Любимцы монархини Елизаветы

ТАМБОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

Кафедра истории и философии.

Реферат на тему:

«Фаворитизм в России в XVIII веке»

 

Выполнила:

студентка 1-го курса

гуманитарного факультета

Кондратьева Алена Сергеевна

 

Принял:

доцент, кандидат

исторических наук

Самохин Константин

Владимирович

Тамбов 2004

План:

Введение……………………………………………………………………3

1.Первая женщина на престоле…………………………………………4

2. «Бироновщина»…………………………………………………………7

2.1 Мориц Саксонский…………………………………………….7

2.2 Бестужев-Рюмин……………………………………………….8

2.3 Бирон…………………………………………………………….9

3.Любимцы монархини Елизаветы……………………………………21

4.Фаворитизм при ЕкатеринеII…………………………………………26

4.1 Значение Фаворитизма………………………………………..26

4.2 Граф Орлов……………………………………………………...28

4.3 Потемкин………………………………………………………..30

4.4 Ланский………………………………………………………….34

4.5 Дмитриев-Мамонов…………………………………………….37

4.6 Платон Зубов…………………………………………………….39

Заключение…………………………………………………………………40

Библиография………………………………………………………………42

 

Введение

В 18-м веке фаворитизм в связи с правлением женщин приобрел иные черты. Фавориты безмерно одаривались титулами и поместьями, имели огромное политическое влияние. Часто неспособны к государственной деятельности императрицы (за исключением Екатерины II, конечно). Целиком и полностью полагались на волю своих любимцев. Иногда выходцы из низких сословий становились видными политическими деятелями, возвышаясь за счет императрицы, приближающих их ко двору. Иногда благодаря фаворитам богатели и продвигались по службе их родственники.

Темп фаворитизма очень интересна и важна для рассмотрения так как изучая её, можно проследить влияние любимцев, императриц на политическую жизнь страны, на ход развития истории Государства Российского. Часто, пользуясь доверием цариц, фавориты выходили на передний план государственной деятельности, принимали решения огромной важности, определяли жизнь страны.

Иногда действия любимцев не устраивали высших чиновников, которые были не довольны правлением фаворитов, когда сами метили на важнейшие государственные должности.

В целом, фаворитизм нанес России огромный материальный урон и привел к переходу власти от истинных правителей к людям, не имеющим отношения к царскому двору.

1.Первая женщина на престоле.

Осенью 1724 года Петр внезапно узнает об измене жены, становится ему известно и имя любовника. Он молод и кра­сив, и все годы он был рядом с царем. В 1708 году Петр приблизил к себе миловидного юношу Виллима Монса, млад­шего брата Анхен. Зачем это сделал Петр, мы не знаем, но я думаю, что, так и не забыв свою первую любовь, царь хотел видеть рядом с собой того, чье лицо напоминало бы ему доро­гие черты Анхен. С 1716 года Виллим становится камер-юнкером Екатерины и делает, благодаря своему обаянию и деловитости, быструю карьеру: его назначают управлять имениями царицы, он становится камергером двора. Этот молодой человек, который, по словам датского посланника Вестфалена, «принадлежал к самым красивым и изящным людям, когда-либо виденным мною», и стал любовником Ека­терины.

Когда осенью 1724 года Петру принесли донос на зло­употребления и взятки Монса по службе, он еще ничего не. подозревал. Но взятые при аресте камергера бумаги раскры­ли ему глаза: среди пошлых стишков, любовных записочек от разных дам были десятки подобострастных, униженных пи­сем первейших сановников империи: Меньшикова, Ягужинского, Головкина. Все они называли Монса «благодетелем», «патроном», «любезным другом и братом» и дарили ему бес­численные дорогие подарки, делали подношения деньгами, вещами, даже деревнями! Нетрудно понять, в чем секрет столь могущественного влияния камергера императрицы-наследницы российского престола.

Девятого ноября арестованный Монс был приведен к следователю. Им был сам Петр — это дело он уже не мог доверить никому. Говорят, что, глянув царю в глаза, Виллим Монс упал в обморок. Этот статный красавец, участник Полтавского сражения, генерал-адъютант царя, не был чело­веком робкого десятка. Вероятно, он прочел в глазах Петра свой смертный приговор.

Не прошло и нескольких дней после допроса, как Монс был казнен на Троицкой площади по приговору суда, обви­нившего бывшего камергера во взятках и прочих должност­ных преступлениях. Такие дела тянулись обычно месяцами и годами. Все знали, в чем сокрыта истина. Столица, помня кровавое дело Алексея, в 1718 году втянувшее в свою орбиту десятки людей, оцепенела от страха.

