Среди всей этой сумятицы члены Синьории, оставленные и своей вооруженной охраной, и главами цехов, и гонфалоньерами вооруженных компаний, не знали уже, что им предпринять, ибо никто, несмотря на приказы, не явился им на помощь. Из шестнадцати компаний на площадь вышли только две — под знаменем Золотого льва и Белки под водительством Джовенко делла Стуфа и Джованни Камби. Но они, постояв немного на площади и видя, что никто к ним не присоединяется, удалились. Что же касается граждан, то некоторые, видя неистовство разъяренной толпы и брошенный на произвол судьбы Дворец синьории, оставались у себя дома, а другие пошли даже за вооруженной массой людей, чтобы, находясь в ней, иметь возможность защитить и свои дома, и дома своих друзей. Так могущество низов все усиливалось, а Синьории — все слабело. Это восстание продолжалось весь день. С наступлением вечера восставшие остановились у дворца мессера Стефано за церковью Сан Барнаба. Их было уже более шести тысяч, и еще до рассвета они угрозами принудили цехи прислать им цеховые знамена. Утром же они под знаменем справедливости и знаменами цехов подошли ко дворцу подеста. Последний отказался впустить их во дворец, оказал им сопротивление, но был побежден.[35]
XV
Убедившись, что силой тут ничего не поделаешь, члены Синьории решили вступить с ними в переговоры. Они вызвали четырех своих коллег и послали их во дворец подеста узнать, чего они требуют. Там их посланцы узнали, что главари народных низов, синдики цехов и несколько граждан уже решили, чего они хотят требовать от Синьории. Вместе с четырьмя представителями низов делегаты Синьории вернулись к тем, кто их послал, со следующими требованиями. У цеха шерстяников не должно быть больше чужеземного чиновника;[36] надо учредить три новых цеха: один — для кардовщиков и красильщиков, второй — для цирюльников, пошивщиков стеганых курток и прочих портных и им подобных ремесленников; третий — для тощего народа.[37] Два представителя этих новых цехов и три представителя четырнадцати младших цехов должны быть членами Синьории, которая выделит дома, где члены новых цехов смогут собираться; никто из них не может быть принужден ранее чем через два года к уплате долгов на сумму, не превышающую пятьдесят дукатов; Монте[38] прекращает взимание процентов по государственному долгу, возвращению подлежит только полученная сумма; осужденные и изгнанные получают прощение, а предупрежденные восстанавливаются во всех правах. Кроме этих требований, выставлялись еще и другие насчет особых преимуществ для главных, особо выдающихся участников событий и, наоборот, требование об изгнании и предупреждении многих граждан из числа их врагов.
Хотя требования эти были жестокие и позорные для республики, Синьория, Коллегия и Народный совет, опасаясь худшего, тотчас же приняли их. Но для того чтобы все эти предложения получили силу закона, они должны были быть одобрены Советом коммуны, а так как два Совета в один день собрать было невозможно, надо было ждать до следующего дня. Однако в данный момент цехи и народные низы были, как будто, вполне удовлетворены и обещали, что после утверждения закона волнения прекратятся.
