13 марта 1946
Иисус идет сквозь заросли роз, где трудятся сборщики. Таким образом у Него есть возможность поговорить с тем или другим человеком, а также со вдовой, которую Иоанна милосердно наняла как служанку во время Пасхи, после званого обеда бедняков. Ее дети также здесь и сейчас они выглядят лучше. Цветущие и спокойные, они работают в меру своих сил, тогда как младшие, которые еще не могут отличить одну розу от другой или подбирать их в соответствии с их оттенками и свежестью, играют с другими маленькими детьми в тихих местах и их щебетание смешивается со щебетом птенцов приветствующих из ветвей деревьев возвращение своих родителей с клювами и зобами полными пищи.
Иисус направляется к этим малышам, склоняется над ними, ласкает их, улаживает маленькие ссоры и поднимает упавших и хнычущих из-за того, что запачкались землей или оцарапали свои руки или лица о грунт. И слезы, ссоры, зависть сразу же стихают от ласки и слов, сказанных Невинным невинным, и причина ссоры или падения, будь то золотой скарабей[1], цветной или блестящий камушек, цветок… становится подношением, сделанным Иисусу, руки Которого и пояс полны ими, и Он незаметно, кладет скарабеев и божьих коровок на листья растений, отпуская их на волю.
Сколько раз я уже замечала совершенный такт Иисуса в обращении с малышами, для того, чтобы не обидеть и не разочаровать их! С очаровывающим искусством Он умеет поправить их и стать любимым ими с помощью вещей, которые кажутся сущими пустяками, но, напротив, являются совершенством любви применительно к малости детей… и моей.
О! Он всегда обращался со мной как с “ребенком”, чтобы облегчить мои страдания, чтобы я полюбила Его! Впоследствии, когда я полюбила Его всем своим существом, Он лечил меня тяжелой рукой, как взрослую, глухой к моим мольбам: “Разве Ты не видишь, что я ни на что не гожусь?” Он улыбался и заставлял меня исполнять работу взрослых… О! Только когда бедная Мария была полностью измучена, Он вновь становился Иисусом детей для моей бедной души, которая так неспособна, и Он удовлетворялся… моими скарабеями, маленькими камушками… цветочками… тем, что я могла дать Ему… и Он давал мне понять, что Он находит, что они прекрасны… и что Он любит меня, потому что я “ничтожество, которое полагается на Бесконечного и затерялось в Нем”.
Мой дорогой Иисус! Любимый, безумно любимый! Любимый всем моим существом! Да, я могу провозгласить это! Накануне моего сорок девятого дня рождения, накануне человеческого суждения о моей работе как о глашатае, если я тщательно рассматриваю саму себя, если я старательно исследую свой дух и все свое существо, чтобы расшифровать истинные слова, которые содержатся во мне, то я могу теперь сказать, что люблю Бога, я осознала, что люблю моего Бога всем своим существом. Мне потребовалось сорок восемь лет, чтобы прийти к этой всепоглощающей любви, настолько всепоглощающей, что в ней нет и мысли о личном страхе в предвидении грядущего осуждения, так как я беспокоюсь только о последствиях какое это осуждение может иметь для душ, которые были ведомы мною к Богу, и убеждены, что они были искуплены Иисусом, живущим во мне, и были бы, возможно, в этом случае, оторваны от Церкви, связующего звена между человечеством и Богом. Некоторые люди могут сказать: “И тебе не стыдно, что это заняло такое длительное время?” Нет, нисколько. Я была так слаба, таким более чем ничтожеством, что это заняло у меня все это время. Во всяком случае, я убеждена, что это заняло у меня в точности то время, которого хотел Иисус. Ни одной минутой больше, и ни одной меньше; потому что я могу сказать следующее: с тех пор как я стала понимать каков Бог, я никогда ни в чем не отказывала Богу. С тех пор, когда я, - четырехлетняя девочка, - ощутила, что Он настолько вездесущ, что поверила, что Он присутствует даже в деревянной спинке стула, на котором сидела, я просила у Него прощения за то, что сижу к Нему спиной и опираюсь на Него; с того времени, когда, - все еще четырехлетней девочкой, - даже во сне я размышляла о том, как наши грехи ранят и убивают Его, и я, бывало, вставала на моей постели, в своей длинной ночной рубашке, и, не глядя ни на какую святую икону, но адресуясь моему возлюбленному Иисусу, убитому во имя наше, умоляла Его: “Не я! Не я! Позволь мне умереть, но не говори Мне, что я ранила Тебя!» И мое сердце просыпалось…
Ты знаешь, о Любовь моя, о моих пламенных чувствах. Ты знаком с каждым из них… Ты знаешь, что простой намек на предложение с Твоей стороны, немедленно принимался твоей Марией. Даже если Ты планировал, что я должна отдать Тебе свою любовь возлюбленной не прямо тогда, во время Рождества 1921 года, моя любовь к Тебе была подтверждена: или любовью родственников, или моей жизнью, здоровьем. богатством… и тем, что я должна была все больше и больше становиться “ничтожеством” в социальной жизни, обломком, оставшимся от крушения, на который мир смотрит с жалостью или насмешкой, таким, который не может самостоятельно взять стакан с водой, когда испытывает жажду и рядом нет никого, кто мог бы дать его ей, пригвожденной подобно Тебе, да, подобно Тебе, какой я так страстно желала быть, и какой я захотела бы вновь немедленно стать, если бы Ты исцелил меня.
