Ядовитые змеи и карающий меч: операция «Бывшие люди»




1 декабря 1934 года в коридоре Смольного дворца был убит выстрелом в затылок первый секретарь ленинградского обкома партии С. М. Киров. На следующий день Владимир Голицын записал в дневнике: «Вся наша семья в ужасе. Только бы убийца был не князь, не граф, не дворянин. Все возмущены бессмысленной выходкой».

Многие долгое время были уверены, что убийство Кирова организовал Сталин, дабы устранить потенциального политического соперника. Сегодня представляется более вероятным, что Сталин не имел к этому никакого отношения и что убийство было делом одиночки. И хотя страхи Владимира Голицына, что убийца окажется дворянином, не оправдались, советское руководство использовало убийство Кирова в качестве предлога для новой кампании репрессий и террора.

Началась охота на подпольный «Центр зиновьевцев»; Сталин подписал распоряжение о ссылке 663 бывших последователей Зиновьева в Сибирь и Якутию. Репрессии обрушились на национальные меньшинства. Этнические финны, жившие в Ленинградской области и Карелии, подвергались арестам, более 46 тысяч человек были депортированы из районов, прилегавших к советским границам, и высланы в лагеря в Западной Сибири, Казахстане и Таджикистане. В самом Ленинграде главной мишенью репрессий стали «бывшие люди».

16 февраля 1935 года управление НКВД по Ленинградской области направило наркому НКВД Г. Г. Ягоде докладную записку с грифом «совершенно секретно» о «серьезной засоренности предприятий, ВУЗов и особенно учреждений гор[ода] Ленинграда остатками разгромленной буржуазии, крупными чиновниками, быв[шего] государственного аппарата (в том числе и полицейского), родственниками расстрелянных террористов, диверсантов, шпионов и даже видными представителями бывшей царской аристократии, генералитета и их потомством». Далее перечислялись пять групп врагов, из которых самыми многочисленными назывались две: «бывшие крупные помещики, купцы, домовладельцы и спекулянты» и «бывшая аристократия (быв[шие] князья, бароны, графы, столбовые и потомственные дворяне)». В ночь с 27 на 28 февраля началась операция «Бывшие люди», целью которой было очистить Ленинград в течение четырех недель от оставшихся «бывших». Помимо обычных жертв (дворяне, царские офицеры и чины полиции, православные священники), на этот раз НКВД включало в их число детей и внуков, которых причислили к «контрреволюционному резерву». Ленинградское ОГПУ в течение многих лет держало «бывших людей» под особым наблюдением ввиду их «открытой враждебности» советской власти.

В ходе операции «Бывшие люди» власти рассчитывали решить квартирную проблему, поскольку из-за притока крестьян в города недостаток жилья был чрезвычайно острым. Между 1933 и 1935 годами 75 388 ленинградцев были отправлены в ссылку и расстреляны, в результате чего «освободилось» 9950 квартир и комнат.

Еще одной проблемой была безработица, газеты упрекали власть в несправедливости, позволяющей «бывшим людям» – «очевидным классовым врагам» – занимать рабочие места. Дело было не только в том, что они отнимали рабочие места у пролетариев, но и в широко распространенном убеждении, что «бывшие люди» занимаются саботажем. По всему Ленинграду шли митинги, на которых рабочие требовали немедленных безжалостных действий. «Рабочие приветствуют меры, проводимые органам НКВД по очистке нашего города от всей этой старорежимной накипи, а на ее жалкие попытки поднять снова голову мы ответим повышением революционной бдительности и классовой зоркости в наших рядах», – сообщала газета «Смена» в статье под заголовком «Честь жить в великом городе Ленина принадлежит только трудящимся».

В советской прессе «бывших» называли «верными союзниками Гитлера», «ядовитыми хамелеонами, пытающимися принять советский облик», «ядовитыми змеями», «паразитами», «глистами». «Карающий меч пролетарской диктатуры не будет знать пощады», – заявляли рабочие Кировского завода.