Но на следующее утро, когда уже шло обсуждение в Совете города, нетерпеливая и переменчивая толпа под теми же знаменами опять заполнила всю площадь и подняла такой яростный крик, что и Совет, и Синьория пришли в ужас. Один из членов Синьории Гверрианте Мариньоли, движимый более страхом, чем какими-либо чувствами, сошел вниз под тем предлогом, что, мол, надо охранять нижнюю дверь, и побежал к себе домой. Но когда он уходил, ему не удалось сделать это «заметно, и толпа его узнала. Никакого вреда ему, правда, не причинили, а только принялись кричать, чтобы все члены Синьории убрались из Дворца, не то всех их детей перебьют, а дома подожгут. Тем временем обсуждение закона кончилось, и члены Синьории разошлись по своим помещениям. Члены же Совета, сойдя вниз, не стали выходить на площадь, а оставались во дворе и в лоджиях, отчаявшись уже в возможности спасти государство, ибо они презирали толпу, а тех, кто мог бы обуздать или даже сокрушить ее, они считали либо слишком злонамеренными, либо слишком трусливыми. Сами члены Синьории были в полной растерянности, они тоже разуверились в спасении отечества, один из их товарищей уже скрылся, и ни от единого гражданина не получали они не то что поддержки, а хотя бы совета — как поступить. Пока они колебались, какое прижить решение, мессер Томмазо Строцци и мессер Бенедетто Альберти, движимые или своим личным честолюбием и стремлением остаться во дворце единственными хозяевами, или, может быть, думая, что поступают ко всеобщему благу, посоветовали им уступить перед лицом народной ярости и разойтись по домам в качестве уже частных граждан. Этот совет, данный людьми, которые являлись виновниками смуты, хотя он и был принят Синьорией, глубоко возмутил двух ее членов — Аламанно Аччаюоли и Никколо дель Бене. Собравшись с мужеством, они воскликнули, что если их сотоварищи хотят удалиться, тут ничего не поделаешь, но что они лично не считают возможным оставить свой пост до истечения установленного законом срока и готовы за это поплатиться жизнью. Этот протест еще больше напугал Синьорию и еще сильнее разъярил народ. Тогда гонфалоньер, предпочитая расстаться со своей должностью с позором, чем подвергать опасности свою жизнь, согласился принять покровительство мессера Томмазо Строцци, который вывел его из дворца и проводил до дому. Прочие члены Синьории таким же образом разошлись один за другим. Аламанно и Никколо, оставшись в одиночестве, решили не пытаться уже прослыть более мужественными, чем благоразумными, и тоже удалились. Так что дворец остался в руках народных низов и военной комиссии Восьми, которая еще не сложила с себя полномочий.
XVI
Когда толпа устремилась во дворец, знамя гонфалоньера справедливости находилось у некоего Микеле ди Ландо, чесальщика шерсти.[39] Этот человек, босой и в самой жалкой одежде, взбежал по лестнице во главе всей толпы и, очутившись в зале заседаний Синьории, обернулся к теснившимся за ним людям и произнес: «Ну вот, теперь этот дворец — ваш, и город тоже в ваших руках. Что же по-вашему теперь делать?». На это все единодушно закричали, что они хотят, чтобы он стал членом Синьории и гонфалоньером и управлял ими и всем городом, как он будет считать нужным.
Микеле согласился. Это был человек рассудительный и осторожный, более одаренный природой, чем фортуной. Он решил умиротворить город, прекратить беспорядки и для того, чтобы занять народ, а самому иметь время на принятие неотложных мер, велел разыскать некоего сера Нуто,[40] который был намечен на должность барджелло мессером Лапо ди Кастильонкио. Большая часть людей, сопровождавших Ландо, бросилась выполнять этот приказ. Желая, чтобы власть, полученная им милостью народа, с самого начала проявила себя как правосудная, он велел громогласно объявить всем и каждому, что поджоги и кража чего бы то ни было отныне запрещаются, а для всеобщего устрашения установил на площади виселицу. Перемены в управлении он начал с того, что снял с должности всех синдиков цехов и назначил на их место новых, отстранил от власти членов Синьории и Коллегии и сжег сумки с именами будущих кандидатов на должности. Между тем толпа приволокла сера Нуто на площадь, привязала за ногу к виселице, и все окружающие стали заживо рвать его на части, так что под конец осталась от него лишь эта привязанная нога.
Военная комиссия Восьми, со своей стороны считая, что с разгоном Синьории она является верховной властью в республике, уже назначила членов новой Синьории. Понимая, чего хотят Восемь, Микеле послал им повеление немедленно покинуть дворец, ибо хотел показать всем, что сможет управлять Флоренцией и без их советов. Затем он велел синдикам цехов собраться и установил порядок избрания Синьории — четыре члена от низов, два от старших цехов и два от младших, — а также новый порядок жеребьевки.
Кроме того, все управление государством он разделил на три части, поручив первую новым цехам, вторую — младшим, а третью — старшим. Мессеру Сальвестро Медичи он выделил доход с лавок на Старом мосту,[41]себе взял подестерию Эмполи и осыпал благодеяниями многих других граждан, сочувствовавших неимущему люду, не столько для того, чтобы вознаградить их за понесенный ущерб, сколько для того, чтобы иметь в них защиту от завистников.