Но Петр не решился развязать террор. Жестким наказа­ниям подверглись лишь ближайшие сподвижники измены жены — те, кто носил записочки, охранял покой любовни­ков. Некоторые современники этих событий сообщают, что Петр устраивал Екатерине шумные сцены ревности, бил ве­нецианские зеркала. Другие, напротив, видели царя в эти страшные дни веселым и спокойным, по крайней мере — внешне. Известно, что Петр, часто несдержанный и импуль­сивный, умел в час испытаний держать себя в руках.

На Екатерину не была наложена опала. Как и раньше, она появляется на людях с мужем, но иностранные дипломаты замечают, что императрица уже не так весела, как прежде.

Кампредон писал во Францию, что царь стал подозрите­лен, он «сильно взволнован тем, что среди его домашних и слуг есть изменники. Поговаривают о полной немилости князя Меншикова и генерал-майора Мамонова, которому царь до­верял почти безусловно. Говорят также о царском секретаре Макарове, да и царица тоже побаивается. Ее отношения к Монсу были известны всем, и хотя государыня всеми силами старается скрыть огорчение, но оно все же ясно видно на лице и в обхождении ее. Все общество напряженно ждет, что с ней будет».

Дело с изменой Екатерины было серьезнее других. И суть его — не только в супружеской неверности. Петра наверняка волновало другое – он, думая о будущем, возможно, ощущал свое беспредельное одиночество, глубокое равнодушие окружающих к тому делу, которому он посвятил жизнь и который теперь может пойти прахом: кто после его смерти будет править страной?

Петр уничтожил завещание в пользу Екатерины, подписанное накануне торжества в успенском соборе. На следующий день после допроса Монса он послал вице-канцлера А.И. Остермана к Голштинскому герцогу Карлу Фридриху – Петр давал согласие на заключение брачного контракта 24-го ноября контракт был подписан. Царь отдавал за Карла Фридриха 16-ти летнюю Анну, и, согласно брачному контракту, будущие супруги отрекались за себя и за своих потомков от всяких притязаний на русский престол. Одновременно был подписан и тайный договор, согласно которому Петр получал право Забрать в Россию своего внука, который родится от брака дочери и герцога (это могло произойти даже вопреки воле родителей), чтобы сделать его наследником русского престола. В этом-то и состоял новый династический план Петра. Брачным контрактом Петра с Голштинцами он решал важную задачу: теперь после его смерти к власти должен был прийти не великий князь Петр Алексеевич возможный мститель за гибель своего отца, и не жена- изменница, а сын любимой дочери Анны. Пятьдесят двухлетний царь явно рассчитывал прожить еще несколько лет и увидеть внука. Это было вполне реально – ведь 10 февраля 1728г. Анна и в самом деле родила мальчика Карла Петера Ульриха, в Последствии ставшего русским императором Петром III.

 

Смерть Петра потрясла Россию. Закончилось не только долгое тридцатипятилетнее царствование, уходила в прошлое целая эпоха русской истории, время реформ, головокружи­тельных изменений во всех сферах жизни страны. Берхгольц записал в своем дневнике, что все гвардейцы рыдали в ту ночь, как дети. «В то утро не встречалось почти ни одного человека, который бы не плакал или не имел глаз, опухших от слез». Екатерина распорядилась, чтобы каждый житель Петербурга мог проститься с великим покойником, на сорок дней тело Петра выставить в траурном зале Зимнего дворца. Людей было так много, что несколько раз пришлось менять протертое тысячами ног черное сукно дорожки. По многу часов подряд возле гроба сидела Екатерина, и слезы не просыхали на ее глазах. Ее горе видел весь Петербург, и в этом была не только необходимая власти публичная печаль без­утешной вдовы — Екатерина действительно страдала. Но позже у императрицы возникла близость с камерге­ром графом Густавом Левенвольде, ловким, симпатичным человеком, чем-то напоминавшим покойного Виллима Монса. Наступили другие времена, прятать свои увлечения не было смысла, и Екатерина ни днем, ни ночью не отпускала от себя молодого любовника. Но и он порой был не в силах выдержать бешеный ритм жизни двора. Французский дипло­мат Маньян сообщал, что Меншиков и Бассевич навестили нежного друга императрицы, который «утомился от беско­нечных пиршеств». Впрочем, для Меньшикова — опытного царедворца — стало ясно, что такой образ жизни императри­цы к хорошему не приведет. Об этом упрямо говорили факты: то было известно, что императрица «в отличном настроении, ест и пьет, как всегда, и, по обыкновению, ложится не ранее четырех-пяти часов утра», то вдруг празднества и кутежи резко обрывались, Екатерина не вставала с постели. Ее ста­ли одолевать болезни.