1 апреля Ольга Шереметева получила повестку: ей надлежало явиться в главное управление НКВД. Павлу Шереметеву также прислали вызов, и все обитатели квартиры были в панике. Уверенная, что опасаться нечего, Ольга взяла паспорт, пропуск на работу и отправилась на Петровку. Здание было битком набито «бывшими людьми разного рода». Из одной двери, когда она открывалась, были слышны громкие голоса; люди выходили оттуда в слезах и в истерике: им было приказано покинуть Москву в течение суток. Через два часа Ольгу позвали в кабинет и усадили к столу, на котором стояла лампа с зеленым абажуром. Допрос прерывался длительными паузами, следователь барабанил пальцами по столу и внимательно разглядывал Ольгу. Она смотрела на него, не отводя взгляда, и чтобы успокоить дрожь в руках, твердо положила их на стол. За соседним столом допрашивали пожилую женщину, которая, плача, доказывала, что никогда не была дворянкой и помещицей. Следователь расспросил Ольгу о ее последнем муже Борисе Шереметеве, арестованном в 1918 году, затем встал и вышел. Наконец он вернулся и протянул ей паспорт, сказав, что проживание в Москве ей разрешено и больше ее беспокоить не будут. Когда она собиралась уходить, он дал ей совет: «Вам надо бы переменить фамилию».

Татьяну Аксакову-Сиверс признали «ядовитой змеей». Вечером в день убийства Кирова она была в доме своего друга Владимира Львова, одного из дворян, арестованных десять лет назад по «делу фокстротистов» и высланных из Москвы в Ленинград. Через два дня она с ужасом узнала о расстреле ста двадцати заложников в тюрьме на Шпалерной. Вскоре прошли новые аресты. 1 февраля Татьяна узнала от знакомого, что братья Владимира Юрий и Сергей (муж Мериньки Гудович) ночью арестованы, вскоре арестовали и Владимира. Энкавэдэшники пришли за Татьяной 11 февраля.

В апреле Татьяну и трех братьев Львовых, как и многих других заключенных, отпустили на ночь, велев вернуться на другой день, чтобы узнать, куда их высылают. Придя домой, она обнаружила, что сосед уже вселился в ее комнату, а большая часть вещей украдена. Трое Львовых с двенадцатью другими отправились на пять лет в ссылку в Куйбышев; Татьяна на такой же срок – в Саратов.

Многих «бывших людей» находили не только с помощью данных о советской прописке, но и по дореволюционным адресным и телефонным книгам. Никто из арестованных не занимал высокого положения. Типичными жертвами репрессий были князь Б. Д. Волконский, работавший подсобным рабочим на Ленинградском молочном заводе; баронесса В. В. Кнорринг-Формен – уборщица в кафетерии № 89; князь Д. Б. Черкасский – заместитель главного бухгалтера на кондитерской фабрике «Аврора»; граф А. С. Ланской – рабочий на заводе «Электроаппарат». Кирилл Фролов был арестован только потому, что когда-то служил лакеем у Петра Дурново, министра внутренних дел при Николае II. Тем не менее их вместе с другими обвинили в создании «Фашистской террористической группы бывших правоведов», «Террористической группы бывших офицеров», «Террористической группы бывших дворян», «Шпионско-террористической группы из бывших офицеров и лицеистов».

Дмитрий Сергеевич Лихачев, освободившийся из Соловецкого лагеря в 1932-м «за успехи в труде», в 1935 году работал в издательстве при Академии наук, где было множество «бывших людей». Однажды он встретил в коридоре пробегавшую мимо заведующую отделом кадров, которая бросила на ходу: «Я составляю список дворян. Я вас записала». Попасть в такой список не сулило ничего хорошего, и Лихачев тут же сказал: «Нет, я не дворянин, вычеркните!» (Его отец получил личное дворянство, которое не передавалось по наследству.) «Поздно, – ответила она. – Список длинный, фамилии пронумерованы. Подумаешь, забота – не буду переписывать». Лихачеву пришлось самому нанять машинистку, чтобы перепечатать список без своей фамилии.

Немногим повезло, как Лихачеву. Елизавета Григорьевна Голицына, семидесятипятилетняя вдова князя Алексея Львовича Голицына, была арестована в Ленинграде вместе с дочерью и зятем. Она попросила о помощи Пешкову, отметив в том числе, что она княгиня только по мужу, «будучи сама пролетарского происхождения», поскольку отец ее не был дворянином, он был врачом. 14 марта они были приговорены к пяти годам ссылки в отдаленную деревню в Казахстане и оставлены на произвол судьбы. Елизавета была слишком слаба, чтобы работать, а дети – больны. Вскоре после приезда у нее случился инсульт. Друзья продолжали писать Пешковой с просьбами о помощи, поскольку семья «умирала от голода». Дальнейшая их судьба неизвестна. Князь Владимир Львович Голицын, который воевал на стороне красных во время Гражданской войны, был приговорен к пяти годам лагеря в Караганде. Он отбыл только два года, его арестовали повторно (уже в лагере), обвинили в «контрреволюционной агитации» и расстреляли. Княгиня Надежда Голицына, некогда служившая фрейлиной при дворе, была сослана в Туркестан, где ее арестовали и расстреляли в возрасте шестидесяти семи лет.