XVII
Народные низы, однако же, сочли, что в своем упорядочении государственного устройства Микеле ди Ландо оказался слишком предупредителен к имущему слою граждан, им же не предоставил в управлении государством доли, достаточной для того, чтобы удержаться у власти и защищаться от враждебных посягательств. Побуждаемые обычной своей дерзновенностью, они снова взялись за оружие,[42] с шумом заполнили под своими знаменами площадь и потребовали, чтобы члены Синьории спустились вниз на площадку перед лестницей и там вместе с ними обсуждали те новые меры, которые они считали необходимыми для их выгоды и безопасности. При виде этой обнаглевшей толпы Микеле решил не раздражать ее, а потому, не выслушивая самих требований, осудил способ, которым они хотели заставить себя выслушать, и призвал их сложить оружие, добавив, что тогда им даровано будет все то, на что достоинство Синьории не позволяет согласиться, уступая грубой силе. Толпа, раздраженная этим отказом, отхлынула к Санта Мария Новелла,[43] где избрала себе восемь главарей с помощниками, установив порядки, при которых они пользовались бы надлежащим уважением и почетом. Вот и получилось, что Флоренция имела теперь два правительства, находившихся в двух различных местах. Эти главари порешили между собой, что впредь восемь представителей новых цехов должны постоянно пребывать во дворце Синьории вместе с ее членами и все решения Синьории должны ими утверждаться. У Сальвестро Медичи и Микеле ди Ландо они отняли все, чем те были облечены их прежними решениями, а многим из своей среды роздали должности, а также содержание, достаточное для того, чтобы они могли с должным достоинством эти должности отправлять. Дабы эти принятые ими решения стали законом, они послали двух своих делегатов к Синьории с требованием утвердить их и с угрозой применить силу, если Синьория откажет им. Эти посланцы изложили Синьории, что им поручили сказать, весьма высокомерно и еще более самонадеянно, упрекая к тому же гонфалоньера в неблагодарности, которой он отплатил народу за звание, коим был облечен, и за оказанную ему честь, а также в неуважении и пренебрежении к народу. Когда речь свою они закончили угрозами, Микеле не мог стерпеть их наглости и, помышляя более о теперешней своей высокой должности, чем о низком происхождении, решил, что исключительная их дерзость заслуживает и кары исключительной, а потому, схватившись за свое оружие, сперва нанес им тяжелые ранения, а затем велел связать их и бросить в темницу. Едва это стало известно народным низам, как они разгорелись сильнейшим гневом и, рассчитывая с оружием в руках добиться того, чего не получили безоружные, шумно и яростно потрясая оружием, двинулись ко дворцу Синьории. Микеле со своей стороны, опасаясь последствий нового выступления, решил предупредить его, ибо считал, что напасть первому на врага — дело более славное, чем дожидаться его в стенах дворца, и, подобно своим предшественникам, опозорить себя постыдным бегством. Поэтому он собрал значительное число граждан, уже начавших сознавать свою ошибку, и верхом на коне во главе сильного вооруженного отряда двинулся на Санта Мария Новелла атаковать тех, которые, как уже было сказано, приняли такое решение и выступили на площадь Синьории почти в одно время с Микеле. Случайно вышло так, что оба противника пошли по разным дорогам, так что встречи между ними не произошло. Вернувшись назад, Микеле увидел, что площадь занята народом и дворец осажден. Завязалась схватка, в которой он победил и рассеял их: одних выгнал из города, а других принудил побросать оружие и разбежаться. Победа была одержана, восставшие разбиты исключительно благодаря доблести гонфалоньера, который мужеством, благоразумием и честностью превосходил тогда всех граждан и заслуживает числиться среди немногих облагодетельствовавших родину. Ибо если бы в сердце его жили коварство и честолюбие, республика утратила бы свободу и попала под власть тирании, худшей, чем самовластие герцога Афинского. Но по великой честности своей не имел он в душе ни единого помысла, противного общему благу. Дела он повел столь благоразумно, что завоевал доверие большей части того люда, из которого выдвинулся, тех же, кто пытался сопротивляться, сумел подавить силой оружия.[44]Такое поведение смирило чернь; лучшие из ремесленников[45] опомнились и осознали, какой позор навлекают на себя те, кто, подавив гордыню грандов, подчиняется затем низкому народу.