Бироновщина»

2.1 Мориц Саксонский. В 1726 году вдруг блеснул луч надежды: в Митаву прие­хал побочный сын польского короля Августа II принц Мориц Саксонский, красавец и сердцеед. Его кандидатура на пусто­вавший столько лет курляндский трон подошла местным дво­рянам, которые, вопреки предостережениям из Петербурга, избрали Морица в герцоги. «Моя наружность им понрави­лась»,— победно писал Мориц своим друзьям в Саксонию. А уж как понравилась его наружность Анне! Единственное, что ее огорчало, это непрерывные амурные похождения принца. Пораженный обилием красавиц в этом медвежьем углу Евро­пы, он старался не пропустить ни одной из них. Впрочем, как известно, донжуаны — самые завидные женихи, и Анна по­грузилась в сладкие мечты.

Увы! Эти мечты вскоре разбила жизнь: старая покрови­тельница Анны — Екатерина, ставшая к тому времени импе­ратрицей, вынесла безжалостный приговор: «Избрание Мо­рица противно интересам русским», так как это усиливало влияние польского короля в герцогстве. В Митаву срочно выехал Александр Меншиков. Он сам мечтал стать герцогом Курляндским. Не зная об этом, Анна чуть ли не бросилась в ноги светлейшему. Меншиков докладывал императрице, что с первой же минуты встречи Анна, «не вступая в долгие разговоры», просила его «с великою слезною просьбою» раз­решить ей выйти замуж за Морица. Но князь Меньшиков был неумолим: нет, граф должен покинуть Курляндию! Анна, не спросив разрешения, полетела в Петербург, чтобы молить о заступничестве тетку-императрицу. Но все просьбы оказа­лись напрасными, ей отказали. И хотя Меньшикову и не уда­лось добиться избрания в герцоги — слишком грубо и прямо­линейно он действовал, Морица с помощью русских солдат все же изгнали из Курляндии.

2.2 Бестужев-Рюмин. Со скандальным отбытием Морица сердечные потрясе­ния Анны не закончились. «Экскурсия» ловеласа в Курлян­дию имела печальные последствия и для Бестужева-Рюмина. Почтенный сановник, опытный царедворец, он был не только русским резидентом в Курляндии, обер-гофмейстером двора герцогини, но и ее давним любовником. Будучи на девятна­дцать лет старше Анны, он соблазнил юную вдову и полно­стью подчинил ее своей воле. Это, кстати, и стало одной из причин хронического конфликта Анны с матерью, которая не ладила с Бестужевым.

По своему характеру Анна Иоанновна была женщина простая, незатейливая, не очень умная и не кокетливая. Она была лишена честолюбия Екатерины II и не гналась за титу­лом первой красавицы, как Елизавета Петровна. Всю свою жизнь она мечтала лишь о надежной защите, поддержке, которую мог дать ей мужчина, хозяин дома, господин ее судьбы. Просьбами о защите, «протекции», готовностью «от­дать себя во власть покровителю, защитнику» пронизаны письма Анны к Петру I, Екатерине, Петру II, сановникам, родным. Именно поэтому она так рвалась замуж. Но, как мы видели, жизнь упорно препятствовала исполнению ее жела­ний. Со временем Бестужев и стал для нее таким защитни­ком, опорой, господином. Это был, конечно, не лучший вари­ант, но хотя бы какой-то. И Анна жила одним днем, закрывая глаза на грехи своего фаворита, не пропускавшего ни одной юбки.