Татьяна Аксакова-Сиверс закончила свои дни в Саратове вместе со многими сосланными «бывшими». Столичная одежда выдавала их, когда они ходили по домам в поисках жилья; у большинства были проблемы с работой. Одна женщина выжила, продавая маленькие ленинградские пейзажи; другая шила на продажу нижнее белье в собственной мастерской, которую называла «Ленинградская мастерская художественного формирования женской фигуры». Татьяна выручила немного денег под залог портьер, вывезенных из старинной родовой усадьбы Попелёво и миниатюрных портретов работы знаменитого художника XVIII века В. Л. Боровиковского. Летом 1937 года прошла волна арестов саратовских ссыльных. Татьяну арестовали в ноябре и приговорили к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Ее увезли в товарном вагоне, с собой у нее было только то, что на ней. Одна бывшая ленинградка, оказавшаяся в том же вагоне, поделилась с ней последней луковицей. Позднее ее зарубил топором заключенный, с которым та отказалась заниматься сексом. Они ехали до лагеря две недели. На всех остановках Татьяна выбрасывала сквозь щели вагона записочки с просьбой нашедшим переслать их по почте отцу. В это трудно поверить, но две такие записки до него дошли. Татьяна оставалась в лагере до лета 1943 года.

Операция «Бывшие люди» прошла успешно: с 28 февраля по 27 марта 1935 года из Ленинграда были высланы более 39 тысяч человек, 11 072 из них были дворяне. Однако уже в конце июля того же года в газетах вновь появились материалы о том, что «бывшие люди» смогли избежать разоблачения и все еще скрываются в городе Ленина.

Теплоход Иосиф Сталин проходит через шлюз канала Москва – Волга

Большой террор

Очистив Ленинград от «зиновьевцев», «бывших людей» и других социально чуждых элементов, Сталин и партийное руководство начали охоту на внутренних врагов. Для понимания причин и логики Большого террора определяющее значение имеет международное положение. Приход Гитлера к власти в Германии на Западе и экспансия Японии при императоре Хирохито на Востоке воспринимались как серьезная угроза Советскому Союзу. Сталин и другие вожди партии убедили себя в существовании «пятой колонны», состоявшей из антисоветских элементов и готовившихся нанести удар изнутри, одновременно с германской и японской армиями. Большой террор рассматривался как упреждающий удар, который раз и навсегда должен был уничтожить внутренних врагов.

Большой террор чаще всего связывают с уничтожением старых большевиков и показательными процессами 1936–1938 годов. Десятки тысяч членов партии из числа государственных служащих, работников НКВД, практически все высшее командование Красной армии были арестованы. В разгар террора Сталин пообещал: «Каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью». В 1935 году Енукидзе, член ЦК и ЦКК, был обвинен в связях с «бывшими людьми»; он якобы позволил «белогвардейцам» проникнуть в Кремль и чуть ли не готовил покушение на Сталина. Енукидзе был снят с должности, исключен из партии и через два года расстрелян. Глава НКВД Ягода был заподозрен в недостатке бдительности, неожиданно снят с поста наркома НКВД и заменен Н. И. Ежовым.

Ежов с благословения Сталина, при его поощрении, а главное – прямом руководстве был номинальным распорядителем Большого террора в период с августа 1937-го по ноябрь 1938 года, вошедший в историю под именем «ежовщины». Ежов готовил аресты Енукидзе и Ягоды. В августе 1936-го Зиновьев и Каменев, вместе с четырнадцатью их товарищами были судимы, признаны виновными и расстреляны. Ежов участвовал в подготовке второго процесса через год, а затем третьего – в марте 1938-го, над участниками «Антисоветского право-троцкистского блока», после которого были расстреляны Бухарин и Ягода.

Эта сторона Большого террора хорошо известна, гораздо менее известно о подавляющем большинстве жертв «ежовщины». Это были не члены партии, а рядовые граждане из тех, кто причислялся к врагам в предшествующие годы. 2 июля 1937 года Политбюро приняло постановление «Об антисоветских элементах», а 30 июля был издан оперативный приказ НКВД № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», которая должна была начаться в августе и продлиться четыре месяца. Были установлены количественные «лимиты» подлежавших аресту и расстрелу «шпионов», «изменников» и «контрреволюционеров». Местные власти нередко просили увеличения установленных лимитов, желая продемонстрировать свои усердие и эффективность. К концу ноября были арестованы около 766 тысяч человек, из них около 385 тысяч расстреляны.