XVIII
Когда Микеле одержал эту победу над народными низами, избрана была уже новая Синьория, но между ее членами было два столь низких и позорных по своему положению, что у всех возникло желание освободиться от такого бесчестия. В день 1 сентября, когда новая Синьория вступает в свои права, на площади перед дворцом полно было вооруженных граждан. Когда члены прежней Синьории стали выходить из дворца, вооруженные подняли шум и в один голос закричали, что они не желают, чтобы хоть один из тощего народа[46] стал членом Синьории. Новая Синьория, прислушавшись к этим крикам, постановила исключить из числа своих членов этих двух представителей черни, одного из коих звали Триа, а другого Бароччо, а вместо них назначила Джорджо Скали и Франческо ди Микеле. Тогда же упразднены были цехи тощего народа и лишены полномочий их представители, за исключением Микеле ди Ландо, Лоренцо ди Пуччо и еще нескольких вполне достойных людей. Все почетные должности поделены были между старшими и младшими цехами, но при этом решили, что пять членов Синьории будут всегда из младших цехов, а четыре из старших, а гонфалонъер — по очереди — то от одних, то от других.[47] Установленный таким образом порядок управления временно успокоил город. Все же, хотя власть в республике была отнята у народных низов, члены младших цехов оказались сильнее благородных пополанов, которые вынуждены были уступить, чтобы удовлетворить средний слой и отобрать у тощего народа цеховые преимущества. Все это получило также одобрение всех, кто желал, чтобы не подняли головы те, кто от имени партии гвельфов причинили множеству граждан столько насилий и обид. А так как к сторонникам установленного порядка принадлежали мессер Джордже Скали, мессер Бенедетто Альберти, мессер Сальвестро Медичи и мессер Томмазо Строцци, то они и оказались первыми лицами в государстве. Создавшееся, таким образом, положение лишь углубило раздор между благородными пополанами и мелкими ремесленниками, начавшийся из-за честолюбивых устремлений семейств Риччи и Альбицци. Так как раздор этот приводил в дальнейшем к весьма важным последствиям и нам придется о нем часто упоминать, назовем одну из этих двух партий пополанской, а другую плебейской. Такое положение продолжалось три года, и за это время много было изгнаний и казней, ибо люди, стоявшие у власти, окружены были недовольными в городе и за его пределами и жили в постоянном страхе. Недовольные горожане либо постоянно пытались изменить порядки, либо подозревались в таких попытках, а недовольные изгнанники, которых ничто не сдерживало, повсюду Сеяли смуту при поддержке то какого-нибудь государя, то какой-нибудь республики.
XIX
В то время в Болонье находился Джаноццо да Салерно, военачальник Карла Дураццо, потомка королей Неаполитанских, который, задумав отнять корону у королевы Джоваины, держал этого своего капитана в Болонье, чтобы использовать там поддержку, которую оказывал ему враждовавший с королевой папа Урбан.[48] В Болонье находилось также значительное число флорентийских изгнанников, поддерживавших тесную связь друг с другом и с Карлом, вследствие чего флорентийские правители жили в постоянной тревоге и охотно прислушивались к наветам на всех подозреваемых. Пребывая в таком беспокойстве, они вдруг узнали, что Джаноццо да Салерно с большим количеством изгнанников задумал подойти к стенам Флоренции и что многие горожане, находящиеся с ним в сговоре, возьмутся тогда за оружие и откроют ему ворота. По этому доносу оказались обвиненными многие граждане, и прежде всего были названы имена Пьеро Альбицци и Карло Строцци, а затем Чиприано Манджони, мессера Якопо Саккетти, мессера Донато Барбадоро, Филиппо Строцци и Джованни Ансельми; все они и были задержаны, за исключением Карло Строцци, которому удалось бежать. Для того чтобы никто не решился выступить в их поддержку, мессеру Томмазо Строцци и мессеру Бенедетто Альберти поручили с большим количеством вооруженных людей охранять город. По делу арестованных граждан учинили следствие, но ни в обвинительном акте, ни в показаниях свидетелей не оказалось достаточно материала для осуждения, и капитан не счел возможным объявить их виновными. Тогда враги арестованных подняли против них народ и возбудили в нем такую ярость, что пришлось приговорить их к смерти. И Пьеро Альбицци не помогли ни знатность его рода, ни былое уважение, которым он был окружен, когда в течение долгого времени пользовался большим почетом и вызывал больше страха, чем какой-либо другой гражданин. Дошло до того, что однажды, когда он пировал со множеством гостей, кто-то — друг ли, желавший призвать его к умеренности и осторожности в достигнутом величии, или враг, задумавший угрозу, — прислал ему серебряное блюдо со сладостями, среди которых спрятан был гвоздь. Когда его обнаружили, все участники пиршества поняли, что их хозяину советуют закрепить колесо его фортуны, ибо, достигнув предельной высоты и все еще продолжая крутиться, оно неизбежно устремится вместе с ним в бездну. Это предсказание осуществилось: сперва произошло его падение, а затем и смерть.
