigarey L. This Sex which is not One.Cornell University Press. 1994.
3. Милль Дж.С. Подчиненность женщины.СПб., 187Q.
4. Strassmann D. Not a Free Market: the Rhetoric of Disciplinary Authority in economics //Beyond Economic Man: Feminist Theory and Economics. Chicago, 1993. '
5. Nelson J.A. The Study of Choice or the Study of Provisinmg? Gender and Definition of Economics //Beyond Economic Man: Feminist Theory and Economics. Chicago, 1993-.
6. Jennings A. Public or Private: Institutional Economics and Semm&m.// NelspnJ^.The Study of Choice or the &tiidy„o? Brov.i&Hiing? Gender and Definition of Economics // Beypndi Economic Man:
Feminist Theory iand BconoBW;». Chicago, 1993.,
7. England parative Self: Androcentric Bias in Neoclassical Assumptions // Beyond Economic Man^Peni.HMSt'Theory and Economics. Chicago, 1993.
8. Hording S. The Science Question in Feminism. Ithaca, 1986.
9. Nelson J.A. Feminism, Objectivity and Economics. London-New York, '1996. P. 22.
10. Хайлбронер Р. Экономическая теория как универсальная наука // Thesis. 1993. Т. 1.Вып.1.
11. Беккер Г. Экономический анализ и человёческоЬ поведение //Thesis. 1993. Т. 1.Вып. 1.
12. Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления //Thesis. 1993. Т. 1. "Вып. 1. С; 17.