В 1938-м аресты и казни умножились, число жертв продолжало расти. Усердие местных партийных организаций и органов НКВД было так велико, что в Москве начали поговаривать о «перегибах» и «нарушении социалистической законности». Сталин решил, что репрессии выполнили свою роль, и в ноябре 1938 года отправил в отставку Ежова, на которого возложил ответственность за организацию террора. Место Ежова занял Л. П. Берия. 10 апреля 1939 года Ежов был арестован. Он немедленно признался, что был немецким шпионом и использовал должность наркома внутренних дел для подготовки покушения на Сталина. 4 декабря 1940 года Ежов был расстрелян в камере, устройство которой сам спроектировал. Его тело было кремировано, а прах погребен в общей могиле на Донском кладбище. Советские газеты обошли эту смерть гробовым молчанием.

По всей видимости, мы никогда не узнаем точно, сколько людей погибли в годы Большого террора. По заслуживающим доверия данным, в 1937–1938 годах были арестованы 1 575 259 человек. Из них 1 344 923 осуждены, а почти половина – 681 692 – расстреляны. Это означает, что с августа 1937-го до ноября 1938 года расстреливали примерно 1500 человек в день. Невозможно вообразить себе степень ожесточенности и страха, которые утвердились тогда в душах людей.

Жертвами террора пали двое из трех детей Владимира Владимировича Голицына, Александр и Ольга. В 1936-м Александр был освобожден из лагеря, однако ему было запрещено возвращаться в Москву. В августе он женился в Яе, где отбывал срок, на Дарье Кротовой, дочери репрессированного крестьянина, но очень скоро, когда Дарья забеременела, настоял на том, чтобы она уехала, и больше они не встречались. Александр перебрался в Томск и послал Дарье два коротких письма, благодаря которым она знала, что он жив. В Томске к Александру присоединились сестра Ольга и ее муж Петр Урусов, чудом избежавшие ареста в Алма-Ате. Петр устроился на работу в театр, где работал Александр, и они с Ольгой чувствовали себя в полной безопасности. Но накануне Нового года Ольгу арестовали, а через месяц был арестован Александр.

С начала лета 1937 года НКВД обратил особое внимание на Томск как контрреволюционный центр. Здесь были «вскрыты кадетско-монархическая и эсеровская организации», которые готовили вооруженный переворот по заданию японской разведки. Организация, именовавшая себя «Союз спасения России», была создана князьями Волконским и Долгоруковым, несколькими белыми генералами, один из которых носил фамилию Шереметев. Организация создала крупные филиалы в Новосибирске, Томске и других городах. В качестве участников этой организации в Томске были арестованы 3107 человек, в основном бывшие дворяне, 2801 из них, включая поэта Николая Клюева и философа Густава Шпета, расстреляли. Всего во время Большого террора в Томске были арестованы 9505 человек и три четверти из них расстреляны. Нет нужды говорить, что все обвинения против арестованных были сфабрикованы.

Абсурдность обвинений и доказательств хорошо видна на примере дела Александра Голицына. Он был обвинен в том, что состоял членом «Союза» и был вовлечен в «контрреволюционную повстанческую работу». В качестве доказательства НКВД указывал на его актерскую работу: «на сцене Томского городского театра он играл роли героев в извращенном свете и идеологически извращал внутреннее содержание ролей героев». Поначалу Александр отвергал обвинения, но затем, по всей видимости после пыток, стал подписывать любые показания, которых от него добивались. Ольга также была сломлена и призналась, что якобы участвовала в «пораженческой агитации и распространении монархической пропаганды». Все трое были расстреляны: Петр – 13 января 1938 года, Ольга – 5 марта, Александр – 11 июля.

Вдова Александра Дарья за год до того родила сына. Она выполнила данное ему обещание: назвала сына Владимиром и два года никому о нем не сообщала. Не получая никаких вестей от Александра, она воспользовалась данным мужем «тайным адресом» и написала Владимиру Владимировичу в Москву, спрашивая, не знает ли он о судьбе Александра, и приложила фотографию маленького Владимира. Владимир Владимирович ответил, что уже несколько лет не получал известий от Александра и Ольги, и предложил взять мальчика на воспитание. Дарья поблагодарила, но отказалась. Позднее, когда в октябре 1941 года ее арестовали, она, вероятно, сожалела, что не отправила мальчика в Москву. Он однако выжил и позднее сам обосновался в Москве.