Но его казнь лишь увеличила во Флоренции общее смятение, ибо все боялись за себя — и победители, и побежденные. Однако страх, овладевший правящими, был наиболее зловреден, ибо какой бы пустяк ни случился, он тотчас же давал повод для новых преследований партии гвельфов, для приговоров, предупреждений и изгнаний из города. А к этому добавлялись все новые и новые законы и постановления, каждодневно издававшиеся для укрепления власти правительства. Все эти меры приводили к еще большему озлоблению людей, подозрительных для правящей клики, и поэтому с согласия Синьории назначена была комиссия из сорока семи граждан, которой поручалось очистить государство от всех подозрительных лиц. Эта комиссия объявила предупреждение тридцати девяти гражданам, многих пополанов объявила грандами, а многих грандов — пополанами. Для внешней же защиты государства она наняла мессера Джона Хоквуда,[49] по национальности англичанина, прославленного военачальника, который долгое время воевал в Италии в качестве наемника папы и других государей. За внешнюю безопасность заставляли тревожиться слухи о том, что Карл, герцог Дураццо, набирает для похода на Неаполь многочисленные военные отряды, среди которых было немало флорентийских изгнанников. Кроме обычных средств для предотвращения этой внешней опасности, пустили в ход и деньги, ибо, когда Карл появился в Ареццо, флорентийцы выплатили ему сорок тысяч дукатов за обещание их не беспокоить. Он принялся осуществлять свой замысел, успешно завладел королевством Неаполитанским, а королеву Джованну пленницей отправил в Венгрию.[50] Но победа его только усилила страх флорентийских правителей: они не могли поверить, что их деньги окажутся сильнее старинной дружбы, которую король всегда сохранял в своем сердце к гвельфам, ныне подвергающимся во Флоренции такому угнетению[51].
XX
Этот страх, усиливаясь, порождал новые обиды, каковые его не только не рассеивали, но еще усугубляли, так что большая часть граждан жила в беспрерывном недовольстве. Ко всему этому надо добавить еще дерзкое поведение мессера Джорджо Скали и мессера Томмазо Строцци: они пользовались большей властью, чем магистраты республики, и каждый гражданин мог опасаться, что они, опираясь на поддержку народных низов, станут чинить ему обиды. Так что тогдашнее флорентийское правительство казалось несправедливым и тираническим не только честным гражданам, но и смутьянам. Однако самоуправству мессера Джорджо Скали все же должен был наступить конец. Случилось, что один из его сторонников обвинил в заговоре против государства некоего Джованни ди Камбио, но капитан[52] признал его невиновным. Тогда судья решил, что обвинитель-клеветник должен понести кару, угрожавшую обвиняемому, если бы тот оказался осужденным. Видя, что ни просьбы его, ни влияние не могут спасти этого человека, мессер Джорджо вместе с мессером Томмазо Строцци и большим количеством вооруженных людей силой освободили его, разгромили дворец капитана, которому ради спасения пришлось от них спрятаться. Поступок мессера Джорджо преисполнил весь город таким возмущением, что враги его решили воспользоваться этим и нанести ему сокрушительный удар и вырвать город не только из его рук, но и из-под власти черни, которая целых три года дерзновенно держала его под своим игом. Способствовал этому также и капитан, который, едва беспорядки прекратились, явился в Синьорию и сказал, что он охотно принял пост, до которого возвысило его доверие синьоров, ибо надеялся послужить людям благонамеренным и готовым взяться за оружие для защиты правосудия, а не для того, чтобы чинить ему препятствия; но что, убедившись на собственном опыте, как этот город управляется и как живет, он свою должность, добровольно им принятую в надежде обрести в ней честь и выгоду, добровольно же и возвращает Синьории, дабы избежать ущерба и гибели. Синьория, однако, подняла дух капитана, пообещав ему вознаграждение за понесенные ущерб и обиду и безопасность на будущее время. Некоторые из членов Синьории устроили совещание с участием ряда граждан, считавшихся искренними сторонниками общего блага и вызывавшими У правительства меньше всего подозрений, и на совещании этом решено было, что сейчас представляется исключительно благоприятный случай для того, чтобы избавить город от самоуправства черни и мессера Джорджо, который своими последними наглыми выступлениями заслужил почти всеобщую ненависть. Использовать же эту возможность следовало еще до того, как возмущение уляжется, ибо совещавшиеся хорошо понимали, что народное сочувствие можно и обрести и утратить вследствие любой пустячной случайности. Сочли они также, что для успешного проведения в жизнь их замысла необходимо заручиться поддержкой мессера Бенедетто Альберти, без согласия которого замысел этот представлялся им крайне опасным.
