— Ты можешь позвонить на работу с моего телефона.
Он лезет в карман, вынимает изящный смартфон и протягивает его мне.
Абсолютно невозмутимо. Как он все это время может сохранять такое спокойствие?
— Перестань быть таким милым, — я поднимаюсь с пола, прижимая к себе одежду, чтобы оградить себя от его взгляда и скрыть доказательства того, что я искренне и серьезно возбуждена. — Это пугает.
— С каких это пор?
— Никто не бывает милым без причины, — говорю я, набирая номер офиса.
— У меня есть причина, — он наклоняется с широкой улыбкой, бицепсы бугрятся под футболкой.
— Да? — на линии гудки, гудки, гудки. — И какая же?
— Причина такая, что мне не нужна причина.
— Глупость какая-то. Попробуй еще раз.
— Ладно, — он разглаживает бороду длинными, сильными пальцами. — Ладно... ладно, как насчет такой причины: ты очень сексуальная штучка, и я так мил с тобой, потому что мне просто понравились твои большие сочные сиськи.
На мгновение я лишаюсь дара речи.
— Господи, ну ты и свинья.
Он пожимает плечами.
— Ты сама спросила.
— Они не такие уж и большие, — я скрещиваю руки на груди, не то чтобы застеснявшись... хорошо, да, я стесняюсь.
— Достаточно большие, насколько я могу судить, а повидал я достаточно.
Я смотрю на него и разочарованно вздыхаю — трубку на том конце не берут.
— Мы можем перестать говорить о моих сиськах? — и ровно в этот самый момент трубку все-таки поднимают. Черт, конец фразы наверняка успели услышать.
— Э, здравствуйте? — растерянно отвечает Линдси.
— О, Боже, Линдси, привет, это Найл.
— Найл! Ты в порядке? Мы все беспокоились о тебе.
— Да, я... Я в порядке. Мой грузовик вчера вечером сломался, и я проспала. Прости, Линдси. Я буду у вас, как только смогу. Где-то через полчаса.
Линдси говорит с кем-то, слышно плохо.
— Ну, вообще-то здесь доктор Бердсли, и он говорит, что все нормально. Возьми выходной.
— О, нет, я не могу.
Слышно, как трубку передают из рук в руки, а потом меня оглушает техасский говор доктора Бердсли.
— Найл, дорогуша, ты остаешься сегодня дома, лады? У нас тут все отлично. Ты вчера здорово поработала, и, к слову, у тебя не было выходных уже... вообще никогда.
— Вы уверены, доктор Бердсли? Я могу приехать через полчаса.
— Может быть, я и старый, но умирать пока не собираюсь. Денек проскриплю.
— Если вы так уверены.
— Уверен. Теперь отдыхай. Увидимся завтра.
— Хорошо, Спасибо. И... простите. Со мной первый раз такое.
— Боюсь, это хоть раз да происходит даже с лучшими из нас. Однажды я сам на два часа опоздал на операцию.
Я смеюсь. В этом весь Амос Бердсли.
— Дайте угадаю, были на охоте?
— Найл, откуда ты все знаешь? Но ты права. Я подстрелил в тот день отличнейшего оленя, правда, потом пришлось иметь дело с вывихом колена, — слышится грудной смех, похожий на кашель — он всегда так смеется. — Так что слушайся меня, старого дурака. У меня пациенты, так что я пойду. Увидимся завтра, Найл.
— Пока, доктор Бердсли.
— Пока, дорогуша.
Я заканчиваю звонок, бросаю телефон в сумку, а потом, вспомнив, что он не мой, возвращаю его этому светловолосому качку.
— Так у тебя выходной?
Я киваю.
— Кажется, так.
— Что собираешься делать?
Я пожимаю плечами.
— А черт его знает. У меня не было выходных уже... очень долгое время.
— Могу я пригласить тебя на завтрак? Ну, на ланч. Бранч. Короче, пофиг. (Прим.: Бранч — в США и Европе приём пищи, объединяющий завтрак и ланч. Он подаётся между 11 часами утра и 16 часами дня).