Владимир Владимирович жил до 1969 года с последней оставшейся из его детей дочерью Еленой и ее мужем и умер в возрасте девяноста лет. Последние годы жизни он потратил на то, чтобы узнать о судьбе сына и дочери, но власти так и не сказали ему правды. Единственный ответ, который он получал, заключался в том, что Александр и Ольга получили по десять лет без права переписки. В 1974 году, через пять лет после кончины Владимира Владимировича, томский ЗАГС прислал на его старый адрес извещение, что Александр умер 13 января 1944 года от склероза сосудов головного мозга. И только в 1989 году, через пятьдесят лет после их убийства и двадцать лет после смерти Владимира Владимировича, была официально обнародована правда о смерти Александра и Ольги. Наталья Урусова также сошла в могилу, так и не узнав о судьбе своих сыновей Андрея и Петра.

Владимиру Трубецкому наскучила жизнь в Средней Азии. Ему надоел Андижан с его изнуряющей жарой, докучливыми насекомыми и ядовитыми скорпионами. Много проблем доставляли уголовники. В городе часто случалась поножовщина. Официант в ресторане, где играл Владимир, был убит ударом ножа в сердце. Преступник так мастерски владел ножом, что никто не заметил нападения. Работа у Владимира была однообразной и низкооплачиваемой. «Личной жизни совсем не вижу и прихожу домой днем или ночью только спать», писал он в августе 1936 года Владимиру Голицыну в Дмитров. «Дурею от фокстротов, блюзов, танго и бостонов, кот[орые], как мне кажется, превращают меня постепенно в тихого идиота». Между тем Владимиру оставалось отбыть еще два года ссылки. Его дочь Варя делала все, чтобы устроить собственную жизнь. В 1936 году она вступила в Осоавиахим (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству), поступила на курсы верховой езды, научилась стрелять и рубить шашкой, носила красноармейскую форму и кавалерийские галифе. Андижанский областной совет Осоавиахима выдал Варе свидетельство об окончании курсов «Ворошиловских стрелков», отметив отличные успехи в политической подготовке. Андрей отмечал, что его сестра стала «совершенно советским человеком» и даже купила собрание сочинений Ленина в шести томах.

Весной 1937 года Владимир почувствовал, что вокруг его шеи стягивается петля, и послал письмо в местное управление НКВД, в котором утверждал, что он – лояльный советский гражданин, а не контрреволюционер или троцкист, и хочет только, чтобы его оставили в покое, дали спокойно работать, заботиться о жене и детях. Но для НКВД подобные письма были не более чем провокацией. 29 июля 1937 года Владимир и Варя были арестованы. В ордере на арест Владимир характеризовался как «бывший князь, потомственный дворянин, бывший гвардейский офицер» и обвинялся в связях с контрреволюционными элементами Западной Европы. Варю обвиняли в участии в заговоре в целях убийства Кирова. 28 августа арестовали Таню. Ее друзья Андрей и Леонид Якушевы с улицы смогли увидеть ее в комнате для допросов. Следователь заметил их и завесил окно газетой. Вскоре Таня вышла из здания и, пока ее сажали в автомобиль, успела прокричать им несколько предостерегающих слов. Андрей рассказал о происшедшем брату Грише, и тот решил, что скоро придут и за ним. Через три дня его арестовали.

Эли сразу почувствовала, что больше никогда не увидит мужа и детей. Андрей пытался разубедить ее, напоминая, что ее отца много раз арестовывали и каждый раз выпускали, но в отравленной атмосфере 1937 года он сам не верил своим словам. Андрей, учившийся в десятом классе, после ареста отца и братьев продолжал ходить в школу. Он должен был участвовать в митингах, одобряя казни врагов народа. Однако дома, думая о судьбе родных, ни одной минуты не верил в их виновность.

Владимира и его детей допрашивали все лето; 1 октября его и Варю приговорили к смертной казни за подготовку «террористического акта» против Сталина; Таня, которую также обвиняли в заговоре против Сталина, и Гриша, которого обвинили в оправдании фашизма, получили по десять лет лагерей.

Из тюрьмы Таня написала два письма Берии, настаивая на своей невиновности. Каким образом, писала она, ее арестовали как «бывшую княгиню», если она родилась в 1918 году, через год после большевистской революции? «Мне двадцать лет, – писала она. – Хочется учиться, жить, хочу быть счастливой и радостной, как все честные девушки Советского Союза. <…> Я – воспитанница Октября. <…> Единственная моя „вина“ в том, что я дочь бывшего князя Трубецкого. Что я Трубецкая». Как и многие дети «бывших людей», арестованных в 1930-х годах, она ссылалась на слова Сталина, что «сын за отца не отвечает». Таня была отправлена в исправительно-трудовой лагерь на западном Урале, где выдержала несколько лет лесных работ, но в начале 1943 года тяжело заболела, и когда стало понятно, что она безнадежна, ее освободили, но к родным она уже не доехала. Подруги по заключению вырыли могилу и поставили на ней березовый крест. Ей было двадцать четыре года.