После провала своей курляндской авантюры Меньшиков всю вину за это взвалил на Бестужева, которого отозвали из Митавы в Петербург. И вот по переписке мы видим, что после отъезда резидента Анна впадает в отчаяние, почти в истерику. С июня по октябрь 1727 года она написала подряд двадцать шесть писем всем, кому только было возможно, не обойдя просьбами даже свояченицу светлейшего В. Арсеньеву и его дочь Марию, которая стала невестой Петра П.. Анна умоляла вернуть Бестужева в Митаву, писала, что без него развалится все герцогское хозяйство. Но Меньшиков, при­бравший после смерти Екатерины I всю власть к рукам, игно­рировал отчаянные мольбы Анны. Тогда она начала бомбардировать письмами вице-канцлера А. И. Остермана, рассчи­тывая на его заступничество. Царевна, дочь русского царя, в своих письмах к безродному вестфальцу прибегает к оборо­там, более уместным в челобитных солдатской вдовы. Отчая­ние одиночества выливается в словах: «Воистино [я] в вели­ком горести, и пустоте, и в страхе! Не дайте мне во веки плакать! Я к нему привыкла!» Она убивается по Бестужеву, как по покойнику. Но дело здесь не в особой, беззаветной любви к нему, как это может показаться на первый взгляд. Анна просто не могла и не хотела быть одна, ее страшили пустота, одиночество, холод вдовьей постели.

2.3 Бирон. В конце 1727-го — начале 1728 года в жизни Анны про изошли значительные перемены. Речь не идет о ее положе­нии как герцогини. Оно оставалось таким же, как и раньше: безвластие, зависимость, неуверенность. Если раньше она искала покровительства у Меньшикова, его жены, его своя­ченицы, то теперь, после падения светлейшего осенью 1727 года, она пишет подобострастные письма уже князьям Долгоруким, сестре Петра II царевне Наталье, сообщая им, как раньше другим адресатам, что «вся моя надежда на Вашу высокую милость». Самому же Петру II, увлеченному охо­той, она намеревается послать «свору собачек». Все было как обычно.

Перемены коснулись ее личной жизни: у нее появился новый фаворит — Эрнст Иоганн Бирон. С этого времени и до конца своих дней она не расставалась с ним. Бестужев, кото­рому после падения Меньшикова разрешили-таки вернуться в Митаву, был безутешен — его теплое место под боком гер­цогини заняли самым коварным образом. Бестужев в отчая­нии рвал на себе волосы — ведь он, именно он сам пригрел на своей груди этого негодяя, этого проходимца. «Не шлях­тич и не курляндец,— желчно писал Бестужев о Бироне,— пришел из Москвы без кафтана и чрез мой труд принят к [курляндскому] двору без чина, и год от году я, его любя, по его прошению, производил и до сего градуса произвел, и, как видно, то он за мою великую милость делает мне тяжкие обиды... и пришел в небытность мою [в Курляндии] в кредит» к Анне».

И хотя Бирон, вопреки словам Бестужева, был все же и дворянином и курляндцем, в его прошлом было немало тем­ных пятен. Известно, что, учась в Кенигсбергском универси­тете, он попал в тюрьму за убийство солдата в ночной драке студентов со стражей. С большим трудом, выбравшись из темницы, он около 1718 года, после неудачной попытки най­ти службу в Москве, пристал ко двору Анны и действительно благодаря покровительству Бестужева закрепился в окру­жении герцогини. Он усердно служил, выполняя поручения обер-гофмейстера. Молодой соперник Бестужева (он родил­ся в 1690 году) был малый не промах. Он быстро утешил горевавшую в одиночестве вдову, и Анна полностью подчи­нилась его влиянию. Бестужев, хорошо знавший обоих, опа­сался: «Они могут мне обиду сделать: хотя Она [бы] и не хотела, да Он принудит».

Эти опасения оказались не напрасны. В августе 1728 года Анна послала в Москву своего человека с доносом. Она про­сила разобраться, «каким образом Бестужев меня расхитил и в великие долги привел». Всплыли какие-то махинации бывшего обер-гофмейстера с герцогской казной, сахаром, вином, изюмом. Конечно, дело было не в краденом изюме, а в полной, безвозвратной «отставке» Бестужева, против ко­торого начал умело действовать счастливчик, занявший его место возле изюма и сахара. Бирон был женат на фрейлине Анны Бенигне Готлиб фон Тротта Трейден, и у них было трое детей: дочь и два сына. В исторической литературе сущест­вует мнение, что матерью младшего сына Бирона — Карла Эрнста была сама Анна Иоанновна. И дело даже не в особых отличиях Карла при дворе Анны в годы ее царствования, а в том, что императрица никогда не расставалась с ребенком. Отправляясь в январе 1730 года по приглашению верховников в Москву, она взяла с собой минимум вещей и... Карла Эрнста, которому было всего полтора года, причем без мате­ри и отца ребенка. Спрашивается: зачем она взяла с собой этого мальчика? Ведь она ехала не на прогулку, а в тяжелое путешествие с непредсказуемым исходом. Вероятно, пото­му-то она и взяла с собой сына! Французский посланник маркиз Шетарди в 1740 году сообщал в своем донесении, что «молодой принц Курляндский спит постоянно в комнате ца­рицы». Об этом знали и другие современники. Вполне веро­ятно, что огромное влияние Бирона на Анну было обусловле­но и тем, что у императрицы был ребенок от фаворита. Но вся предыдущая жизнь Анны, как и долгий зимний путь, остались позади. 13-го февраля 1730-го года она вышла из саней в селе Всесвятском, на пороге Москвы. Совсем рядом шумел своими улицами огромный город - сердце России. Он ждал приезда новой государыни.