— Ты можешь пригласить, но я могу и отказаться, — я не смотрю на него, потому что, как бы то ни было, а нормально поесть — это звучит здорово. У меня есть только черствый хлеб, и черствый он не потому, что засушен в тостере.
— Я вернул тебе грузовик, — он дарит мне очередную невыносимую улыбку. — По крайней мере, завтрак я заслужил.
— Да, кстати об этом. Как тебе удалось? Ключи-то у меня в сумочке.
— Запасной ключ в коробке под передним правым крылом. Это одно из мест для хранения запасного ключа, — он копается в кармане, достает ключ и протягивает его мне.
Вытаращив глаза, я беру его.
— Даже не представляла, что такое есть, — я смотрю на него. — Что с машиной?
— Кончился бензин, — уголки его губ подергиваются, как будто он изо всех сил пытается сдержать смех.
— Кончился бензин? — я озадаченно хмурюсь. — Но я его заправила всего пару дней назад. Этого не может быть.
— Утечка топлива. Ее быстро исправили.
— Сколько все это стоит? Эвакуатор и ремонт?
— Бранч.
— Что?
— Пообедай со мной — это плата за ремонт.
Я делаю несколько медленных вдохов и выдохов, пытаясь собраться с мыслями. Не стоит с ним обедать. С другой стороны, почему бы и нет?
Он спас меня вчера вечером.
Пригнал мне грузовик сегодня утром… вернее, днем. Он не просит денег.
Стоит здесь, в моей спальне, а я даже не знаю его имени. Я почти голая, и он ясно дал понять — ему нравится то, что он видел. И, судя по его словам, увидел он достаточно.
Это хорошо или плохо? Я не знаю.
Он выбил меня из колеи.
Мертвый взгляд Олли из сна снова всплывает в моей памяти. Ничего не могу с этим поделать. Вдруг становится трудно глотать. Если сегодня я останусь одна, то буду переживать этот сон снова и снова, пока не сойду с ума.
Так что, может, я и спятила, но…
—Ладно. Хорошо. Бранч. Но ты должен выйти, чтобы я могла одеться.
— Не стесняйся, я отвернусь.
— Он отвернется! Иисусе, — я качаю головой, удивляясь его нахальству. — Ты даже не знаешь моего имени.
— Найл Джеймс.
Я ошеломленно моргаю.
— Как… Откуда ты знаешь?
Какая-то тень пробегает по его лицу, но исчезает так быстро, что мне кажется, я ошиблась, и на самом деле ничего и не было.
— Твое имя написано на водительских правах. Я увидел их, когда искал в бардачке запасной ключ.
— Но я не знаю твоего имени.
— Лок.
Я хмурюсь.
— Лок?
— Сокращение от Лахлан, но никто не называет меня так, кроме матери, и то я с ней постоянно спорю.
— Лахлан. У тебя есть фамилия?
— Нет. Я клон суперсолдата, сбежавший из секретной лаборатории.
Ему удается сказать это с каменным лицом.
— Не будь мудаком.
Он смеется, и, Боже, этот смех чертовски сексуален. Ненавижу его за это. Или хочу ненавидеть, но не получается. Но хотя бы раздражение есть.
— Монтгомери, — говорит он. — Меня зовут Лахлан Монтгомери.
Я встаю, придерживая рукой одежду, чтобы прикрыть низ живота, и протягиваю ему другую руку для рукопожатия.
— Приятно познакомиться, Лахлан.
Он пожимает мне руку — Господи, его рука большая и сильная, а ладонь мозолистая, как наждачная бумага.
— Пожалуйста, зови меня Лок, — в его глазах снова что-то мелькает. — Приятно познакомиться, Найл.
— Отлично, мы познакомились. А теперь, серьезно. Убирайся к черту из моего дома, чтобы я могла одеться.
— Хорошо, хорошо, — он отступает с таким видом, словно ему невыносима даже мысль оторвать от меня взгляд. Так странно.
И немного радует.
Это не может радовать, черт побери. О чем я думаю?
Я только что согласилась на бранч с этим парнем? Почему? Зачем? Глупо, Найл, так глупо. Ты не можешь ходить на свидания.
Но это не свидание, правда?
Я размышляю над этим вопросом, когда слышу, как закрываются входные двери. И ответ, который приходит мне в голову, смущает. Да, это свидание.
Я согласилась на свидание с человеком, чье имя узнала уже после того, как согласилась. С мужчиной, который объявился в моем доме без приглашения и разглядывал мое почти обнаженное тело.
Черт возьми, но если это свидание, то я не могу просто собрать волосы в хвост и надеть спортивные штаны, не так ли? Поэтому я принимаю душ, брею все необходимые места, а потом сушу и завиваю волосы.
Это плохая идея. Олли очень любил, когда я вот так подкручивала волосы. Я делала это нечасто — главным образом, для особых случаев или в те редкие моменты, когда мы были не на работе и оставались наедине — в выходные дни между назначениями в ВБГ. А еще на нашу свадьбу.
И я плачу, завиваю волосы и думаю об Олли, собираясь на свидание с другим мужчиной.
Боже, я совсем запуталась.
Он накручивал кудри вокруг пальцев и тянул их. Прижимал меня к себе, запускал пальцы мне в волосы и, слегка потягивая их, сладко целовал меня. Мягко, нежно, не агрессивно, просто... с любовью и желанием.
Мне приходится сделать паузу, убрать плойку и прийти в себя. Сморгнуть слезы.
Зачем я это делаю?
Просто предложи ему денег и избавься от него.
Но я почему-то уверена, что Лок не возьмет денег. К тому же, я уже согласилась, так что отступать поздно, ведь правда?
Конечно, можно было бы. Но это будет невежливо, ведь он помог мне.
Он чего-то хочет от меня. Я имею в виду, мне кажется, что он чего-то хочет.
Он хочет одного, но скорее ад замерзнет, чем это произойдет.
Так почему же я побрила лобок, ноги и подмышки?
Почему завила волосы, подвела глаза подводкой, накрасила ресницы тушью и, впервые за целый год, прикоснулась к губам помадой? Почему втискиваю свою задницу в самые короткие шорты, а грудь — в рубашку на пуговицах с коротким рукавом? И почему, почему, почему, почему я оставляю первые три пуговицы расстегнутыми? Хорошенько подумав, я все-таки застегиваю третью пуговицу. Двух более чем достаточно.
«Он уже видел больше», — гнусно нашептывает мне внутренний голосок.
Просто мне чертовски одиноко, потому я и делаю все это.
Это ни хрена не значит. Просто приятно, когда тебя ценят за нечто большее, чем умение снимать швы и мерить температуру. Приятно чувствовать себя женщиной. Приятно быть желанной. Но это не значит, что я собираюсь чем-то с ним заниматься.
Я вдова, а не монахиня. Мне не обязательно быть одинокой.
К тому же, он такой сексуальный. Боже, эти глаза. Никогда не думала, что мне нравятся бороды, но на нем она смотрится очень горячо. Придает ему вид какого-то дикаря, который прошел моря, леса и горы.
Наконец, я готова. Сумка на плече, телефон снят с зарядного устройства, беру ключи и выхожу.
Лок сидит на борту кузова моего грузовика. У него в руках здоровенный сук от древа, которым он играет в перетягивание каната со своей лошадиного размера собакой. Он поднимает палку и держит ее над головой, чтобы собака не достала. Выглядит забавно хотя бы потому, что эта огромная собака может запросто подняться на задние лапы и схватить палку без особых усилий. Лок смеется, отскакивает от задней двери и, отпихивая собаку, машет палкой, а затем отбегает на несколько шагов, пытаясь удержать палку вне досягаемости. Но опять же, эта псина первым прыжком покрывает добрые два метра, а следующий позволяет ей ухватиться за палку и завладеть ею.
Забавно, и я не могу удержаться от смеха.
— У тебя чертовски большая собака.
— Да, не маленькая, — соглашается он, поднимая палку.
— Как ее зовут?
— Юта.
Собака подтаскивает палку к ногам Лока, а затем садится и ждет.
— Юта... иди, поздоровайся!
Юта наклоняет голову, следя за протянутой рукой Лока, и потом подходит. Охренеть, как страшно. Несмотря на явно приветливое поведение, когда на вас прыгает животное такого размера, это страшно. Она подходит, останавливается, поднимается и кладет лапы мне на плечи. Ей приходится наклониться, чтобы лизнуть меня в лицо. Я пытаюсь оттолкнуть ее, но это не так-то просто. Собака очевидно решила зализать меня до смерти.
— Юта! Отойди от меня! — смеюсь я.
И она тут же убирает с меня свои лапы и садится у ног. Ее морда достает мне до живота.
Я вытираю лицо.
— Итак. Каков план?
Лок швыряет ветку через дорогу, и Юта прыгает за ней. Спугнув кролика, засевшего в кустах, Юта несется за ним. На мой взгляд, у кролика мало шансов.
Кажется, Лок только что заметил, в каком виде я вышла из дома.
— Черт возьми, девочка, — он выпрямляется, расправляет плечи и, прищурившись, подступает ближе.
Я делаю шаг назад. В его глазах такая страсть, такой голод, что меня накрывает с головой.
— Хватит на меня так смотреть.
— Как я могу не смотреть на тебя, когда ты так выглядишь? — рычит он, останавливаясь в шаге от меня и не отводя своего взгляда.
Ну, не рычит. Скорее, мурлычет. В голосе и словах нет угрозы, только... обещание.
Я дрожу.
Или это трепет?
Я прохожу мимо него и делаю вид, что могу нормально дышать. Притворяюсь, что это не у меня полнейший сумбур в мыслях и эмоциях. Рывком открываю дверь грузовика, вставляю ключ в замок зажигания и пытаюсь запустить двигатель.
И, черт побери, он заводится с первой попытки.
Я слышу скрежет когтей по металлу, поворачиваюсь и вижу Юту. Она запрыгивает в кузов, дает три круга вокруг себя и ложится, укладывая морду на лапы. Лок усаживается рядом со мной. У меня небольшая машина. Одно сиденье, отсутствие консоли, старая, порванная в некоторых местах кожаная обшивка и две выцветшие потертые пряжки ремней безопасности.
Он занимает всю кабину. Переполняет ее, если честно. Широкие плечи, бедра, обтянутые джинсами, поношенные походные ботинки. На этот раз он причесан, но все еще выглядит, как дикарь. Эти его волосы — почти до плеч, густые и волнистые. И эта борода. Иисусе! Он ее расчесал, и мне кажется, от нее идет какой-то хвойный древесный запах. Не резкий. На самом деле, наоборот.
Двигатель звучит по-другому. Мерно. Даже певуче. Так еще и завелся с первого раза. Я переключаю передачу и задом сдаю на дорогу, а потом смотрю на Лока.
— Что еще ты отремонтировал?
Он опускает окно, высовывает руку, и, не глядя на меня, пожимает плечами.
— Я только сказал им починить ее. Не знаю, что они сделали.
— Вранье.
Теперь он смотрит на меня.
— Ты злишься.
— Не люблю быть кому-то должной.
— Ты мне ничего не должна. Проклятье, ты никогда мне не будешь ничего должна, — Лок говорит это с какой-то яростью. Слишком резко. Очень странно. Затем, кажется, понимает это и делает глубокий вдох, чтобы начать снова, уже спокойнее: — Стартер. Ремень привода. Топливный шланг. Тормоза... что еще? Думаю, все. О, нет, еще свечи зажигания.
Я резко вдыхаю. Механик мне так и говорил, и все это означало почти новый двигатель. У меня не было денег, чтобы исправить это сразу, а в последние несколько недель просто не было времени. Я знаю, сколько это стоит, потому что мне называли цену.
— Лок... это большие деньги, — я с трудом сглатываю. — Как тебе удалось это провернуть так быстро?
— Вчера вечером я его отбуксировал в автосервис. Как только ты ушла, я вызвал эвакуатор и механика. Просто сказал исправить все, что нужно исправить. Они работали допоздна и, наверное, доделали рано утром.
— Я верну тебе деньги. Это слишком дорого.
Он впивается в меня взглядом.
— Черт бы тебя побрал.
— Мне ни хрена не нужны подачки, Лок. Я не нуждаюсь в твоей помощи или твоих деньгах, и не собираюсь трахаться с тобой только потому, что ты был так со мной любезен.
— Не потому, что был любезен, нет. Но ты сделаешь это, — он снова мурлычет.
Я ударяю ногой по педали тормоза.
— Знаешь, что? Выметайся из моей машины, — мы резко тормозим, пыль летит через открытые окна. — Спасибо, что починил ее, было очень любезно, но совершенно излишне. До свидания, Лахлан Монтгомери.
— Эй, я просто...
— Ты не шутил, так что не пытайся подмазаться ко мне. Это может сработать с барными шлюхами — все эти мурлыканья и улыбочки. Но не со мной, нет. Так что убирайся.
— Улыбочки и мурлыканье? — он приподнимает бровь. — Тебе кажется, что я мурлыкал?
Со стоном я закрываю лицо руками.
— Господи. Ты не понял намека, да? УБИРАЙСЯ!
Он удерживает на мне долгий взгляд, и так тяжело противостоять песням Сирен в этих сине-зеленых глазах, но... Так или иначе, мне это удается.
Так или иначе.
И он выходит. Затем щелкает пальцами.
— Юта, давай, девочка. Пойдем, прогуляемся.
К счастью, собака тут же выскакивает из кузова и бежит к Локу, виляя хвостом с абсолютно довольным видом. Боже, как хорошо быть собакой.
Я смотрю, как они уходят.
Он это заслужил.
Плюс, прогнала я его еще и потому, что все эти улыбочки и мурлыканья все-таки работают на мне. Это меня бесит, выводит из себя, но одновременно смущает и вызывает легкий трепет в животе.
Дорога прямая, как стрела, на несколько добрых километров вперед, и я наблюдаю, как мужчина и собака медленно уходят прочь.
Но черт возьми.
Проклятье.
Я не могу позволить им уйти просто так. Там чертовски жарко.
— Найл, черт тебя дери, что ты делаешь? — спрашиваю я себя, заводя грузовик и следуя за ними.
Что я делаю?
Не имею ни малейшего понятия.
И ставлю все, чтоб снова потерять…
Господи, я мудак. Абсолютно полный придурок высшего разряда. Я клеился к ней. Многократно. Открыто. Нагло. И что хуже всего — грубо. Не потому, что ты добивался ее внимания. Но ты хотел этого. Кто говорит подобные слова кому-то, тем более… ей?
Я здесь, чтобы объяснить, почему я здесь, а не клеиться к ней.
Это проблема, потому как на самом деле я сам не знаю, почему нахожусь здесь.
Когда я остановился, чтобы помочь ей отогнать машину, то, естественно, понятия не имел, кто она такая. Просто маленькая женщина, пытающаяся сдвинуть огромный грузовик. Я мудак, придурок, скотина, ленивый бездельник, подлец, плейбой, ни на что не годное, испорченное, богатенькое отродье. Но я могу быть джентльменом. У меня есть некоторые смягчающие обстоятельства.
Она выглядела такой хрупкой в этих гребаных зеленых штанах и проклятом белом халате, толкая свой тридцатилетний пикап — во всяком случае, пыталась толкать, но безуспешно. Ей сигналили, но никто не помог. Движение на дороге затруднилось, если это вообще возможно в этом Мухосранске.
После того, как она недвусмысленно дала мне понять, куда я должен идти, я сделал вид, что уезжаю, потом развернулся и стал наблюдать, как она ходит туда-сюда, потягивая газировку и хрустя чипсами. С трудом переставляя ноги. Явно измученная. Так что я остановился снова возле ее машины и, заметив под ней лужу бензина, наклонился и увидел, что он капает из топливного шланга.
И, черт возьми, почему нет? В своей жизни я делал больше для себя, чем для других. Может, случайно совершив доброе дело для бедной женщины, я начну переход к своей новой жизни с чистого листа. Я не имею в виду ее бедность в финансовом плане. У нее сумка Coach (Прим.: Coach — знаменитая американская компания, специализирующаяся на производстве аксессуаров) и довольно дорогая ортопедическая обувь, предназначенная для тех, кто весь день проводит на ногах. Ухоженные накрашенные ногти, хотя она явно не из высших социальных слоев.
Да ну, брось…
Проведя достаточно времени в обществе богатых отдыхающих стерв, начинаешь разбираться, зачем девушке нужен маникюр. Скажу вам: только для одного. А если ты давно спишь с одной и той же, она будет хотеть тебя, пока ты за это платишь. Ну, не все поголовно…
Огульные обобщения оставим в прошлом для прежнего Лока — придется поставить крест на подобного рода заявлениях.
Я потираю кулаком лоб, сожалея о своем поведении. Скажу одно: ничего не могу с собой поделать, и, когда вижу чертовски сексуальную женщину, то пытаюсь оценить ее. Это укоренившаяся привычка. И, Боже, Найл Джеймс адски хороша. Не просто «хороша» или «горяча», или «сексуальна», а поистине великолепна.
Одри Хепберн. Рита Хейворт. Вивьен Ли. Мэрилин Монро. Вот настолько великолепна.
В халате, с темными кругами под глазами, валящаяся с ног от усталости, но, несмотря на это, все еще изображающая из себя бульдозер — она была сногсшибательна. Густые темные волосы, завивающиеся естественными спиралями, собранные заколкой на одну сторону. Никакого макияжа, широкие штаны… но я не мог отвести взгляда.
И теперь, в доме. Как она открыла дверь? Трахните меня семеро, у меня чуть не случился сердечный приступ. Мгновенный приапизм. (Прим.: приапизм — длительная, обычно болезненная эрекция, не связанная с половым возбуждением). Меня до сих пор штормит и не отпускает увиденное: тонкая старая выцветшая футболка защитного цвета — настолько короткая, что ее длина заканчивалась в миллиметре от сливочных бедер, между которых мне захотелось похоронить свое лицо. И это называется футболкой? Иисусе. Тонкая и прозрачная — Боже, восхитительно прозрачная — ровно настолько, чтобы я мог почти-но-не-совсем различить темные ареолы ее сосков размером с серебряный доллар. Грудь третьего размера, как я подозреваю. Большая, немного больше ладони, но у меня большие руки. Округлая, упругая, тугая. А когда она развернулась и побежала в свою спальню? Тоненькая короткая футболка задралась, открывая моему взору эту задницу. Задница этой женщины сделала мой день — я имею в виду, в самом лучшем смысле. Сочная, сердцевидная, плотная и идеально выпуклая. Так и тянет шлепнуть. Бледно-сливочная кожа — она вся такая — но эта задница… о, Боже. Я мог бы легонько шлепнуть по ней, и она стала бы прекрасно розовой, а шлепни посильнее — и она спружинит. Без макияжа, кучерявые волосы спутаны, словно крысиное гнездо — кучерявое, запутанное, с отверстием для ее лица. Смущенное выражение. Эти скулы, эти щеки. А эти губы? Пухлые, манящие укусить и поцеловать. Шея словно выточена из слоновой кости. Длинные трепещущие ресницы. А потом она выходит из этой дерьмовой части дома, называемой спальней, одетая в добытые там шорты и тонкую рубашку, небрежно расстегнутую. Волосы причесаны и завиваются, демонстрируя естественность локонов. На лице макияж.
Я увидел свое будущее, промелькнувшее перед глазами.
Мне доводилось видеть прошлое, проносившееся перед моими глазами в виде киноленты со всеми глупыми, удивительными, безумными, идиотскими, дерзкими, невероятными приключениями, которые я прошел в своей жизни. Но, учитывая, сколько раз я обманывал смерть, перед моими глазами никогда не проносилось будущее.
И это…
Это чертовски пугает.
Я почувствовал облегчение, когда она выпихнула меня из своего грузовика. Потому что, да, она идеально сложена и классически красива. На сто процентов утонченная, элегантная красота, если изысканность и элегантность — это облегающие совершенную задницу шорты, длинные ровно настолько, чтобы не казаться короткими. Она — совершенство в женском обличье, а я, доложу вам, эксперт в этом вопросе. Но что действительно меня заводит, так это ее язык. Едкий, огрызающийся — она не считается ни с каким дерьмом вообще — бесстрашный, решительный, немного вульгарный. Она отплатила мне моей же бесцеремонностью, вполне заслуженно вышвырнув меня из своего грузовика.
Я чешу Юту между ушей, а она смотрит на меня, высунув язык, и совершенно беззаботно бежит вприпрыжку рядом.
— Я совсем все испортил, да, девочка?
Гав!
— Да, думаю, мы оба знаем, что я облажался! Но эта лажа — высшего разряда.
Гав!
— Что бы я изменил? Все. Остался с другой стороны двери. Кто входит в чужой дом без приглашения? Особенно, когда она явно только проснулась и, в придачу, полуголая.
Я запускаю руки в волосы, испытывая к самому себе сильнейшую злость.
— Я такой проклятый идиот, Юта. Напомни мне в следующий раз вести себя прилично, хорошо?
Гав!
Я смеюсь, потому что, когда разговариваю с Ютой, она всегда отвечает. Позволяет чувствовать себя не так одиноко в этом мире — а это приятно. Но потом она останавливается, поднимает уши и поворачивает голову, оглядываясь — там, в самом центре облака пыли, грузовик Найл. Чувствую, как мое сердце начинает колотиться сильнее, во мне расцветает надежда. Может, у меня появится маленький шанс на это. На что «это» я до сих пор не уверен. Тут нужно поработать. Двухцветная укороченная «Шевроле» — мне даже не нравится кантри-музыка, так почему я думаю строчками из кантри-песен? — с урчанием останавливается, поднимая пыль вокруг нас с Ютой. (Примеч.: I go back to a two toned short bed Chevy / Двухцветный укороченный «Шевроле» / — строчка из популярной песни в стиле кантри «I Go Back» в исполнении Kenny Chesne). Найл откидывается в кабине, одна рука на руле, другая высунута из окна.
— Садись.
— Слушай, Найл, я должен извиниться перед тобой…
— Да, должен. Сядешь в машину и сделаешь это, потому что я голодна, а ты упоминал бранч.
Я смотрю на часы.
— Думаю, для завтрака сейчас поздновато. Поэтому назовем это обедом.
— Отлично. Как угодно. Просто залезай.
Я смотрю на Юту, опуская задний борт.
— Залезай, девочка! Едем на прогулку.
Юта лает, а затем запрыгивает в кузов, который я за ней закрываю. Залезаю в машину, обдумывая, как сформулировать фразу, потому что извинения даются мне нелегко. Видимо, я молчу слишком долго, потому что Найл бросает на меня испепеляющий взгляд.
— Ты упоминал извинения?
— Да… я был мудаком. Прости.
Она выжидающе смотрит.
— И?
— И что? Мне жаль.
— Это дерьмовое извинение. Ты, по крайней мере, должен был сказать, за что просишь прощения.
— Хм, — я хмурюсь и тяну себя за бороду. — Я не должен был приставать к тебе. И мне не следовало приходить в твой дом. Или говорить о твоих сиськах. Или… ну, я прошу прощения за всю сцену целиком, — говорю я, махнув рукой в сторону ее дома.
— Ты не очень хорош в этом, да?
Думаю, она смеется надо мной. Это хороший знак.
— Да уж. Обычно я не извиняюсь.
— Даже когда ведешь себя, как похотливый кобель?
— Особенно тогда, потому что это мое обычное состояние, — я качаю головой. — По крайней мере, раньше. Я пытаюсь… обновить свою операционную систему, так сказать.
— Не знаю, что должна означать эта аналогия.
Я машу рукой круговыми движениями — ненавижу этот разговор.
— Открыть новый лист. Начать с чистого листа — это такое клише.
— О! — она смотрит на меня. Ее глаза мягкого коричневого цвета с прожилками зеленого. Необычные и гипнотические. — Почему?
Я не решаюсь. Вероятно, довольно долго.
— Уф, ну … Это долгая история.
Найл сосредоточена на дороге, а не на мне. Она постукивает по рулевому колесу средним, потом безымянным пальцем левой руки. Она все еще носит свои кольца. Оба — помолвочное и обручальное.
Господи.
Это режет меня прямо по сердцу, по внутренностям. По костям. По тому сердцу — бьющемуся в моей груди, сильному, стойкому, мощному сердцу — которое принадлежало мужу этой женщины. Пока я размышляю об этом, она задерживает дыхание, как если бы решилась на что-то важное.
— Ну, у меня весь день свободен.
Черт побери.
Мне нужно сказать ей.
Поэтому я проделал весь этот гребаный путь сюда, в Ардмор, в проклятую Оклахому.
Так почему так трудно просто… сказать это?
Твой первый поцелуй вернул мне жизнь…
Его поведение меняется сразу же, как только он видит мои обручальные кольца. Один взгляд — и он замыкается. Интересно, почему? Он думает, что его шансы заполучить меня в постель свелись к нулю, когда решил, что я замужем?
Черт. А я до сих пор замужем? Я не могу допустить даже мысли не надеть кольца. Проверено. На следующий день после похорон я сняла их, но меня тут же охватила паника, и я вернула их на место. И с тех пор не снимаю никогда, за исключением похода в душ. Не могу. Просто не могу.
Я прижимаю ладонь к рулю, моя рука расположена так, что солнечный свет отражается от бриллианта. Камень небольшой, потому что Олли никогда не располагал большими деньгами. Полкарата максимум в огранке «принцесса», ободок из белого золота. Чисто символическое кольцо — не больше. Я бы и не хотела большой бриллиант, потому что не в этом главное. Настоящим сокровищем был Олли. Его любовь. Быть замужем за своей второй половинкой. Быть женой человека, который понимал и принимал меня. Который каждый день подталкивал меня к тому, чтобы я стала лучшей медсестрой. Бриллиант был просто символом, что мы принадлежим друг другу! Как же я могла снять его? Я всегда буду принадлежать Олли.
И вот я в старом грузовике Олли с другим мужчиной. И я думаю об этом мужчине, хотя он не Олли. Вынуждена признать, что хотела бы провести с ним время. Он привлекателен, полон жизни, великолепен. Он гипнотизирует и захватывает. Я хочу знать о нем больше. Хочу понять смысл этого отстраненного взгляда, который возникает в его глазах. Что скрывается за промелькнувшей в них темнотой? Хочу знать, что означает внезапная смена его настроения.
Он извинился. Извинился. Даже понимая, что неправ, что разозлил меня, Олли никогда не извинялся. Он сказал бы, что знает, что облажался, что такого больше не повторится, и могу ли я, пожалуйста, простить его? Но он никогда не говорил слов «извини» или «прошу прощения».
Пока веду машину, украдкой поглядываю на кольцо и задумываюсь над тем, что я делаю. Что все это означает? Что бы подумал Олли? Что бы он посоветовал в этой ситуации? Боже, это безумие. Если бы Олли давал мне совет, значит, он был бы жив, и я не находилась бы в этой машине с этим мужчиной. Я замечаю, что Лок тоже смотрит на мое кольцо. Его взгляд кажется таким отстраненным — его мысли очень далеки: темные, как полуночные тени, и бездонные, как океанские впадины.