В декабре 1937-го Эли написала Сталину письмо, умоляя освободить мужа и детей. Она признавала, что в Узбекистане был «саботаж» и власти должны быть бдительными, но решительно отрицала виновность своих близких. Она писала, что все они «любили» и «уважали» Сталина, и дерзко предлагала арестовать оставшихся членов семьи и ее саму, поскольку они, должно быть, такие же «саботажники». Владимир и Варя были расстреляны 30 октября, но Эли ничего об этом не знала, она получила известия о судьбе мужа и дочери только через несколько лет: ей сообщили, что Владимир и Варя приговорены к десяти годам лагерей без права переписки. В то время близкие еще не знали, что это принятый в НКВД эвфемизм, обозначавший расстрел.

Такой приговор позволял родственникам осужденных питать надежду, что они живы, и многие за эту надежду хватались. Никто не хотел думать об ужасном. Гриша, который в 1947 году вернулся из лагерей сломленным человеком, вспоминал рассказы заключенных, будто бы видевших его отца в лагерях на Колыме, где он играл в оркестре. Только во времена хрущевской оттепели, в 1950-е, стал доподлинно известен смысл этой формулировки. В 1955 году Гришу реабилитировали; отца и сестер реабилитировали только через тридцать лет. А в 1991-м, через пятьдесят лет после расстрела, родным стала известна правда о смерти Владимира и Вари.

С 1936 года Эли как мать восьмерых детей получала государственное пособие в размере двух тысяч рублей. Для того чтобы получить эти деньги, она всякий раз должна была предъявлять доказательства того, что дети живы. Когда трех детей арестовали, сотрудники НКВД забрали их документы и Эли лишилась пособия. В 1939 году Эли стало понятно, что ей нет смысла оставаться в Андижане, она собрала немного денег и переехала с детьми в Талдом, за границу стокилометровой зоны вокруг Москвы.

1 мая 1937 года первый пароход прошел мимо Дмитрова по только что открытому каналу Москва – Волга. День был праздничный, и весь город высыпал на улицы, чтобы отметить этот особый Первомай. Сергей Голицын с женой Клавдией и двумя детьми тоже был там. Вид ослепительно белого парохода «Иосиф Сталин», скользившего по каналу в этот необычно теплый день, наполнил Сергея гордостью, он был счастлив, что участвовал в этих великих советских стройках.

Фирин, начальник Дмитлага, за месяц до торжеств был арестован вместе с двумя сотнями человек из управления строительства и обвинен в измене и шпионаже. Почти все они, включая Фирина, были расстреляны. Аресты в Дмитрове проходили все чаще, но удивительным образом не коснулись Голицыных, Большой террор обошел их стороной. Вскоре после открытия канала был арестован двоюродный брат Елены Голицыной Дмитрий Гудович, которого обвинили в участии в подпольной контрреволюционной фашистской организации. Его держали в Бутырской тюрьме и расстреляли 2 июля. В том же году был арестован и расстрелян шурин Дмитрия Сергей Львов (муж Мериньки). 23 августа другой его шурин Владимир Оболенский (муж Вареньки) был арестован в Царицыне и 17 октября приговорен к смертной казни как финский шпион. Через четыре дня его отвезли на Бутовский полигон и расстреляли; всего с августа 1937-го по октябрь 1938 года там были расстреляны более двадцати тысяч человек.

Осталась неизвестной судьба Вареньки Оболенской, арестованной в Москве 3 марта 1937-го. Одни считают, что в том же году она была расстреляна на Бутовском полигоне, хотя ее имени нет в наиболее полных и надежных публикациях списков убитых; другие полагают, что через год после ареста она умерла от тифа в исправительно-трудовом лагере в Сибири. Судя по письмам родных, многие из них были уверены, что Варенька умерла в конце 1938 года. Двумя годами позднее бывшая заключенная говорила Варенькиной матери, что якобы видела ее в 1939-м; даже в январе 1941 года родные получали известия, будто Вареньку видели в лагерях, но это были уже пустые слухи.

Война: конец

Утром 22 июня 1941 года в Дмитрове Владимир Голицын включил свой коротковолновый радиоприемник «Пионер». Он поймал немецкую радиостанцию и мгновенно понял, что жизнь вновь переломилась: Германия вторглась в СССР. Елена бросилась в сберкассу: она хотела снять все деньги и сделать как можно больше запасов на рынке. На счете было 250 рублей, они принадлежали сыну Мише, который годами собирал пустые бутылки и сдавал их в надежде купить велосипед.