Все! Это ничтожество дало все всему моему существу как творению… И даже сейчас, да, даже сейчас, когда я могу быть сурово осуждена и запрещена, и могу быть поражена, что мне сказать Тебе? “Оставайся со мной, Ты и Твоя Благодать. Все остальное есть ничто. Я только умоляю Тебя не лишать меня Твоей любви, и не позволять тем, кого я привела к Тебе, вновь упасть обратно во тьму”.
Но куда же я ушла, о мое Солнце, пока Ты ходишь среди зарослей роз? Куда же мое сердце, которое сотворено, чтобы быть усилием любви к Тебе, завело меня? Оно бьется и воспламеняет кровь в моих жилах. И люди скажут: “у нее высокая температура и она страдает от сердцебиения”. Нет. Дело в том, что этим утром Ты ворвался в меня с силой божественного урагана любви, и я… и я исчезла в Тебе, так как Ты наполнил меня, и я больше не думаю как обычное человеческое создание, но я испытываю какой должна быть жизнь у серафима… и я воспламенена и брежу, и я люблю Тебя, я люблю Тебя, я люблю Тебя. Имей жалость и сострадание в Своей любви! Возымей жалость, если ты желаешь, чтобы я жила и служила Тебе, о божественнейшая вечная Любовь, о сладчайшая Любовь, о Любовь Небес и Творения, Бог, Бог, Бог… Нет! Не жалей! Еще больше любви! Еще больше! Вплоть до смерти на костре любви! Растворимся друг в друге! Будем любить друг друга! Чтобы мы могли быть в Отце, как Ты сказал, молясь за нас: “ Пусть те, кто любят Меня, будут там, где Я. И будут только Одним со Мной ”. Только Одним! Это одно из слов Евангелия, которое всегда заставляло меня погружаться в бездну любовного благоговения и поклонения. Что Ты просил для нас, о мой Божественный Учитель и Искупитель! Что Ты просил, о мой Божественный Учитель? Безумия в любви! Чтобы мы могли быть одним только с Тобой, с Отцом, со Святым Духом, ибо тот, кто в Одном, пребывает в Трех, о нераздельная и все же свободная Троица Бога Одного в Трех! Благословен! Благословен! Благословен каждым биением моего сердца и каждым дыханием!...
Но давайте вернемся к видению, поскольку… теперь я вижу Петра, идущего таким стремительным шагом, что его одежды трепещут как парус, вздутый ветром. За ним следует Варфоломей, который идет спокойнее. Петр внезапно появляется за спиной Иисуса, Который, нагнувшись, ласкает нескольких грудных младенцев, детей сборщиков, лежащих на складных сидениях в тени деревьев.
«Учитель!»
«Симон! Как ты оказался здесь? И ты тоже, Варфоломей? Вы должны были выйти завтра вечером, после заката в Субботу…»
«Учитель, не упрекай нас… Выслушай нас, сперва».
«Я выслушаю вас. И Я не упрекну вас, потому что верю, что у вас, должно быть, была серьезная причина для неповиновения. Но прежде успокойте Меня, что никто из вас не болен и не ранен».
«Нет, нет, Господь. Мы не потерпели никакого вреда», - спешит добавить Варфоломей.
Но Петр, всегда искренний и импульсивный, говорит: «Х’м, насколько я понимаю, было бы лучше, если бы каждый из нас сломал себе ноги, или даже если бы были ранены наши головы, чем…»
«Но что же случилось?»
«Учитель, мы подумали, что будет лучше прийти и положить конец этому…» - говорит Варфоломей, тогда как Петр прерывает его: «Поспеши рассказать Ему!» И он заключает: «Иуда превратился в демона, когда Ты ушел. Мы не смогли больше говорить или приводить доводы. Он посорился со всеми… Он возмутил всех слуг Элизы, а также других людей…»
«Возможно, он стал ревновать, потому что Ты взял с Собой Симона…» - Говорит Варфоломей извиняющимся тоном, когда видит, что выражение лица Иисуса стало очень суровым.
«Вздор! Какая ревность?! Прекрати оправдывать его!... Или я начну ссориться с тобой, чтобы дать выход своим чувствам, поскольку я не скандалил с ним… Потому что, Учитель, я преуспел в том, чтобы быть тихим! Только представь Себе! Тихим! Чтобы повиноваться Тебе и ради Тебя… Какими усилиями! Хорошо. Когда Иуда ушел, хлопнув дверью, мы посоветовались друг с другом… и мы думали, что будет лучше уйти, чтобы положить конец скандалу в Бетзуре и… чтобы не дать ему по ушам… Варфоломей и я сразу ушли. Я попросил остальных позволить мне сразу уйти, прежде, чем он вернется назад… потому что… потому что я чувствую, что больше не смогу контролировать себя… Ну, я рассказал Тебе. Теперь Ты можешь упрекнуть меня, если Ты думаешь, что я совершил ошибку».
«Вы поступили правильно. Вы все поступили правильно».
«И Иуда? О, нет, мой Господь! Не говори этого! Он выставил себя в неприглядном виде!»
«Нет. Он поступил неправильно. Но не тебе судить его».
«Нет, Господь…» Это «нет» произнесено с великим трудом.
Наступило минутное молчание. Затем Петр спрашивает: «Но Ты хотя бы не скажешь мне, почему Иуда совершенно внезапно сделался таким? Он, казалось, становился таким хорошим! Все было так хорошо! Я прочел молитвы и совершил жертвоприношение, которое, возможно, было последним… Потому что я не могу видеть Тебя расстроенным. И Ты огорчаешься, когда мы плохо себя ведем… И со времени праздника Посвящения я знаю, что даже жертвоприношение ложки меда имеет великую ценность… Ученик, самый младший ученик, бедный мальчик, научил этой истине меня, Твоего глупого апостола. Но я не пренебрег ею. Потому что я видел ее плоды. Потому что я также, хотя и болван, понимаю что-то посредством света Мудрости, который милостиво склоняется надо мной, уча меня, грубого рыбака, грешника. Я понял, что мы должны любить Тебя не только словами, но спасая души нашими жертвоприношениями, чтобы доставить Тебе радость, и не видеть Тебя таким, какой Ты сейчас, каким Ты был в Шеват. Ты так бледен и печален, мой Учитель и Господин, Которого мы не достойны, Которого мы не понимаем, ибо мы черви в сравнении с Тобой, Сын Божий, мы грязь в сравнении с Тобой, Звезда, мы – тьма, Ты – Свет. Но это оказалось бесполезным! Это верно! Мои жалкие жертвы… такие жалкие… так плохо принесенные… Какой цели они могли служить? С моей стороны было гордостью думать, что они могли послужить… Прости меня. Но я дал Тебе то, что имел. Я предлагал себя, чтобы дать Тебе то, что я имею. И я думаю, что был оправдан, потому что я люблю Тебя, мой Бог, всем своим существом, всем своим сердцем, всей своей душой, всеми своими силами, как это написано. И теперь я понял также это, и я тоже говорю то, что Иоанн, наш ангел всегда говорит, я умоляю Тебя (и он становится на колени у стоп Иисуса) увеличить Твою любовь в Твоем бедном Симоне, так, чтобы моя любовь могла увеличиваться для Тебя, мой Бог». И Петр простирается, чтобы поцеловать стопы Иисуса и остается в таком положении.
Варфоломей, который восхищенно слушал и выражал согласие, последовал за ним.
«Встаньте, друзья Мои, Моя любовь все глубже и глубже разрастается в вас и будет расти все больше и больше. И да будете вы благословенны за ваши сердца. Когда придут остальные?»
«Перед закатом».
«Очень хорошо. Также Иоанна, Элиза и Хуза вернутся до заката. Мы проведем Субботу здесь, и затем мы уйдем».
«Да, мой Господь. Но почему Иоанна так срочно послала за Тобой? Разве она не могла подождать? Это было устроено для того, чтобы мы пришли сюда! Из-за своего неблагоразумия она причинила все эти беспокойства!...»
«Не упрекай ее, Симон Ионин. Она действовала из благоразумия и любви. Она послала за Мной, потому что здесь были души, которые следовало утвердить в их доброй воле».
«Ах! В этом случае я больше ничего не скажу… Но, мой Господь, почему Иуда так сильно изменился?»
«Забудь об этом! Наслаждайся этим Эдемом, исполненном цветами и миром. Наслаждайся своим Господом. Оставь и забудь о человечестве во всех его худших формах, в его атаках на душу твоего бедного спутника. Помни только молиться о нем… очень упорно. Пойдем к малым сим, которые смотрят на нас полные изумления. Я говорил с ними о Боге, совсем недавно, от души к душе с любовью, и говорил с теми, кто постарше о прекрасных деяниях Божьих…» Он обнимает за талии двух Своих апостолов и направляется к группе детей, ожидающих Его.
[1] Скарабей – навозный жук.