Мессер Бенедетто был человек очень богатый, благожелательный, непоколебимо преданный свободе отечества и глубоко враждебный всяческой тирании, почему и нетрудно было успокоить его совесть, склонив его к согласию на действия против мессера Джорджо. Сторонником народных низов и врагом благородных пополанов и гвельфов стал он именно из-за их дерзости и самоуправства. Но увидев, что вожаки народных низов уподобились своим противникам, он отошел от них и не имел никакого отношения к тем преследованиям, которым они подвергали сваях сограждан. Таким образом, он порвал с плебейской партией черни из-за тех же причин, по которым примкнул к ней. Склонив мессера Бенедетто и глав цехов в этом деле на свою сторону и позаботившись о вооружении, Синьория арестовала мессера Джорджо, а мессеру Томмазо удалось скрыться. На следующий же день мессер Джорджо был обезглавлен, и на людей из его партии это нагнало такого страху, что никто в его защиту и пальцем не шевельнул — наоборот, все, спасая свою шкуру, старались посодействовать его гибели. Когда его вели на казнь и он увидел, что глазеть на нее собрался тот самый народ, который только вчера боготворил его, он стал сетовать на горькую свою участь и на озлобление против него сограждан, вынудившее его заискивать перед чернью, чуждой какой бы то ни было верности и благодарности. Заметив среди вооруженных граждан мессера Бенедетто Альберти, он сказал ему: «Как, Бенедетто, ты допускаешь, чтобы надо мной чинили расправу, которой я никогда бы не допустим в отношении тебя? Но вот я предвещаю тебе, что день этот будет концом моих бедствий и началом твоих». Затем он стал упрекать самого себя за то, что слишком доверял народу, который можно поднять и вести куда угодно одним словом, одним жестом, одним бездоказательным обвинением. И с этими жалобами на устах принял он смерть, окруженный вооруженными и радующимися его гибели врагами. Затем преданы были смерти некоторые из ближайших его друзей, а народ завладел их трупами и поволок их по улицам.