Семья в тот день собиралась на рыбалку в любимое место на Яхроме, которое они называли «луга». После обеда Владимир, вставая из-за стола, сказал детям: «Ну, вы готовы? Когда-то еще нам удастся попасть на луга снова». В тот день с ними поехала Елена, тетка Надежды Раевской. Пока они шли на место, Мишка подслушал разговор отца с Надеждой. «Они опять начнут арестовывать людей, – сказал Владимир, – им нужны политические заложники». Они вспоминали Бутырку, где побывали оба, и Надежда призналась Владимиру с грустной улыбкой, что в тюрьме ей спокойнее: «Знаешь, что тебя уже не возьмут, а здесь ждешь каждый день, вернее, каждую ночь…» В тот вечер они поймали несколько окуней и уклеек и съели их с жареной картошкой прямо у реки. Это была последняя семейная рыбалка. На следующий день в Дмитрове прошла мобилизация. Под звуки аккордеона, в сопровождении родных, мужчины шли к военкомату.

В четвертый раз за сорок лет Россия вступала в войну[2]. И каждая следующая была более ужасна, чем предыдущая. И хотя Советский Союз отбросил армии Гитлера и сокрушил врага, за эту победу пришлось заплатить чудовищную цену. Советский Союз принял на себя главный удар нацистской военной машины. Историки подсчитали, что в течение трех лет против СССР действовали почти 90 % вооруженных сил Германии. Как заметил Уинстон Черчилль, именно Красная армия «выпустила кишки» гитлеровской военной машине. К концу войны в мае 1945 года страна потеряла двадцать шесть миллионов человек: около девяти миллионов военнослужащих и шестнадцать миллионов гражданских лиц. Тактика выжженной земли, которая применялась советской и германской армиями, оставила страну в руинах. Была уничтожена почти треть материального богатства страны (города, деревни, скот, заводы, оборудование и т. п.).

Владимир Голицын не зря опасался новой волны арестов. Угроза войны всегда использовалась как предлог для репрессий, особенно в год, предшествовавший нацистскому вторжению. 18 июля двоюродный брат Владимира Кирилл Голицын был арестован в Москве и получил десять лет за антисоветскую агитацию. Он отсидел полный срок, и ему разрешили вернуться в Москву только в 1955 году. За отцом Кирилла чекисты пришли следующей зимой, и жена сообщила им, что они опоздали: Николай умер накануне. Ей не поверили, и она провела их в кабинет, где покойник лежал на столе с иконой в руках в ожидании гроба. Дабы убедиться, что он мертв, чекисты встряхнули тело.

В глазах НКВД «бывшие люди» были теперь не только контрреволюционерами и саботажниками, но и пособниками Гитлера, пораженцами и предателями. 2 июля 1941 года княгиня Мария Васильевна Голицына и ее муж были арестованы по обвинению в шпионаже и заключены в тюрьму в Златоусте; он умер в тюрьме, она скончалась через два года в лагере. В августе внучка князя Льва Львовича Голицына была арестована в деревне на Украине и расстреляна за прогерманские взгляды. В следующем месяце Виктор Мейен, зять Владимира Голицына, был арестован и отправлен в лагерь в Казахстане. Главным доказательством обвинения была его фамилия, которая, по понятиям НКВД, была немецкой; Виктор смог продержаться в лагере только год.

Владимир был арестован «за прогерманские настроения» 22 октября. Около полудня двое в штатском пришли в дом Голицыных, предъявили ордер на арест Владимира и начали обыск. Мишка был поражен тем, как спокойно взрослые отнеслись к произошедшему. Он был слишком мал, чтобы понять, что они проходили через это много раз и были готовы к новым арестам. Анна приготовила обед, Михаил продолжил работу над переводом (по крайней мере, делал вид, что работает), а Владимир подбирал иллюстрации и передавал их Елене с указаниями, куда их следует передать. Чекисты искали, ничего не находили, но продолжали искать.

Елена собрала узелок с едой для мужа. Он надел свой черный овчинный тулуп, и они стали прощаться. Анна перекрестила сына, поцеловала и прошептала благословение, за ней подошли прощаться Михаил, жена и дочь Владимира, наконец сын Ларюша. Мишка провожал отца по Кропоткинской улице; день был холодный, безжалостный ветер срывал с деревьев оставшиеся листья. Через несколько кварталов чекист по фамилии Корягин велел Мишке идти домой. Мишка возмутился, но Владимир посмотрел на сына и сказал: «Иди, Мишка». Он крепко обнял его, повернулся и пошел.