Как-то раз Анна случайно подслушала разговор гвардейцев, возвращавшихся после тушения небольшого пожара во дворце. Солдаты сожа­лели, что в суете им во дворце «тот, который надобен, не попался, а то [бы] уходил».

Речь шла о недавно приехавшем из Курляндии Бироне. Он сразу же занял первое место у трона, что гвардейцам не понравилось. В августе 1730 года Анна стала поспешно соз­давать, к вящему неудовольствию гвардии, новый гвардей­ский полк — Измайловский. Им командовали преимущест­венно иностранцы во главе с К. Г. Левенвольде и братом Бирона Густавом. Солдат же набирали не из московских дво­рян, как было принято со времен Петра Великого, а из мел­ких и бедных дворян южных окраин государства — людей далеких от столичных политических игрищ. Анна, вероятно, рассчитывала на верность этих людей в будущие острые моменты своего царствования.

Слухи о намерении недовольных «исправить дело 1730 года» вынудили Анну в самом начале 1731 года провести невидан­ную ранее акцию. Всем полкам, генералитету, высшим чи­новникам было предписано явиться рано утром ко дворцу. Анна обратилась к собравшимся с речью, в которой сказала, что «для предупреждения беспорядков, подобных наступив­шим по смерти ее предшественника» Петра II, она намерена заранее назначить себе преемника, но так как его еще нет на свете, то императрица требует от всех немедленной присяги на верность ее будущему любому выбору. С целью устране­ния династических затруднений Анна приблизила ко двору свою двенадцатилетнюю племянницу Анну Леопольдовну, дочь старшей сестры Екатерины, и намеревалась выдать ее замуж и передать престол ей или будущим ее детям. Гвардия и сановни­ки странному капризу императрицы присягнули безропотно.

Но покоя у Анны все равно не было. Так сложилось, что Москва не была для Анны безопасной. Человек суеверный и мнительный, Анна была потрясена внезапной смертью на ее глазах генерала И. Дмитриева-Мамонова — морганатическо­го супруга ее младшей сестры Прасковьи. И уж совсем скверно стало императрице после того, как во время загородной поездки карета, ехавшая впереди императорской, внезапно провалилась под землю. Расследование показало, что это был искусно подготовленный подкоп. Окончательно решение переехать в Петербург созрело к концу 1730 года, когда ар­хитектор Д. Трезини получил срочный заказ: привести в по­рядок императорские дворцы. Семнадцатого января 1732 года газета «Санкт-Петербургские ведомости» с ликованием из­вещала мир о прибытии императрицы в столицу. Ее встречал генерал Б. X. Миних. С самого начала царствования Анны будущий фельдмаршал, оставаясь за главного начальника в Петербурге, верхним чутьем безошибочно уловил новые вея­ния из Москвы и сразу же показал свою лояльность новой повелительнице: привел к присяге город, войска и флот. Потом он послал императрице донос на адмирала Сиверса, который советовал не спешить с присягой именно Анне и высказывал симпатии дочери Петра Елизавете. Этим Миних расположил к себе Анну, которая стала давать верному гене­ралу и другие грязные задания политического свойства.

И вот перед приездом Анны Миних развил бурную дея­тельность. Были построены роскошные триумфальные арки, обновлен Зимний дворец, наведен порядок на петербургских улицах. Жаль, что на дворе стояла зима и нельзя было пока­зать императрице флот. Все было празднично и торжествен­но: клики толпы, салют построенных вдоль дороги полков, гром барабанов, фейерверки. Прибыв в Петербург, Анна сра­зу же направилась в Исаакиевскую церковь, где был отслу­жен торжественный молебен. Затем императрица двинулась в Зимний дворец — свой новый дом. Петербург после четы­рехлетнего перерыва, когда столица при Петре II фактически переместилась в Москву, вернул себе корону. Теперь, вдали от Москвы, Анна могла вздохнуть спокойно. Накануне пере­езда двора в Петербург саксонский посланник Лефорт писал, что императрица тем самым хочет «избавиться от многих неприятных лиц, которые останутся здесь (в Москве.— Е. А.) или будут отправлены дальше внутрь страны, она хочет иметь полную свободу...».

Остался доволен переездом и Бирон. Москва — «варвар­ская столица» — ему не нравилась. К тому же с ним в Москве приключился невиданный конфуз: его, блестящего наездни­ка, на глазах императрицы, придворных и толпы сбросила наземь лошадь. Анна, нарушая всю церемонию царского вы­езда, выскочила из кареты, чтобы самой поднять из прокля­той московской грязи бедного, ушибленного, но бесконечно любимого обер-камергера. Если же говорить серьезно, то переезд в Петербург был сильным ходом правительства Анны. Для заграницы перенос при Петре II столицы в Москву сим­волизировал отступление от политической линии Петра Ве­ликого. Анна избрала другой путь: вернувшись в Петербург, она демонстрировала близость с Европой. Многие трезвые политики и раньше понимали важность возвращения на бе­рега Невы. Анна вняла этим советам. Возвращение в Петер­бург демонстрировало преемственность политических идеа­лов Петра Великого и означало усиление империи и ее новой повелительницы.

 

Кабинет министров был создан в 1731 году. В новое учреждение вошли весьма доверенные сановники: Г. И. Головкин, А. И. Остерман, князь А. М. Черкасский, позже — П. И. Ягужинский, А. П. Волын­ский. Новое учреждение имело огромную власть — подписи его министров приравнивались к подписи императрицы, хотя только она была вправе решать, что взять на себя, а что поручить своим министрам. В Кабинете сосредоточивалась вся масса текущих дел, тех, что не могла и не хотела решать Анна. Это был рабочий орган управления государством. Ка­бинет был подобран довольно удачно: боязливые Головкин (умер в 1734 году) и Черкасский звезд с неба не хватали, но порученное дело делали. «Мотором» же учреждения был граф Остерман, несший основную тяжесть работы. Бирон не дове­рял Остерману — слишком двуличен он был, но, ценя дело­вые качества вице-канцлера, вынужден был с ним считаться.

В виде противовеса Остерману фаворит включил в Каби­нет Ягужинского — бывшего генерал-прокурора Петра I, человека прямого и резкого, а после его смерти в 1736 году — А. П. Волынского, сановника умного, честолюбивого и тако­го же горячего и резкого, как Ягужинский. Бирон надеялся, что Волынский не даст Остерману особенно развернуться и будет исправно доносить обо всех делах. Сам же Бирон де­монстративно не входил в состав этого учреждения, остава­ясь только обер-камергером, но без его ведения и одобрения в Кабинете не принималось ни одного важного решения. Министры, докладывая дела в апартаментах императрицы, догадывались, что их слушает не только зевающая Анна, но и сидящий за ширмой фаворит. Именно ему принадлежало последнее слово. Он же подбирал и министров, и других чиновников. Пятого апреля 1736 года он озабоченно писал Кейзерлингу: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заменить его в Кабинете...» Чиновники часами ждали приема у Бирона. Он мог сдвинуть с мертвой точки любое дело, никто не смел ему возражать. Но для ус­пеха нужно было «подмазать». Нет, никаких взяток обер-камергер никогда не брал. Просто некоторые добрые люди делали ему подарки — породистого жеребца в конюшню, связку соболей или какое-то украшение для жены...

Если на минуту мы представим себе групповой портрет с императрицей, то он должен быть примерно таким. На фоне тяжелых «волн» малинового бархата строго и внима­тельно смотрит на нас несколько человек. Посредине в золо­ченом кресле сидит уже знакомая нам грузная, некрасивая женщина с маленькой короной в густых черных волосах и голубой лентой через плечо. Справа от Анны, держа ее за руку, стоит Бирон. Это красивый высокий человек с одутло­ватым, капризным лицом. Он одет как всегда — в ярком светлом кафтане с бриллиантовыми пуговицами и в пышном белом парике, длинные букли которого заброшены за спину. На воображаемом нами групповом портрете мы видим еще троих мужчин. Один из них — высокий, мужественный, элегантный. Он стоит подбоченясь и небрежно держит в руке маршальский жезл. Это фельдмаршал Бурхард Христо­фор Миних.

В начале 1730 года он сидел в оставленном двором, уга­сающем Петербурге и подумывал, кому бы удачнее для себя продать свою шпагу, точнее — циркуль. Прекрасный инже­нер и фортификатор, сменивший до России четыре армии, он уже почти собрался в привычный путь ландскнехта на поиск счастья и чинов. И вдруг к власти пришла Анна, которой как раз и были нужны такие люди, как он,— не связанные с «боярами»-верховниками и дворянами-прожектерами, пре­данные служаки. И он начал рьяно служить, не очень задумы­ваясь над моральными проблемами. Миних производил при­ятное впечатление на непроницательных людей, бывал обво­рожителен и мил. Его высокая сухощавая фигура была изящ­на и привлекательна. Но те, кто разбирался в людях, видели в Минихе фальшь и лживость. Но более всего в характере фельдмаршала было заметно безмерное честолюбие и само­любование. Он мнил себя великим полководцем и, пребывая в этом своем заблуждении, понапрасну положил немало сол­дат в русско-турецкую войну 1735—1739 годов. В своих ме­муарах Миних «скромно» признается, что слава его не имела пределов, и что русский народ называл его «Соколом с все­видящим оком» и «Столпом Российской империи». Из дел же Тайной канцелярии известно, что солдаты прозвали его «жи­водером».

Несомненно, это был горе-полководец. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышле­ния, рутинная тактика, ведшие к неоправданным людским потерям,— вот что можно сказать о воинских талантах Миниха, которого от поражения не раз спасал счастливый слу­чай или фантастическое везение. Вместе с тем у Миниха была редкостная способность наживать себе врагов. Он был классический склочник: где бы он ни появлялся, сразу же начинались ссоры и раздоры. Вначале обворожив и располо­жив собеседника к себе, он затем вдруг резко менял тон, оскорблял и унижал его. В 1736 году Анна была не на шутку обеспокоена состоянием находившейся в походе армии. Речь шла не о поражениях на поле боя. Страшнее турок казались склоки в штабе Миниха, носились слухи о заговоре генера­лов против своего главнокомандующего. С трудом удалось погасить скандал в ставке русских войск.

Миниху скандалы были нипочем. Вернувшись в столицу, он всегда находил нужные слова, и императрица закрывала глаза на его пакости. Анна прекрасно знала, что, пока у нее есть Миних, армия будет в надежных руках, армия будет ее. В письмах к фельдмаршалу она не случайно называла его «Нам любезноверный». Он таким и был: ради монаршей ми­лости и успешной карьеры он был способен на многое. Ми­них известен как автор доносов, как следователь по делам политического свойства. Циничный и беспринципный, он по негласному распоряжению Анны организовал за пределами России убийство шведского дипкурьера М. Синклера, совер­шил немало других преступлений, чтобы угодить повелитель­нице, получить награду.

Бирон довольно рано раскусил честолюбивые устремле­ния ласкового красавца и стремился не дать Миниху войти в доверие к императрице. Фаворит, человек сугубо штат­ский, боялся проиграть в глазах Анны этому воину в блестя­щих латах собственной славы. Бирон не позволил Миниху войти в Кабинет министров, куда тот, естественно, рвался. Раз-другой столкнувшись с непомерными амбициями и пре­тензиями Миниха, Бирон постарался направить всю огром­ную энергию фельдмаршала на стяжание воинских лавров преимущественно там, где они произрастали, то есть на юге, вдали от Петербурга. Посланный на русско-польскую войну 1733—1735 годов, Миних потом почти непрерывно воевал с турками на юге. Окончательно выскочить из степей на скольз­кий дворцовый паркет ему удалось лишь в 1740 году, и все-таки сумел ловко подставить ножку своему давнему благо­детелю Бирону, арестовав его, правителя России, темной ночью 9 ноября 1740 года. Но об этом будет сказано чуть позже.

Еще один наш герой изображен на картине. Кажется, что он вот-вот нырнет за малиновую портьеру — так ему вреден яркий свет, так он не хочет быть на виду. Одет он неряшливо и некрасиво, но глаза у него умные и проницательные. Это вице-канцлер Андрей Иванович Остерман — одна из ключе­вых фигур аннинского царствования. Начав при Петре с должности переводчика, скромный выходец из Вестфалии посте­пенно вырос в фигуру чрезвычайно влиятельную на русском политическом Олимпе. Его отличала фантастическая рабо­тоспособность, и, по отзывам современников, он работал днем и ночью, в будни и праздники, чего ни один уважающий себя министр позволить себе, конечно, не мог. Огромный админи­стративный опыт помогал ему ориентироваться как во внут­ренней, так и во внешней политике. Особенно силен он был как дипломат. В течение, по крайней мере пятнадцати лет он делал русскую внешнюю политику, и результаты этой дея­тельности для империи были совсем не плохи. Но Остерман был всегда одинок. Общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не особенно искусное притворство — анекдотично. Как прави­ло, в самые ответственные или щекотливые моменты своей карьеры он заболевал. Вдруг у него начиналась какая-нибудь подагра или другая плохо контролируемая врачами болезнь, и он надолго сваливался в постель, и вытащить его оттуда не было никакой возможности.

Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился (Андрей Иванович ко всему был страш­ный грязнуля даже для своего не особенно чистоплотного века.— Е. А.), жалуется на боль в ушах (чтобы не слышать обращенных к нему вопросов.— Е. А.), обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа... во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы». Но в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, отпра­виться во дворец.

Анна весьма уважала Остермана за солидность, ученость и обстоятельность. Когда требовался совет по внешней по­литике, без Остермана было не обойтись. Нужно было лишь набраться терпения и вытянуть из него наилучший вариант решения дела, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки. Остерман уст­раивал Анну как человек, целиком зависимый от ее мило­стей. Иностранец, он хотя и взял жену из старинного рода Стрешневых, но, в силу своего нрава и положения, оставал­ся чужаком в среде русской знати. Тем крепче он льнул к сильнейшему. Вначале таким был Меншиков, которого Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал с Минихом и долго добивался расположения Бирона, став его незаменимым помощником и кон­сультантом.

Наконец обратимся к последнему персонажу нашего во­ображаемого группового портрета. Он стоит за креслом Анны, и кажется, что они о чем-то только что быстро переговорили, но тотчас замолчали, как только приглашенные вельможи заняли свои места перед художником. Да, у них была общая тайна: генерал, который при появлении Миниха, Остермана и Бирона тотчас отступил в тень, был нужен Анне, как и Остерман. Без преувеличения можно сказать, что начальник Тайной канцелярии генерал и граф Андрей Иванович Ушаков держал руку на пульсе страны.

Самым большим объектом страсти Анны был ее любимый мужчина Бирон. «Никогда на свете, чаю, не бывало более дружной четы которая так бы проявляла в увеселении или скорби совершенного участие, как императрица с герцогом», так пишет Э.Миних и продолжает: «Оба почти никогда не могли во внешнем своем виде притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное проявлялось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи. Ему оказанной монархиней, тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало спрашивать у герцога, и через него одного императрица на оное решалось». В середине марта 1730-го года как только Бирон приехал в Москву, они не расставались ни на один день до самой смерти императрицы. Влияние Бирона на царицу было огромным, подавляющим. И истоки его крылись в чувствах Анны Иоанновны, с радостью подчинившейся своему господину. Они даже болели одновременно, точнее, болезнь Бирона делала императрицу больной.

Бирон был женат на Фрейлине Анны. Их дети совершенно свободно чувствовали себя при дворе. Императрица очень тепло относилась к молодым Биронам. Награды и чины сыпались на них как из рога изобилия, создается впечатление, что Анна и Бироны составляли единую семью. Они вместе присутствовали на праздниках, посещали театры и концерты, катались на санях, по вечерам играли в карты.

Близким приятелям Бирон жаловался на то, что вынужден целыми днями быть с императрицей, когда его ждут государственные дела. Но помня печальную судьбу Бестужева, Бирон ни на один день не оставлял Анну.

Воцарение Анны открыло для Бирона головокружительные горизонты. Уже в июне 1730 года Анна выхлопотала у австрийского Императора для него титул графа, а осенью Бирон стал кавалерам ордена Андрея Первозванного и обер-камергером, для того чтобы должность эта выглядела солиднее, в Табель о рангах – документ, регулировавший служебное продвижение военных, чиновников и придворных, были внесены изменения, и новоиспеченный обер-камергер вместе с чином «переехал» из четвертого сразу во второй класс. Но самой заветной мечтой Бирона было стать герцо­гом Курляндским, занять по-прежнему пустующий трон в Митаве.

Дело это было многотрудное: пруссаки и поляки внима­тельно присматривались к Курляндии. Кроме того, курляндское дворянство слышать не хотело о передаче трона незнат­ному Бирону. Сохранилась подробная переписка фаворита с упомянутым выше посланником России в Польше Г. Кейзерлингом. Бирон изо всех сил стремился усыпить бдительность