XXI
Смерть этого гражданина взбудоражила весь город и в день казни мессера Джорджо многие граждане взялись за оружие — одни, чтобы поддержать Синьорию и народного капитана, другие в целях личного честолюбия или личной безопасности. Город раздирался противоречивыми страстями, у каждого были свои цели и никто не хотел складывать оружия, не достигнув их. Древние нобили, называвшиеся грандами, не могли примириться с тем, что их лишили права занимать государственные должности, и стремились добиться восстановления этого права, любыми средствами, а потому хотели, чтобы капиталам гвельфской партии были возвращены их прежние функции. Благородным пополанам и членам старших цехов не нравилось, что им приходится делить управление государством с младшими цехами и тощим народом. Со своей стороны младшие цехи склонялись гораздо больше к расширению своих прав, чем к их ограничению, а тощий народ боялся лишиться управления новыми цехами. Все эти разногласия среди флорентийцев приводили в течение одного года к частым столкновениям и смутам: то гранды брались за оружие, то члены старших цехов, то младшие цехи в союзе с тощим народом, и не раз случалось, что в одно и то же время в разных частях государства все партии брались за оружие. Вследствие этого постоянно завязывались стычки между ними или между ними и охраной дворца, ибо Синьория старалась прекращать эти беспорядки как могла — то силой оружия, то уступками. Наконец, после того как дважды собирались всенародные собрания[53] и несколько раз учреждалась балия для переустройства республики, после всевозможных бедствий, великих усилий и опасностей образовалось правительство, которое прежде всего поспешило возвратить во Флоренцию всех изгнанных из нее со времени, когда мессер Сальвестро Медичи назначен был гонфалоньером. Все, кому балия 1378 года дала всевозможные преимущества и доходы, были их теперь лишены; партии гвельфов возвратили прежние привилегии; оба новых цеха были распущены и у них отобрали их магистратуры, а членов этих новых цехов распределили по тем цехам, к которым они раньше принадлежали; представителей младших цехов лишили права занимать должность гонфалоньера справедливости, и теперь они владели только третью правительственных должностей, в то время как до того им принадлежала половина таковых, причем отобрали у них наиболее важные должности. Таким образом, партия благородных пополанов и партия гвельфов вновь стали у кормила правления, от которого полностью отстранили партию низов народа, стоявшую у него с 1378 года по 1381, когда произошли все означенные перемены.
XXII
Однако это новое правительство стало с первых же дней своих угнетать флорентийских граждан ничуть не меньше, чем это делало бы правительство народных низов. Ибо многие благородные пополаны были обвинены как сторонники низов народа и изгнаны вместе с его вожаками, среди которых оказался Микеле ди Ландо; не спасли его от ярости враждебной партии даже все его заслуги перед отечеством в то время, когда оно находилось во власти неистовствующей толпы: родина не проявила к нему никакой благодарности.[54] Многие государи и республики слишком часто совершают ту же самую ошибку, приводящую к тому, что народ, опасаясь подобных примеров, старается сбросить с себя власть еще до того, как испытает их неблагодарность. Изгнания И казни эти крайне не одобрялись мессером Бенедетто Альберти, который таких мер вообще никогда не одобрял и поэтому он осуждал их и публично, и в частных беседах. Власть имущие побаивались его, ибо считали, что он один из первых друзей низов народа и что на казнь Джорджо Скали он согласился не из-за его беззаконий, а для того, чтобы не иметь соперников. Его речи и действия еще усиливали подозрения правящих, так что вся партия, стоявшая у власти, не спускала с него глаз, только и ожидая благоприятного случая с ним разделаться.
Пока Флоренция находилась в таком состоянии, события внешние не имели большого значения, поэтому все происходившее во вне хотя и внушало много опасений, но не приносило вреда. Как раз в это время Людовик Анжуйский прибыл в Италию, чтобы вернуть неаполитанский престол королеве Джованне, согнав с него Карла, герцога Дураццо. Его появление в Тоскане напугало флорентийцев, ибо Карл, по обычаю старых друзей, просил их помощи, а Людовик, подобно всем, кто ищет новых друзей, добивался только их нейтралитета. Поэтому флорентийцы, желая сделать вид, что они соглашаются на просьбы Людовика, а на самом деле помочь Карлу, отказались от услуг своего военачальника Джона Хоквуда, но убедили папу Урбана, дружественного к Карлу, принять его к себе на службу. Хитрость эта была сразу разгадана Людовиком, и он почел себя весьма обиженным флорентийцами. Пока в Апулии между Карлом и Людовиком велись военные действия, из Франции на помощь Людовику прибыли новые силы. Едва появившись в Тоскане, они были приведены в Ареццо тамошними изгнанниками и свергли власть партии, правившей там от имени Карла. Но когда они намеревались сделать во Флоренции то же, что сделали в Ареццо, Людовик умер, и дела в Апулии и в Тоскане приняли по воле судьбы иной оборот, ибо Карл укрепился на троне, который почти что потерял, а флорентийцы, весьма сомневавшиеся в том, что им удастся отстоять свой город, приобрели теперь Ареццо, купив этот город у войск, занявших его от имени Людовика. Карл, не беспокоясь больше об Апулии и оставив в Италии жену с двумя малолетними детьми, Владиславом и Джованной, как мы об этом уже говорили, отправился принимать венгерскую корону, переходившую к нему по наследству. Он завладел Венгрией, но вскоре затем его постигла там смерть.