Василий Шереметев в первые дни войны пошел на фронт добровольцем. Он еще не достиг призывного возраста, прибавил себе лет, был принят в ополчение и отправился на фронт. Родители его благословили. В первые несколько месяцев они получали от него редкие письма, но в декабре 1941 года Василий пропал, и они больше ничего о нем не слышали. Семидесятилетний Павел каждую ночь выходил на дежурство, чтобы гасить немецкие зажигательные бомбы. Однажды ночью на монастырь было сброшено двадцать бомб, и все удалось потушить, в том числе благодаря работе Павла. Ольга Шереметева погибла во время налета на Москву 12 августа, когда бомбы разнесли флигель Наугольного дома.

Племянник Павла Николай Шереметев, который оставался в Москве и дежурил по ночам на крыше Вахтанговского театра, однажды едва не погиб. Николай уговорил Цецилию уехать из Москвы к его сестре Елене и Владимиру в Дмитров. В начале осени 1941 года весь Вахтанговский театр был эвакуирован в Омск. Елена, Владимир и остальные члены семьи провожали Цецилию в Дмитрове. В мае 1944 года Николай умер. По всей видимости, он делал себе инъекции морфина, чтобы заглушить постоянные боли поджелудочной железы. Прах его был захоронен на кладбище Новодевичьего монастыря недалеко от башни, где жили дядя Павел и тетя Прасковья. Цецилию похоронили рядом в 1976 году.

Сестры Павла Мария и Анна летом 1941 года оказались в разлуке одни. Мария жила в Куйбышеве (Самаре) с двумя младшими внуками Александром и Сергеем. За год до этого у них на глазах погибла их мать Меринька Гудович, которая утонула в Волге. Сын Марии Андрей помогал ей пережить эту трагедию, но летом 1941 года ушел добровольцем на фронт. Мария умерла в Куйбышеве в 1945-м, не дождавшись его возвращения.

Анна жила во Владимире, снимая комнату у грубой женщины, которая получала удовольствие, унижая ее. Ксения рассчитывала вернуться во Владимир, чтобы быть вместе с матерью. В конце января 1940 года она получила сообщение, что будет выпущена из лагеря на восемь лет раньше срока. Ее мечта исполнилась. Ксения не верила своему счастью, однако, когда она приехала на железнодорожную станцию, власти уведомили ее, что приговор не отменен, а лишь изменен и вместо отбывания остатка срока в лагере она отправляется на пять лет в ссылку в северный Казахстан. Ксения приехала в дальнюю степную деревню Пресновка в рваном пальто и с маленьким узелком. Она нашла пристанище в простой землянке вместе с тремя крестьянами.

Анна была потрясена, узнав, что Ксения к ней не вернется. Весь следующий год Ксения, Анна и даже Павел писали Берии, но безо всякого успеха. Анна посылала дочери одежду и продукты, которые с трудом сама добывала. Зима 1940/41 года была тяжелым испытанием для обеих: Анна едва не замерзла насмерть в своей нетопленой комнате; Ксения была на грани истощения, не могла купить даже хлеба и просила мать прислать, что сможет. С приходом весны Ксения воспряла духом. Она была уверена, что брат Юрий скоро вернется и жизнь начнется вновь. Анна разделяла надежды дочери на будущее.

Павел и Прасковья Шереметевы, тревожась о Василии, прожили первую военную зиму в холоде и голоде в Напрудной башне. К весне 1942 года они уже не могли сами заботиться о себе и переехали в Царицыно к сестрам Прасковьи Ольге и Евфимии и племяннице с племянником, Елизавете и Николаю Оболенским (осиротевшим детям Владимира и Вареньки Оболенских). 11 июня Прасковья умерла. Удрученный горем Павел решил не возвращаться в свою комнату в Напрудную башню. Со времени смерти отца, графа Сергея, Павел делал все возможное, чтобы поддержать семью. Множество раз, когда едва хватало денег и продуктов для себя, он помогал сестре и двоюродному брату, племяннице и племяннику.

В феврале 1943 года Павел написал Анне из Царицына поздравительное письмо к именинам, извиняясь, что не может прислать ей денег. Через четыре дня Павел скончался. Ему был семьдесят один год.

Родные не знали, как отвезти гроб на кладбище. Машины ни у кого не было, не было денег ее нанять. Ольга с племянником и племянницей погрузили гроб на санки и, впрягшись в них сами, отвезли на кладбище. Они хотели похоронить Павла рядом с Прасковьей, но могильщики сослались на то, что земля там слишком твердая и промерзшая, так что могилу вырыли в другом месте.

После ареста в октябре 1941-го Владимира Голицына отправили в тюрьму в Дмитрове. Елена п<



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-17 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: